Текст книги "Канатные плясуны"

Автор книги: Андрей Костин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

«ЛЕСТНИЦА

Падал пушистый теплый снег, он как будто парил в воздухе, и казалось, что время остановилось.

От двери до двери – семьдесят две ступеньки. Одиннадцать часов зимнего вечера… Четыре этажа, на каждой площадке – окно, которое упирается пыльными стеклами в ночь. Ужасно хочется есть. Прямо живот взбунтовался, как хочется.

Лестница пуста. Вот если бы сейчас… Если бы сейчас хлопнула входная дверь и легкие шаги – ее шаги, их не спутаешь, тогда сердце замирает, словно входишь в ледяную воду. И с глазами что-то странное – по краям в фокусе, а в центре размытое, туманное. Потом внизу – стоит приникнуть к перилам – покажется ее макушка. Темные волосы, в которых запутались неуспевшие растаять снежинки. Вокруг макушки индевеет белый пушистый воротник, а под ним – плечи в красном пальто. И тут – надо сразу отпрянуть к окну, потому что смотреть сверху можно лишь мгновение. Надо взобраться на подоконник и с безразличным видом отвернуться. Она должна увидеть все именно так: пустая лестница, черный прямоугольник окна и задумчивый молодой человек на подоконнике. Тогда она улыбнется. Это будет видно по отражению на стекле. Она улыбнется устало и радостно. Тут все рассчитано.

Хлопнула парадная дверь. Нет, шаги мужские. Так оно и есть. Мужчина поднимается неторопливо, на ходу стягивая перчатки. Лицо усталое, волосы с проседью и безучастный рыбий взгляд. Руки белые, ухоженные, с обручальным кольцом. Рыбий взгляд скользит, наталкивается на встречный, и мужчина отводит глаза. Что промелькнуло в его взгляде? Нерешительность, удивление, сочувствие? Теперь видна только спина. Широкая, сутулая, под черным кашемировым пальто.

Проходит полчаса. Сверху, будто скатываясь, проносится парень с собакой. Парень уже знаком. На секунду он останавливается:

– Все ждешь?

– Жду.

Парень неопределенно подмигивает и скатывается дальше.

Почти двенадцать. Ну где же ты, ну появись, появись сейчас! Дома, наверное, кошмар творится. Но появись сейчас, что тебе стоит? Появись, я без билета ездить не буду, холодной водой обтираться начну. Сто тысяч раз имя твое повторю. Что мать сейчас делает, страшно подумать. Ведь до ужина вышел, вроде как к однокласснику за учебником…

Где же ты, а? Я же не смогу, не смогу уйти. Я ведь дождусь, я убью себя, я убью всех подряд, черт, где же ты, а? Мне больше ничего не надо.

Вдруг здесь возник бы пожар? Ночью! Все в доме забегали бы, тот, сутулый, в пальто, начал бы истошно кричать, расталкивая всех, рваться к выходу. И вот среди крика, дыма и ужаса появляюсь – я. Ловко кидаюсь вверх по лестнице. Падает раскаленная балка, вопят женщины. Кажется, меня уже не спасти.

Но вот я возвращаюсь, словно сотканный из всполохов, одежда горит. Делаю несколько шагов по черной от расплавленного снега земле. Осторожно передаю женщину в руки пожарных. А сам падаю. Женщина открывает глаза. Надо мной склоняются люди. Потом седой, мужественный пожарный, с перемазанным сажей лицом, молча снимает каску. В полной тишине люди обнажают головы. В ее глазах стоят слезы. Глаза – крупным планом.

Снова хлопнула дверь. Приглушенные голоса. Все равно слышно. «Если бы ты так учился, как слышишь, говорит мама, давно бы был отличником».

Быстрый легкий цокот каблуков по ступенькам. Наконец-то, ОНА! Останавливается напротив. Глаза удивленные.

– Милый мальчик, ты ждал меня все время?

Неужели она не понимает?

– Да. Вы… ты пришла поздно.

– Это что, она хихикает, семейная сцена? Я ведь совершеннолетняя, ты не догадался? А тебя, наверное, дома ждут. с ума сходят.

Нет ответа.

– Просто я встретила товарища. Старинного товарища, он знал меня еще с бантиками и косичками. Понимаешь?

Нет ответа.

– Не смотри на меня такими глазами. Когда вырастешь, никогда не смотри на женщин такими глазами. Они с ума посходят. Какой же ты будешь, когда вырастешь? Обалдеть. Жаль, я старенькая буду. Стану сидеть на скамейке и шамкать своим товаркам – вон тот красавчик за мной ухаживал, и как ухаживал, как ухаживал, она засмеялась. Ты даже не представляешь, каким вырастешь.

– Я… это… тебя всегда любить буду.

– Ой ли? – она улыбнулась. – А теперь иди домой. Иди, иди. Дома знают, где ты пропадаешь? У тебя ведь, наверное, уйма дел? Верно? До утра я не сбегу, буду спать как убитая, и ничего со мной не случится. Ты мне веришь?

Шаги тонули в глубоком снегу, который, кружась, падал весь вечер. Возле фонарей, снежинки – словно летняя мошкара.

Прозвенев, скрылся за поворотом пустой трамвай. Город окутывал снежный туман, и как хорошо было в нем заблудиться. Город спал, и где-то за сугробами прятался его сон. Шаги тонули в тишине, и, как предчувствие лета, в темноте кружило счастье.

Оно тут, за спиной. Или за поворотом.

– Я люблю ее…

Потом, чуть громче:

– Я люблю ее.

И наконец, на всю улицу, чтобы залаяли бездомные собаки:

– Я люблю ее!

Теперь – наверняка. Теперь – на всю жизнь. А жизнь бесконечна!

А жизнь бесконечна. Зимний вечер. Прохожих мало, только скрипит под ногами снег. В окнах первых этажей звездочки елочных огоньков. Новый год уже прошел, а они еще на что-то надеются. Накатанные полоски льда под снегом. Только бы не навернуться. Прошлый раз: возле самого подъезда. И – лежу. Она смеялась, сам смеялся. А таксист, который ждал, потом спросил: «Как это тебя угораздило?» Таксист все понял – тут не до смеха.

Мудрые ребята, эти таксисты.

Тра-та-та там-та-та… – протрубил саксофонист.

Это тайный саксофонист, для личного, так сказать, пользования. Я часто слышу в уме разные мелодии, хотя с головой у меня все в порядке. Так бывает, когда мне здорово.

Два экзамена позади. До угла дойдем – поцелую. Губы у нее теплые – в любой мороз. От помады, наверное.

Когда такую обнимаешь, словно в ладонях держишь. Ну как без нее прожить? Если ты рядом, не нужно никакого плейера – музыка сама по себе изнурти прет.

Ту-ти-та-ту – выводит флейта.

И тут ударник врезал. Флейта и ударник. Вот это да!

Весь в дорогом, костюм белый, перекрестье прожекторов.

Толпа выпадает в осадок. Пиджак с плеч – и в толпу. Вопят. Спел – и за кулисы. Ты мне тут же лоб платком вытираешь. А у самой глаза – как звезды. Подруги завидуют. А ты им – он любит только кофе без сахара. Товарки рот открыли. Я ему сама завариваю, говоришь. Такой капризный… Что поделаешь – гений. А он автограф на диске может дать? Если я попрошу его, девочки, то конечно.

Любимая, хочешь на руках тебя понесу? Ты за шею обними. Нет, не тяжело. Я мужик здоровый. Не дохляк. У меня хук справа какой – знаешь? Почему хорошо, что не знаешь? Вечно ты высмеешь.

Вчера матанализ сдавал. Да ну тебя, не анализы, это экзамен такой. До меня половина группы – с пролетом. Староста побледнел – и бряк на пол. Переутомился. Ну, я захожу… Что значит – опять вру? Не хочешь, не надо. Нет, не обиделся.

Ночь, зима. И мороза не чувствуется. Вообще не чувствуется воздуха. Только снежинки щекочут нос. Неужели тебе холодно? Куда ты все время торопишься? Еще только двенадцать. Мальчик? Какой мальчик? Что значит – влюблен и каждый вечер ждет? Я в его годы уроки учил.

– Глупый, не смей меня ревновать.

– А я не ревную.

– Ах, не ревнуешь, короткий хохоток. Значит, не ревнуешь?

– Перестань, мы целоваться будем или кусаться, больно же!

– До свидания, милый. Не стой под окнами, ладно?

– Ладно.

– Дай слово. Побожись.

– Ей-богу.

Полуночный трамвай. Надо догнать. Это же пустяки, ему еще поворот делать. Все, брошу курить, в секцию запишусь. Сердце прямо разрывается.

Окна в трамвае запотели, а за ними затаились сугробы, как дикие звери на охоте. Кто не спит по ночам? Хищники. И я из их породы. Город-загадка. Город-призрак. Хочу бродить рука об руку с ней по твоим улицам, Город, когда серебрится снег или шуршат солнечные листья, когда цветет сирень или пахнет мокрым асфальтом. Мимо надменных Патриарших и остолбеневших Чистых, желтой Маяковки и суетливой Пушкинской. Все это впереди!

«Все это впереди…» – подумал я, глядя на старика, открывшего дверь.

– Она еще не пришла, – почему-то виновато пояснил старик, и глаза у него казались какие-то воспаленные, как после слез.

– Так я подожду у нее в комнате?

Снял кашемировое пальто, бросил его не глядя и, не зажигая света, подошел к окну. Отсветы улицы легли на плечи зелеными полосами. Перегородок тонкоребрость… Где-то недалеко работал движок, и его мерный стук убаюкивал. Потянулся за сигаретами и вспомнил, что вчера бросил курить. От этого во рту стало кисло, как будто заложил за щеку мелкую монету.

А снег все шел. Много его навалит за ночь – дворникам работа. Начнут скрести часов в шесть, не выспаться.

Вернулся к двери, зажег свет. Поднял пальто и аккуратно повесил на гвоздь, вбитый в стену. Вбитый неумело – на обоях остались следы от молотка. Сразу видно, что вбивала женщина.

По коридору прошаркал сосед. Кажется – на кухню. Чайник ставит. Чем он питается кроме чая? А ведь я сам сегодня не успел пообедать… Достал из бокового кармана плитку шоколада, разломил пополам. Потом передумал, бросил на стол. Изжога замучает.

Снял с полочки книгу. Неужели она это читает? А на что ты рассчитываешь? Сел на стул, поддернул брюки, раскрыл книгу, наугад, посередине…

Почти двенадцать. Где ее носит, черт побери! Пропал вечер. Опять не выспаться. Опять дворники. Опять медный привкус во рту. Опять с утра откапывать из-под снега машину. И еще что-то придумать для жены. Где ты был до часа ночи, почему мобильник отключал? Деловые переговоры. Затянулись допоздна, а телефон отключил, чтобы не отвлекал. Тфьу ты, надо что-то новое придумать!

Щелкнул замок. Наконец пришла. Старик отчитывается – чужого дядю пустил. Интересно – что, я на лестнице должен был ждать? Как тот пацаненок на подоконнике. Симпатичный пацаненок, на сына похож.

Лучше было не дожидаться, сразу уйти. Теперь времени в обрез. Времени – добраться до дома. Не рассчитал.

Вошла. Щеки смуглые, глаза синие, волосы влажные. На душе словно отпустило. И сердце замирает, как от первого взгляда, от первого прикосновения. Рук сплетенье и судеб. Можно начать все сначала. И вернется девочка, которой нес портфель, а потом невыносимо холодный вечер на Чистых прудах, когда она, пусть уже другая, прятала нос в воротник твоей куртки, чтобы согреться… И поцелуи второпях у подъезда… и…

Почему она носит красное? Надо как-нибудь сказать про пальто. Не идет ей красное. Тактично как-то сказать. А лучше поехать с ней вместе в фирменный бутик и купить новое. Вот только бы выбрать время…

Все – время – спешка. А вал несделанного нарастает. И сейчас, в самый неподходящий момент, приходят мысли о работе, о недостроенной даче, пропущенном техосмотре. И к врачу сходить надо… И уже не принадлежишь себе, принадлежишь какому-то суетливому чужому движению.

Где тот просвет, когда принадлежишь только себе – и никому больше? Где та обитель чистая? Сейчас, тут?

Все, пора. Оставить ей деньги? Сколько, интересно, она платит за эту комнатенку? Нет, деньгами – нехорошо как-то. Значит, подарю ей пальто другого цвета. Пусть только сама сходит и купит. В этих магазинах частенько встречаешь знакомых.

Тьфу ты. И, все-таки, придется деньгами, никуда от них не денешься…

Воздух сырой – самая гриппозная погода. Надо завтра сказать жене, чтобы всюду, в котлеты, борщ, клала чеснок. Это вкусно и полезно. Как она не понимает?

Захлопнул дверцу машины, включил зажигание. Работает неплохо, а вот тормозные колодки менять придется.

На перекрестке попал на красный свет. Город спит, город мертв, а улицы живут. Переключаются сигналы светофора, горят фонари, светятся вывески магазинов. Где-то в глубине дворов, за сугробами, скрипят двери парадных и мучаются от бессонницы редкие окна. Город живет самостоятельной жизнью, и какое ему дело до одинокого путника, застрявшего на перекрестке? Только бы не уснуть.

Только бы не уснуть.

Чайник рассерженно фыркает, выплевывая облачко пара. А я сижу неподвижно, распластав ладони на клетчатой клеенке. Ладони словно чужие, грубые, со вздувшимися суставами. Я понимаю, что надо встать. Надо сделать хоть какое-нибудь движение, чтобы мир перестал отдаляться.

Я уже знаю, как все будет. Мир уйдет дальше, и эти стены, скрипучий паркет и веточка ели в кувшине не почувствуют перемены. В мире ничего не изменится, он будет таким же, каким я его видел. Потом приедут неприветливые люди, пристегнут к пластмассовой купели…

Меня уже не будет, солнце растопит снег, старый диван выбросят на помойку, а девушка станет снимать комнату в другом месте. Только и всего?

Только и всего. Но это не страшно. К этому рано или поздно привыкаешь. Самое плохое, это когда уже незачем строить планы. Время остановилось.

Я еще пытаюсь зацепиться за этот мир. Я представляю длинную-длинную лестницу, по которой поднимаются похожие на меня, поднимаются по тем же, до боли знакомым ступеням.

Тогда я вспоминаю прошлое. И вижу почему-то старые трамваи, поминутно трезвонящие весенним утром, парикмахерскую в Художественном проезде, красный костел в литовском городке, где я был всего один раз, проездом. Пожалуй, и все.

Пытаюсь вспомнить руки женщины, но память бунтует, и остаются только мои скорченные старческие ладони на клеенке.

На последних ступенях надо только открыть дверь. Как не хочется.

Выключаю газ, завариваю четвертый раз за сегодняшний вечер чай. Ждать некого, уже слишком поздно, она не выйдет. Впрочем, я и не надеялся.

Подошел к окну и прижался лбом к влажному стеклу.

Падал пушистый теплый снег..».

* * *

– И как будто время остановилось, – добавила Джессика уже от себя, так как рассказ закончился.

– Тебе, конечно, не понравилось? – вяло уточнил Дима. – В натуре, какой я лох, что жизнь разменял на такую белиберду.

– Мне – как раз понравилось, – она пожала плечами. – Лично мне. Типа того, что чисто конкретно, – и отлепила успевшую затвердеть жвачку от тумбочки.

– Что с того, что понравилось? – он попытался скрыть, как доволен. – Какая тебе польза от моей писанины?

– Дети едят мороженое, мужики пьют пиво, а женщины обожают модно одеваться. Все потому, что им это нравится. Вот и польза.

– Слушай, – он вдруг стал чуть ли не заикаться, – а мы не могли бы… Ну, когда все закончится… Ты и я… В общем, встретиться.

– Смотря как все закончится, – она улыбнулась. – Но неужели это приглашение на свидание? Учти, я всегда опаздываю.

Диме захотелось сказать что-то яркое, смелое, поражающее воображение наповал. Чтобы она засмеялась, но засмеялась одними губами, а глаза продолжали внимательно и серьезно смотреть на него.

– Я тут договорился с местным авторитетом, – сказал он, а сам подумал – вовсе не это я хочу сказать. – Он нам крышу предоставляет. Мы только вид делать должны, что ценные бумаги из сейфа Трупина у нас. Вроде как блеф. Мы ему поможем захватить завод, а, значит, и город, а он поможет нам остаться в живых.

– До каких пор? – спросила Джессика.

– То есть?

– До каких пор он поможет вам оставаться в живых? Пока не захватит город?

– Как-нибудь выкарабкаемся, а?

– Постарайся выкарабкаться, – тут она улыбнулась именно так, как ему хотелось. – А то я сто лет не ходила на свидания.

Какие удивительные глаза, подумал он. И губы. Нос и подбородок… Он уже понял, что ему всю оставшуюся жизнь станут нравиться женщины, хоть чуть-чуть похожие на нее.

* * *

Дверь в палату, где лежал пациент с огнестрельным ранением, отворилась. Дежурная медсестра решительно подошла к Джессике и прошептала на ухо:

– Новенькая, подзаработать хочешь?

– Хочу, – так же на ухо ответила Джессика. – А что делать надо?

– У нас договор с гостиницей, – уже громче, заметив безучастный взгляд пациента, пояснила медсестра. – У них там для богатеньких есть услуга – массаж. Если заказывают, обращаются к нам. Вот и съезди, помассируй. Машина ждет.

– Надо уточнить…

– Сколько стоит? Двадцать баксов, дура! Доля – мне.

– Надо уточнить, – холодно продолжила Джессика, – кому делать массаж? За сто баксов я не стану делать массаж десяти пьяным козлам…

– А ты, гляжу, профессионалка. Расслабься. Секс только по согласию, с этим у нас строго. И мужиков всего двое, какие-то приезжие. Правда, один такой здоровенный толстый татарин. А эти татары – такие затейники…

– Я согласна. А как же больной? – она кинула взгляд на Диму.

– За свою долю я подставлю ему утку вместо тебя. «Почему мне везет на блядей?» – подумал Дима, прислушиваясь к разговору. Почему я влюбляюсь именно в блядей?

Может, я извращенец? Или просто не везет?

– Димка, – как только медсестра вышла, Джессика наклонилась к нему, – Ты понимаешь? Наверняка этот татарин – твой друг Ренат, а с ним другой, очкарик, которого мы подобрали в пути. Они нашли способ с нами связаться. Я еду. Вместе чего-нибудь придумаем. Из вашей компании только они остались дееспособны.

– А если это окажется совсем другой татарин? – спросил Дима.

– Постараюсь объяснить ему, что ничего не смыслю в массаже.

– Постарайся, – иронично заметил он, – хотя вряд ли тогда тебе заплатят двадцать баксов.

От оплеухи, которую получил, Дима улыбался, пока не уснул после укола, который сделала сменившая Джессику медсестра.

* * *

– Привет, папашки! – воскликнула Джессика, войдя в номер «люкс» и увидев Рената и «Робин Гуда». – Я принесла добрые вести. Остальные живы и скоро пойдут на поправку. Но как вы умудрились вытащить меня из этой больницы?

– Все – он, – хмуро пояснил Ренат, мотнув головой в сторону очкарика. – заказал услугу в номер. Впрочем, не имеет значения. Так что с ребятами, расскажи поподробнее?

Джессика рассказала.

– А ты волновался, Хан, – вставил «Робин Гуд». – «Хан» я – только для друзей. А для тебя…

– Чего завелся? Радоваться должен, все могло и похуже обернуться.

– Но это не все новости, – вмешалась Джессика и рассказала о предложении Паши-морехода.

– Мы получили такое же, – хмуро сообщил Ренат.

– Тоже от Морехода?

– Нет, от мужика, которого здесь все называют Адидасом.

– Неужели – тот самый? Который кроссовки шьет?

– Нет, он шьет чего-то другое. Во всяком случае он вытащил нас из тюрьмы и держит здесь, как козырную карту в рукаве.

– Есть идея! – воскликнул «Робин Гуд». – Ик…ея – Хватит нам идей.

– А вы только послушайте! Адидас и Паша-мореход предлагают одно и то же, только каждый тянет одеяло на себя. Мы с тобой, татарин, остаемся здесь, как ты выразился, козырными картами в рукаве. Нас, конечно, как те карты, разорвут, когда игра будет сделана. Чтоб никто не догадался: мы крапленые. То же сделает и Паша-мореход со своими краплеными козырями. Да только его козыри – сейчас в больнице. А вот если они попадут к нему в рукав…

– Что ты предлагаешь сделать с моими друзьями? – вздыбил холку Ренат.

– Надо сообщить Мореходу, где они и как им помочь.

– Зачем?

– Он успеет поставить их на ноги, сохранить им жизнь, во всяком случае до собрания акционеров. Они станут его козырями. Никто ведь не знает, у кого из вас акции, похищенные из сейфа.

– А после?

– После? Если выиграет хоть один из всех, вас ждет одна участь. Но только надо сделать так, чтобы не выиграл никто. А это может случится в одном случае – если схлестнутся Мореход и Адидас. У одного козыри – мы с тобой, у другого – твои друзья. Ничья.

– Так ты прямо гроссмейстер какой-то! – восхитилась Джессика, – Правда, не знаю, как это в картах называется.

– Будем считать, у меня первый разряд, – скромно потупился «Робин Гуд».

* * *

Боковым зрением сержант заметил девушку. Ту самую, которую он должен был сторожить в театре. Это была именно она – скуластое лицо, крашеные волосы, заплетенные в грязную косичку. Ясные холодные глаза и сводящий с ума рот. Нет, в губах не было ничего необычного, но только стоило ей заговорить, казалось, губы двигаются независимо от произносимых слов. Возникающий диссонанс, когда она открывала рот, мог свести с ума любого мужика, даже без воображения.

Пирс, где базировались катера, обслуживающие пароход, находился поблизости. Повинуясь скорее рефлексу, чем разуму, сержант направился к ней.

Увидев сержанта, девушка попыталась убежать. Вернее, она бежала, покуда хватило сил. Наконец, остановилась, решительно обернувшись. Дышала она так же, как когда и бежала.

– Не волнуйся, – сказал сержант. – Я тебе плохого не сделаю.

– Чего мне волноваться? – ответила она пренебрежительным тоном. – Кто ты такой вообще?

– Не волнуйся, – повторил он, и тут вдруг вспомнил голливудские боевики, которые смотрел по видику. – Я из полиции, – и почувствовал себя последним героем.

– А-а… – заметила Джессика и надула пузырь из жевательной резинки. – Вспомнила. Офицер полиции.

– Что ты тут делаешь?

– А ты? – отпарировала она.

– Собираюсь пробраться на пароход.

– Ну а где твоя «пушка»?

– Всегда со мной. Мы с ней неразлучны, я ласкаю ее как женщину. Понимаешь? Или как там говорят в боевиках?

– Тогда я, пожалуй, прогуляюсь вместе с тобой. Мне тоже надо попасть на пароход, стрелок, – и она хихикнула.

Они вместе, под руку, вернулись по набережной до пирса. Постороннему показалось бы, что одна возлюбленная пара всю ночь гуляет до утра.

– Без паники, – предупредил сержант, когда они проходили мимо катера, но предупредил слишком поздно, потому что прежде, чем они ступили на сходни, девушка дернулась и прижалась к нему. К тому же охнула.

Два охранника, прежде мирно дремавшие на раскладных стульчиках, подняли головы.

– Эй! – крикнул один из них, – Кто такой?!

– Закурить есть? – сказал сержант первое, что пришло в голову.

– Вали отсюда, – засмеялся охранник. – Частная собственность. Член, завернутый в газетку, покури как сигаретку.

– Я только закурить попросил, – медленно пояснил сержант.

– Мне показалось, я ни на кого не наезжал. Или ты мне что-то предъявить решил, чушок вонючий?

– Ща, – произнес один из охранников, поднимаясь. – Сейчас предъявлю…

– Эй, – попытался остановить его другой, – ты помнишь приказ?

– Помню, – согласился первый. – Но этот парень на нашей территории. То бишь, юрисдикциии.

– Он всего лишь закурить попросил…

– А что, по-твоему, я собираюсь ему предложить?

Охранник подошел, и сходни под его подошвами скрипели.

«Если бы у меня была форма, если б у меня был «калаш», – подумал сержант.

– На, возьми… вдруг тихо предложила Джессика и достала из рюкзачка, который держала в руках, обкатанный волнами камень, «голыш». – Подобрала на берегу…

– И с этим булыжником ты собиралась воевать? – усмехнулся сержант, но взял и спрятал его за спину.

Он дождался, когда охранник подойдет на нужное расстояние, и, перехватив поудобнее камень, бросился к нему. Джессика за его спиной невольно вскликнула. Сержант сквозь зубы выматерился, так как крик снова предупредил охранника об опасности.

Тот взмахнул в воздухе резиновой дубинкой.

Сержант знал, что при мастерском ударе под такой дубинкой лопается телогрейка. Не говоря уже о внутренностях и примкнувшим к ним костям. А охранник выглядел мастером.

Второй из сторожей бросился на помощь товарищу. Сержанту было необходимо разделаться с первым прежде, чем другой успеет добежать.

Ни на мгновение не задумываясь, сержант бросил камень, целясь ему в голову. Охранник взмахнул дубинкой, он и в самом деле был мастером этого орудия, и отбил камень в сторону, когда тот долетел на расстояние вытянутой руки. «Голыш» ушел в воду, булькнув.

Но именно мастерство подвело охранника. Если бы он просто наклонился, увернулся от летящего ему в лицо камня, он мог бы следующим движением ударить сержанта «демократизатором» под коленки, в печень, а если повезет, то и по горлу. Но, отразив, словно теннисной ракеткой, булыжник, он проиграл в атаке.

Следующее, что охранник почувствовал, это кулак, вонзившийся ему в рот. Падая в темную воду, он успел ухватить за одежду сержанта, и потащить за собой.

Они вынырнули, кашляя и отплевываясь одновременно. Лезвие ножа, который под водой раскрыл охранник, блеснуло в лунном свете, как плотва, ложащаяся на бок. Он пырнул, но лезвие скользнуло по ребрам. Сержант закричал, рванулся, подняв корону брызг, и постарался схватить охранника за горло. Оба они одновременно ушли под воду…

Женский крик резал воздух в салат. Джессика вопила, как полоумная, увидев, что вода, в которой барахтались мужчины, темная вода, в свете прожекторов казавшаяся свинцовой, вдруг пошла радужными разводами, будто утопили дырявую канистру с бензином. Она и не представляла, что кровь на воде при таком угле освещения переливается, как жидкий жемчуг.

* * *

– Мы привезли ту суку, – охранник вытолкнул перед собой девушку.

Руки у нее были связаны за спиной, а из разбитой губы текла кровь.

– Что она натворила? – удивился Паша. – Пробралась на пароход? Так у нас своих профессионалок хватает, – он небрежно махнул рукой. – Отправьте на берег. Уму разуму, я вижу, вы и так уже успели ее научить. И, кстати, мне надоело, что на пароход все время кто-то пролазит.

– Мореход, один из наших людей скорее всего утонул, убит, или… типа того.

– Что?! – Паша поднялся во весь огромный рост и словно навис над охранниками, которые тоже были не из рахитов. – Убит, или «типа того».

– С ней был парень, они пытались захватить катер. Он сцепился с моим напарником. Упали вместе в воду. А дальше – не знаю. Но кровь на воде была.

– Вот врет, – затараторила Джессика. – Врет ведь, и даже не краснеет. Да, был там парень, так разве я не крикнула, не предупредила этих псов цепных, что он напасть пытается? Этот парень просто псих, но мне и в голову не пришло, что он станет убивать. Сказал – прогуляемся на пароход? Я согласилась, мне как раз надо было поговорить с этим, как его, Синбадом… нет, вспомнила, Мореходом. А он вместо того, чтобы билет на катер купить, придурок, кинулся…

– Заткнись, – прервал ее Паша. – Она говорит правду? Она на самом деле предупредила вас, закричав?

– Да не так уж она и громко заорала, – насупился охранник.

– Так, чуть чуть…

– Я вас не для того держу, чтобы еще слуховые аппараты покупать. Развяжи ее. Я – Мореход. Зачем ты хотела меня видеть?..

– Подожди, Паша, – запротестовал охранник. Ты не все про эту девку знаешь. Эй, – крикнул он другому, который стоял на палубе. – Приведи саксофониста.

– Какого еще саксофониста? – нахмурился Павел.

– Который в бане дежурил.

– А… Которому морковку…

Девица прыснула.

– Нет, только персик, да к тому же в рот всего лишь в рот засунула. Она, она засунула! – заверещал, вбегая, саксофонист.

– Я ее в любом виде узнаю, она, она сука, – он подлетел и дал ей пощечину, но тут же был отброшен в угол мощнейшим ударом пашиного кулака.

– Тут я один могу бить, казнить и миловать, – пояснил Мореход и подождал, пока саксофонист, кашляя и отплевываясь, встал на ноги.

– Ты мне ребро сломал, – жалобно простонал он.

– Только одно? – ехидно поинтересовался Паша. – Старею… Так, по порядку. Сначала говори ты, – и он посмотрел на Джессику.

– С глазу на глаз, – гордо ответила она.

– Валите, – Паша махнул рукой охранникам, – Да развяжите вы девку-то! Я что, ее бояться должен?

Дежуривший на палубе охранник подошел, достал нож, чтобы перерезать веревки, и удивленно воскликнул, увидев ее лицо:

– Да это ж та самая…

– Опять – та самая? – нахмурился Паша.

– Мы ее в кабаке подцепили, и она рассказала, что они вместе с дружками банк в Камышевске ограбили. Слышал? Так вот один из их гоп-компании кинул остальных и с мешком бабок деру дал. И она предложила того кидалу нам показать, чтоб, значит, ее долю вернули, а уж остальное – нам. С пацанами мы к Старику посоветоваться поехали, он как раз в сауне отдыхал. Старик сказал – в подвале пока ее подержать, проверить сказку, да только потом сам знаешь – такое началось! Старика угрохали. Я думал, она до сих пор в подвале сидит.

– Ага, без еды и воды, – Джессика поджала губы. – Накося, выкуси.

– Ну, забыли про тебя, сестренка. Без обид.

– Но как ты выбралась? – спросил Паша. – У Старика двери были крепкие, он сам за крепкими дверями годков сорок отсидел, так что толк в них понимал. А уж сколько он крепких дверей в молодости пооткрывал, так и не сосчитать.

Джессика выразительно посмотрела на саксофониста.

– Он тебя выпустил? – удивился Паша, а потом хлопнул себя по лбу. – Ну, конечно же! Вместе с тем залетным, с которого татуировки после душа смылись…

– Он меня под мужика положить хотел, а деньги себе взять. Вот и выпустил меня из подвала, чтоб ни с кем не делиться, ваших, профессионалок не вызывать. А мужик тот – вовсе не «залетный», как ты говоришь, он сейчас…

– Все вон! – вдруг крикнул Паша, а вслед суетливо выходящим добавил. – А саксофониста придержите… Говори дальше, – жестом он предложил Джессике стул. – Голодная?

– Еще как. Я всегда голодная.

По внутренней связи Паша попросил принести ему в каюту еду. Принесли остывший шашлык, лепешки, зеленый лук и кувшин вина.

– Сразу видно, ты – широкая натура, – отметила Джессика.

– Можешь жрать и говорить одновременно, – напомнил Паша. – Сначала поясни, что ты за птичка?

– Случайная. Еду я, значит, с Васьком…

– Каким еще Васьком?

– Да «дальнобойщика» так звали, с которым путешествовала… сам понимаешь. И вижу – на обочине навороченная тачка стоит, а менты документы проверяют. Говорю Ваську – тормози, мне сходить. Сам посуди, чего в кабине грузовика трястись, когда вот они, трое обеспеченных папашек сами в руки идут. И ехать удобно, и бедную девушку не обидят… Ах, как я просчиталась… – Джессика покачала головой.

– Как ты просчиталась? – уточнил Паша.

– Оказывается, когда эти трое уезжали из Москвы, там кого-то грохнули, а они рядом находились. И мало того, что убили, да еще из сейфа все выгребли. Вот и оказалось, что за папашками гонятся, а мне вместе с ними под пулями крутиться пришлось…

– Значит, акции завода у них? – быстро спросил Паша.

– Шут его знает, – она пожала плечами. – Сумки какие-то у них были, только с каждым «наездом» вещей все меньше и меньше остается. А вот есть ли в тех сумках акции, не поручусь. Банк-то мы на самом деле не грабили. Им деньги нужны были, потому что джип разбили, а ехать надо, вот один из них и заказал перевод в Камышевское отделение. Да только о переводе этом прознали те, кто за ними гнался, и поджидали, когда мы в банк за деньгами придем. Пришлось сымпровизировать.

– Так что ж ты Старику лапшу вешала про ограбление, и то что вас подельник кинул?

– Мешок с деньгами на самом деле сначала пропал, а потом вдруг объявился, хотя мы думали на парня, которого по дороге подобрали. Но он, очкарик этот, вроде не при чем оказался. А так, не исчезни эти деньги на время, мы бы далеко отсюда были, наверняка уже в Москве. А потом все завертелось, закружилось…

– Значит, акции все-таки у них, – задумчиво повторил Паша-мореход. – Недаром москвичи так за ними охотились. Стоит только обыскать… Или допросить… так, жестко допросить…