Текст книги "Отречение от благоразумья"

Автор книги: Андрей Мартьянов

Соавторы: Мария Кижина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

ЗАНАВЕС ДЕЙСТВИЯ ВТОРОГО

...С Големом управился мэтр Джон Ди. Вышел на разоренную площадь, встал перед чудовищем, выискивающим, что бы еще разломать, и произнес несколько словечек, от которых создание плюхнулось на мостовую и осталось сидеть, глубокомысленно созерцая собственное брюхо. «Шем» – бумажку с заклинанием оживления, вложенную отнюдь не в задницу, но в рот Голема – извлекли наружу, после чего глиняную статую погрузили на телегу и повезли обратно, в гетто, а магистр Ди, приняв благодарности и поздравления, таинственно испарился. Прихватив, кстати, заветную записку раввина Бен Бецалеля. Подозреваю, что в среде алхимиков и колдунов конкуренция такая же, как среди обычных торговцев, купцов и банкиров, а маленький «шем» имеет значительную ценность. Господину Бен Бецалелю придется изрядно потратиться, дабы заполучить свое сокровище обратно.

Допрос пленных ничего не дал. Они оказались обычными уличными грабителями. Шайку нанял неизвестный, приказал напасть на определенный дом и прикончить людей, на которых бандитам укажет старший в отряде. Фернандо убивать не предполагалось, он просто оказался в ненужное время в ненужном месте и собирался поднять тревогу. Моя попытка продолжить поиск в городе пока ничего не дала. Похоже, этот налет планировался давно и в глубочайшей тайне. Или наоборот – чрезвычайно поспешно.

Чезаре Маласпину отпели в соборе святого Вита, уложили в сандаловый гроб и отправили тем же путем, каким бывший кардинал прибыл сюда – с севера на юг, с полночи на полдень... На отпевание собралось неожиданно много народу – кардинал пользовался если не всеобщей любовью, то заслуженным уважением горожан.

Его место занял отец Алистер Мак-Дафф. Признаться, мало кто из нас ожидал такого поворота судеб и карьер. Тем не менее, кандидатуру отца Алистера поддержал сам пан Мартиниц, и состоялась вульгарно пышная церемония возведения в сан, с зачитыванием буллы Папы Павла и латинскими песнопениями. Герр Мюллер, кажется, пребывает в некотором затруднении – один из его подчиненных теперь стал почти что равен ему. Лабрайду все происходящее категорически не нравится, однако высказывать свое мнение вслух он не желает.

Убийц Каспера фон Краузера так и не нашли. Орсини подружился с Лэрцем и Жаннет, теперь они иногда заходят ко мне в гости.

Делла Мирандолу не обвинили, но и не оправдали. Отец Алистер – вернее, его высокопреосвященство кардинал пражский Алистер Мак-Дафф – все еще вынашивает планы возобновить процесс по делу демона, однако натыкается на серьезное противодействие герра Мюллера. Мирандоле разрешили вернуться в Лобковицы, на Влашскую, но посольство по-прежнему стоит закрытым. Пани Андреа, по слухам, тяжело больна, и обязанности представительницы Венецианской республики выполняет госпожа Лючия Фраскати.

Леонард молчит. Проклятый демон со времени процесса над Фортунати не входил в тело Мирандолы и предпочитал не показываться на глаза смертным. Однако я точно знаю, что демон по-прежнему остается в Праге и чего-то ждет.

Я рылся в записях отца Фернандо в поисках намеков или указаний, касающихся китайской шкатулки. Нашел странный чертеж, похожий на конструкцию головоломки. Чем занимался Фернандо, на что наткнулся? Непонятно...

В Праге затевается что-то нехорошее. Император Рудольф, разозленный непрекращающимися письмами из Рима, отнял у протестантов еще несколько дарованных раньше привилегий. Гугеноты приняли это решение кесаря вроде со смирением, хотя не думаю, что оно несет в себе хоть каплю искренности. Фон Турна вывели из состава городского совета, против чего вроде бы возражал Славата, но его не послушали.

Больше всего меня беспокоит гробовое молчание имперского наместника Ярослава фон Мартиница. Он тоже ждет. А вот чего – неизвестно...

Мои дела не хороши и не плохи. Пани Маргарита несколько раз присылала многозначительные записочки, на которые я решил не отвечать. За пренебрежение обязанностями я схлопотал неделю заключения на хлебе и воде, однако не слишком расстроился, ибо мне высочайше разрешили взять в камеру несколько книг и вести записи. По выходе на свободу меня ждал сюрприз: герр Мюллер решил на некоторое время отправить меня с глаз долой, ибо отец Алистер неоднократно намекал, что секретарь нунциатуры слишком много себе позволяет. Так что на Рождество я отправляюсь в Париж – с отчетами, документами, уймой ничего не значащих поручений, а также грудой подарков для всех знакомых и приятелей. Первый раз в жизни еду с такой помпой: подорожная инквизиции, векселя на предъявителя к парижским банкирам, огромная карета и швейцарская охрана...

Так и возгордиться недолго.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
МЯТЕЖНИК

Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены.

Римлянам, 13:1.

УВЕРТЮРА
Рождественские встречи

Заблудился я абсолютно нелепо и внезапно, как это всегда происходит. Все, что я мог с уверенностью сказать: сейчас вечер одного из дней середины января 1612 года, а где-то в пятнадцати-двадцати милях к югу находится Прага. Окружающий мир безнадежно тонул в круговерти летящих снежных хлопьев, неожиданно возникающих кустарников, каменных оград на склонах холмов и полнейшей неизвестности. В нее мы и устремлялись бодрым шагом – я и две мои лошади, пока у более сообразительных животных не хватило ума встать на месте, повернувшись крупами к налетающему ветру, и категорически отказаться идти дальше. Мне все же удалось уговорить их пройти еще немного, а потом мы едва не врезались в какую-то постройку, совершенно неразличимую за косыми росчерками метели.

Бросив лошадей на произвол судьбы, я, спотыкаясь на каждом шагу, отправился вдоль деревянной стены, обнаружил закрытые на хлипкий засов ворота и пришел к выводу, что наткнулся на обыкновеннейший сенной сарай. Неприкосновенность чужой собственности вскоре оказалась грубейшим образом нарушена, и мы забрались в крохотный мирок, пахнущий мышами, сухой травой и минувшим летом. Снаружи завывал ветер, заталкивая в щели пригоршни снежной крупы, сарай время от времени содрогался от особо сильных натисков стихии, но лошади вели себя спокойно, и я решил, что вполне заслуживаю права вздремнуть до рассвета или пока не окончится буран.

Снилось мне Рождество в Париже, бойкие сестрички Ларшан – Бедные Сиротки, крепость Консьержери и прочие приятные вещи, которых я лишился...

Я возвращался в Прагу, выполнив все данные мне поручения, развезя и вручив адресатам все предназначенные им письма, переговорив со всеми нужными людьми, потратив почти все выделенные мне деньги и не вернув кучу долгов. Рождественские праздники в столице Франции, надо заметить, обходятся недешево как устроителям, так и участникам. И я бы ни за что не угодил на нынешнюю должность игрушки природы, если бы не благородный дон Хуан-Карлос-Игнацио-Леон де Кабортальеза-Монтальво, в отсутствие герра Мюллера потихоньку присвоивший себе все полномочия главы нунциатуры...

Мы друг другу сразу не приглянулись. Он счел меня любимчиком господина легата (безосновательно и незаслуженно), я его – эгоистом и неуемным честолюбцем (по-моему, он вполне соответствовал этим критериям). Вдобавок я слегка перестарался с исполнением возложенной на меня отцом Густавом миссии приструнить разошедшегося подчиненного.

– Выскажите ему мое высочайшее неудовольствие – либо за проявленную нерадивость, либо за чрезмерное усердие, – распорядился герр Мюллер. – Все равно за что, лишь бы он не слишком много себе позволял. С этими испанцами никакого сладу, всегда стараются казаться святее Папы Римского... Да, и передайте наилучшие пожелания монсеньору кардиналу де Ришелье. Этот далеко пойдет, попомните мои слова... если не споткнется, – он чуть смущенно хмыкнул и добавил: – Кстати, извинитесь перед ним от моего имени за позаимствованные папские буллы.

– Святой отец! – укоризненно взвыл я. – А как насчет «не укради»?

– Во имя благих целей, – отпарировал с надменным видом его высокопреподобие. – И вообще, не судите, да не судимы будете. Марш отсюда! Вас ждут не дождутся в Париже.

Вообще-то я полагал, что герр Мюллер тоже надумает вернуться во Францию, однако и его покорило призрачное очарование Праги. А может, он предчувствовал грядущие перемены и хотел оказаться их свидетелем. Не знаю. Я отправился пересчитывать знакомые пятьсот шестьдесят миль в другую сторону, навстречу закату и прекрасной Франции. Отец Хуан, как я уже говорил, моему появлению не слишком обрадовался, особенно когда я вывалил на него груду нуждающихся в рассортировке докладов, отчетов и инструкций, а сам гордо удалился навстречу незатейливым радостям бытия.

Консьержери, как совершенно верно заметил отец Лабрайд, все больше приобретала черты некоей полусветской-полуцерковной канцелярии, заметно пополнилась новыми лицами и занимала в умах придворных и горожан статус того общества, с которым лучше не связываться. Под чутким руководством дона Кабортальезы за полгода состоялось уже с десяток шумных процессов, закончившихся кострами и виселицами, остатки эзотерического кружка мадам Галигай безжалостно разогнали, а всем уцелевшим ведьмам и колдунам недвусмысленно предлагалось сидеть и не высовываться.

Я решил, что отче Густав будет доволен. Потом подумал еще и засомневался. В последнее время грозный герр Мюллер несколько изменился, не знаю только, к лучшему или худшему. Он стал более здравомыслящ и циничен, несколько раз отменял приговоры, одобренные его высокопреосвященством Мак-Даффом и аббатом Гиберновым, проводил изрядное количество времени в библиотеке и мало с кем общался. Может, потребленное им колдовское яблочко действительно имело какие-то свойства? В чем же тогда они проявляются?

Из Консьержери я прямиком отправился в квартал Марэ, где с изумлением выслушал очередную сногсшибательную новость. Мадам Кокнар переехала – вместе со своей мастерской, белошвейками и Бедными Сиротками. Общество перебралось на улицу Бурж и обзавелось званием «поставщиков двора», что свидетельствовало об возросшем богатстве мадам и смене места на крутой сословной лестнице. Неужто мсье Кокнар вернулся из Нового Света с титулом вице-губернатора какой-нибудь Ямайки и приведя галеон, до отказа груженный золотом?

– Мы нашли нашего папочку! – ликующе сообщила Франсин Ларшан, когда я отыскал их новое жилище – небольшой уютный особнячок, наверняка вылетевший в кругленькую сумму, и ввалился туда эдакой разновидностью Святого Николая, ибо до Рожества оставалось всего три дня, а я привез с собой уйму подарков для сестричек и их покровительницы. – И он нас признал!

Сохранились еще на свете честные люди... Загадочный отец Бедных Сироток, человек благородного происхождения, будучи лет восемнадцать назад в гостях у своих друзей (дальних родственников госпожи Кокнар), не то в порыве высоких чувств, не то спьяну проникся страстью к тамошней молодой домоправительнице, Жаклин Ларшан. Последствия не замедлили сказаться спустя положенные девять месяцев, когда на свет явились очаровательные близняшки Франсин и Шарлотта. К сожалению, Жаклин умерла при родах, оставив детишкам в качестве приданого несколько неподписанных куртуазных записочек их папочки к ней, да полную шкатулку всяких безделушек, подаренных им же.

Достигнув более-менее разумного возраста, сестрицы Ларшан с самоуверенностью и целеустремленностью не знающей преград молодости решили отправиться в Париж, отыскать блудного папашу и потребовать своего законного места в жизни. Что, как ни странно, им удалось.

– Кто же вы теперь? – поинтересовался я.

– Виконтессы де Гранвиль, – торжественно объявила Франсин. – Наш папа служит при канцлере королевы, господине де Люине, так что нам разрешено бывать в Лувре! И у нас есть собственный дом! Здорово, правда? А чем вы занимаетесь в Праге? Еретиков ловите вместе с этим жутким Мюллером? – на мгновение она перестала засыпать меня сплетнями парижской жизни пополам с расспросами и серьезно заметила: – Знаете, вы изменились. Я вас сначала даже не узнала.

Это что, тонко завуалированный комплимент или пребывание в столице Чехии пагубно сказалось не только на состоянии моего ума, больше заслуживающего названия «помраченного», но и на внешности?

Франсин и Шарлотта в доказательство своей близости к высшему свету Парижа раздобыли мне приглашение на рождественский бал у Люиней, который намеревалось осчастливить своим визитом королевское семейство. Упустить такое зрелище? Да никогда в жизни!

Благородное собрание меня слегка разочаровало. Захотелось обратно, в Прагу, к моим сумасбродным и непредсказуемым друзьям-приятелям, в трактир пани Эли или к студиозусам в «Прашну Брану». Внимание мадам королевы устремлялось только к безотвязно следовавшему за ней кардиналу дю Плесси, отныне еще и герцогу де Ришелье (ехидная Франсин не преминула шепотом наябедничать, что кардинал не только духовник Ее величества, принимающий исповеди и отпускающий грехи, но и постоянный источник этих самых грехов. Более скромная или более благоразумная Шарлотта потупила глазки и ткнула сестру локтем в бок), подрастающий Луи XIII терялся в тени всесильной родительницы, его нареченная невеста, инфанта Анна Австрийская, в своем черном одеянии с огромным гофрированным воротником и неизменными четками в руках больше смахивала на послушницу, чем на блистательную принцессу и будущую королеву Франции. Двор пребывал в обычном состоянии – красовался, интриговал и бездельничал.

Короткий разговор с кардиналом де Ришелье меня ни к чему не обязал – его высокопреосвященство имел вид рассеянный, и только по цепкому холодному взгляду я мог определить, что молодой министр королевы Марии запомнил и принял к сведению все привезенные мною новости. Но светлейшего Армана дю Плесси больше интересовали не пражские чудеса и приветы от герра Мюллера, а французская политика, посему Ришелье вскоре сухо со мною раскланялся, а когда я уже был в дверях, вдруг окликнул:

– Ап Гвиттерин, постойте! – у кардинала всегда была отличнейшая память на имена и лица. – Передайте преподобному отцу Густаву вот что... Пусть ждет. В Священной Римской империи накопился гной и, по моему мнению, фурункул скоро прорвется. А напрямую вмешиваться в дела императора и его наместников весьма чревато... Следует выждать, не привлекая к себе внимания. Предостерегите мсье Мюллера. Можете идти, сударь.

Меня так и подмывало спросить, что именно Ришелье имел в виду, но субординация оставалась таковой даже в будуаре Луврского замка. Вечно-то кардинал темнит, не договаривает и делает вид, будто осведомлен обо всех секретах мироздания. Хотя кто его знает – по общим утверждениям, герцог де Ришелье очень умный и серьезный человек. Надо будет обязательно рассказать нашему преподобнейшему отцу о предупреждении кардинала, пусть герр Мюллер делает свои выводы...

В общем, я дождался ужина, стащил парочку пирожных, экзотический фрукт, привезенный из колоний Нового Света, и смылся незамеченным высшим светом, как и пришел. Подумаешь, еще один неудачливый искатель милостей Фортуны.

Облетевшие деревья в саду при отеле канцлера разукрасили гирляндами цветных фонариков, раскачивавшихся на ветру и выхватывающих из темноты человеческие силуэты. Желающие посекретничать всерьез отправлялись сюда, надеясь не стать подслушанными и увиденными. Миновав этот рассадник тайн, я протолкался через толпу стражников и разнообразных лакеев у ворот, прошел мимо дожидающихся хозяев экипажей, размышляя, куда бы податься. В Консьержери? Там мое присутствие необязательно. К госпоже Кокнар, слушать воркотню ее благочестивых и занудливых приятельниц? Скучно. В кофейню к мадам Нинон? Пожалуй...

Раздавшийся из уличных сумерек двойной свист извещал о том, что в соседней подворотне скрывается некто, желающий побеседовать со мной с глазу на глаз. Этот условный знак был мне известен, но на всякий случай я сдвинул поудобнее ножны с кинжалом и предусмотрительно остановился неподалеку от темного провала арки. Там зашевелились и наружу выглянула не слишком законопослушного вида физиономия, перечеркнутая кожаной лентой повязки.

– С возращеньицем, – не то подобострастно, не то саркастически поприветствовал меня одноглазый. – Как доехали?

– С нетерпением ожидаю наступления того радостного дня, когда настанет пора собираться обратно, – откликнулся я. – Мое почтение, мсье Барбетт. Что новенького в Париже?

– Пока стоит, – Жан Барбетт, неизвестно почему носящий прозвище «Дубовый Нос», карманник и мошенник, по совместительству также осведомитель инквизиции, ищейка и устроитель темных делишек, сплюнул на мостовую и небрежно осведомился: – Записку привезли?

Я молча кивнул, решив вынудить его заговорить первым. Что-то у него есть, и за это «что-то» он рассчитывает получить недурственный куш, иначе зачем ему понадобилось узнавать о моем приезде и том, где меня найти?

Однако прозвучавшего вопроса я не ожидал.

– Фернандо здесь?

Какие у него могут быть дела с нашим отцом Фернандо? Чем дольше живешь, тем больше узнаешь о секретах ближних своих и больше поражаешься причудливости судеб... Пожалуй, не стоит говорить ему о том, что отец Фернандо ныне пребывает в лучшем из миров.

– Нет, в Праге. Что ему передать?

Барбетт помялся. Огляделся по сторонам, никого не заметил и решился:

– Он просил меня разыскать тех, кто знает про китайскую шкатулку. Особенную шкатулку, – эти слова он выделил голосом. – Я нашел. Двадцать ливров.

– Жадность вас погубит. Пятнадцать. Есть гарантия, что имена подлинные?

– Так они расписывались в подорожных и у хозяина гостиницы. Восемнадцать или я пошел, – он добавил значительности, заявив: – Кой-кто готов отвалить и полсотни, лишь бы прознать про эту коробочку...

– Тогда почему вы здесь и торгуетесь, а не там и не получаете свою честно заработанную мзду? – съязвил я. Барбетт надулся и замолчал. – Ладно, держите ваши восемнадцать. Внимаю каждому слову.

– Тип, величающий себя астрологом и провидцем, по имени Карл Иеронимус фон Рамштейн, – сообщил Дубовый Нос. – И англичанин Мишель Волш или Волч, не знаю, как правильно. Оба таскались к мадам Галигай и считались ее лучшими дружками. Называли себя учениками какого-то Филиппа Никса, из-за этого их побаивались. Рамштейн околачивался в Париже с прошлого года, Мишель приехал в июне, прожил до октября. После казни Леоноры оба спешно упаковали сундуки и исчезли в направлении Праги. Шкатулка наверняка у них.

– Наверняка или вы только предполагаете? – уточнил я. Интереснейшая картинка вырисовывается: мадам Галигай и ее общество – неизвестный мне фон Рамштейн и некто Мишель Волш, который вполне может оказаться добропорядочным доктором Майклом Уолшем – шкатулка из Китая – магистр Никс, а с ним за компанию и верный мэтр Ла Гранж со товарищи – Прага. Что за вещица, ради обладания которой понадобилось разворачивать такую охоту?

– Шкатулка точно находилась у Галигай, – твердо заявил мсье Барбетт. – Она ее купила у какого-то торговца с востока. После ее смерти все ее дружки попрятались по углам и затаились, не успев прибрать к рукам имущество. Дом и обстановка пошли с торгов, драгоценности покойной Леоноры и всякие редкости разделили де Люинь и мадам королева, а китайская коробочка исчезла, это я точно узнал.

– Понятно... – медленно протянул я, хотя ровным счетом ничего не понимал. – Что ж, благодарю. Пожалуй, это стоит еще пяти ливров, вам не кажется?

Ему казалось. Он шагнул вперед, с готовностью протягивая руку, но вместо ожидаемых денег получил десять дюймов хорошо заточенной стали под ребра. Я не имел права рисковать. Попадись ему кто-нибудь, готовый заплатить за его сведения ливром больше, и это порождение Двора Чудес выболтает все, не моргнув глазом. Если уже не выболтал. Значит, на моей душе будет лежать одним грехом больше.

Труп я затолкал поглубже в подворотню и оставил там. Утром подберут. Осмотрелся, прислушался – тихо. Покойный Дубовый Нос счел меня слишком легкой добычей и пришел один, не захватив с собой парочку надежных друзей. Маленький инцидент, один из многих в ночном Париже, остался незамеченным, и я тронулся дальше – в кофейню обворожительной Нинон. Совесть, как ни странно, помалкивала. Таков наш упадочный век: или ты, или тебя.

Отшумела праздничная неделя, и я без большой охоты засобирался обратно, поддерживаемый недвусмысленными намеками отца Хуана, коему я надоел хуже занозы в башмаке. Он сумел отомстить, всучив мне перед отъездом тяжеленную зашитую сумку с бумагами и распорядившись доставить их в Дрезденскую нунциатуру. Я заикнулся, что я секретарь, а не курьер, но вскоре понял: проще уступить, чем связываться. Пришлось изменить обычному маршруту, свернув после Майнца на север, к Франкфурту.

Фульда – Эрфурт – Йена – Хемниц – Дрезден... Чем дальше я пробирался через германские земли, тем меньше мне нравилось происходящее вокруг. По сравнению с размахом дел здешних инквизиционных трибуналов, в Париже и Праге инквизиторы относились к еретикам чуть ли не с любовью. До меня долетели смутные слухи о чудовищных репрессиях в городе Бамберг, о котором в придорожных трактирах рассказывали столь невероятные истории, что я отказывался верить – такого не может быть никогда, а если услышанные рассказы правдивы, то бамбергского князя-епископа фон Эренберга давно стоит посадить в дом для умалишенных: проклятый курфюрст малюсенького городишки сжег за минувший год не меньше ста человек....

При столь печальных обстоятельствах не миновать беды. Рано или поздно кто-то сообразит, что столь огромного количества ведьм и колдунов просто не может быть, а в противном случае придется признать, что нашим миром давно уже правит не Господь, а его вечный противник. Так или иначе, но инквизиторов начнут бить, причем ненависть к общему врагу послужит отличным скрепляющим раствором между католиками и протестантами.

В Империи, вдобавок, слишком много воевали. Князья и их вассалы увлеченно грызлись между собой, крестьяне разбегались, по лесам Рудных гор, отмечавших границу Чехии, бродили банды грабителей и беглых солдат, и стража в Теплице предупредила меня, что одиноким путникам на дорогах грозят большие неприятности. Вставал выбор: подождать большого торгового каравана, идущего в сторону Праги, или положиться на удачу?

«В конце концов, живем только один раз!» – самоуверенно заявил я и поехал дальше. Благополучно добрался до старого тракта над Лабой, по нему – до слияния Лабы и Влтавы, и здесь везение оставило меня. Погода испортилась надолго и всерьез. Здешние зимы, как мне не раз говорили – это нечто особенное, ее нужно пережить, чтобы понять. Хуже только в Московии...

На глазах заметаемая снегом дорога исчезла. Расположенные вдоль трактов деревушки пропали. Небо смешалось с землей, белая летящая пелена закрыла все. Вскоре я понял, что сбился с пути и направляюсь неведомо куда, потом одна из лошадей провалилась в русло прячущегося под сугробами ручья, мы угодили в какие-то холмы-перелески... И неожиданно наткнулись на старый сарайчик – как на брошенную утопающему соломинку.