Текст книги "Петр Чайковский. Бумажная любовь"
Автор книги: Андрей Шляхов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ «БЛАГИМИ НАМЕРЕНИЯМИ…»
Вечером, после долгого шумного ужина, два брата и сестра устроили в обезлюдевшей гостиной семейный совет в узком кругу. Модест, сославшись на усталость, ушел к себе.
– Я узнал все досконально, – начал Анатолий Ильич. – Само по себе дело не представляет никакой сложности, но требует времени и согласия обеих сторон.
– А сколько времени? – спросил Петр Ильич.
– Три-четыре месяца.
– Дело будет вестись в Москве?
– Нет, лучше в Петербурге. Разницы никакой, где разводиться, а мне удобнее наблюдать за твоим делом, не покидая при этом дома. Твоей жене придется обратиться в Петербургскую духовную консисторию с просьбой расторгнуть ваш брак по… ну, мотивы мы подберем. Я уже отправил ей письмо с окончательными условиями развода и попросил приготовить ответ к моему приезду в Москву в понедельник Фоминой недели.
Возможный мотив был один – супружеская неверность Петра Ильича.
– Ты сам станешь вести дело? – вступила в беседу Сашенька.
– Нет, у меня нет права ходатайствовать по делам, – ответил Анатолий Ильич, – но я уже подыскал толкового специалиста по части бракоразводных дел, который будет действовать под моим руководством, почему, собственно говоря, я и настаиваю на том, чтобы все делалось в Петербурге. Пете придется среди лета съездить туда недели на две.
– Терпеть не могу Петербурга, а летом в особенности! – вырвалось у Петра Ильича.
– Что поделать? – развел руками Анатолий Ильич. – Дело того стоит.
– Я и не спорю…
– А сколько она просит отступного? – встревожилась сестра.
– Десять тысяч, – ответил Петр Ильич.
– Безумная сумма! Как ей не совестно?! Она же знает, что у тебя нет таких средств. Я завтра же поговорю с Левушкой, и мы примем посильное участие…
– Я благодарен вам за все, что вы сделали и продолжаете делать для меня, – перебил ее Петр Ильич. – Но о деньгах, пожалуйста, не беспокойся.
– Откуда же ты их возьмешь? – удивилась Сашенька.
– По протекции известного тебе Юргенсона я получу эту сумму из Русского музыкального общества.
– Слава богу!
Сашенька истово перекрестилась.
Кроме Анатолия, никто не знал о том, что деньги, необходимые для развода, дает Чайковскому баронесса фон Мекк. Так были уговорено между ними по просьбе самой баронессы.
«Вообще, друг мой, прошу Вас верить, что я сделаю все возможное, чтобы имя Ваше ни разу не было упомянуто в течение всей процедуры, и что даже самым близким мне людям не будет раскрыто, кто та невидимая благодетельная рука, помощь которой дает мне свободу и покой», – писал ей Чайковский.
В том же письме он напишет и о Сашеньке: «Бедная сестра моя никак не может утешиться, что она была невольной виной многих очень тяжелых минут, пережитых мною в начале моего пребывания за границей. Она увлеклась своим необычайно добрым сердцем и была ко мне не совсем справедлива. Зато нет меры ее желанию доказать мне теперь, что она сознает свою ошибку. Что касается меня, то я никогда не сердился на нее, ибо знал, что она может ошибаться только по неведению и вследствие незнания людей. Она почти всю жизнь провела в деревне, среди людей самого высокого нравственного достоинства и не может знать, до чего иногда простирается низость и пошлость человеческой души. В сущности же, вся вина этого трагикомического дела лежит на мне исключительно, и если что меня оправдывает, так это то, что я положительно был в состоянии невменяемости».
«Ничего, – в мыслях утешает он себя. – Через какие– то месяцы все закончится. Последствия моего опрометчивого поступка будут исправлены, и все станет, как прежде. Только больше уж я никогда не женюсь».
Ах, Петр Ильич, дорогой Петр Ильич! Вы действительно, никогда больше не женитесь, потому что Антонина Ивановна так и не даст вам развода! Она будет тянуть время, изображать непонимание, говорить, что передумала… Разве не ясно, что Антонина Ивановна, мягко говоря, не в ладах с логикой и здравым смыслом?
Она вдруг решит, что «Петичка хороший», а его родственники злы и ненавидят ее. Александра Ильинична получит от нее глупое пустое письмо, полное беспочвенных упреков. Сашеньки ли выслушивать подобные упреки после всех тех усилий, которые приложила она для сохранения семьи брата…
Она будет преследовать его всю жизнь. Клянчить денег сверх уговоренного содержания, угрожать «разоблачением», писать глупые слезливые письма. Например, вот такие: «Дорогой мой Петичка! Что с тобой, что ни тебя, никакой весточки от тебя нет? Уж не нездоров ли ты? Приходи, мой хороший, навести меня. Мне, впрочем, было бы очень грустно, если бы ты пришел только для того, чтобы отделаться от меня, сделав бы как будто церемонный визит. Я знаю, что ты меня не любишь, что меня мучает, терзает и не дает покоя никогда. Так ты, по крайней мере, убедись твердо в том, что ты для меня составляешь все в мире. Никакие силы не заставят меня разлюбить тебя, относись же ко мне хотя бы с сожалением. Я принадлежу тебе душой и телом – делай со мной что хочешь… Поговорим хоть как настоящие муж и жена. До сих пор Бог знает, какие у нас были отношения… Целую тебя бессчетное множество раз, хотя заочно. Я знаю, что ты не очень-то любишь, когда это делается на самом деле… В Знаменской гостинице очень дорого, и потому мы переехали в тот же дом. где и ты, но совершенно нечаянно. Не пугайся же, что я тебя преследую».
Он будет пугаться, скрипеть зубами, впадать в меланхолию. откупаться в очередной раз… До следующего письма, до очередного визита…
Отчаявшись вручит! «милому Петичке» свой «бесценный дар», Антонина Ивановна пустится во все тяжкие, сожительствуя с кем придется, и даже родит троих детей. Дети не были ей нужны – все ее «бедные малютки» вскоре после рождения оказывались в Воспитательном доме. Правда, справедливости ради надо заметить, что предварительно она всякий раз предлагала Петру Ильичу усыновить очередного малютку – так она изощренно мстила мужу
Напрасно Петр Ильич верил в силу разумных доводов…
Напрасно он верил в силу денег…
Напрасно надеялся он на то, что оскорбленное достоинство, в конце концов, возьмет верх над прочими соображениями и Антонина Ивановна даст согласие на развод…
На похоронах Чайковского будет присутствовать венок с надписью на ленте: «От боготворившей его жены». Несведущие из числа присутствующих будут удивлены, а сведущие – шокированы…
Она надолго, на целых двадцать четыре года, переживет его. Антонина Ивановна умрет, находясь в изоляции от общества в Доме призрения душевнобольных императора Александра Третьего, оставив после себя несколько фотографических карточек, сундук со всяким барахлом и личное дело за номером 2980.
Но до этого еще далеко, а пока Петр Ильич искренне верит в то, что еще до конца года он станет свободным человеком. И тогда, быть может, очистившись от налипшей на него скверны, он сможет предстать перед Надеждой Филаретовной…
Порой ему так хочется увидеть ее, глядеть в ее глаза, говорить с ней…
Почему же все женщины не таковы, как она?
Полно – как все женщины могут быть такими, как она? Она не женщина, она – ангел! Ангел, чье покровительство ниспослано ему в награду за все испытанные муки.
Даже здесь, в Каменке, он чувствует ее заботу.
Она зовет его погостить в ее имении, расположенном неподалеку:
«Мне очень жаль, что Вы не видели издали моего Браилова. Знаете, Петр Ильич, у меня есть одно желание, которое я была бы очень рада, если бы Вы исполнили, это, чтобы Вы побывали в том месте, которое я так люблю, в которое я всегда стремлюсь сердцем, в котором есть для меня много дорогих, хотя и тяжелых воспоминаний, – в нашем Браилове. Теперь Вы находитесь так близко от него, что это могло быть маленькою летнею экскурсиею… Если бы Вы нашли возможным, милый друг, прокатиться в Браилов, то было бы хорошо сделать это в конце мая, когда все приводится в порядок к нашему приезду, а я именно хотела бы, чтобы Вы видели все таким, каким бывает при моей жизни там».
И сколь деликатна она, сколь предупредительна! «Но опять-таки я прошу, милый друг, нисколько не церемониться отказать мне в этом, если будете нерасположены; я понимаю, что Вам, может быть, просто лень поехать куда-нибудь».
Гадина называет его «Петичкой»>, а ангел – «мой милый, бесценный мой друг». Они непохожи даже в этом!
Он принимает приглашение и сразу же пишет ответ: «Представьте себе, дорогая моя Надежда Филаретовна, что еще в Кларенсе я мечтал побывать в Вашем Браилове. У меня даже была мысль просить у Вас позволения проездом из-за границы остановиться на несколько дней в Браилове, но я не решился на это, боясь, что это представит какие-нибудь затруднения или вообще что просьба покажется Вам назойливой и неуместной. Судите же теперь, каково было мое удовольствие, когда в дорогом письме Вашем я нашел приглашение побывать на несколько дней в Вашем любимом уголке… Во-первых, для меня будет невыразимо приятно провести несколько дней в том месте, где Вы проводите лучшее время года и которое так близко Вашему сердцу. Во-вторых, я не знаю большего удовольствия, как провести несколько времени в деревне в совершенном одиночестве… Если позволите, я возьму с собой только Алексея».
И не преминет поделиться радостью: «Какое счастье быть артистом! В грустную эпоху, которую мы теперь переживаем, только искусство одно в состоянии отвлечь внимание от тяжелой действительности. Сидя за фортепиано в своей хатке, я совершенно изолируюсь от всех мучительных вопросов, тяготеющих над нами. Это, может быть, эгоистично, но ведь всякий по-своему служит общему благу, а ведь искусство есть, по-моему, необходимая потребность для человечества. Вне же своей музыкальной сферы я неспособен служить для блага своего ближнего».
Браиловское имение впечатляло. Огромный новый дом с кучей пристроек, роскошные сады, живописная природа вокруг… Добавьте к этому вышколенную прислугу, искусного повара, обширную библиотеку, запах цветущей сирени и вы получите картину подлинного земного рая!
Сразу же по прибытии в Браилов он напишет Надежде Филаретовне: «Усадьба эта превзошла далеко все то, что в моем воображении рисовалось, когда я думал о Браилове. Я в совершенном восторге от дома, красивого и снаружи и столь поместительного, удобного, хорошо устроенного, с его высокими комнатами и большими окнами, с его чудным убранством, с его картинами, статуями, инструментами… После жиденького каменского сада, разбитого на скате, неудобного для ходьбы и бедного старыми деревьями, Ваш сад невыразимо понравился мне. Теперь, нагулявшись, я возвратился домой, пишу Вам письмо это и наслаждаюсь тишиной, свободой и миром».
Чайковский много гуляет, плодотворно работает, пользуется библиотекой, наслаждается покоем и роскошью.
В одном из следующих писем Чайковского баронесса фон Мекк с радостью прочтет: «Что за чудная жизнь! Это какое-то сновидение, какая-то греза. Милая, горячо любимая Надежда Филаретовна, как бесконечно я Вам обязан за все, за все! Возвращение счастья, спокойствия, здоровья все те блага, которыми я теперь пользуюсь, не заглушили и никогда не заглушат во мне воспоминания о том, что было, что так недавно еще было. Напротив, при всякой радости, при всяком ощущении счастья я живо вспоминаю все, что содействовало моему теперешнему благополучию, и благословляю тех, кому я обязан бесконечно, беспредельно. Иногда чувство благодарности говорит во мне с такою силой, что я готов был бы кричать…»
Две недели в Браилове промелькнули незаметно.
За день до прибытия баронессы фон Мекк Чайковский покинул имение.
Пора было ехать в Москву – устраивать долгожданный развод.
Впоследствии, уже вернувшись в Каменку, он напишет: «Вы не можете себе представить, до чего мне приятно быть знакомым с окружающей Вас обстановкой! Это ощущение совершенно новое для меня. Все подробности Браилова поразительно ясно сохранились в моей памяти, и я живо воображаю Вас и в Вашей спальне, и в кабинете, и на различных пунктах сада, и в музыкальной комнате. О, милое, незабвенное Браилово! Кстати. Напишите мне, дорогая моя, нельзя ли будет мне в конце августа хоть дня на три опять побывать там. Мне бы ужасно хотелось этого».
И тут же оговорится: «Но, само собой разумеется, что это будет возможно, если после Вашего отъезда за границу никого не останется в Браилове».
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ «В МОСКВЕ»
В Москве пришлось остановиться в гостинице – не «домой» же к любящей супруге ехать, в самом деле.
Попал он с корабля на бал – прямо на день рождения Николая Григорьевича Рубинштейна. Что поделать – пришлось присутствовать.
Оказывается, его внезапный отъезд был истолкован превратно. Прошел слух, что Чайковский сошел с ума…
Удивленные лица знакомых, разговоры, рукопожатия, объятия и расспросы, расспросы, расспросы…
Анатолий договорился о встрече с секретарем консистории. По желанию секретаря встреча происходила в отдельном кабинете трактира Тестова, что на углу Воскресенской и Театральной площадей.
С первого взгляда секретарь, представившийся Николаем Павловичем Розановым, Петру Ильич)' не понравился. Благостный, сильно в годах уже, как и положено по должности – с унылой постной физиономией, он виделся воплощенным святошей. Дополняла облик холеная длинная седая борода. С подобными бородами художники любили изображать ветхозаветных пророков.
«Сейчас примется читать проповедь о преимуществах семейной жизни, – подумал Чайковский. – Зря мы сюда явились».
Он ошибся – Николай Павлович оказался человеком толковым и дельным. Сохраняя на лице постное выражение, верно уже приросшее к нему за годы службы на консисторском поприще, он живо ввел их в курс дела.
– Вначале вам придется создать прецедент для разбирательства, – начал он, не забывая за разговором выпивать и закусывать. – Изобразите супружескую измену.
– Каким образом? – похолодел Петр Ильич.
Собеседник уловил его волнение и поспешил успокоить:
– Достаточно пребывания наедине, без свидетелей, с какой-либо дамой. Желательно вблизи разобранной, словно готовой к соитию, постели. Можно и открытую бутылку шампанского добавить для декору. Шампанское – оно, как известно, причина всех пороков.
Сам консисторский секретарь предпочитал водочку.
– Вас должны застать двое свидетелей, один из которых должен написать вашей супруге письмо с изложением подробностей этой сцены. Подробности можно и того… приукрасить. Бумага все стерпит.
– А самой ей можно при этом не присутствовать? – уточнил Петр Ильич.
– Не обязательно. Но следующий шаг, – Николай Павлович поднял кверху костлявый палец, словно желая подчеркнуть важность шага, – она должна сделать самолично. Должна подать просьбу к архиерею о расторжении брака.
– И что дальше?
– Пару недель спустя вы с женой получите указ из консистории, с которым должны будете явиться к приходскому священнику и подвергнуться его увещанию. Явиться непременно вдвоем, поодиночке священник вас увещевать не станет, смысл действия теряется. Если же увещевание не возымеет действия, то следует вам дожидаться вызова на суд в консисторию, каковой произойдет после получения из синода разрешения на начатие дела, на суде супругов и свидетелей допросят по всей форме и отпустят…
– И это все? – удивился Петр Ильич.
– О нет, не спешите, – Николай Павлович растянул губы в слабом подобии улыбки. – Затем последует еще один вызов для прочтения показаний и подписи под протоколом, после которого супругов опять вызывают, чтобы объявить им решение.
– А сроки? – спросил Анатолий.
– Сроки неопределенны, – секретарь пошевелил бровями, затем, положив вилку на тарелку, собрал пальцы правой руки в щепоть и потер ими друг о друга.
Братьям все стало ясно и без слов.
– Сколько? – поинтересовался Петр Ильич.
– Если не ошибаюсь – вы намерены просить развода в Петербурге? – уточнил секретарь. – Тамошних расценок я не знаю. Даже предполагать не возьмусь, чтобы ненароком не ввести вас в заблуждение.
– А не лучше ли сделать все это в Москве? – обернулся к брату Петр Ильич. – Не о моих удобствах речь – я– то ради развода и до Камчатки доехать готов. Но согласится ли эта… – он постеснялся присутствия постороннего свидетеля и проглотил бранное слово, готовое сорваться с языка, – согласится ли она несколько раз выезжать в Петербург?
– Надумаете действовать в нашем ведомстве – милости просим, – Розанов продолжил трапезу – половой как раз принес и торжественно водрузил на стол огромного жареного гуся, фаршированного яблоками.
У Тестова это исконное русское блюдо готовили на европейский манер. Гуся изнутри натирали высушенным и размельченным майораном, а из яблок предварительно удаляли сердцевину.
Петр Ильич вспомнил слова Алеши: «Гусь – птица неудобная. Одному – много, двоим – мало, куда уж лучше курица – по штуке на брата, и все сыты-довольны».
– Давай прежде получим согласие на саму процедуру, – ответил Анатолий.
От Тестова сразу в гостиницу возвращаться не хотелось. Петр Ильич уговорил брата прогуляться по бульварам.
– Тебе, Толя, надо побольше бывать на свежем воздухе, – озабоченно сказал он. – Выглядишь ты, брат, не очень хорошо.
– Устал просто очень. Товарищ заболел, вот приходилось работать в суде за двоих, да еще клиенты докучали, – отмахнулся Анатолий, но от прогулки отказываться не стал.
Пошли бок о бок, любуясь картиной московского лета, выдавшегося в этом году удивительно солнечным.
– Как отвратительно мне все это, – Петр Ильич заговорил о наболевшем.
– Да уж, хорошего мало, – хмыкнул Анатолий Ильич. – Да и связываться с консисторией врагу не пожелаешь. Это подлинный осколок древнего, допетровских времен, сутяжничества. Все делается за взятки, а не по закону, и, тем паче, не по совести. Дурные традиции настолько крепки там, что служители консистории, вплоть до самых высокопоставленных, открыто говорят о том, какая сумма требуется для благоприятного решения того или иного дела
– И все это творится под прикрытием имени Божьего, – вздохнул Петр Ильич.
– Да, с молитвой и благословением, – подтвердил брат. – Я так понимаю, что к супруге своей ты захочешь ехать вдвоем со мной, а не в одиночку…
– Непременно с тобой! – подтвердил Петр Ильич, взмахивая тростью. – Один я с ней встречаться боюсь. Во-первых, не хочу давать нового повода для шантажа, а во-вторых, боюсь выйти из себя и учинить непоправимое. Рассказывал же я тебе, как чуть не задушил ее!
– Рассказывал. Учти, нам придется не только сообщить ей, как она должна действовать, но и… прости за такое слово, выдрессировать ее, чтобы, начиная дело, мы могли бы быть уверенными в том, что не будет осечки. Ведь розданных налево и направо денег нам никто возвращать не будет…
– Как это – выдрессировать? – удивился Петр Ильич.
– Давай-ка, Петя, присядем, а то я что-то утомился, – попросил брат.
Они присели на ближайшую свободную скамью, Анатолий отдышался и продолжил:
– Ты хорошо знаешь, что Антонина Ивановна глупа, не всегда понимает, в чем дело, и при этом отличается поразительной вздорностью нрава…
– Мне ли ты это говоришь? – с горечью ответил Петр Ильич.
– Это я так, для начала, У нас нет никакой гарантии, что она поймет с первого раза все правильно, мы не можем быть уверены, что она не передумает, мы не должны позволить, чтобы от какой-то глупой фразы, сказанной ею в консистории, дело разладилось. Значит, нам надо несколько раз, быть может – много раз, встречаться с ней. Растолковывать, что от нее требуется. Убеждаться, что она затвердила урок и переходить к следующему. И все время уговаривать, убеждать, прельщать! Короче говоря – делать все возможное, чтобы она не передумала и не сказала чего-нибудь ненужного! Малейшая неточность в ее исполнении своей роли может повести к очень плачевным результатам, можно даже сказать – к пагубным. Ведь в консистории она должна быть обвинительницей, желающей во что бы то ни стало расторгнуть ваш брак.
– Ты хочешь сказать, что мне придется провести все лето в Москве?! – испугался Петр Ильич. – Среди этой ужасной духоты? Да еще тебя оставить без летнего отпуска? Нет, я не согласен!
– А что ты хочешь предложить? Не забывай, пожалуйста, с кем ты имеешь дело. В нашу прошлую встречу Антонина Ивановна сказала мне, что она очень хочет получить десять тысяч рублей…
– Еще бы!
– А после простить тебя и позволить тебе вернуться к ней.
– О боже! Так и сказала: «позволить вернуться»?
– Именно так, слово в слово.
Некоторое время братья молчали. Первым заговорил Петр Ильич.
– Давай отложим все до осени, а пока… пока я поручу кому-нибудь из приятелей провести предварительные переговоры с ней.
– Кто же возьмется за это? – удивился Анатолий Ильич.
– Да хотя бы Юргенсон! Петр Иванович не откажет мне в таком пустяке. Я объясню ему подробно всю суть дела…
– Заодно и попроси разыскать ее, – перебил Анатолий Ильич. – Прости, Петя, но за всеми этими делами, за всей суетой, я позабыл сказать тебе, что супруга твоя переменила свою квартиру, а на новом месте дворник сказал, что она уехала на неопределенное время куда-то на дачу. К кому-то из своих знакомых… Возможно, она прослышала о твоем приезде и поспешила скрьпъся?
– Невелика важность! – обнадежил его Петр Ильич, радуясь возможности вскоре покинуть Москву и вернуться в Каменку. – К осени она вернется, а если и не вернется, то Петр Иванович непременно разыщет ее. Он же чухонец, а чухонцы, скажу я тебе, весьма дотошный и обстоятельный народ.
Добрейший Петр Иванович согласился помочь другу, и Чайковский смог со спокойной душой покинуть Москву.
Он напишет своему бесценному другу: «Вы не можете себе представить, что за ад было это трехдневное пребывание в Москве! Оно показалось мне тремя столетиями. Когда я сел в вагон, то почувствовал такое облегчение, такое блаженство, как будто меня выпустили из смрадной, тесной тюрьмы».
