Текст книги "Остановка в Чапоме"
Автор книги: Андрей Никитин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)
Ну и, наконец, была Варзуга, куда я заехал, направляясь в Чапому.
Я не знаю ни одного села в Поморье, которое могло бы сравниться красотой с Варзугой. О Варзуге написано много – и о реке, и о селе, о народном хоре варзужан, и об одной из действительных жемчужин русской деревянной архитектуры – церкви Успения, построенной в 1674 году лучшими храмоздателями Севера. Имена варзужан, обновлявших и реставрировавших свою деревянную красавицу в прошлом веке, сохранились в строительных надписях внутри церкви, под ее шатром. Правда, в этот мой приезд выяснилось, что славу прадедов варзужане не смогли поддержать. Как часто у нас бывает, центральные реставрационные мастерские в середине семидесятых годов уже нашего века бойко взялись за не так-то уж горящую реставрацию храма, сняли с него обшивку, предохранявшую сруб от дождей и гнили, и... бросили на полпути! Вот уже более десяти лет не могут найти ни в Варзуге, ни во всей Мурманской области не то что реставраторов – простых плотников, чтобы спасти от окончательной гибели начавшую гнить и протекать раздетую деревянную красавицу...
Но я, кажется, повторяюсь.
Долина реки у села, окрестные холмы, поля, острова на реке, зацветающие буйным разнотравьем перед косовицей,– все это производит на каждого приезжего человека неизгладимое впечатление какого-то сказочного оазиса среди суровой северной природы. Да и сама река Варзуга, богатая речным жемчугом, являет собой сокровищницу Кольского полуострова. Она одна дает третью часть всей семги, которую ловят в области, и загадка ее семужного стада до сих пор волнует умы ихтиологов: куда оно уходит в море, на каких подводных пастбищах нагуливается? Если пути других семужных стад в мировом океане ихтиологи и океанологи в общих чертах представляют по крючкам иностранных марок, которые иногда находят в теле рыб, то варзугская семга до сих пор возвращается в родную реку никем не меченной.
Вот почему, обсуждая проблемы Терского берега в обкоме партии, я с радостью узнал, что вся Варзуга с ее притоками объявлена заказником и перед республиканским правительством поставлен вопрос о превращении ее в заповедник.
Когда-то здесь было два колхоза – в селе Варзуге, которое отстоит от моря на двадцать с лишним километров, и в Кузомени, одном из самых крупных сел Терского берега. В Кузомени, основанной новгородскими колонистами в начале XIII, а вероятнее всего, еще в конце XII века, было большое птицеводческое хозяйство, больница, школа-интернат, которые обслуживали весь берег от Оленицы до Пулоньги. В 60-е годы были свои суда, промышлявшие рыбу в Атлантике. Суда были и у Варзуги, которая сначала укрупнилась за счет Кузомени, а потом, как это произошло и с другими колхозами, начала все терять. Теперь в колхозе "Всходы коммунизма" нет ни судов, ни больницы, ни интерната, да и от самой Кузомени мало что осталось. Много домов стоят заколоченными, работоспособных всего двенадцать человек, и большое поморское село, о былом достатке и многолюдности которого свидетельствует огромное, на три холма растянувшееся кладбище, засыпают пески великой кузоменской пустыни...
От многочисленных когда-то тоневых участков на морском берегу, вправо и влево от устья Варзуги, где находится рыбоприемный пункт и стоят несколько домиков рыбообработчиков, осталось совсем немного. Тоневые избы ветшали, их разбирали на дрова, если была возможность – перевозили, и центр тяжести промысла неукоснительно перемещался на Колониху, главную тоню варзужан в том месте, где реку полностью перегородил сетевой забор. Колониха с ее семгой и была тем якорем, который удерживал колхозный корабль все эти бурные годы, когда ветшала Кузомень, сокращался и совсем прекратился океанский лов, а сельское хозяйство стало приносить все большие убытки.
И все же, как мне представляется, прочность "Всходов коммунизма" определялась тем же, чем и прочность колхоза "Волна" в Чапоме: и там и тут председателями были свои, местные люди.
С теперешним председателем колхоза в Варзуге Петром Прокопьевичем Заборщиковым, из многочисленного, уже давно не считающегося родством клана Заборщиковых, меня познакомили в райкоме партии перед отъездом в Варзугу. Председатель приехал в Умбу на пленум райкома с парторгом и нагнал меня уже вечером следующего дня на первой колхозной тоне, где мы заночевали.
Встреча в райкоме была официальной, разговориться там не пришлось, так что настоящее знакомство произошло, когда мы вступили на земли колхоза. А начались они, надо сказать, с этой самой кузоменской пустыни, протянувшейся по берегу на десяток километров.
Красивы и страшны эти пески, разрушающие в своем неутомимом движении вот уже более столетия и без того тонкий слой почвы. Не остановить их – и они окончательно засыпят Кузомень, перекроют в нижнем течении Варзугу. Река здесь за последние годы катастрофически обмелела. Уже теперь стоит пойти осенью по реке шуге, забивающей семге жабры мелкими острыми иголками льда, как начинает гибнуть рыба, идущая из моря на свои нерестилища. Вот почему первым, о чем заговорил Заборщиков, было то, как остановить пески, создать на месте пустыни луга, новую кормовую базу для развития животноводства Варзуги – мясо-молочного и племенного скота, каким является, по существу, все колхозное стадо уже сейчас.
Сам варзужанин, Заборщиков вырос в родном селе, досконально знает и людей, и ресурсы здешних мест, что можно использовать и на что следует ориентироваться в дальнейшем. Юношей он работал в колхозной бригаде плотников – в каждом колхозе были свои плотники! – потом закончил спортивный техникум, преподавал в Умбе физкультуру, был директором детской спортивной школы. Казалось бы, все есть у человека – живое дело, и благоустроенность жизни... Ан нет!
– Выбор? Если бы у меня выбор был, я, может быть, и не работал бы сейчас председателем! А когда у тебя сердце болит за родное село, за то, что с ним, с рекой, со всем твоим краем происходит,– тогда уже выбора нет,– говорит он мне вечером, когда, побывав во всех бригадах колхоза, мы наконец приехали в Варзугу и добрались до конторы правления.– И начинал не председателем – инспектором рыбнадзора. Дом, который отец начал строить перед войной, еще стоит, брат мой в нем живет. Приезжал я сюда, знал, что здесь происходит, Видел, что в рыбоохране работают люди не для того, чтобы спасать природу, а за бутылку: чужаки, не местные! Ну и решился. С женой посоветовался. Она благословила: если считаешь нужным – делай. Дело-то святое! С работы тоже отпускать не хотели, да я настоял. Сначала принял кузоменский участок, навел порядок. Те, что в Варзуге были, посмотрели да уехали. Тогда я рекомендовал на их место своего давнего сподвижника по спорту, тоже варзужанина, учились мы с ним вместе, выросли здесь. Он механизатор, музыкант, в Кандалакше работал. И тоже решился: бросил город, приехал. Потом меня выбрали секретарем партийной организации, четыре года работал; потом – председателем, когда прежний на пенсию уходил... Так вот все и получилось!
Спортивный, подтянутый, быстрый в движениях, легкий на ногу – не идет, а бежит танцуя,– ему не дашь его лет: так, тридцать пять, не больше... И каждого собеседника – я проверил это на себе и отметил в заметках корреспондентов, которые писали о Варзуге и Заборщикове,– он пленяет своим энтузиазмом, своим оптимизмом, своими проектами, которые – что греха таить! – так смущают районное начальство.
Я бы сказал, что он не столько председатель, сколько партийный организатор, "вожак", как говорили когда-то, поднимающий людей и нацеливающий их на прекрасные, нужные дела. Нет у него еще такой острой хозяйственной сметки, интуитивного, мгновенного расчета,, как у того же Тимченко, осторожности и умения прикинуться простачком, немного туповатым, как то умеет чапомский Стрелков. Но ведь и видеть горизонты тоже не каждому дано, тоже от бога! И нужно такое качество именно здесь, среди поморов, привыкших, в общем-то, жить сегодняшним днем и сегодняшними заботами, как их настраивает районное руководство, обещая за завтрашний день взыскивать именно завтра, а то и послезавтра, но не сегодня. А что там и кто там завтра будет?
Заборщиков знакомит меня со своим другом, рыбинспектором Валентином Евгеньевичем Мошниковым, который теперь взял под свой неподкупный контроль всю Варзугу. Этот невысокий крепыш в форменке, со шкиперской рыжеватой бородкой, "капитан", как я его про себя называю, и Заборщиков – два "прожектёра", по определению председателя райисполкома, два энтузиаста-идеалиста – твердо приняли как аксиому, что не хлебом единым жив и должен жить человек.
Есть в них какая-то наивность, идущая от идеализма героических комсомольских лет двадцатых и тридцатых годов, непонимаемая окружающими, которые пытаются отыскать хоть самомалейшую корысть в их поступках, чтобы сказать себе: "Ага, вот оно что! Ну, тогда ладно..."
Нет, не даются своекорыстному пониманию эти люди, и мне интересно слушать их рассказы о том, чем богаты их родные места, какие промыслы можно наладить в Варзуге и Кузомени, как и на чем будет расти сельская интеллигенция, которой так остро не хватает в селе, а вместе с тем – как поднимать дальше хозяйство, чтобы "Всходы коммунизма" окрепли и наконец всколосились полноценным, литым зерном.
Их все беспокоит: развитие колхозного стада, проекты залужения кузоменских песков с помощью торфяной крошки, травосмеси и песчаного волосинца – жесткой высокой травы с колоском наверху, пронзающей своими разветвленными и длинными корнями песок. Они всерьез переживают и за гибнущую церковь Успения, которая сейчас высится перед нами на противоположном берегу реки, освещенная полуночным солнцем – с ободранной обшивкой, обнажившей начинающие гнить венцы основного сруба, с разоренным иконостасом, часть икон которого оказалась потеряна при реставрации в Москве, хотя именно при мне пятнадцать лет назад произошло здесь торжественное открытие первого колхозного музея древнерусского искусства, первого на всем Беломорье, да, наверное, и единственного...
Где он, этот музей? Не потому ли – беспокоятся друзья, не получающие ответа ни из Мурманска, ни от реставраторов,– глядя на это разрушение колхозного музея вышестоящими организациями, варзужане равнодушно машут рукой, уверяя, что вот-вот и самой Варзуги скоро не станет, свезут ее в Умбу или еще куда, никому до нее теперь нет дела...
Получается, что у "прожектёров" взгляд оказывается острее и тоньше, чем у тех, кто пытается навязать им свое мнение. И судьба Кузомени беспокоит их, потому что знают, испытали: можно стронуть человека, можно его перевезти, переселить, но когда потребуется вернуть его на прежнее место, ты хоть дом ему новый построй и подари – не пойдет он снова, не станет поднимать разоренное пепелище, потому что никогда не может зарасти рана, нанесенная в сердце небрежением к его земле...
И снова я обнаруживаю здесь то, что коренным образом отличает Берег и его людей от колхозников Мурманского побережья. Неисчезающее чувство привязанности к родной земле, ощущение себя ее частью, грубоватая нежность к отчему дому, которую поморы таят под внешним безразличием и характерным для них немногословием.
Вот и с межхозяйственной кооперацией так же, она тоже может служить своеобразным индикатором. В мурманских колхозах к ней отнеслись с прохладцей, на производственный процесс она почти не повлияла: молоко и мясо там и так забирает Мурманск, полеводство и овощеводство развито слабо, основа жизни – океанский лов. Здесь, на Берегу, совсем иное дело. Здесь она открыла новую перспективу, родила новые надежды.
– С кооперацией у меня и единомышленники появились,– говорит, улыбаясь, Заборщиков.– То мы все вдвоем с Валентином, остальные только и ждут, когда все прахом пойдет, а теперь уже кое-кто призадумался. Кто поумней – те за кооперацию, они и детей готовы привлечь себе на подмогу, хотя бы потому, что в колхозе те найдут лучший заработок, лучшие условия труда, чем им предложит город. Таков единственно возможный путь перестройки наших сел. У рыбаков заработки летом хорошие? Значит, надо их зимним ловом еще увлечь! А вот о механизаторах думать надо. Оплата у них низкая, а ведь именно они должны стать основой развития всего нашего производства...
В Варзуге, как и везде, натыкаешься на порочный круг: нужны люди – нет жилья. Чтобы строить, нужны рабочие руки, а их не хватает даже на основное производство; чтобы были руки – нужно жилье. И детский сад. И школа, которую грозятся вот-вот закрыть. Так что же, всех детей сразу в Умбу? Кто тогда сюда поедет?
Заборщиков горячится, и за этой горячностью я ощущаю острую боль и его беспокойство за будущее Варзуги:
– Специально вчера на пленуме райкома выступал, говорил, что у людей должна быть уверенность в завтрашнем дне, что будет здесь жизнь. А то на бюро сказали, что школу закроют,– и люди сейчас же стали думать, куда им уезжать. Они уже не работники, им интересы хозяйства, как говорят теперь, "до лам почки"... А что мы можем сделать? Опровергать бюро? Поэтому большинство и к кооперации так относится, не верят в ее стабильность. Беда еще вот в чем. Договор мы с партнером заключили, продукцию определили, что строить – записали. Но никто не посчитал – а выгодно ли это? Сколько чего действительно нужно? Кто считал кормовую базу? Кто считал затраты труда? Кто считал обработку и реализацию продукции? Да никто! И я, председатель, не знаю, что у меня есть и как это выгод нее использовать. Может быть, свинарник, к примеру, выгоднее строить не на двести голов, а на сто восемьдесят, а коровник не на сто, а на все триста пятьдесят? А где забивать? К Тимченко в Минькино везти? Стало быть, в Умбе надо забойный пункт строить, но об этом никто не думает...
Заборщиков, первый из председателей, затронул один из главнейших вопросов производства, на который мне не могли ответить нигде – ни в хозяйствах, ни в рыбакколхозсоюзе, ни в "Севрыбе". Что надо, в каком количестве, для чего, куда? Абсолютно неизвестно. А решения принимаются, берутся обязательства, определяются цифры... Сколько мы говорим в последнее время о культуре производства, о себестоимости и хозрасчете, о стратегии хозяйствования, однако все продолжаем делать по наитию, на авось, беря и ставя в графу важнейших, по сути дела государственных документов цифры, что называется, взятые "с потолка": вот так как-то подумалось почему-то...
Считать надо, считать! Все. Досконально. И – пересчитывать, чтобы не делать по многу раз без толку одну и ту же работу, не занимать людей ношением воды в решете и перевеиванием мякины.
И хочется подчеркнуть, что первым об этом заговорил не Тимченко, не Стрелков, а Заборщиков, "прожектёр", хорошо понимающий, что почем...
– И так – чуть ли не каждый вопрос. А ведь это не просто хозяйство, это межхозяйственная кооперация! – продолжает развивать свою мысль председатель.– Говорите, в холодильнике рыбного порта наше мясо лежит? И будет лежать, пока не придумают, как его продавать людям. Продовольственная программа – это очень здорово. Но едва мы взялись за ее воплощение, как оказалось, что все колхозное строительство у нас ни к черту не годно, все надо делать заново. Все! Сразу! Нам говорят: вот вы то-то не сделали... А можно ли делать новое дело с разваливающимся старьем? Со старыми производственными отношениями? Начинать надо с капитального строительства, с новых людей, с новых условий труда... А мы здесь крутимся по старинке. Что может сделать один председатель колхоза, хоть он разорвись? Да ничего! Во-первых, он не может быть специалистом по всем вопросам; во-вторых, его задача – быть организатором производства, а не консультантом по охране труда, пожарной безопасности, капитальному строительству, маломерному флоту, сельскому хозяйству и так далее...
С председателем и "капитаном" мы засиживаемся в тот вечер допоздна. Подсчитываем, что нужно "Всходам коммунизма" от партнеров, что – от государственных организаций, что – от района, который до сих пор остается в стороне от кооперации, полагая, что все это – дело "Севрыбы".
Определяя будущее колхоза, мы исчисляем имеющиеся кормовые угодья, перспективу поднятия заброшенных сенокосов возле Кузомени и на Кице, притоке Варзуги, на речных островах, возможности залужения и облесения "великой кузоменской пустыни", на краю которой в начале лета с помощью курсантов мореходки высадили тридцать тысяч саженцев сосны. Плюсуем сюда развитие племенного дела, которое само просится в руки, увеличение поголовья табуна на вольном выпасе у моря, развитие всевозможных народных промыслов – поделочного камня, жемчужного шитья, выделку оленьих шкур, дальнейшее развитие озерного рыболовства и много всего другого, что может расцвести и пойти в рост только вот в таком старинном поморском селе, далеко пустившем свои корни в окружающие его колхозные земли. Все то, что в таких крупных промышленных и все же односторонне направленных хозяйствах, как "Энергия", "Ударник", имени XXI съезда, может возникнуть разве что для устроения судьбы одного-двух человек, но лежит в стороне от главной дороги их дальнейшего развития.
Вот и получается, что на Терском берегу не только все иное, но к нему и иной подход должен быть! А на самом деле?
6.
– ...Мы упустили народ, упустили коренного местного жителя, упустили главные наши промыслы – рыболовство и оленеводство. Сейчас первоочередная задача – как-то оставшийся народ закрепить, чтобы с ним начать новое строительство. Убедить его, что это всерьез и надолго. И тут главное для нас препятствие – психология местного населения, которое считает, что все это должен кто-то для них сделать. Все им построй, все им привези! Создай, короче говоря, все условия... А кто создаст условия? Они сами и должны эти условия создавать для своей жизни и работы. Такие иждивенческие настроения искоренять надо...
Михаил Александрович Шитарев, нынешний председатель исполкома Терского района, говорит это убежденно, выкладывая слова, как споро кладут кирпич мастера-каменщики. Он прилетел в Чапому следом за мной, сразу же после пленума райкома, чтобы посмотреть, как идет межколхозная стройка, раз ею заинтересовался московский писатель, как проходит косовица, много ли сделано, а заодно и по каким-то своим партийно-советским делам, которыми он озабочен больше, чем делами колхоза.
Шитарев поселился в соседнем со мной номере строящейся гостиницы, так же просыпается от топота "носорогов" и потому вполне может оценить качество работы шабашников и степень контроля со стороны подрядчика. Все, что здесь построено, его не радует. По его словам – а он все-таки инженер-механик,– ферма строится плохо, электростанция сляпана кое-как, и даже цех, основа основ будущего производства, уже сейчас требует серьезных исправлений и переделок.
Что же будет дальше?
Председатель райисполкома сердится на шабашников, на Стрелкова, который, по его словам, должен был добиться права контролировать эту стройку, на чапомлян, равнодушно проходящих мимо беспорядка и мусора на строительных площадках, мимо ржавеющих на берегу под открытым небом механизмов, мокнущих в реке вязок брусьев для жилых домиков, наконец, сердит на председателя Чапомского сельсовета, пенсионера-ветерана из Николаева, который за три года работы так и не нашел свое место в жизни села и колхоза, бесконечно конфликтует со Стрелковым по мелочам.
К сожалению, такие конфликты что-то в последнее время участились. Председателей сельских Советов, как я заметил, ставят не местных, и они плохо приживаются в селах.
– Видите ли,– поясняет мне Шитарев, когда я спрашиваю его об этом,– к сожалению, так оно и есть. Мы дожили до того, что при выдвижении человека на работу в сельский Совет вынуждены подходить к нему с меркой имеющегося у него образования, а не с меркой уровня его мышления. Высшее образование, партийный и комсомольский стаж какой-никакой – все, годен, иди работай! А потом оказывается, что чело веком движет любовь не к работе, а к власти. Все председатели сельсоветов хотят руководить: быть по-моему! А какой из тебя руководитель? Хочешь руководить – ну и иди в председатели колхоза, руководи, посмотри, что из этого получится... Так нет, пусть председатель свой воз тянет, а я его погонять, руководить им буду! Ну и получается, что председатель послушает-послушает, потом ему надоест, и он уже все специально наоборот начинает делать: дескать, ах, вы там решили?..
– Вот и в Варзуге мне говорили...
– Ив Варзуге тоже. Нужно было найти помещение под телевидение, которое у них уже этой зимой будет. А с жилым фондом у них сами знаете как. Заборщиков приглядел старую баню в Кузомени – давно стоит без дела, от интерната осталась. Разобрали и перевезли. А председатель сельсовета, молодая женщина, в амбицию: как так? Баня на балансе сельсовета! Она тысячу рублей стоит! Платите или давайте взамен сорок кубометров дров! И – с жалобой в район... Ей бы радоваться надо, что баня вместо дров еще служить будет, через год ее все равно списать бы пришлось. Она сама ее должна была предложить, потому что телевидение на Терском берегу сейчас – самый мощный козырь советской власти в борьбе за народ, за молодежь... А ей показалось, что ее власть умалили. Вот и конфликт!
– В чем же причина, Михаил Александрович? – Я нарочно задаю этот вопрос, потому что хочу именно от председателя райисполкома услышать подтверждение своим мыслям... или их опровержение. Но он отвечает то, что я и ожидал услышать...
– Председатель сельского Совета часто не понимает, для чего он существует. Задача сельского Совета, его председателя, как представителя советской власти на селе,– ор-га-ни-зо-вы-вать жизнь села, направлять ее в соответствии с хозяйственной деятельностью колхоза. Сельский Совет и его председатель должны быть помощниками колхоза, а не эдакой архитектурной надстройкой над ним, как им часто представляется. Да и как он может руководить, если за каждой щепкой, за каждой гайкой, за каждой копейкой должен обращаться к председателю колхоза?
Шитарев нравится мне своей открытостью, энергичностью, тем, что не спорит, не пытается меня переубедить, хотя во многих оценках мы с ним не сходимся. Но и не соглашается. Дескать, оба мы мужики опытные, слов на ветер не бросаем, если что-то считаем, значит, есть на то основание, а уж кто окажется прав – потом увидим.
Конечно, подкупает в нем и этот критицизм, прямой взгляд на положение вещей, нетерпимость к бесхозяйственности, разболтанности, готовность принять вину на себя... Да только, если разобраться, кто виноват в том, что дела в Чапоме идут не так, как хотелось бы? Он, Шитарев, и виноват. Все то, о чем он мне говорит, вся его критика Стрелкова, строительства зверобойки, фермы, конфликты председателей сельских Советов с председателями колхозов – все это его епархия, его ведомство. Мог бы и раньше приехать, чтобы вмешаться, навести порядок. Так что все те положительные качества, которые так подкупают при первом общении, та прямота и резкость, с которой он обрушивается на недостатки, сильно смахивает на хорошо поставленную актерскую игру. Он не двуличен, ни в коем случае. Но эта прямота, эта критика – сиюминутны. Ведь это он заявлял, что осенью школа в Варзуге будет закрыта, потому что мало учеников; это он должен был предусмотреть возможность конфликта, выдвигая и утверждая кандидатуры на посты председателей сельских Советов...
Многое он мог бы сделать и не дожидаясь моего сюда приезда!
И все же он мне нравится, как нравился и его далекий предшественник на этом посту, с которым мы и рыбу ловили, и по селам ездили, и до хрипоты спорили о том, как относиться к поморским селам, пока наши пути не разошлись. Я не думаю, что оказаться у Шитарева в подчинении такая уж радость. В нем чувствуется жесткость и крепкая хватка. Если он сочтет нужным – а, пожалуй, он все, что решает, считает нужным,– то заставит человека выполнить свое решение. Но за всем тем мне кажется, что он доброжелателен к людям и терпелив. Два эти достоинства не часто встречаются у руководителей даже районного масштаба, и хочется надеяться, что нынешний председатель райисполкома при своем восхождении вверх не скоро растеряет эти столь нужные для его работы качества.
Впрочем, все это пока слова, "в деле" я его еще не видел...
Не случайно я интересуюсь мнением Шитарева о роли председателя сельского Совета. В своих поездках по стране я не раз убеждался, как часто возникает конфликтная ситуация "треугольника" – председатель колхоза, парторг, председатель сельсовета. Каждый – власть, но на производстве, как в армии, должно существовать единоначалие. А кто верх возьмет?
В Чапоме все трое – работящие, хорошие люди. Но двое из них не могут понять, что идут пристяжными с председателем колхоза, на которого ложится и основная тяжесть работы, и главная ответственность за людей и хозяйство.
Пожалуй, в решении этой проблемы – один из самых острых вопросов современной хозяйственной перестройки, нуждающейся в том, чтобы партийные органы направляли и помогали руководителям хозяйств и предприятий, а не подменяли их, вторгаясь в экономику своими, часто скоропалительными и просто непродуманными советами. Советская власть – это устройство быта и правовые вопросы общества; партийные органы – идеологическая работа, а вместе они должны подкреплять и поддерживать развитие общества в целом, основанное на развитии его экономики.
Шитарев соглашается со мной и замечает, что Терский райком тоже вроде бы начал переориентироваться, хотя тяга к мелочной опеке председателей колхозов, к излишне частым звонкам, вызовам в район без особой на то нужды еще сохранилась.
– Думаю, что в ближайшее время мы стабилизируем руководство наших сельских Советов,– говорит он, продолжая развивать свою мысль.– В первую очередь – в Чапоме. Для Варзуги надо подобрать кандидатуру из местных. А сюда скоро приедет москвич, в море он сейчас, пошел помполитом. Был секретарем парторганизации, работал в системе местных Советов, а по специальности – инженер-механик. Он первый колхозу на помощь придет, а потому и колхоз ему навстречу пойдет, это их сблизит. Единственное условие поставил: не навек я в эту Чапому поеду! И я согласился: не навек, года на три-четыре. За это время и смену себе подготовит...
Что ж, если двое будут вместе, то о третьем и вопроса не встанет.
Секретарь партийной организации колхоза "Волна", Зоя Вениаминовна Хромцова, человек в колхозе незаменимый, авторитет у нее большой, я знаю ее столько же лет, сколько Стрелкова. На ней клуб, библиотека, она постоянно ведет пропагандистскую работу, и относятся к ней односельчане с неизменным уважением. Но в замкнутом коллективе, каким является небольшое поморское село, где ничего нельзя скрыть от односельчан, где все всё друг о друге знают, поневоле возникают срывы. Нужна какая-то встряска, и тут два сильных характера сходятся на миг, как клинки в сабельной сече.
Вот и нужен бывает порой третий, чтобы вовремя прозвучал судейский свисток, разводящий зарвавшихся коренного и пристяжную...
Одно только мне не понравилось в словах Шитарева. Три-четыре года – срок небольшой. Опять чужой, опять временный человек, который на свое пребывание в Чапоме будет смотреть как на отдых в экзотической обстановке; опять это "варяг", поставленный сверху, очередная заплата на Тришкином кафтане... Нет, это не выход!
...Мы ходим по угору, где сегодня еле теплится стройка – большинство шабашников уехало вчера с пароходом,– спускаемся на берег к цеху, радуемся наконец-то установившейся хорошей погоде, по причине которой Чапома сегодня обезлюдела, выплеснувшись всеми семьями на косовицу, и прислушиваемся, не раздастся ли далекий гул самолета.
Терский берег сегодня открыт в любой конец – лети хоть в Чапому, хоть в Умбу, хоть в Чаваньгу, куда я вез из Варзуги, от Заборщикова, косы для Егорова, но из-за ветра с моря вынужден был сбросить их в Тетрино. Однако самолеты сюда идут из Мурманска, а между Берегом и Мурманском, по слухам, стоит грозовой фронт, срывающий все рейсы. Так здесь бывает часто. Летчики шутят – несовпадение погоды по фазе, а Шитарев сетует, что не отправился в Умбу на пароходе вместе с шабашниками, решив выгадать еще один день для Чапомы. Ну, теперь хорошо, если задержка обойдется двумя или тремя днями!
Председатель райисполкома рассказывает об утренней встрече.
Пошел на реку умываться,– в гостинице воды нет. Встретил молодую доярку, Аню Хромцову: оказывается, она уезжает учиться на мастера машинного доения. Похвалил. Сказал, чтобы домой возвращалась после учебы. А тут ее мать – мол, что ей здесь делать? Как что, работать! Вот и будет работать, когда здесь условия для жизни и для работы будут... Тьфу ты пропасть! И так везде: то пекаря им привези, то председателя сельсовета, то ясли, то детский сад...
– Видимо, мы сами – партийные и советские органы – настолько пошли у них на поводу, настолько привыкли делать им разного рода уступки, подачки, что теперь они с нами и разговаривать не хотят, если мы не с подарками к ним приезжаем, очередные льготы не привозим...
Шитарев подчеркивает голосом "им", "они", и я понимаю, что речь идет о поморах, об их "инертности", "иждивенчестве", о чем постоянно заводит разговор председатель райисполкома. Вот это уже зря, Михаил Александрович! Возмущение ваше искреннее, я вам верю, да только кто же сделал поморов такими? Кто их приучал десятилетиями жить по указке сверху, по принципу "шаг вправо, шаг влево – стреляю..."? Кто довел их до такой мелочной опеки, что они сами себя дураками считать готовы? Долго, тяжело ломался поморский характер, и все же доломали его вконец. А когда потребовалась инициатива, когда подули другие ветры,– глядь, уже и поздно, не докличешься, от прежних окриков глухота укоренилась...
Даже Стрелков вчера пожаловался, когда оленеводы разошлись:
– Видишь ты, дело какое,– не решают они. Созовешь их на собрание, объяснишь вопрос – ясно ли? Ясно вроде... Ну, так высказывайтесь, говорите, что по этому делу думаете, как поступать будем? Сидят, молчат... Хоть ты что с ними делай, не хотят говорить! И откуда у них такое, никак не пойму! Побьешься, побьешься с ними, поставишь на голосование, что сам придумал, проголосуют все, пойдут к выходу, а между собой: председатель решил... Как председатель? Чего же вы молчали? Чего голосовали, ежели не согласны? Или так уж привыкли: что ни говори, раз сверху тебе указание спустили – ничего против не сделаешь... Я порой и сам за собой замечать стал: раньше бился, раньше мне все было надо, заводился на любое дело, а теперь иногда махнешь рукой – а, как ни то минует...
