Текст книги "Отречение от благоразумья"

Автор книги: Андрей Мартьянов

Соавторы: Мария Кижина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

КАНЦОНА СЕДЬМАЯ
Цели и средства

Пресловутое «женское чутье», оказывается, существует на самом деле. Иначе я не представляю, чем объяснить то обстоятельство, что неподалеку от «Башни» нас перехватила юная и чрезвычайно целеустремленная особа в небрежно накинутой на голову длинной шерстяной шали. Она подкарауливала нас, прячась в чьем-то заметаемом снегом палисаднике.

– Так и знала! – горестно возопила она, увидев свое сокровище не слишком бережно влачимым двумя незнакомцами. – Стоило мне отвлечься, как он немедля во что-то встрял!

– Вы, мадемуазель, собственно, кто будете? – поинтересовался я. Начавший приходить в себя Лэрц завозился и промычал что-то маловразумительное. Джулиано огляделся и аккуратно прислонил его к облепленным мокрым снегом прутьям чугунной решетки.

– Я Жаннет, – назвалась девушка, торопливо приседая в полупоклоне. В ее речи явственно звучала французская картавость, что подтвердилось миг спустя. – Жаннет Обенкур из Лиона, Бургундское герцогство, актриса... А вы кто?

Мы представились. Жаннет смотрела на нас настороженно, но без боязни, и, еле дождавшись окончания ритуала знакомства, нетерпеливо спросила: – Так что случилось?

Орсини выжидательно покосился на меня, предоставляя право ответа, и я решил не ходить вокруг да около. Девица выглядела достаточно битой жизнью, чтобы не грохаться в обморок и не визжать на весь квартал.

– Ваш приятель четверть часа назад прикончил человека, работавшего на инквизицию, – с удивившим меня самого спокойным равнодушием сказал я. -Представители власти поспели к шапочному разбору, так что пока он вне подозрения. Из свидетелей имеемся только мы, и можете поверить – мы не собираемся кричать об этом на всех углах. Имя покойного – Каспер фон Краузер. Вам оно ничего не говорит?

– Merde! – красноречиво отозвалась Жаннет, безжалостно терзая концы шали. Ее беспечная физиономия стала чрезвычайно серьезной, а в карих глазах появилось недоверие.

– Можно поточнее? – мягко спросил я. – Видите ли, мадемуазель Жаннет, ваш друг лихо вмешался в события, затрагивающие интересы довольно обширного круга лиц, и тем нарушил многие планы... Я бы хотел знать, ради чего?

Девушка покосилась на своего приятеля, потянула меня в сторону и быстрым шепотом заговорила:

– Прошлым летом по доносу этого самого фон Краузера епископ города Пассау обвинил в колдовстве нескольких человек. В это число попали Лэрц и кое-кто из его друзей. Лэрцу удалось бежать, остальных судили и сожгли. Он пообещал найти доносчика, выяснил, что Краузер поступил на службу к чешскому наместнику, господину Мартиницу и срочно уехал с каким-то поручением в Париж. Нам сказали, что к осени он вернется, и мы ждали. Вот, дождались... – она вздрогнула, услышав громкие голоса, оглянулась, но это всего лишь изрядно набравшаяся компания студентов покидала трактир.

– Вы не знаете, какого рода миссию исполнял фон Краузер в Париже? – осторожно поинтересовался я, не надеясь, впрочем, на успех.

– Нет, – Жаннет с сожалением покачала головой. – Думаю, он опять погубил какие-нибудь невинные души, обвинив их в занятиях колдовством. Говорят, у него хорошо получалось влезать в доверие или прикидываться одержимым, чтобы вызвать к себе сочувствие... Мне ни капельки не жаль, что его убили! – почти выкрикнула она и уже спокойнее добавила: – Я только боюсь за Дерека. Знаете, его мать сожгли как ведьму спустя два месяца после его рождения. Наверное, поэтому он стал таким...

– Где это произошло? И как ее звали? – по какому-то наитию спросил я.

– Моника Шиммель из Вормса, – удивленно ответила актриса. – Это случилось почти двадцать пять лет назад, какое отношение...

– Никакого, – отрезал я, переходя к более практическим вопросам: – Мадемуазель, вы сможете провести вашего друга туда, где вы обитаете, не показываясь на глаза посетителям трактира, и позаботиться, чтобы он больше не отколол никаких трюков?

– Мы войдем через черный ход, – подал голос очнувшийся Дерек. – Потом мне придется спуститься в зал и спеть им что-нибудь, иначе начнутся расспросы, куда я подевался... За мной теперь долг, и я непременно постараюсь его вернуть. Спасибо.

Он преувеличенно торжественно поклонился, развернулся и не очень уверенно заковылял к «Башне». Жаннет бросила на нас короткий благодарный взгляд и убежала следом. Серая шаль развевалась за ее плечами, как обрывок снеговой тучи.

– Поздравляю, отныне мы соучастники преступления, – саркастично произнес Орсини. – Впрочем, если этот Краузер действительно таков, как его описывали, он получил по заслугам. Человек, сознательно и в поисках выгоды клевещущий на невиновных... Бр-р! Вы, кстати, уходите или посидите еще?

– Ухожу, – мрачно сказал я. – В Клементину. Не бойтесь, не собираюсь врываться к герру Мюллеру с радостной новостью, что знаю убийцу его осведомителя. Пусть у городской стражи и пана Мартиница головы болят. Правда, мне необходимо кое с кем посоветоваться...

– С отцом Алистером? – сообразил Джулиано. Нахмурился, обдумывая, и нерешительно спросил: – Вы настолько ему доверяете?

– Да, – в свою очередь насторожился я. – Он, конечно, инквизитор, но человек разумный и здравомыслящий...

– Вам виднее, – пошел на попятный Орсини, не пожелав объяснить свои подозрения. – В любом случае желаю удачи. Addio!

Куранты Старомястской ратуши гулко отбили десять часов вечера, их протяжный звон разлетелся над всем Старым Градом. Воскресенье подходило к концу, и я направлялся к своему временному жилищу. Сколько их еще наберется в моей жизни, этих временных крыш над головой, лишенных тепла и покоя? С другой стороны, хочу ли я упомянутых тепла, покоя и незыблемо-скучной уверенности в завтрашнем дне?

Возле тела безжалостно убиенного Краузера, несмотря на поздний час, собралась небольшая толпа, состоявшая из жителей окрестных домов и гвардейцев городской стражи. Сборище охало, ахало, оживленно обсуждало подробности и наперебой строило самые невероятные предположения. Самые притягательные зрелища в мире – пожар и насильственная смерть ближнего твоего. Никогда не приедаются.

Обойдя зевак стороной, я пошлепал по лужам дальше, припоминая начатки правил построения логических рассуждений и по мере сил применяя их к нынешним обстоятельствам. Получавшаяся картина неприглядно сверкала множеством белых пятен, но давала возможность свести часть известных мне событий воедино и прикинуть, кто в них замешан.

Итак, все или почти все, случившееся с момента нашего столь бурного знакомства с Каспером фон Краузером, можно считать заранее подстроенным. Каспера, уже зарекомендовавшего себя удачливым доносчиком и провокатором, отрядили в Париж, поручив с шумом и треском явиться в апостольскую нунциатуру Консьержери и любым способом привлечь внимание инквизиторов к определенным событиям и лицам, как-то: венецианское посольство, делла Мирандола и Андреола Фраскати, исчезновение и предполагаемая смерть наместника фон Клая, Орден Козла (что-то они в последнее время подозрительно притихли), пражские оккультисты со Златой улички, и так далее, и тому подобное... Он с блеском выполнил свое задание, герр Мюллер под грохот барабанов и с развернутыми знаменами явился в Прагу, результаты не замедлили последовать. Кардинал Маласпина изобличен в самозванстве, почти что лишен священнического сана и постепенно сходит с ума, делла Мирандола за решеткой, сидевший смирно Леонард вот-вот вырвется на свободу, театр под угрозой истребления, и за всем этим неотвратимо маячит фигура зловещего пана Мартиница, мы же как не знали ничего толком, так до сих пор не знаем. И не хотим знать.

Вот такую речь я произнес перед отцом Алистером, мирно коротавшим вечер перед камином в обществе толстенного фолианта и бутылки розового анжуйского. Он терпеливо выслушал мой крайне эмоциональный монолог, по окончании коего заботливо подвинул ко мне на три четверти полную бутыль, оловянный стакан и вазочку с мелкими сухариками, а сам впал в глубокую задумчивость. Я ел, пил и терпеливо ждал, какое решение вынесет человек, безоговорочно признаваемый мною изрядно умудренным жизнью и ее проблемами.

– Неплохой план, – наконец проронил Мак-Дафф. – Несколько рискованный, но, кто не рискует, как известно, не ездит в карете четвериком и не пьет мозельского... На многое теперь можно взглянуть иначе. Жаль, конечно, что у вас нет никаких вещественных доказательств, только подозрения и логические выводы.

– Укажите хоть один процесс, где ведьму осудили бы на основании предъявленных вещественных доказательств, а не доносов, чья истинность более чем сомнительна, – нахально заявил я. – Вопрос в другом, святой отец: что нам делать с этим знанием? Господин Великий Инквизитор вряд ли прислушается ко мне, но вам-то он должен поверить!

– Возможно, – без особого рвения согласился отец Алистер и побарабанил пальцами по столу. – Полагаете, когда мы ознакомим его с истинным положением дел, задержанных немедля отпустят и вежливо извинятся перед ними за причиненный ущерб? Как по-вашему, коли за всем этим стоит Мартиниц, он молча смирится с крушением своих замыслов?

– Какая нам разница, смирится он или нет? – недоуменно спросил я. – Он, конечно, имперский наместник и все такое прочее, но за герром Мюллером – сила Ордена и возможности Рима! Отец Густав пользуется расположением святейшего Папы Павла! Разумеется, нет никакой необходимости устраивать из освобождения Мирандолы и Маласпины грандиозное представление с шествиями и фейерверками. К тому же бывшему кардиналу понадобится долгое и серьезное лечение, а Мирандоле можно недвусмысленно намекнуть, чтобы сидел тише воды, ниже травы, и радовался жизни.

– А демон? – многозначительно напомнил Мак-Дафф. – Демон, заточенный внутри Мирандолы? Вы что же, всерьез намерены заново открыть ему дорогу в мир?

– Мир справлялся не с такими напастями, – беспечно отмахнулся я, наливая второй – а может, и третий – стаканчик. – Отче, скажите откровенно: какую опасность может представлять демон, давным-давно лишившийся могущества и угодивший в этот мир несколько против собственного желания?

Поскольку ответа не воспоследовало, я продолжил разглагольствовать, для пущей убедительности помахивая опустевшей бутылкой:

– Убедив господина председателя в невиновности обвиняемых, мы совершаем сразу несколько благих дел. Натягиваем нос Мартиницу – раз! Восстанавливаем справедливость – два! Опровергаем клеветнические измышления о произволе инквизиторов – три! Разве этого мало? Мы сюда козлопоклонников ловить приехали, помните? Орден Козла выпалывать! А чем занимаемся? Какой-то бессмысленной ерундой! Дался вам этот Мирандола с его выходками!..

– Угомонитесь, – резким и непривычно жестким голосом приказал отец Алистер. От неожиданности я осекся, поняв, что в запале вскочил с кресла, осторожно поставил бутылку на стол и присел обратно, мысленно наказав себе в следующий раз не злоупотреблять дармовой выпивкой. Мы немного посидели в тишине, нарушаемой потрескиванием поленьев в камине: я приходил в себя, Мак-Дафф собирался с мыслями. Когда он наконец заговорил, мне сперва показалось, будто я ослышался.

– Нет, – внушительно произнес отец Алистер. – Нет и еще раз нет. Я не собираюсь участвовать в предлагаемом вами беззаконном деянии и... И запрещаю вам беспокоить господина Мюллера подобными прожектами.

Никогда в жизни я не трезвел так стремительно, как сегодня. Мир летел кувырком в глубочайшую пропасть, на дне которой плясали огненные языки, небо и земля поменялись местами, а мне оставалось только растерянно хлопать глазами.

– Даже если эта итальянская парочка невиннее новорожденных младенцев, это не играет большой роли, – бесстрастно продолжал Мак-Дафф, а я оцепенело внимал. – Утверждаете, их оклеветали? Пусть так. Вы же не станете отрицать, что один из них подложно занял чужое место, а второй одержим злым духом? Они все равно пойдут на костер, но прежде послужат делу Церкви, обличив своих сообщников и единомышленников. Признаться честно, меня ни в коей мере не волнует предполагаемое участие в этом деле господина Мартиница. Процесс должен состояться и состоится, невзирая ни на что, а вам следовало бы беспокоиться не об участи взятых под стражу еретиков, а о своей судьбе. Вы знаете, что в Саламанке вами весьма недовольны?

– При чем тут Саламанка? – попытка изобразить полнейшую неосведомленность бездарно провалилась. Откуда, откуда ему известно о моих делишках?

– Вы сами себя выдали, – отец Алистер наклонился вперед, деловито поворошив россыпь углей в камине. – Слишком образованы и сообразительны для бездельничающего юнца из хорошей семьи, подозрительно хорошо осведомлены о церковных тайнах. Поначалу, еще в Англии, я принял вас за соглядатая, приставленного лично ко мне, затем решил, что ваше задание – присмотр за делами Консьержери, но для пущей уверенности глянул в бумаги отца Густава. Не вы один пробавляетесь невинными шалостями. Я не удивился обнаруженному, ибо подозревал нечто подобное – но мне хочется узнать: неужели вам не совестно? Ведь вас уже уличали в преступном небрежении своими обязанностями и потворстве тем, кто должен был пасть под ударом карающего меча Церкви? Ведь так?

Я вымученно кивнул, от всей души желая оказаться где-нибудь далеко отсюда и не слышать этого укоризненно-обвиняющего голоса.

– Генерал вашего Ордена, помнится, дал вам возможность оправдаться? – сочувственно поинтересовался старый доминиканский лис. – Вас отрядили в распоряжение Бирмингемского инквизиционного трибунала, куда вы благополучно не доехали, предпочтя отправится со мной, грешным, на континент. Отец Густав закрыл глаза на ваши минувшие прегрешения и до недавнего времени отзывался о вашей работе в весьма лестных выражениях, но теперь вы, кажется, опять взялись за старое. Я буду вынужден сообщить об этом господину Мюллеру... Как думаете, что он сделает, узнав о ваших похождениях?

– По головке точно не погладит, – буркнул я. Очень хотелось заорать, сорвать на ком-нибудь злость за собственную доверчивость и непредусмотрительность, но я прикусил язык и затолкал все мечты о возможной мести как можно глубже.

– Рад, что вы это понимаете, – снисходительно кивнул отец Алистер. Мне показалось, что он еле заметно улыбается. – Значит, мой совет не пропадет втуне. Перестаньте мутить воду и совать всюду свой любопытный нос. Полагаю, завтра вы приступите к выполнению своих обязанностей, не доставляя никому излишних хлопот? Кстати, вы не знаете, при каких обстоятельствах погиб несчастный фон Краузер?

– Понятия не имею, – чуть заплетающимся языком ответил я и нерешительно предположил: – Возможно, его убили те, кто не желал допустить его выступления на грядущем дознании...

– Хорошо, – по достоинству оценил мои мучения Мак-Дафф. – Так как насчет Маласпины?

– Закосневший грешник, еретик, безбожник, самозванец, вероятно, баловался с черной магией, заслуживает самой строжайшей кары, – уже живее отбарабанил я, проклиная все на свете.

– Просто замечательно. Видите, как все просто? – одобрительным тоном доброго дядюшки проворковал святой отец. – Про Мирандолу, так и быть, я вас не спрашиваю, ибо любому верному сыну Церкви должно быть ясно, что такое чудовище в человеческом обличье недостойно существовать на свете... Шли бы вы спать, в самом деле, – он внезапно переменил тему. – Ваши шатания по пражским вертепам не доведут до добра.

Я послушно поплелся к двери, удачно избегая столкновения с предметами обстановки, и почти добрался до створки, когда в спину мне прилетело слегка ехидное:

– Кстати, я совсем забыл сообщить вам последние новости. Его высокопреподобие распорядился взять под стражу театральную труппу Фортунати. Не представляю, зачем ему это понадобилось? Еще он возжелал усилить караулы возле камеры демона – монахи заметили там подозрительного типа, передававшего Мирандоле какие-то свертки, и встревожились: как бы обвиняемый не ускользнул колдовским способом.

Выбравшись в коридор, я бездумно зашагал сам не знаю куда, и очнулся от холода. Оказывается, я расположился на покрытых тонкой коркой льда ступенях дома настоятеля и глубокомысленно пялился в ноябрьскую темноту, разрываемую двумя тусклыми фонарями над входом. Мое душевное состояние описывалось одним емким словечком – «паршивое», и я совершенно не представлял, как буду выкручиваться. Стоит мне завтра открыть рот, и отче Алистер из лучших побуждений позаботится, чтобы мне отвели камеру по соседству с Мирандолой. Актеры «Таборвиля» под арестом, значит, предупреждения Краузера достигли цели. Единственное хорошее событие сегодня – безвременная кончина пана Каспера. Герр Мюллер и господин Мартиниц лишились своего драгоценного осведомителя и доносчика. Аминь. Однако я тоже хорош, напрочь забыв, какие нынче царят времена на земле. Никому нельзя доверять больше необходимого, а если вынужден довериться, позаботься сперва о том, чтобы знать что-то тайное о своем союзнике...

Стоп. Эта мысль заслуживает, чтобы над ней тщательно поразмыслили. Мне ведь известно кое-что из секретов отца Алистера. Если он решил действовать по принципам итальянца Николо Макиавелли, то почему я не могу поступить точно также? Правда, я понятия не имею, к чему это приведет, но ведь не ошибается только тот, кто ничего не делает, верно?

Я посидел еще немного, обдумывая возможные трудности в осуществлении своего плана, и нашел, что их не так много, как кажется на первый взгляд. Настроение слегка улучшилось, выволочка, полученная от господина Мак-Даффа, представала вполне заслуженной – впредь буду умнее и осторожнее.

«Почему бы тебе не последовать мудрому совету и не угомониться?» – исподтишка осведомилась боязливая часть сознания, но я велел ей заткнуться. Ненавижу, когда на меня пытаются оказывать давление. Из принципа поступлю иначе, чем от меня ожидают. Соваться к председателю трибунала со своими подозрениями я, конечно, не рискну, однако предпринять кое-какие шаги не помешает. Главное – не слишком задумываться, не позволять колебаниям завладеть собой и не останавливаться. Рановато сбрасываете меня со счетов, господа хорошие. Мы еще побрыкаемся, покажем, на что способны!..

Вернувшийся из недолгой отлучки оптимизм потребовал какого-нибудь подвига и, оторвавшись от промерзлых ступенек, я совершил пробежку к библиотечному корпусу Клементины, предполагая, что многострадальный отец Фернандо даже в столь поздний час корпит над рукописями и книгами. Пришлось изрядно порыскать между высоченными шкафами и полками, прежде чем я отыскал убежище младшего из святых отцов, брошенного одиноко барахтаться среди книжного моря в поисках жемчужин истины.

– Я пришел вам помогать! – жизнерадостно объявил я, увидев страдальческую физиономию недавнего выпускника Толедской школы. – Вы еще живы, мученик во имя веры?

– Почти, – Фернандо явно не мог взять в толк, с какой радости занимавшему относительно привилегированное положение секретарю нунциатуры вдруг приспичило копаться в залежах трудов по различным «логиям», но здраво решил воспользоваться подвернувшимся моментом и скинуть на меня хотя бы часть своих трудов. Он потянулся, не выбираясь из-за стола, и сквозь зевок спросил: – Который час, кстати?

– Полночь! – зловеще сообщил я. – Самое время вызывать демонов и заключать союзы с силами тьмы. Между прочим, я недавно ходил в гости к самым настоящим чернокнижникам, хотите узнать, как они это проделывают?

– Тьфу на вас, – отец Фернандо торопливо перекрестился. – Слушайте, если вы в самом деле собрались помогать, то сделайте одолжение – пошарьте на верхней полке во-он того шкафа, только постарайтесь ничего не уронить...

В библиотеке мы просидели почти до рассвета. Не сказать, чтобы наши совместные усилия принесли какой-то зримый результат, ибо на меня напал стих болтливости, а отец Фернандо, как выяснилось, имел весьма смутное представление о течении светской жизни за пределами монастырских ворот и я принялся срочно восполнять этот зияющий пробел в его образовании. Заодно, как водится, мы перемыли косточки нашим начальникам и знакомым, я выслушал добрую порцию сплетен о бытии Клементины, а под самое утро Фернандо вдруг задал весьма неожиданный и странный вопрос: известно ли мне что-нибудь о китайском искусстве?

Подумав, я честно ответил, что видел в пражских лавках редкостей гравюры и рисунки на шелке, привезенные из этой далекой и малознакомой европейцам страны, попадались мне также безделушки навроде вееров, ножей, украшений и статуэток, да еще пара очень красивых и столь же дорогих шкатулок из неизвестного дерева, инкрустированных перламутром и черепаховой костью. Этим мои познания и ограничиваются.

– А у ваших знакомых вы подобных вещиц не встречали? – сузил круг своего любопытства отец Фернандо.

– Почти в каждом доме имеется хоть одна, – я развел руками, едва не перевернув стопку мою же сложенных фолиантов. – Вас интересует некая определенная вещь?

– Черная лакированная шкатулка с перламутровым узором в виде геометрических фигур, – чуть приоткрыл завесу тайны Фернандо, но тут же разочарованно добавил: – Хотя вряд ли она здесь... Скорее всего, в Париже.

– В ней есть нечто особенное? – скорее из любезности, нежели из любопытства уточнил я.

– Не знаю, – ушел от ответа мой собеседник. – До меня дошел слух, что такую шкатулку очень целеустремленно разыскивала покойная мадам Галигай и ее дружки, вот я и спросил, может, вы что слышали...

Если бы я умел предугадывать события, то обратил большее внимание на предмет неопределенных поисков Фернандо. Однако в те дни меня занимали иные дела и иные тревоги.