Текст книги "Смертельная комбинация"

Автор книги: Андрей Костин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

– Не было никакой расписки. Как-то он меня просто выручил. И пусть все останется между нами. Я вытянул руку так, что чуть не уткнулся ей в грудь.

– Хорошо, – женщина взяла деньги и словно взвесила их на ладони. – Спасибо. Только я не хочу, чтобы вы пожалели, что вот так просто… вернули эти деньги.

– Я не жалею, – покачал головой.

Попрощался и вышел. Больше мне здесь делать нечего.

Машины капитана во дворе не было. Уехал.

Какой-то мужик в кожаном пиджаке попросил прикурить. Я двинулся вперед по улице и на углу вдруг заметил – мужик в «коже» идет следом. В этот момент мы невольно встретились глазами, и он быстро опустил голову, словно испугался, что я его узнаю.

На следующем перекрестке я остановился у витрины продуктового магазина. За стеклом лежали рыбные консервы, а я вовсе не любитель этого блюда, чтобы с таким вожделением его изучать. Просто в отражении я видел, как кожаный пиджак замедлил шаги, посмотрел мне в спину, а потом кому-то помахал рукой. К бордюру подъехала машина, он сел в нее, хлопнул дверцей и уехал.

Наверное, становлюсь подозрительным.

Но все равно при каждом удобном случае л оглядывался, старался запомнить лица людей, идущих следом. Я ожидал увидеть одну и ту же физиономию. А так как нормальный человек не будет упорно бродить вокруг одного и того же квартала, по кругу, я бы понял, что меня ведут.

Однако люди были разные, и тогда я направился кратчайшим путем в знакомый двор, к Рите. Я решил, что оставлю в случае чего записку с московским телефоном. Может, ей пригодится…

* * *

Я остановился, словно наткнулся на невидимую стену: под аркой, через которую я прошел, уже стояли двое, один из них – тот самый, в кожаном пиджаке.

Они меня выследили, и теперь ловушка захлопнулась.

Затрудняюсь описать поведение желез внутренней секреции, но содержание адреналина в крови резко повысилось. Наверное, так происходит с любым животным, когда оно загнано в угол и охотник примеривается, в какую часть тела всадить кусок металла. А я сейчас немногим отличался от животного, и все подчинялось не разуму, а инстинктам, древним, как сама жизнь, которую они защищали. Мы и понятия не имеем, сколько в нас от зверя, пока не загонят под флажки.

И я подбежал к подъезду, рванул дверь на себя, проваливаясь, как в прорубь, в темноту лестницы. Зрение включилось через мгновение, вместе с ним – обостренное ощущение времени.

Я слышу шаги подбегающего человека, слышу, как он берется за ручку двери, врывается внутрь, еще не видит меня, но правая рука его исчезает в кармане и появляется снова, щелчком выбросив из кулака лезвие…

В порыве отчаяния я бросаюсь вперед, пытаюсь поймать его запястье, но обманным движением он высвобождает руку, и я слышу треск от раздираемой лезвием одежды.

Тогда я всем своим весом толкаю его назад, на дверь и, схватив за волосы, бью головой о створки. Еще раз. Еще… Противник снова взмахивает рукой, и снова я чувствую лезвие его ножа. Как осиный укус… Но тут он начинает сползать вниз, к моим ногам, и там остается неподвижный, как мешок с цементом. Я не сразу понимаю, что все кончено.

Из двери выступает кем-то сто лет назад вбитый гвоздь, он-то и стал последним аргументом, когда затылок человека вступил с ним в соприкосновение. Я еще пытаюсь оценить. ситуацию, в которую попал, а ноги сами несут меня вверх по лестнице.

Те, что стояли в подворотне, наверное, подождут немного, пока, их приятель справится с делом. А так как он не скоро выйдет из подъезда, если, кстати, вообще поднимется, его дружки придут следом. Последний этаж…

Я останавливаюсь, цепляясь рукой за перила, и ловлю ртом воздух. Боль сконцентрировалась почему-то в солнечном сплетении, а вовсе не там, куда втыкался нож.

Перед глазами плавают зеленые фосфоресцирующие круги.

Последний этаж – вокруг грязные стены, белый потолок, щербатый кафель… Я зажат в замкнутом пространстве лестницы.

Все.

Я слышу, как хлопнула дверь, слышу удивленные голоса внизу, брань, а потом шаги поднимающихся по лестнице мужчин. Пожалуй, у меня остается один единственный шанс…

На лестничной площадке три двери, и я позвонил во все три. А тем временем преследовавшие меня люди продолжали подниматься вверх. Знаете, это довольно жутко осознавать, что между тобой и смертью осталось несколько лестничных пролетов.

Одна из дверей открылась.

Я даже не посмотрел, кто за ней, а сразу протиснулся в квартиру, закрыл за собой дверь, осторожно, чтобы те не услышали, и только потом обернулся.

Передо мной стояла девочка лет четырнадцати. Она спрятала руки за спиной и молча меня разглядывала. Я приложил палец к губам, и она понимающе кивнула. Довольно сообразительный и безрассудный ребенок.

На лестничной площадке голоса, но приглушенные, мне с трудом удается разобрать:

– Не взламывать же каждую нору, – говорит один раздраженно, – и потом, если этот тип смог вырубить Шмеля, вдвоем его не взять. Это ведь сам черт, его даже Ягар боится.

– Ягар никого не боится, – другой голос. – Но Шмелю надо смываться – еле на копытах стоит. Ему светиться нельзя, пусть он у Ягара в избушке заляжет. Подгони машину прямо к подъезду, перетащим пока.

Девочка тоже слушала голоса, не спуская с меня серых глаз. И только когда они ушли, все стихло, повернулась ко мне спиной и ушла в комнату. А я стоял, привалившись к стене, и пытался взять себя в руки. Голова кружилась, и я понимал, что сейчас и шагу не смогу сделать самостоятельно. Свитер был весь мокрый от крови.

Через несколько минут девочка вернулась.

– Вам нужно подождать, – вдруг сказала она, – вас во дворе караулят. Одного, правда, в машину засунули. Тот сам идти не мог, его поддерживали…

Я только сказал:

– Спасибо…

И ничком повалился на пол.

* * *

Когда я пришел в себя, то уже лежал на боку, а девочка сидела надо мной на корточках и сосредоточенно перебинтовывала плечо.

– Пустяки, – сказала она, заметив, что я открыл глаза, – даже кость не задета. А на ребрах вообще можно пластырем заклеить. Мы в школе проходили, как первую помощь оказывать.

– Странная ты особа, – опираясь на здоровую руку, я приподнялся и сел. – Если бы ко мне вдруг ввалился мужик, весь в крови… Ну и нервы у тебя.

– А я все видела, – она продолжала сидеть на корточках, любуясь моим перебинтованным плечом. – Я на лестнице стояла и все видела. Вдруг раз – этот врывается. А вы его раз головой об стенку. И привет. А я – бегом домой. И страшно, и интересно.

– Не об стенку, а об дверь, – поправил я.

– Не важно, – она поморщилась, – все равно здорово. Мне понравилось. Потом вы еще топали, как бегемот, пока я вам дверь не открыла – она засмеялась, встала и скрылась в конце коридора.

Я не слышал, что она там делает, и через несколько минут с трудом поднялся, держась рукой за стену, пошел следом, в комнату. Девочка лежала на диване и читала книгу.

– Подождите, – сказала она, – тут самое интересное место. Можете пока в окно посмотреть.

Из окна в самом деле весь двор как на ладони. Сначала я никого не увидел, но потом заметил, как за грудой строительного мусора в дальнем конце стоят и курят двое. По одежде я узнал – те самые. Курят и поглядывают на часы. Курят молча.

– Все, – девочка с шумом захлопнула книгу.

– Ты что читала? – спросил я.

– А, тут про то, как они рыбу ловят, вино пьют, про бой быков и про любовь, конечно. Жалко, что он на ней жениться не мог. Его на войне вон туда ранило, – она показала на низ живота. – Да вы садитесь, – подобрала под себя загорелые исцарапанные ноги, – а то зеленый весь, опять навернетесь.

Я присел на диван, и она снова вытянулась, лягнув меня пятками в бок. Я поморщился от боли.

– Раз я вас спасла, – девочка подперла кулаком щеку и задумчиво посмотрела в мою сторону, – вы должны будете на мне жениться. Когда вырасту.

– Что-то ты рано об этом заговорила, – я улыбнулся.

– Должен же быть мужчина в доме. Отец, когда я еще не родилась, погиб. Он полярный летчик был… – девочка вдруг покраснела. – Мне так Лялечка сказала.

– А кто это?

– Лялечка? Мама моя. Я на ней жениться не предлагаю – у нее есть один, только он с нами не живет. Она сама к нему ходит, как сегодня, а потом ей в ночную смену. Вам здорово повезло, что ее сегодня нет, Лялечка не пустила бы. Всего боится. А если вам интересно, то я вас уже однажды видела.

– Интересно. Где?

– А три дня назад, поздно очень, Лялечка в смену была, а я в окно смотрела. Вы и еще один у подъезда барского дома топтались, под фонарем, кого-то ждали, потом зашли внутрь… Дальше я не стала смотреть. Надоело.

– Неужели ты меня запомнила?

– Вы ростом высокий, в спине широкий и волосы длинные.

Не перепутаешь. Не уйдете пока? А то скучно одной. Я на кухне постелю. Лялька всегда там дяде Паше стелила.

– Ты больше ничего не видела? – я заинтересовался. – Ну, кто. перед нами в подъезд заходил или выходил оттуда?

– Мужик через двор прошел, в другую подворотню.

Маленький такой, в черном плаще.

– И в подъезд не заходил?

– Какой подъезд?

– Ну, четырехэтажного дома.

– А, барского… Нет, я бы видела. Нет, этот мужик прошел через двор, очень быстро, почти бегом. Я еще подумала – от кого это он удирает? А в подъезд никто не заходил…

Тело словно свинцовое, и я понимал, что сейчас главное, это восстановить силы.

– Ты никому не открывай, пока я буду спать, ладно? – попросил я.

– Ладно, – она встала, – не бойтесь, никому не открою.

* * *

Я проснулся оттого, что кто-то положил холодную и влажную ладонь мне на лоб. Открыл глаза и не сразу понял, где я.

За окном начало темнеть. Девочка стояла на коленях перед диваном, и я уже не мог разглядеть ее лицо.

– Они ушли, – сказала девочка, – часа два, как ушли. Видимо, поняли, что вы им не по зубам. Теперь тоже уйдете?

– Да, извини.

– Насчет того, что потом на мне женитесь, это я пошутила, больно надо. Скатертью дорожка, – и убрала руку.

– Ты знаешь, я ведь не здесь, я в Москве живу, – осторожно погладил ее по плечу, – я тебе оставлю телефон, и когда ты ко мне приедешь, мы пойдем есть мороженое, в кино, театр, в общем, куда захочешь…

– И в зоопарк?

– И в зоопарк.

– Ладно, оставьте ваш телефон, приеду к вам как-нибудь. Вы непьющий?

– В общем-то нет.

– Это хорошо. Тут кругом одни пьющие. А в Москву я обязательно приеду, когда школу закончу. Я вам сейчас рубашку дам – от дяди Паши осталась. А свитер ваш – только выкинуть.

Я оделся, нацарапал в темноте телефон. Не дожидаясь, пока я уйду, она закрылась в ванной комнате и включила воду, По-моему, здорово на меня рассердилась.

Я ушел, так и не попрощавшись, так и не поблагодарив за то, что эта девочка спасла мне жизнь.

Очень загадочная девочка. Такая обязательно приедет в Москву, когда кончит школу.

* * *

Я спустился во двор и направился к подъезду, где живет Рита, поднялся на последний этаж и остановился перед дверью. Прислушался.

Тишина, разве только гудит где-то в трубах вода. Потом надавил на кнопку звонка.

Он прозвенел резко и отчетливо, я даже вздрогнул. Такой звук бывает только в пустых квартирах. Присутствие людей все шумы делает мягче и невнятней.

Я стал осматривать дверь. Хорошая, крепкая дверь, только один недостаток: замок был сломан, и стоило надавить на нее покрепче, как дверь открылась. Я прошел на ощупь по коридору и в нерешительности остановился на пороге комнаты…

Сломанный замок, затаившаяся квартира, – я уже ничего хорошего не ожидал увидеть… Потом все-таки перешагнул порог, нащупал выключатель на стене и зажег свет.

В комнате – никого. Возле дивана – пепельница, полная сломанных, недокуренных сигарет. И телефон рядом.

Кажется, она обещала, что будет ждать моего звонка всю ночь.

Я прошелся по комнате, остановился перед неплотно закрытым шкафом, открыл его. Вещи были сброшены с плечиков и в беспорядке лежали на дне. Тут же лежала сумочка под крокодиловую кожу и одна женская туфля. Я наклонился, поднял сумочку, открыл ее. Косметика, зажигалка, ключи, документы…

Не те вещи, чтобы оставить их в шкафу, уходя из дому. Положил сумочку и некоторое время растерянно озирался по сторонам. Но в остальном – никаких следов борьбы.

Остается предположить, что хозяйка сумочки и туфли пыталась спрятаться в этом шкафу, где ее и нашли после того, как открыли дверь.

Я дотронулся до смятого черного платья, пытаясь мысленно восстановить образ молодой зеленоглазой женщины… На душе стало пронзительно тоскливо. Закрыл шкаф, подошел к дивану и выбрал из пепельницы уцелевшую сигарету. Руки у меня дрожали, я никак не мог прикурить.

Видимо, она уже собиралась уходить, если была в уличных туфлях и держала в руках сумочку с документами и ключами. Может, стояла в коридоре, когда поняла, что в квартиру хотят проникнуть. Не знаю, на что надеялась, когда решила искать такое убежище. Впрочем, в подобной ситуации всегда поступаешь, как последний идиот. Я ведь и сам недавно прятался в шкафу. Только мне повезло больше.

Я зажег свет на кухне – на столе стояли две пустые бутылки из-под коньяка, а в пол были втоптаны окурки от папирос. Несколько таких же окурков было в ванной комнате, там же – выдранные с кусочками ткани две пуговицы и метра полтора завязанной узлами веревки. Больше ничего.

* * *

Как во сне я покинул квартиру и вышел на улицу. Я шел по вечерним спокойным улицам, но не чувствовал себя в безопасности. Может быть, мне и удается пока оставаться незамеченным, но каждое мгновение в одном из случайных прохожих я могу увидеть недавнего знакомого, и карусель снова закрутится. Что значила веревка на полу в ванной комнате? Ведь и директора задушили – затянули на шее кожаный ремень…

От таких мыслей у меня на лбу выступила испарина.

Я вышел на привокзальную площадь и невольно остановился в тени газетного киоска. Сквозь огромные стекла вокзала я видел немногочисленную очередь в кассу, людей, сидящих на лавках в ожидании поезда, и только потом засек того парня.

Я его не знал, но насторожило, как он пристально разглядывает входящих и выходящих из здания вокзала. Человек, кого-то встречающий, сам старается быть на виду – тогда шансы не разминуться повышаются вдвое. Этот же выглядел так, словно караулит кого-то из засады.

До вокзала рукой подать, и если этот охотник по мою душу, то я потеряю последнее преимущество. Правда, меня он заметит, только когда я буду почти у цели.

Небрежно пересек площадь, но, когда стал подниматься по ступенькам, сразу же встретился глазами с тем парнем. Он пошел следом и откровенно рассматривал меня. Я решительно толкнул дверь вокзала и еще раз оглянулся – парень призывно помахал кому-то рукой.

Не прошло и полминуты, как к нему присоединился второй, коренастый, коротко стриженый, похожий на бывшего боксера.

Вместе они вошли в помещение вокзала и двинулись следом за мной к буфетной стойке. Я взял сосиски и кофе. Там были еще и бутерброды, и выглядели они поаппетитнее. Но, открыв бумажник и сосчитав деньги на обратный билет – неприкосновенный запас, я выяснил, что даже стакан кофе лучше было не брать. Потому что если мне и доведется завтра пообедать, то разве только батоном хлеба и водой из-под крана.

Намазав сосиски сладкой горчицей, я приступил к небольшому пиршеству…

А те двое, купив бутылку минеральной воды, встали за соседний столик, и я постоянно чувствовал их взгляды искоса.

Только бы дали доесть.

Они о чем-то тихо разговаривали, наконец один поставил стакан и медленно подошел ко мне. Остановился напротив, достал из коробка спичку и стал ковыряться в зубах. Я нагнул голову, чтобы не встретиться с ним глазами. Горилле никогда не надо в глаза смотреть, говорят специалисты.

– Эй, мужик, – рявкнул вдруг он, – дай на бутылку.

– А штаны не намочишь? – я поднял глаза, – ты же с приятелем одну выхлестал.

– Давно не били? – он заржал.

– Пошел вон, – я бросил, на тарелку недоеденный кусок хлеба, – ты мне аппетит портишь.

– Так и шабер в бок получить недолго, – боксер продолжал нагнетать обстановку.

– А Шмель, – спросил я, – поправляется уже? Он ведь тоже что-то там насчет шабера говорил.

Брови у мужика удивленно поползли вверх, а я решил закрепить успех. Иногда очень полезно подслушивать за дверями.

– Привет Ягару, – я вспомнил еще одно имя. – Ты разве не в курсе, что мы с ним договорились?

– То-то смотрю, ты такой смелый, – боксер растерянно потер лоб. – А не врешь?

– Узнай сам, – я устало вздохнул: акула заглотила приманку. – Надеюсь, не надо объяснять, где Ягара сейчас найти? А твой приятель пусть меня покараулит.

Боксер повернулся на каблуках, отошел, и они тихо посовещались. В это время я заметил, что люди потянулись к выходу на перрон – скоро должен был подойти поезд.

– Эй, – окликнул парней, – лично я иду на улицу курить. Кто со мной?

Вытер бумажной салфеткой рот, скомкал ее в кулаке и смешался с толкающимися на выходе людьми. Я старался идти спокойно, даже развязно.

Я знал только одно – с боксером мне не справиться, он сильнее меня. А вот со вторым – худощавым блондином – возможны варианты.

Выйдя на перрон, я остановился возле урны, выбросил салфетку и полез за сигаретами. Блондин остановился рядом, между мной и застекленным боком вокзала. Вдали уже показались огни прибывающего поезда.

– Куришь? – я вроде бы протянул ему пачку, но в это время пальцы мои спрессовали в комок упаковку, фольгу и табак, а кулак, согнутый локоть, предплечье превратились в простейший механизм, который чуть отошел назад, развернув корпус, а потом устремился вперед, врезавшись в подбородок противника.

Все произошло мгновенно.

Блондин неестественно дернулся, но не упал, только голова его склонилась набок, а из угла губ потекла струйка крови. Только потом он начал заваливаться на спину, я подхватил его и бережно опустил на землю.

Никто словно ничего не заметил. Люди были в предвкушении подхода поезда. Я сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее пошел к началу перрона. Наконец, не выдержал и побежал.

…Они вынырнули из кустов сирени, когда до края платформы оставалось с десяток шагов. Людей тут не было, видимо, ожидаемый состав будет короткий. Луч тепловоза разрезал темноту, и было слышно, как вибрируют рельсы.

Их было двое. Боксер и еще тот, утренний, в кожаной куртке. Они не произносили ни слова, молча преградили мне дорогу и, чуть подталкивая кулаками, прижали к краю платформы. Послышался шум приближающегося поезда.

– Допрыгался, – сквозь зубы сказал боксер. – Сейчас тебя размажет…

Я промолчал и весь напрягся. Тогда боксер взял меня за локоть и невольно оглянулся, скоро ли поезд. Уже зашуршали под напором воздуха кусты сирени, краем глаза я уже видел тупорылую морду локомотива, чужая рука еще крепче сжала мой локоть, лица замкнулись, как бывает, если люди хотят совершить что-то серьезное и опасное.

Мы стояли на самом краю перрона.

Сейчас, или будет поздно, подумал я. Все будет поздно…

До навалившегося на край платформы поезда оставалось метров десять… Резко, предплечьем я отбил тянувшиеся ко мне руки и прыгнул вниз, на рельсы. Потом, как в воду, дальше, вперед, до боли в суставах…

Оглушительный скрип колес, свист рассекаемого воздуха, вопль гудка, но вагоны уже мелькают за моей спиной, отрезая меня от платформы и стоящих на ней людей.

Я бегу дальше, через пути, пролезаю под товарными вагонами, пока, наконец, не падаю на ржавую траву вдоль насыпи. Тяжело дышу, смотрю, как суетятся с фонарями вдоль подошедшего состава люди, заглядывают под вагоны и перекрикиваются. До меня долетают некоторые слова, исключительно матерные. Потом все стихает, и люди расходятся, так и не догадавшись, что произошло.

Поднимаюсь с земли и отряхиваю брюки. Плечо неприятно саднит, я засовываю руку под рубашку м убеждаюсь, что повязка стала набухать от крови.

За железнодорожными путями, там, где дюны мусора прорастают густым кустарником и крапивой, я набредаю на полуразвалившийся одноэтажный дом. Внутри пахнет сыростью и гнилью. Не самое удобное место для ночлега, разве только одно преимущество – вряд ли меня будут здесь искать. И даже если будут, я услышу продирающихся сквозь кустарник людей и успею улизнуть. Обхожу пустые комнаты с проваленным полом и сквозняками, наконец, из досок и обрывков толя сооружаю себе гнездо в углу посуше. Привалившись к осыпающейся штукатуркой стене, я смотрю в проем пустого окна на ночное небо, верхушки кустарника, обступающего барак со всех сторон, и на звезды. Как-то постепенно звезды померкли, и стало совсем темно…

Я вдруг стал испытывать беспокойство, потому что не поднялся на второй этаж и не посмотрел, что там? Тогда я медленно встаю и на ощупь ищу скрипучую лестницу. Я иду, вытянув перед собой руки, и все время боюсь наступить на что-то мохнатое и неподвижное, вроде как вывернутую наизнанку козлиную дубленку. Я не понимаю, откуда у меня такие мысли, наверное, я что-то вспоминаю и вспомнить не могу. На втором этаже светлее, свет пробивается сквозь пыльные стекла. Тут есть кое-какая мебель. Старинный шкаф, трюмо, панцирная кровать с набалдашниками. Я подхожу к окну – протереть его и посмотреть, что делается снаружи. А когда оборачиваюсь, то замечаю, как на трюмо, перед зеркалом, горит свечка. Пламя качается из стороны в сторону и коптит. Я подхожу к зеркалу и тут слышу – кто-то быстро пробежал по комнате и остановился у меня за спиной. В зеркале отражается женский силуэт… Она находится очень высоко, почти под потолком, и я решаю, что женщина стоит на табуретке. Тут вдруг она начинает опасно раскачиваться, вот-вот упадет, и я оборачиваюсь, раскрыв руки, чтобы поддержать… В это же мгновение я начинаю дико кричать, потому что руки мои ловят пустоту, женщина не стоит, а визжит надо мной, глядя сверху вниз одутловатой мордочкой удавленницы. Я кричу и не слышу своего голоса, а она раскачивается, задевая пальцами босых ног меня по лицу. Я кричу, давясь от рыданий, и просыпаюсь.

Рассвело.

Капли дождя барабанят по остаткам жести на крыше одноэтажного барака, стекают по стекам в зеленых разводах плесени. Лицо у меня все мокрое от брызг. На треснувшем подоконнике нахохлилась пара голубей.

Я лежу неподвижно, боясь поверить, что это был всего лишь сон… Сквозь тонкие стены и слышу, как кто-то ходит в дальнем конце барака и кряхтит. Наконец, что-то с грохотом падает, а этот кто-то, невнятно бормоча, выбирается наружу, а потом, топая, проходит под моим окном и с треском удаляется в заросли кустарника.

Надо пойти и посмотреть, почему он там возился, думаю я.

Но в подсознании еще клубится страх сна, я не в силах пошевелить даже пальцем. Наконец, разминаю онемевшие мышцы, потом, дрожа от сырости, снимаю рубашку и разматываю бинты. Бинты жесткие от засохшей крови, но рана уже не кровоточит, только края покраснели и распухли, и острая боль пронизывает все тело, когда я поднимаю руку.

Помогая себе зубами, я снова делаю повязку и натягиваю рубашку. Рубашка успела остыть, и теперь сырость особенно чувствуется.

Обхожу барак, комнату за комнатой, пока не попадаю в ту, где, видимо, тоже побывали люди этой ночью. Судя по обширному ложу из нескольких рваных матрасов, здесь спали вповалку несколько человек, бродяг, наверное.

Короче, я забрел на чужую территорию, и мне здорово повезло, что не прирезали ночью, пока снились кошмары. Теперь придется искать другое пристанище.

На запасных путях стоит пассажирский поезд, дверь одного из вагонов открыта, и проводница выметает на улицу мусор. Я останавливаюсь чуть в стороне, так, чтобы сор не летел в мою сторону.

– Тебе чего? – проводница разгибается, держась рукой за поясницу, и смотрит на меня.

– Надо побриться, почистить одежду, в общем привести себя в порядок. Окажите гостеприимство, а?

– В бегах, что ли? – она смотрит подозрительно.

– Нет, что вы… Загулял просто. Если в таком виде явлюсь…

– Понятное дело, – она смягчается. – Бедные твои родители.

Бритву я тебе найду, кто-то из пассажиров оставил…

Из зеркала на меня смотрит осунувшаяся физиономия в рыжей щетине и с воспаленными глазами. Глубоко вздохнув, я промываю под краном бритву, распечатываю конвертик с лезвием… Постепенно я начинаю себя узнавать. Нашелся даже дешевый одеколон, а когда я снова перевязываю плечо, в туалет заглядывает проводница и отбирает у меня заскорузлые бинты.

– Где это тебя? – спрашивает она.

– Так, стеклом порезался.

– Знаю я эти стекла. Пойдем, в аптечке бинт есть. И мазь. Она вонючая, но помогает.

* * *

Дождь перестал, и выглянуло солнце, и земля сохла прямо на глазах. Я ходил по улицам города и высматривал, не промелькнет ли впереди прохожих стройная фигурка Риты. Ноги сами привели меня на Железнодорожную улицу.

В моих действиях появилась пусть далекая от истинной, но все же цель. Близко к дому, где мы встречались с Юлей, я не стал подходить, а выбрал пустой ларек на противоположной стороне улицы. Задняя стенка у ларька была в нескольких местах продавлена, а внутри по колено всякого мусора, и пахло чем-то кислым. Может, до определенного времени это было убежище неприкаянных сограждан, жаждущих выпить бутылочку портвейна и заняться революцией. Я имею в виду сексуальную, а ей, как и любой другой, конспирации только на пользу. Теперь же, наверняка, самим завсегдатаям стало гадко от помойки, которую они натворили.

Сквозь частые щели мне прекрасно были видны и подъезд, и окно квартиры. Окно было чуть приоткрыто, и я мысленно представлял, как от сквозняка качается бахрома розового покрывала. Какая мерзость.

Я очень долго пробыл на своем наблюдательном пункте, и меня уже слегка поташнивало. Но никакого движения за окном не заметил. Я продолжал ждать с терпением пигмея и, когда совсем затекли ноги, выбрался из засады и направился в подъезд.

По прошлому опыту я помнил, что дверь была без глазка. Значит, если там есть обитатель, то ему придется хотя бы спросить:

«Кто там-м?»

Возле двери я остановился, чтобы собраться с мыслями. Потом надавил на кнопку звонка. Никакого ответа.

Можно было успокоиться и выбросить из головы эту совершенно пустую квартиру. Если бы…

Если бы после того, как я отпустил кнопку, не услышал, как в квартире скрипнули половицы… Кто-то подошел к двери с той стороны и замер, как и я, прислушиваясь.

Дверь мне не откроют, а играть в молчанку не имеет смысла. Если кто-то здесь спрятался, то явно неспроста. Короче, когда у квартиры дурная слава, то, наверное, я найду в ней именно это.

Человек, решивший спрятаться, вряд ли станет менять убежище из-за одного случайного звонка в дверь. Тем более дверь достаточно прочная, а для меня и вовсе как стена, через которую не пробиться.

Я придумал себе другой путь, надо только подождать, пока стемнеет.

* * *

На лестничной площадке я открыл окно и, стараясь особенно не высовываться, ощупал стену снаружи. Дело в том, что строители, не в силах превозмочь свои эстетические потребности, проложили желтый кирпич узкими горизонтальными полосками красного. Эти полоски выступали из стены – немного, на ширину ладони разве, придавая дому замечательно художественный вид. С точки зрения строителей, естественно.

Теперь я знал, что мне предстоит. Вернее, предполагал. Потому что когда предстоит ночная прогулка на высоте шестого этажа, ничего не знаешь наверняка.

Небо было звездное.

Луна казалась огромной, страшной и висела над крышами.

Не знаю, к удаче такое или наоборот?

Некоторое время пришлось ждать, пока дворник бестолково мел асфальт перед подъездом. Наконец, он ушел. Во многих квартирах уже легли спать, не было света и там, куда я стремился. Впрочем, уверен, в квартире его и не зажигали.

Окно осталось приоткрытым.

Захотелось курить, но я понимал, что огонек от сигареты будет заметен с улицы, а мне не стоит привлекать внимание.

Потом проверил одежду – ничего не должно мешать. Любая мелочь может стоить жизни.

Под конец не выдержал и посмотрел вниз.

Шестой этаж, не Бог весть какая высота, в случае чего не успею даже толком понять, где оступился.

Захотелось все бросить и смыться. Если еще немного постоять у открытого окна, представляя, как мои девяносто килограммов устремятся вниз со скоростью свободно падающего тела, а потом послышится звук, словно кто-то уронил арбуз… тут никакой силы воли не хватит.

Надо торопиться, пока нервы не издерганы. Я решительно залез на подоконник.

Луна поднялась выше, посветлела и была похожа на ртутный шарик. Держась за переплет, я повернулся спиной к улице и стал приседать на одной ноге, в то время как другой скользил по стене дома, пока носком не попал на узкую полоску красного кирпича. Утвердившись, я перенес наружу другую ногу.

Карниз казался еще уже, чем когда на него смотришь.

Весь вес приходился на пальцы ног, и стоит случиться судороге, мне не миновать затяжного прыжка. Ночной ветер холодил спину, я стоил, ухватившись за переплет, и не в силах был выйти из оцепенения.

А если подует сквозняк, окно захлопнется и прижмет мне пальцы?

Впрочем, не стоит об этом задумываться.

Когда оконный проем кончился, пришлось прямо распластаться по стене и продвигаться вперед по сантиметру. Одной рукой я продолжал держаться за выступ рамы, компенсируя неустойчивое равновесие. Наконец, я отполз на длину вытянутой руки. Теперь впереди должна быть водосточная труба, моя следующая опора.

Правой рукой я провожу по шершавой поверхности стены и понимаю, что чуть-чуть, но не дотягиваюсь.

Снизу все выглядело, ближе.

Я потянулся изо всех сил, на какое-то мгновение пальцы, державшиеся за раму, начали соскальзывать… Не знаю, каким чудом мне все-таки удалось ухватиться за костыль, на котором крепилась труба, и сохранить равновесие.

Держась обеими руками, я был словно распят на стене на высоте шестого этажа.

Сжимая костыль, я расслабил левую руку, она бессильно повисла вдоль тела. Стараясь не торопиться, шаг за шагом, я добрался до трубы. Тут можно перевести дыхание. Рана от напряжения разболелась, и левая рука, похоже, вышла из строя.

А ведь на следующем этапе она должна меня страховать.

Я перебрался через трубу и, обнимая ее, вытащил из брюк пояс. Один конец ремня я обмотал вокруг левого запястья, перекинул его через костыль, а другой зажал в кулаке.

Ноги стали предательски дрожать. Это искала выход накопившаяся усталость.

Еще несколько сантиметров, еще…

Вытянутая правая рука уже нащупала срез окна, толкнула приоткрытую створку… Я понял, что выиграл.

Еще через минуту я стоял, согнувшись, на подоконнике, а потом тихо влез в квартиру.

* * *

Я был готов защищаться. Я был готов постоять за себя, если вдруг кто набросится. Я вовсе не был уверен, что здесь меня примут радушно. Но я стоял возле окна, готовый к бою, а никто на меня не нападал. В квартире было темно и тихо.

И от этого затаившегося спокойствия я волновался еще больше. Нет ничего страшнее, чем ожидание опасности.

Я видел очертания мебели, стены, – на которых отражался лунный свет, кровать…