Текст книги "Канатные плясуны"

Автор книги: Андрей Костин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

ВОДОВОРОТЫ

До Нововладимира компания добралась глубоко за полночь.

Все километры каждый тащил по очереди мешок с деньгами, а Джессика еще и свой рюкзачок. Два раза «Робин Гуд» и один раз Дима предлагали ей помочь, но она отказывалась:

– Деньги, это как крылья, – отвечала она. – С ними паришь, паришь, паришь…

– Дура, – пробурчал Дима. – Паришь или Париж? – уточнял «Робин Гуд».

– Ничего, скоро будем на месте, – подбадривал всех Дима. – Я знаю, как тут дорогу «срезать», чтоб покороче.

* * *

В Нововладимире оказались две гостиницы и обе на ремонте.

– Что вы хотите, – оправдывал местный сервис Семен, хотя никто его об этом не просил. – Я сам в газете читал: Нововладимир включили в Серебряное Кольцо. Туристический маршрут. Со следующего года здесь будут одни экскурсии. И японцы, и американцы, и другие иностранцы. Должны же у них отели хотя бы две звездочки иметь…

– Две звездочки, три звездочки, а лучше пять звездочек, – философски заметил Ренат. – Вот только где мы ночевать будем?

– Здесь! – воскликнул Дима, указывая на здание с признаками сталинского классицизма.

– Здесь? – недоверчиво спросила Джессика.

– Мужики, отдайте мою долю, и я сваливаю, – потребовал «Робин Гуд».

– А спать ты где будешь?

– Да уж лучше на кладбище, там всегда какой-нибудь бомж знакомый найдется, теплый склеп обеспечит.

– Не валяйте дурака, – посоветовал Дима. – Это же культурное учреждение. ТЕАТР!

Здание областного театра выглядело внушительно. Колонны у парадного подъезда не уступали по толщине Большому в Москве. Вместо квадриги был позеленевший от времени бронзовый советский герб.

– Именно, учреждение культуры, а не постоялый двор, – резонно возразил Ренат. – Кто нас туда ночевать пустит?

– Я главрежа знаю, вспомни, я рассказывал, он мою пьесу поставить на сцене этого театра собирался, – высокомерно бросил Дима. – Так неужели не найдется, где переночевать автору – с компанией?

И он решительно забарабанил по парадной двери. Стук его кулака гулко отдавался в казавшемся пустым здании, но минут через десять загремел отпираемый замок и тяжелая высокая створка двери со вздохом отворилась.

Им открыла сторожившая театр женщина с седыми тщательно уложенными волосами.

– Мне срочно нужен главный режиссер, – строго сказал Дима.

– Мы с ним встречались в Москве на фестивале, и он приглашал приехать…

– И ехали бы сразу к нему, зачем такой шум поднимать? – удивилась сторожиха.

– Да вот незадача, адреса я его не запомнил, – Дима развел руками. – Не могли бы мы отсюда ему позвонить? Он обрадуется, не сомневайтесь.

– Проповедники, что ли? – поинтересовалась сторожиха. – А какой ориентации?

– Почему – проповедники?

– А у нас последние годы только проповедники разные театр арендуют. Из Америки приезжали, Кореи, а один – с кометы Галлея…

– Про комету он загнул, – не поверил Ренат. – Не так уж она близко от нас и пролетела.

– Вот и я думаю, загнул, – согласилась пожилая женщина. – Правда, он не утверждал, что лично прилетел, а что-то про своего астрального двойника талдычил.

– Вот чушь! – хмыкнула Джессика.

– А мы не против, – женщина покачала головой. – Вот после концертов, когда «металлисты» всякие приезжают, молодежь и насорит, и кресла попортит… А у проповедников тихо так, чинно, книжки раздают. Разве что стошнит кого во время медитации.

– А спектакли какие сейчас идут? – жадно спросил Семен.

– Спектакли? – она удивленно посмотрела на него. – Какие спектакли?

– Как какие? С актерами…

– С какими актерами, где теперь им взяться у нас? Хорошо еще, денег за аренду хватает здание содержать…

– Так вы позволите позвонить?! – вмешался Дима. – Вашему главному…

– Ох, и не знаю… Вот если бы вы были проповедниками или на худой конец «металлистами»… А так… стоит ли беспокоить начальство в такой час? Подождите завтра.

– Гастролеры мы, – вдруг ни с того ни с сего вмешался «Робин Гуд». – Обширнейший репертуар. Греческая трагедия, сатирические куплеты, фокусы с полным разоблачением.

– Я лично разоблачаться, то есть раздеваться, не стану! – возмутилась Джессика.

– Ладно, заходите внутрь, – смилостивилась сторожиха.

В комнате, где она дежурила, стояла клетка с волнистым попугайчиком.

– Сю-сю, – сказал Дима, теребя пальцем прутья клетки и надеясь подлизаться к сторожихе.

– Козел, – картавя ответил попугайчик. – Попа хо-о-роший…

– Никогда не думал, что у птиц такой обширный словарный запас! – изумился Семен.

– И такие вкусы, – заметил «Робин Гуд».

– Звоните, – сторожиха нервно протянула трубку. – Это вообще не мой попугайчик.

Через пару минут все было улажено.

– Мой знакомый главный режиссер… сдает нам весь театр на любой срок. В гостинице получилось бы дороже, если на каждого по номеру, – почему-то смущенно пояснил он.

– И пусть забирают отсюда попугайчика! – вдруг взъерепенилась Джессика. – Раз помещение наше, я не позволю всякому там обзываться! Неизвестно, что он про меня скажет!

* * *

Тихо, словно зал был полон и уже начался спектакль, они прошли по проходу и уселись в плюшевые кресла первого ряда. Тем временем Дима включил прожектор-пистолет, и его направленный луч высветил круг на темной сцене.

– Я боюсь, – тихо прошептала Джессика.

– Мне тоже стало страшно, – признался Семен.

– «ОСЕНЬ», – провозгласил Дима, появляясь в свете прожектора. – Исполняется впервые.

И начал:

– Подожди, не исчезай, – протянул руку, словно дотронулся до плеча невидимой собеседницы, – Ты придешь снова? Ты придешь? – настойчиво повторил он.

Сел на расшатанный стул и сжал ладонями голову.

– Не надо, милый, не из-за чего, – ответил он сам себе изменившимся голосом.

– Я боюсь, когда ты уходишь.

– Почему?

– Это осень, – сказал он. – Последняя осень.

– Будут еще.

– Не знаю.

– Будут, будут, – успокоил он сам себя, как ребенка.

– Я устал.

– Не надо. Не из-за чего.

– Ты дрянь, – выругался он. – Все время норовишь улизнуть…

«Тут она погладила его по небритой щеке,» – сообщил Дима зрителям.

– Желтые листья уже упали, – с обидой отметил он. – Скоро они сгниют, – добавил мстительно.

Она отдернула занавеси.

– Скоро рассвет. Ты мне не нравишься такой.

– На улице пожар? – спросил он.

– Нет, просто туман.

– Ты счастлива?

– Нет, просто туман.

– Пахнет дымом.

– Это листья жгут.

– Ждут? – не расслышал он. – Чего ждут?

– Огня.

– Все его ждут.

– Нет, все его боятся.

– И ты?

– Мне все равно.

– Ты дрянь, – снова завелся он.

– Прекрати. Скоро рассвет.

– Нет, это кончается осень.

– Будут еще.

– Нет.

Они замолчали.

Солнце еще не взошло, но на улице стало совсем светло.

Была такая тишина, что казалось – метла первого дворника зазвенит, как виолончель. В воздухе пахло дымом и сырой землей.

Старик сидел в кресле. Казалось, он спал с открытыми глазами. Соседи считали его немного чокнутым – по ночам он любил разговаривать сам с собой.

Он был очень стар.

Он был очень одинок.

Он был…»

– Браво! – закричал Ренат, яростно хлопая в ладоши. – Бис!!!

А потом заметив, что никто не шелохнулся в креслах, опустил руки.

– Я думал, мы просто дурачимся, – оправдываясь, пояснил он свои действия.

* * *

– Дима – талант, – сказал Семен, стараясь не смотреть никому в глаза. – Он скоро книжку издаст, и его признают. Верно, Дим? Твои рассказы даже переводили на иностранные языки…

– В Болгарии меня переводили, – хмуро пояснил Дима. – И в Японии. Только когда все иероглифами написано, становится не по себе.

– Дим, а, Дим, – подала голос Джессика. – Эта женщина, наверное, дура.

– Какая женщина?

– Про которую ты пишешь.

– Это – литературный образ, – отрезал Дима.

– Так я и поверила, – почему-то сварливым голосом произнесла она. – Просто ты не можешь ей простить…

– Тс-с, – прошипел Семен. – От него жена ушла полгода назад…

– И правильно, что ушла, – громко сообщила Джессика. – Он, небось, все свои рассказы писал… Нет, я что хочу сказать: не знаю, может, какой-нибудь Толстой и лучше пишет…

– Толстой уже умер, – напомнил Ренат. – И один, и другой.

– Я что, дура по-твоему, сама не знаю? Вон афиша висит:

«Л. Толстой. «Живой труп». И год указан – прошедший.

– Ладно, спектакль окончен, – Ренат попытался выбраться из кресла, которое явно не подходило ему по размеру.

– Вот уж нет! – заупрямилась Джессика. – Никто не просил вашего приятеля лезть на сцену. Но раз он там, пусть «откатит» – за что его жена бросила?

– Дочка, – запричитал Семен, – тебе-то какая разница?

– Он, наверное, думает, что сам – по понятиям живет, а я – блядь. А жена-то, жена его все-таки бросила, – напомнила она мстительно.

– Она ушла к другому, – пояснил Дима и сел по-турецки прямо на пыльный пол сцены.

– У другого, что, – Джессика вела себя непонятно агрессивно, – денег больше было?

– Она ушла от меня к Трупину, – безразлично сообщил Дима.

* * *

В наступившей тишине было слышно, как поет невесть откуда взявшийся сверчок.

– К Трупину?

– Которого убили?

– Да, – Дима встал, на мгновение вышел из освещенного круга и как-будто исчез в темноте сцены. Звучал только его голос, а видно не было. – Не то, чтобы она ушла именно из-за него. Просто мы расстались. Лучше уходить вовремя. На границе ДА-НЕТ. И если не хватает духу уходить в конце «да», то надо успеть к началу «нет». Тогда у тебя хоть что-нибудь, да останется. Дождливый день на Чистых прудах, столик у самой воды, джин с апельсиновым соком… Или Рижский залив, и флигель близлежащего дома плывет в тумане напротив окон. А помнишь, как играли в кости всю ночь, переругиваясь от азарта? Или возвращались после спектакля, и ты взяла меня под руку, потому что было холодно и ветер задувал в рукава твоего плаща? Время стирает многое из моей памяти, что-то забывается, что-то тускнеет. Но это… Нет! Это всегда будет со мной, и умрет вместе со мной, потому что это и есть – жизнь.

А потом вдруг эта поездка за границу, и какой-то скользкий тип на фотографии, одной рукой обнимающий тебя, так что ладонь накрыла грудь. Ну, может, у него так рука оказалась в момент съемки… «Я не могу представить тебя как возлюбленного, – сказала ты. – Только как друга.» А потом, словно в бреду, ночной звонок: «Никого у меня не было, и никого, кроме тебя, я не смогу представить как мужа, как мужчину…» Где кончается «ДА» и начинается «НЕТ»? Поэтому я ушел из этого периода своей жизни, чтобы женщина, с которой мы когда-то выпивали на скамейке у Чистых прудов и которая, уткнувшись мне в плечо на набережной, как будто сильно смутилась, сказала – я тебя люблю, – так вот, чтобы эта женщина тоже помнила лучшее, что было в нашей с ней жизни. Надо расставаться, когда ощущение утраты вызывает чувство горечи. И тогда ты всю оставшуюся жизнь будешь думать, что когда-то был счастлив.

– Это что, он новый рассказ нам продекламировал? – тихо поинтересовался Ренат.

– Так тот гнусный тип на фотографии – Трупин? – спросил Семен. – Который лапал твою бывшую жену?

– Ну и продолжай любить свою бывшую жену, сколько влезет, – себе под нос сказала Джессика.

– А может, ты и есть убийца? – предположил «Робин Гуд». – Он у тебя бабу увел, за это ты его и… А что? Правильно. Я бы, на твоем месте, так и поступил.

– Нет, – Дима снова вернулся в луч света. – Он был уже мертв, когда я вошел… Не скрою, когда увидел табличку на двери, я очень хотел… нет, не убить… Но бить, бить, бить… Не смерти, нет, не хотел я его смерти… Но его к тому моменту уже оглушили и вдобавок прострелили голову. Сейф, кстати, в его кабинете я не увидел. Не было там никакого сейфа!

– И теперь за вами гонятся потому, что считают тебя убийцей и вором, – предположил «Робин Гуд». – Наверное, тебя засекли, когда ты входил в его кабинет, чтобы обнаружить труп… Ну, – напомнил он, – сам же мне, когда по реке плыли, рассказал, как зашел в кабинет и увидел его на полу… Этого, Трупина, любовника твоей бывшей жены. Вот они и подумали на тебя. А что, мотив очевидный…

– Даже если этого Трупина убил Дима, – первым пришел в себя от услышанного Семен, – мы будем сопротивляться до последнего.

– До последнего друга, – саркастически заметил «Робин Гуд».

– Но я никого не убивал! – воскликнул Дима. – Я просто зашел и увидел…

– Какие же вы все дураки, – вздохнула Джессика.

– Нет, я все-таки не понимаю, – «Робин Гуд» встал со своего места и подошел к рампе. – Ну представьте сами, – он театрально повернулся к зрителям, – Вы вдруг видите на двери табличку с именем любовника своей жены…

– Бывшей жены, – поправил Семен.

– Неважно, он ее все равно любит. Вы врываетесь внутрь, горя желанием дать тому по морде. Так ведь? – он обернулся и посмотрел на Диму, который неподвижно стоял в круге света.

– Но Трупин уже был мертв. Застрелен, – напомнил Дима. – Я бы не стал врать друзьям. Ты в их число не входишь, – пояснил он «Робин Гуду».

– Ладно, ладно, – тот махнул рукой. – Я уже ухожу, – он сделал несколько шагов по проходу между кресел, но остановился и снова повернулся к сцене лицом. – Только одного понять не могу… Или у тебя стальные нервы, или ты каждый день обнаруживаешь застреленных любовников своей бывшей жены, – и он повернулся, пошел дальше к выходу.

– Эй, поясни, – крикнул со сцены Дима.

– Как ты умудрился в таком эмоциональном состоянии разглядеть, что сейфа нет? Ты же сказал, что не видел сейфа? Значит ты искал его – глазами?

– Нет, – тихо сказал со своего места Ренат. – Я знаю, где у Трупина был сейф… При мне он не раз убирал в него кое-какие документы… В небольшом закуточке, отгороженным шкафом. Чтобы туда пройти, надо было протиснуться, а потом еще открыть дверцу шкафа… Неудобно расположен сейф, но зато посетитель никак не сможет увидеть, что в нем лежит. Трупин был хитрая бестия.

– Во-во, ваш друг что-то не договаривает, – по пути к выходу бросил «Робин Гуд», и за ним гулко захлопнулась дверь.

– Я не трогал этого Трупина, честное слово, – Дима стоял на самом краю сцены, того и гляди – потеряет равновесие.

– Мы тебе верим, верим, – попытался успокоить его Семен, встал и подошел к рампе. – Смотри, не свались.

– Но кто-то его убил, – Ренату наконец удалось выбраться из плюшевого кресла, и он теперь стоял рядом с Семеном.

– Вот нам и предстоит выяснить, кто убийца? И где он прячет то, что забрал из сейфа, – Дима спрыгнул вниз и друзья поддержали его, когда приземлился. – А когда мы узнаем это, то найдем и выход: как нам избавиться раз и навсегда от бандитов, которые нас преследуют… В крайнем случае, договориться с ними…

– Может, предложить им хотя бы те деньги, который взяли в банке?

– А-а-а!!! – пространство зрительного зала разорвал истошный крик. – Я ведь сюда, сюда, на это сиденье мешок с деньгами положила!

Кричала Джессика.

* * *

Ренат с Семеном кинулись вслед за «Робин Гудом», а Дима – искать, где включается в зале свет. Когда Ренат с Семеном вернулись, Джессика ползала между рядов и причитала:

– Только на секундочку отложила. Когда он свой рассказ читал. Решила – чего это я, как деревня, с мешком на коленях в театре сижу… А мешка-то тепереча и нет…

– Сбежал, – пытаясь совладать с дыханием, сообщил Ренат, – отвлек внимание, мы все на Димку смотрели, ротозеи, а он схватил и был таков.

– Мы его найдем.

– Ну да, найдешь его…

– Время позднее, из города общественным транспортом ему не выбраться.

– Да с такими деньгами он любую тачку наймет, а то и попросту купит ее.

– Побоится. Кто он? Бомжара. Если он такие бабки предъявит, его или в милицию сдадут, что маловероятно, или убьют, чтобы ограбить, а искать, кто убил какого-то там бомжа не станут.

– Это уже теплее, – рассудил Ренат.

– Я вот что сделаю, – Джессика решительно поднялась и отряхнула пыль с голых коленок. – Наверняка, кабак какой-нибудь есть, в общем место, где крутые парни собираются…

– Ну и что?

– Пойду туда, – она провела рукой по длинным светлым волосам и решительным движением откинула их за спину.

– Зачем?

– «Склею» пацана покруче…

– Тебе бы только кого склеить, – зло и отчетливо сказал Дима, но Джессика не обратила на него никакого внимания.

– Дочка, на самом деле – зачем? – спросил Семен. – Немножко денег у нас все-таки есть. У меня осталось..

– Какая я тебе дочка? – отрезала Джессика.

– У меня старшая – ненамного тебя младше.

– Папань, ты мне тоже нравишься, но слушай, – перебила Джессика. – Я сниму крутого парня из местных, из братвы. И стукну ему – по городу ходит тип с целым мешком денег. Расскажу, что это мы ограбили банк в Камышевске, а он нас кинул и смотался с бабками…

– Зачем? – как заведенный повторил Ренат.

– Папашка, после этой информации ни одна живая душа из Нововладимира не упорхнет. Уж поверь, местные бандиты не упустят случая, они до этих денег захотят добраться.

– А нам-то какая выгода?

– А те бандиты, которые за вами охотятся? Те бандиты из Москвы?..

– Ну и что?

– Они ведь уже знают, что мы добрались до Нововладимира. Тот грузовик на дороге – не последнее из «прости».

– Надо полагать.

– Как только они проявят активность, местные решат, что они тоже на деньги из банка позарились…

– И…

– Кто – кого. А нам надо не зевать.

– Блин, – сказал Дима. – А ты головастая.

– А ты у меня – первый.

– В каком смысле?

– Остальные говорили, что я грудастая, губастая или жопастая. Ты первый заметил, что у меня еще и голова есть.

– Не хотел бы я в число твоих врагов попасть, – заметил Семен.

– А ты и не попадешь, – успокоила Джессика. – Я людей с первого взгляда определяю и никогда не ошибаюсь. Вот писателю вашему я бы клофелину, не задумываясь, подсыпала, – сообщила Джессика и с вызовом посмотрела на Диму.

* * *

Когда она ушла, трое мужчин некоторое время держали задумчивую паузу.

В театре вообще считается хорошим тоном пауза. За билеты ведь – предоплата. Молчи – и зарплату получай.

– Нехорошо, что мы ее одну отпустили, – сказал Ренат. – Надо проследить.

– Девочку надо защитить, – по-своему понял Семен. – Мало ли что с ней захотят сотворить местные отморозки.

– А я бы обыскал ее вещи…

– Что?! – они как по команде посмотрели на Диму.

– Рюкзачок-то ее здесь остался… Вдруг деньги там?

– Дим, ты не прав. Если бы она сперла наши деньги и спрятала в рюкзачок, – стал вдруг защищать девушку Ренат, – она бы его с собой прихватила, уходя…

– Она заметила, что я с рюкзачка глаз не спускаю. Я ведь тоже не лыком шит.

– Иногда ты становишься жутко противным, – признался Семен. – Но… раз возникли подозрения… давайте посмотрим, что у нее в рюкзачке. Хотя я – решительно против.

* * *

Город спал. Только коты выясняли свои отношения, да побрехивал пес Борис, скуластый, с явной благородной примесью генов американского стаффордширского терьера к местной породе, ведущей свои корни от Бобика и Тобика.

Янки-терьер побывал в Нововладимире всего однажды, его привез с собой некий нефтяной магнат, приехавший на открытие экологически чистой бензозаправки своего имени. Сюжет по первому каналу показывали. Американский страффордшир успел полюбить местную дворняжку со стоявшими «самолетиком» ушами.

Именно эти уши «самолетиком» произвели на него неизгладимое впечатление.

И результат той любви – пес Борис – отличался бесстрашным нравом и непреодолимым желанием побрехать на каждого мимо проходящего.

А Джессика в этот час сидела в просторной комнате, служившей предбанником.

Сначала все шло гладко. Спрашивая дорогу у редких в этот час прохожих, она добралась до кафе «Уют». Несколько парней, за столик к которым официант отвел ее, были веселы и пьяны. Но когда она, вроде как расслабившись от предложенной стопки водки, рассказала про ограбление банка и деньги…

Короче, парни посерьезнели, посовещались и отвезли ее сюда, в сауну.

Вот теперь Джессике стало очень страшно.

Из парилки вышел худой старый мужчина. Он обмотал бедра полотенцем. Сел за стол, уставленный фруктами и бутылками. В граненый стакан, единственный на всем столе, налил себе коньяк. Доверху, что называется – с горкой, и казалось, он непременно прольет, пока донесет к губам.

Но на пол не упало ни капли.

Он выпил весь стакан не отрываясь, только было слышно, как глотает, и кадык ходил вверх и вниз со звуком передергиваемого затвора.

От роскошной грозди винограда отломил ягоду, понюхал и бросил обратно на блюдо.

– Ты кто такая, принцесса? – он каким-то мутным, как у снулой рыбы, взглядом посмотрел на Джессику. – Рассказывай новости.

– Я блядь, а не радио, – сообщила Джессика, – Новости по радио рассказывают.

– Полсотни штук зеленых в городе бродят, да? – не обратил внимания на ее реплику человек в полотенце. – И ты хочешь, чтобы мои пацаны зубами из-за них сцепились… А они ведь сцепятся, здесь у нас это бо-ольшие денежки, – он с тоской посмотрело на ополовиненную бутылку коньяка, но наливать снова не стал.

– Я свою долю хочу, – пояснила Джессика. – Я того типа знаю. Дай долю, и я вам его покажу.

– А остальные подельники? Ты же не одна кассу брала? Мне уже одна птичка прочирикала. Какой процент остальные хотят?

– Какое дело мне до остальных? – Джессика пожала плечами.

– У остальных свои языки есть, пусть и договариваются.

– Ладно, возьмем эти бабки, тогда и поговорим о твоей доле, – отрезал «авторитет». – Все выезды перекрыть, – бросил он стоявшим у дверей «быкам». – И с «батончика» этого, – он указал на Джессику, – глаз не спускать!

– Батяня, ты меня не кинешь, когда дело сделаем? – простодушно спросила она.

– Я потому и живой доколе, что слово свое всегда держу, – по-отечески ласково пояснил худой старик.

* * *

– Так, – начал Дима, раскрыв рюкзачок, – Раз – старая газета, – он бросил ее на пол, – Два – горбушка хлеба, завернутая в старую квитанцию… Такую же старую, как сама горбушка.

– Не нравится мне это, – поежился Семен.

– Что тебе не нравится?

– Обыскивать вещи бедной девушки. В этом есть что-то подлое.

– Ну и не надо, – Дима отшвырнул от себя рюкзачок, и тот упал в проходе между кресел зрительного зала. – Получается, я монстр какой-то…

– И правильно! – Семен всплеснул руками, – Девочка пошла к бандитам, чтобы выручить наши деньги. Может быть, сейчас она… может быть, сейчас ее… а вы тут грязное белье перебираете…

– До белья я еще не добрался, – заметил Дима, глядя на валявшийся между кресел рюкзачок. – Не уверен, есть ли оно у нее в принципе… Но помочь надо. А после задать кое-какие вопросы.

– Как ты собираешься ей помочь?

– Утро вечера мудренее, – Дима зевнул. – Располагайтесь, – он широким жестом обвел рукой зрительный зал.

– А ты куда?

– Поброжу немного по театру. Короче, поностальгирую…

– Понос… чего? – хохотнул Ренат. – Говорил тебе, в жизни есть два железных правила: никогда не разговаривай с незнакомцем на Патриарших прудах и не жри шашлык на улице. И тут и там присутствует пудель.

– Какой пудель? – Дима поморщился.

– Оставь его, – посоветовал тихо Семен. – Видишь, Джимми не в настроении.

Сначала Дима зашел в гримерную и провел там не меньше часа. Потом прошел в костюмерную. Он надеялся, что наряд, который ему нужен, моль не успела съесть. Затем, действуя взятым с пожарного щита ломиком, взломал дверь и добыл из реквизита два бутафорских револьвера. И, наконец, у мирно посапывающего в кресле первого ряда Семена достал из кармана завернутые в целлофан деньги…

* * *

В три часа ночи в дверь сауны постучали. Дежуривший несколько оплывший жиром парень открыл, соблюдая меры предосторожности, дверь. На улице стоял знакомый ему Гога, который «колымил» по городу на старенькой «Ауди».

– Слышь, братан, – жарким шепотом, торопливо и комкая, сообщил Гога, – У меня в тачке «пиджак» сидит… Я у вокзала его подобрал, когда ночной пассажирский из столицы ждал… Прикид – что надо, как у лорда… Развлечься, говорит, хочу. Я – ему: какие, господин, у нас развлечения? В гостиницу, вот, за стольник отвезти могу, это далеко от вокзала. А он мне вашингтон протягивает, только, прими, сто баксов вместо рябчиков! И говорит так, сквозь зубы: ты вези быстрее, срежь дорогу, я ждать не люблю, а гостиница мне по боку, я на шконке в поезде отоспался. Ну, тут я его – в «Уют», а там уже закрываются… Пускать не хотели. Так он за жаренного цыпленка с рисом снова сто гринов двинул и сдачи не попросил…

– При лавэ? – спросил громила, в свободное от дежурства по сауне время саксофонист в том же «Уюте».

– Не то слово… – Гога поднял вверх глаза. – Как клен осенью листья сбрасывает.

– А чего ему теперь надо?

– Да развлечений. Где, мол, тут у вас играют, я в рулетку хочу. Но, думаю, ему и сауна сойдет, разве что еще девку какую… Вместо рулетки, пусть мудями крутит.

– Ну, девку-то нетрудно, – задумчиво сказал саксофонист. – Братва как с цепи сорвалась, никого в бухте нету, стрелку что ли с кем забили, не знаю. Так что, почитай, весь живой товар в простое. Только звякнуть, через полчаса будут, на выбор.

– Только ты учти, – еще тише прошептал Гога, – я приметил… Чтоб ко мне, в натуре, не предъявили… У него ствол один под мышкой, а другой – сзади, за поясом.

– Македонец, что ли? С двух рук мочит?

– Во-во… Так что вы его ублажите по-высшему. Он заплатит, сто пудов, и проблем не будет.

– Веди клиента, – решил саксофонист. – А что касается стволов, – добавил он так тихо, что только сам и слышал, – так что в бане, что в постели – их и спрятать некуда. Высший разряд! – крикнул он громко вслед Гоге. – Пусть клиент не сомневается. У нас, может, и победнее, чем в Москве, но покруче, чем в Чикаго.

Клиент оказался придирчивым. Стоя голым в предбаннике, он долго рассматривал полотенце, которое принес ему саксофонист. А саксофонист тем временем рассматривал его голое худое, словно из одних затянутых узлами мускулов, тело.

Посмотреть было на что.

На плечах татуировка, как погоны полковника, только вместо трех звездочек – три черепа. На груди под одной ключицей – семиконечная звезда с могильным крестом в центре. Под другой – тоже череп, только с пририсованными к нему крыльями летучей мыши. На крыльях еще цифры были, только цифры саксофонист разглядеть не смог, разве что единицу, четверку. Посередине груди был вытутаирован бегущий северный олень. Спина, на удивление, чистая, без наколок. А на запястье три большие буквы «ИРА».

– Девушка ваша? – вежливо спросил саксофонист, пойманный за тем, что изучает росписи на теле гостя.

– Шушар ты, – рассмеялся тот пренебрежительно. – «Иду Резать Актив».

Через десять минут саксофонист, так и не разыскав по телефону никого из подпасков, решился и позвонил самому центровику. Тому самому старику, который давеча пил коньяк мелкими глотками и не закусывал.

Тем более, сауна принадлежала ему.

– Авторитетный, авторитетный, – захлебываясь говорил саксофонист в трубку. – Денег не считает. В ресторане сотню, водиле – сотню… А расписан как!..

– Как? – спросил на другом конце эфира худой старый человек, страдающий туберкулезом и алкоголизмом. И еще к непогоде болели перебитые на допросах кости.

А завтра точно ожидалась непогода. Саксофонист начал перечислять, что увидел.

– А лет, годков ему сколько, – перебил хозяин.

– Ну, сорок…

– Молод для такой росписи…

– Ну, может, сорок пять…

– Если бы шесть десятков, поверил бы. Ну, полтинник… Любопытно, кто у него гувернером был, шлифовал кто…

– Может, и лет пятьдесят, – поправился саксофонист, – худой он, понимаешь? Вроде тебя, только моложе. Возраст на глазок не определишь.

– Че счас делает?

– Виноград жрет. И пердит, главное. Может, он и большой авторитет, только и я…

– Он – не авторитет, я бы знал, птичка напела бы, если кто из чесняков к нам пожаловал. А ты, алешка, шнурок – сиди тихо. Он – и «графом обсериголяшкиным» оказаться может, хотя, скорее – один на льдине… Но ты, литерка, терпи, пусть пердит, пусть… На то ты и терпила, понял? – разозлился хозяин, – За это тебе послюнявить «хрустики» дают.

Хотя саксофонист понимал – хозяин имеет ввиду, что за работу в сауне ему хорошо платят, а клиент всегда прав, все равно звучало до невозможности обидно.

– Так что мне делать?

– Пусть до утра у тебя побудет, – старику хотелось спать.

– Не нравится мне он. А не расспрашивал ли тебя: появился кто в городе новенький? О том, что в Камышевске «кешер» залетные взяли – не спрашивал?

– Нет. Только – полотенце, мол, чистое? Это которое я ему для парилки дал…

– Подержи его… Ублажи.

– Может, клофелину? – предложил саксофонист. – Он телку просит, так я ему и бабу, и клофелина для верности…

– Ты его сервисом задержи, – сказал хозяин.

Он чувствовал себя старым больным патриархом преступного сообщества Нововладимира. И перед тем, как уснуть, забившись в самый угол огромной кровати и по привычке подложив под голову вместо подушки локоть, подумал:

«А вдруг и в самом деле залетный из тех, кого еще по закону «бобры» жить учили… А то одни «аллигаторы» кругом.» И почувствовал, как стало вдруг приятно от мысли, что он может завтра встретить единомышленника, а, чем не шутят, вдруг и преемника, который не станет на ходу подметки резать, а даст ему дожить в старости и уважении…

Хозяин уснул. Он даже и не вспомнил, что собирался допить коньяк.

Через десять минут бесшумно вошли двое. Просто невероятно, как перед этим они также бесшумно открыли хитроумные замки входной двери. Звериное чутье, даже во сне позволявшее хозяину определять малейшее передвижение поблизости, на этот раз не сработало. Один из вошедших в спальню взял свободную подушку и накрыл ею голову старика. Другой навалился на ноги, чтобы тот не дергался в момент удушения.

– Ну, все, – решил тот, что держал подушку. – Пришла пора ему дых прикрыть.

– Тебе виднее, ты теперь главный, – согласился тот, что держал старика за ноги.

* * *

А тем временем саксофонист, как мог, ублажал клиента. Когда тот вышел из парилки, замотавшись по самые плечи полотенцем, приготовил ему фондю с осетриной. Сам обмакнул в растопленном и смешанном с белым вином сыре первый кусочек, протянул вилку клиенту, а потом налил рюмку перцовки.

– У нас – не абы как, – пояснил саксофонист. – В Люцерне фондю готовят именно так. Я там был. Обедал. На берегу реки, напротив Банхофштрассе, может слышали, улица там такая, и мост знаменитый…

_ А как же, – выпив рюмку перцовки подтвердил клиент.

– И в реке плавают вот такие карпы, – он показал руками, какие они огромные, – а табличка висит – ловить рыбу запрещается.

– До чего додумались, а, гады? – клиент покачал головой.

– Вы еще хотели массажистку заказать? – напомнил саксофонист. – Вам ведь высший класс нужен?

– Самый высший. Только без массажа. Мне массаж ни к чему.

– А по цене? – уточнил сводник.

– Сто сейчас, – он подтянул к себе поближе стул, на котором была повешена его одежда, а две кобуры с револьверами лежали на сиденьи, и из внутреннего кармана пиджака достал валюту. – Столько же потом, если понравится…

«Неплохие деньги, – подумал про себя саксофонист, – Вот уж на самом деле – как с куста.

Но если вызывать одну из работающих при сауне проституток, то ему самому не достанется ничего. Разве что копейку какую хозяин подкинет в качестве премиальных. Нет. Он не может упустить эти деньги».