Текст книги "Канатные плясуны"

Автор книги: Андрей Костин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

Капитану Комарову медицинская помощь уже не требовалась, как и директору Электролампового завода, чей труп обнаружили чуть позже, разметав картонные коробки нищенского поселения. Следом за «Скорой помощью» приехал пикап, перевозивший трупы. Пикап прождал у здания театра до утра, так как тела мертвых милиционера и бизнесмена не трогали, пока не приехало поднятое среди ночи высокое начальство. Побывал даже губернатор в паре с мэром, и губернатор позже сообщил заспанной ведущей программы новостей местного телевидения, что хоть и возвращается в областной центр, но оттуда будет следить за расследованием и, больше, берет это дело под личный контроль.

Интервью смонтировали и выпустили в эфир аккурат в дневном блоке, так что зрители смогли почувствовать облегчение.

Перед камерой губернатор говорил:

– Это наглый вызов власти, порядку, государственности, – сказал губернатор. – Мы накажем бандитов. Мы найдем их и призовем к ответу в любом месте и в любое время, где бы они ни прятались, пусть даже в сортире.

– Сильно сказано, – похвалил губернатора Паша-мореход, догадавшийся, кого цитирует выступающий. – По-русски это называется – задавим на параше.

Созданная на скорую губернаторскую руку бригада по расследованию убийств не нашла времени посмотреть дневной выпуск новостей. Их занимали другие вопросы: а) какое отношение имеет расстрел директора Электролампового завода и капитана милиции к недавней бандитской разборке возле здания театра? б) где находился Д. Саидов перед тем, как приехать в театр, и почему у него были мокрые ботинки? в) каким образом связан разгул преступности с предстоящим собранием акционеров Электролампового завода (вопрос задан губернатором лично и находится под его контролем).

И, наконец, масса мелких, оперативных проблем, начиная от установление личностей находившихся в театре граждан, выдававших себя за актеров, и временно задержанных, вплоть до снятия отпечатков пальцев с ручки парадного подъезда и определения, из какого оружия были застрелены потерпевшие. Предстояло еще подготовить приличный гостиничный номер для «важняка», который приезжал в понедельник из Москвы в связи с этим делом.

И еще – куда, черт побери, куда подевался дежуривший сержант с автоматом!

ВСЕ ПЕРЕКАТЫ, ДА ПЕРЕКАТЫ

Незнакомая медсестричка, возникшая одновременно с бригадой «скорой помощи», некоторое время побродила по приемному покою местной больницы, сердобольно поправив грязную повязку на голове бомжа, получившим по репе прикладом во время «зачистки». Когда строгая старшая медсестра заметила это и спросила, кто такая и откуда, девушка, потупив глазки, сообщила:

– Нас на практику прислали, разве вас не предупредили? Десять человек. А я решила прямо сегодня прийти, чтобы освоиться.

– Разместились нормально? – поинтересовалась старшая медсестра. – Десять человек – много. От силы четырех, остальные поедут в Камышевск, Задимитровск и по всему району… Кстати, если у тебя кипятильника нет, я дам. А знаешь, после дежурства найди меня, комната есть свободная… Все же лучше, чем в бараке. Теперь марш, надо противостолбнячную ему сделать, – и она мотнула головой в сторону разбившего лоб местного попрошайку.

* * *

– У нее комната свободная потому, что сын в Чечне погиб, – пояснил неслышно подошедший сзади молодой и рыжий врач Василий.

– Ты ее не бойся, – он с любопытством посмотрел на новенькую, в коротеньком белом халатике и с острыми беззащитными коленками.

– Старуха только с виду сердитая. А так – классная тетка.

Давай, – он заметил, с каким ужасом практикантка смотрит на бомжа, – давай, я его сам от столбняка привью. Ничего, со временем привыкнешь.

Наблюдая, как врач делает укол, Джессика глубокомысленно заметила:

– Великое дело – прививки. У нас в школе была косоглазая девочка, так это ни в какое сравнение не идет с полиомиелитом.

* * *

Темень была такая, что свет фар случайного автомобиля ослепил Диму до боли в глазах. Площадь перед театром была пуста, только в нагроможденных возле неработающего фонтана пустых картонных коробках наблюдалось некоторое шевеление.

«Бомжи, наверное», – проницательно подумал Дима.

«Случайный прохожий, – мудро рассудили бомжи, устраиваясь поудобнее перед сном. – Не опасен».

Площадь перед театром была выложена брусчаткой еще в дремучем году, и за столетие камни так притерлись друг к другу, что стук каблуков передавался от одного булыжника другому, как будто пела капелла.

– Тс-с, тс-с, – раздалось из темноты.

Дима остановился.

– Сюда, сюда, – темная фигура призывно махнула рукой.

В ночи фигура была похожа на нечто неопределенное. Под нечто неопределенное, при ближайшем рассмотрении, маскировался продавец сосисок.

– Ну, как? – спросил продавец. – Удачно? Ты договорился с Мореходом?

Диме показалось подозрительным такое участие.

– О чем? – Дима изобразил себя недоумевающим.

– Ну, какой у него план? – спросил продавец. – Как вы решили поступить с теми акциями Электролампового завода?

– Первый раз слышу про какие-то там акции, – Дима пожал плечами. – Тем более Электролампового… А какие лампы бывают, кроме как электро?

– Керосиновые бывают, – нетерпеливо напомнил продавец сосисок, – но это к делу не относится. Хозяин… в смысле сам знаешь кто, поручил мне быть вроде как связным…

– У меня нет хозяина, тем более Сам-Знаешь-Кто, – Диме захотелось побыстрее отвязаться от назойливого сосисочника.

И тут загремели выстрелы.

Кто-то стрелял у парадного подъезда.

– Так я и знал! – крикнул продавец сосисок и метнулся в темноту вороньим крылом. – Так я и знал!!! – донеслось из темноты.

Дима очень захотелось убежать подальше. За последние дни выстрелов в его жизни было предостаточно, и он уже испытывал к ним инстинктивную неприязнь.

Но стреляли у самых дверей театра, а там, внутри, находились его друзья. И хотя он, безоруженный, вряд ли мог остановить стрелявшего, выбора, похоже, у него не было.

Что есть духу он бросился вперед.

Но успел пробежать лишь несколько метров, когда почувствовал сильный толчок, словно со всего размаха наткнулся на неподвижную преграду, а потом, спустя еще какое-то мгновение, острую боль в плече. Спотыкаясь, сделал шаг, другой, пока не упал. Он даже не понял, откуда прилетела пуля – то ли от дверей театра, где продолжали греметь выстрелы, то ли из темноты, куда бросился бежать продавец «горячих собак», в смысле – сосисок в тесте…

* * *

– Ах вы нары, нары, нары, нары жесткие мои! – пропел «Робин Гуд», привычным движением подложив под голову локоть. – Лепота! Это вам не Бутырка, когда поочереди спать. Провинция!

Люблю сидеть в провинции. Кошарь бы с воли получить, и вся жизть в алмазных брызгах… Да вы устраивайтесь, пацаны, – по свойски предложил он Семену и Ренату, переминающихся с ноги на ногу посреди камеры предварительного содержания. – Местов свободных удивительно много, только вон, одно всего и занято, – он указал на спящего на нарах мужчину. – а то бы вам с интеллигентским рылом непременно у параши досталось бы.

– Чего? – Ренат подошел к нему, взял за ворот, на вытянутой руке, без видимого напряжения, поднял с лавки и держал над полом, пока «Робин Гуд», перебирая в воздухе ногами, не начал задыхаться. – Чего? – переспросил он.

– Пошутил я! – заорал «Робин Гуд». – Шутканул!

Ренат разжал пальцы и «Робин Гуд» рухнул вниз.

– Прямо – и пошутить нельзя, – проканючил он. – Законов таких нет, чтобы с товарищами нельзя было пошутковать.

– Да перестаньте вы! – одернул его Семен. – Хватит вязаться ко всем!

– Все, молчу, молчу, – «Робин Гуд» поднял вверх обе руки. Его хватило минут на десять. В течение этого времени было слышно, как кряхтит Ренат, пытаясь устроиться поудобнее на жесткой шконке, и вздыхает, сидя на краешке нар, Семен. Он же первым и нарушил тишину:

– Нас ведь не имеют право задерживать больше чем на три часа? – спросил он, ни к кому не обращаясь.

– Ага, – поддакнул «Робин Гуд». – И по почкам бить нас нельзя. Однако…

– Что – однако?

– Сам видел, какой шухер начался? Ясное дело – утром целый автомобиль людей угрохали, ночью – мента и бизнесмена заодно. Такое дело раскрывать надо, а то полетят погоны шелестя, как листья с ясеня…

– Но мы-то при чем? Не мы же убивали? Наоборот, это нас хотят убить, – Семен замолчал, и подозрительно оглядел сокамерников в том числе и незнакомого им сладко посапывающего ухоженного джентльмена в дорогом адидасовском спортивном костюме.

За все время мужик в спортивной одежде даже не пошевелился.

– Нет, ну – максимум три дня? – с надеждой спросил Семен.

– А адвокат нам положен?

– Я сейчас объясню, что нам положено, – с готовностью предложил «Робин Гуд». – Все убийства на нас спишут. Вот что нам положено, за штанину вложено.

– Как это спишут? Я не собираюсь себя виновным признавать.

– Твои проблемы, – «Робин Гуд» пожал плечами. – Сначала бить будут, потом в пресс-камеру сунут, где, не исключаю, изнасилуют с особым цинизмом, – буднично перечислил он. – Изнасилуют, вероятно, несколько человек. И, знаете, господа удавы, почему они с вами так поступят? Вы – люди гордые. В том смысле, что людьми себя считаете. Вроде как – мы налоги платим, спим спокойно, законов не нарушаем, разве что дорогу в неположенном месте изредка перебежим… А посему – милиция должна нас охранять, в том смысле, что работать на нас, честных обывателей. Да ни хера они вам не должны! Они своему начальству должны, а не вам. И от вашего упорства, господа, вашей гордости, напрямую зависит их личное благополучие. Нет, я во всем сознаюсь, что не спросят, – заключил он. – Раз попал в мясорубку, прикинься фаршем. А там, глядишь, годика через полтора-два, когда до суда дело доведут, оно и развалится – за недостаточностью улик. Или недоказанностью преступления.

Главное – адвоката найти, который в суде свои концы имеет…

Кто имеет, тот и разумеет.

– Я не доживу до суда, – тихо признался Семен.

Настолько тихо и искренне, что Ренат резко поднял голову, а человек в спортивном костюме неожиданно проснулся.

– Да брось ты, кореш, – всплеснул руками «Робин Гуд». – Я тебя научу, как вести, и все «хоккей» будет. Главное в тюремной жизни – гигиена. И чисто физическая, и моральная. Чтоб от тебя не воняло. Ну и, конечно, как сказал классик, не верь, не бойся, не проси… Сдохни, а не охни.

– Я не боюсь, я не из-за тюрьмы не доживу… – начал Семен, и уже собирался продолжить, как вдруг, вместо слов, только беззвучно несколько раз открыл и закрыл рот, словно зевнул, лицо его приобрело синюшный оттенок, и он свалился на пол.

– Сэм, что с тобой! – к нему кинулся Ренат.

Семен не подавал признаков жизни.

* * *

В ноздри впивался запах мочи, грязного белья и немытого человеческого тела. Дима попытался приподняться, но от острой боли закружилась голова, и он на мгновение «провалился». Когда пришел в себя, почувствовал, что сверху навалился кто-то дурно пахнущий, и, зажимая вонючими ладонями ему рот, шепчет:

– Тихо, дядя. Тут «мусор» бешенный, он тебя убьет, если услышит.

Дима понял, что он лежит внутри здоровенной коробки, в какие пакуют холодильники, а рот ему зажимает подросток. В темноте театральной площади, за картонной стенкой, отделявшей его от действительности, слышался нервный разговор, потом разговор смолк.

– Эй! – Дима почувствовал, как его за ноги выволокли из коробки, где он прятался, и снова потерял сознание.

* * *

– Человек помирает, человек помирает! – заголосил «Робин Гуд» и принялся колотить кулаками по железной двери. После некоторого раздумья сокамерник в дорогом спортивном костюме решил проснуться и присоединился к «Робин Гуду».

Ренат тем временем сидел на корточках рядом с Семеном, подложив ладонь тому под затылок.

То ли удары кулаком о дверь сокамерника в «адидасе» оказались громче, то ли вдвоем им удалось произвести больше шума, но вскорости в коридоре послышался окрик:

– Отойти от двери! Все к стене, чтоб видел!

Дверь приоткрылась, в образовавшейся щели появилась рука, которая подергала, проверяя, решетку, которая, помимо двери, преграждала выход из камеры.

Привычным движением Адидас подошел к стене камеры, поднял вверх руки, развернув кисти наружу так, чтобы было видно – в них он ничего не сжимает. После некоторого замешательства остальные сокамерники последовали его примеру, только Семен остался лежать на полу.

– А этот?! – крикнули через решетку. И с издевкой уточнили, – Особое «Приглашение» нужно?

– Умер человек, – сообщил Адидас. – Уже – «пригласили»…

– Эта… Того… – в коридоре возникло замешательство, но потом грозный окрик приказал всем оставаться с поднятыми руками – лицом к стене. После окрика замешательство продолжилось.

– Передай куму, – произнес Адидас каким-то особым тоном, – пусть к лепилам мужика оттащит. Может, еще не совсем человек деревянный пиджак примерил.

– Еще не встретился со своей собакой, – неожиданно робко поправил «Робин Гуд».

– Какой еще собакой? – не понял Ренат. – При чем здесь собака? – недоуменно переспросил он.

– Так принято говорить. Не – сыграл в ящик или – дал дуба. А – культурно. Кто при встрече обрадуется тебе больше всех, а, бля? Даже на том свете? Только собака. А подыхать стоит только затем, чтобы тебя кто-то ждал. Это я в книжке прочитал, – скромно признался он. – Твою субстанцию – первой и искренне обнюхает твоя собака… Та самая, о которой ты, может, еще и не подозреваешь. Что она у тебя есть.

– Вроде комиссара в грязной буденовке? – уточнил Адидас. – Который молча наклоняется, когда копыта отклячишь?

– Во-во… Лирика, блин…

– Разговоры прекратить! – гаркнули из-за решетки, и послышался звук отпираемого замка. – Руки на стену.

– Выверни, выверни кисти и растопырь пальцы, – зло прошептал Адидас, обращаясь к Ренату, – так, чтобы они видели – в руках ничего не прячешь, – и он неуловимым коротко мотнул головой, обращая внимание на свои ладони, прижатые тыльной стороной к стене. – А то нонешние комиссары страсть как осторожные и подозрительные. Вдруг, матрена едрена, у тебя незарегистрированный патрон в кулаке зажат, а то и два грамма кокаина…

И он весело хихикнул.

* * *

Джессика тихонько открыла дверь, напоследок оглянувшись – не заметил ли кто? В это время с воем подъехала машина «Скорой помощи».

– Помоги, братишка, пардон, сестренка, – попросил водитель, открывающий заднюю дверь. – Похоже, у нас сегодня в морге еще на два места претенденты есть. – Хватай за носилки спереди, а то фельдшера радикулит скрутил.

– На ДВА места? – машинально переспросила Джессика, увидев, что на носилках лежит всего один человек. Да и откуда там второму взяться? – Почему – на два?

– Сейчас подвезут и второго, – пояснил, ухмыльнувшись, шофер. – У того – пулевое ранение. А наш – он выдвинул носилки, – сердечник. Свеженький, прямо из тюрьмы, как из бани. На него даже дела завести не успели, вот к нам и сплавили. И никакой крови, а где же розы? – туманно добавил, словно рекламировал жевательную резинку, отбивающую неприятный запах изо рта. – Или другие цветы в обрамлении еловых лапок?

– А другой? Тот, что раненый? Бандитская разборка? – неприятное предчувствие охватило ее, и Джессика попыталась подойти к носилкам, но тут ее оттеснили два мужика в милицейской форме, так что и лица человека с сердечным приступом она не смогла рассмотреть.

Тут как раз во двор въехала вторая машина.

– Займись этим! – прикрикнула на нее старшая медсестра, выбежавшая во двор и подхватившая носилки с сердечником.

Джессику уже было не остановить. Она лихо оттолкнула еще одного мента, сопровождавшего раненого, и с воплем:

– Не мешайте работать!

Увидела Диму.

Лицо у него было, как у мертвого.

* * *

– Эй! – старшая медсестра посмотрела на Джессику. – Да ты же ничего не умеешь!

– Я… я буду стараться, – пообещала она.

– Отнеси, – старшая кинула ей в руки узел, в котором было белье, заскорузлое от крови.

– Куда отнести?

– На помойку, дура!

* * *

Рассвет. Каждый человек хоть однажды, да видел рассвет. Во всяком случае тот, кто рано встает, соответственно – лучше одевается. И с тапками у него полный порядок.

Рассвет. Хотя бы один рассвет каждый человек помнит всю оставшуюся жизнь.

ДАННЫЕ СОЦИОЛОГИЧЕСКОГО ОПРОСА

(опрошено сто респондентов – жители городов):

7% – Рано утром, когда было еще темно, я открыл (ла) глаза, а в окне было видно, что летит снег. Значит, днем можно поиграть в снежки (кататься на санках, играть в хоккей, лепить снежную бабу). (от 7 до 14 лет) 27 % – «Я всю ночь готовился (ась) к экзамену (контрольной), а когда вдруг взлянул (ла) в окно, увидел (ла) свой знакомый с детства двор, и как тополя бросают тени на припаркованные машины, еще не просохшие после ночного дождя лужи на асфальте, а дворники все равно метут тротуары. И тут я захотел (ла)» жить долго и счастливо». (от 15 до 20 лет) 16 % – Мне приснился кошмар. Наверное, оттого, что лето было жаркое и досаждали комары. Мне кажется, я даже кричал(ла) во сне и проснулся(лась) от собственного крика. По улице прогремел по рельсам первый трамвай. Лучик восходящего солнца пробился сквозь тюлевые занавеси и трепетал на обоях. В квартире еще было тихо – все спали. Как хорошо, подумал(ла) я, что это был лишь сон, а в жизни у меня все получится. (от 20 до 30 лет) 14 % – Главное – успеть… (до 40 лет) 18 % – Утро. На улице пусто, на душе пусто, а во рту – кисло. (40 лет) 9 % – «Как нормальные пацаны на рассвете мы чисто отдыхаем…» (возраст и пол не поддается определению) 7 % – Проснулся – и вдруг ничего не болит. То ли еще не проснулся, то ли умер (после 40 лет).

Другие ответы (2 %)

* * *

Они проснулись одновременно.

Дима застонал, почувствовав, как адским огнем жжет простреленное плечо. Повязка пахла отвратительным септическим запахом. И еще он понял, что обрит наголо.

– Как? – простонал он, ерзая голым затылком по подушке. – За что?

И в то же время в другой палате застонал Семен, увидев белый, кое-где с отвалившейся штукатуркой потолок.

– Больница… – прошепелявил он непослушными губами. – Конец…

* * *

– Папашка, миленький! – казалось глубоко спавшая до этого медсестра встрепенулась и кинулась к нему, – Папашка, миленький, ты не умер?

Медсестрой оказалась Джессика.

– Может, попить хочешь? – предложила она.

– Не называй меня «папашкой», – и Семен покраснел.

– А, дело житейское, – догадалась она, прилаживая эмалированную «утку». – Давай, облегчись…

* * *

– Почему?! Почему меня обрили?! – почти беззвучно вопил Дима, вглядываясь в лицо старшей медсестры, похожее на корень можжевельника. – Законов таких нету, чтобы людей наголо стричь.

– Отрастут, поверь мне, – ухмыльнулась «старшая». – Тоже мне – Горец. А раз базаришь – значит – на выписку.

Она уже как два часа могла уйти домой. Дежурство закончилось. И она ушла бы – в любом другом случае. Но никто не напомнил ей, что дежурство закончилось, никто не зашел в палату, где она сидела у постели раненого. Все знали, что у старшей медсестры «пунктик» по поводу огнестрельных ранений. Потому что в каждом раненом ей чудился ее сын.

Война, что ж ты сделала, подлая? Или война – слишком неконкретно?

Даже древние, начиная войну, прежде всего приносили в жертву то, что им всего дороже. Будь то собственных детей, будь то любимых жен или овечек.

А эти, кто кричит – до победного конца? Но только не до собственного конца, уверены они. Война – можно хорошо подзаработать, бормочут они себе под нос.

Ошибочка. Рано или поздно кто-то приставит ствол к их пьяному (или спящему) лицу.

Тю-тю…

* * *

– Но зачем, зачем мне сбрили волосы? – причитал Дима, забыв на это время про жуткую боль в плече.

– Тебя среди бомжей нашли, – пояснила «старшая». – Чтобы вшей не было.

– А, дератизация… – понимающим взглядом ответил Дима.

– Дератизация – когда крыс травят, – поправила «старшая», – с тебя же достаточно санобработки.

Она сделала ему укол, боль отступила, и Дима заснул.

* * *

А в другой палате, Джессика держала за руку Семена.

– Это очень дорогая операция, – рассказывал ей Семен. – Всего лучше ее сделать в Америке или Израиле. После, как его, шунтирования, можно прожить, сколько захочешь лет. Но в том-то вся проблема…

– Разве проблема, чтобы прожить долго? – удивилась Джессика.

– Проблема, – вздохнул Семен. – Проблема заключается в том, что моя семья не должна знать про болезнь, и, соответственно, как меня можно вылечить.

– Как это?! Они тебя что – не любят?

– В том-то и дело, что очень любят! И, чтобы оплатить операцию, продадут все, не задумываясь, даже квартиру… Я уже посчитал – только так удастся набрать нужную сумму. Понимаешь? Если бы этот Трупин не «кинул» меня с вложением капиталов… будь они неладны… Теперь я не имею права лишить семью оставшегося.

– Нет, – Джессика покачала головой. – Если семья тебя любит, то это они всего лишатся, когда потеряют тебя, а не какой-то там ресторан или квартиру.

– Вот именно, вот именно! – Семен попытался сделать резкое движение, но поморщился от тянущей боли в груди. – И они тоже так посчитают. А зачем, зачем тогда я жил? – глаза у него были на мокром месте. – Зачем я работал, изворачивался? Чтобы им было хорошо, понимаешь? И зачем мне тогда жить, если они потеряют все, что я для них сделал? Как мне тогда оправдать свое существование?

– Папашка, ты эгоист, – определила Джессика.

– Эгоист? Почему?

– Ты болен. Твою жизнь может спасти операция, которая дорого стоит. Так?

– Так.

– Но ты не хочешь, чтобы твои родные об этом узнали, потому что операция их разорит. Так?

– Так, – подтвердил Семен.

– А ты подумал о том, как они почувствуют себя, когда ты умрешь? Когда они узнают, что могли спасти тебя, да не знали, как?.. Сладко ли им будет проедать те деньги, которыми можно было спасти жизнь мужа, отца? Эгоист ты, папашка, честное слово. Черствый человек. Хуже Димки.

Первый луч восходящего солнца скользнул по окну палаты интенсивной терапии, прыгнул внутрь, отскочил от зеркала над умывальником, а потом золотистым, чуть подрагивающим от нетерпения «зайчиком» ослепил девушку. Она зажмурилась и махнула рукой, вроде как отгоняя его.

– Дурочка, – улыбнулся Семен. – Откуда они узнают? Я потому и напросился в эту поездку с ребятами, потому что надеюсь умереть во время нее. Понимаешь? Что может быть лучше? Поехал в отпуск со старинными друзьями. С друзьями, ближе которых у меня нет. Когда-то, совсем молодыми, мы ездили по этому маршруту. Вернуться в юность – разве это не прекрасно?

– Я еще достаточно молода, – поджала губы Джессика, – чтобы оценить…

– Поехал и умер. Все будут знать, что я умер счастливым. И какая разница – от чего? Я ведь только в один конец взял билет, дочка.

– Ты еще не откинул копыта, папашка, – довольно резко заметила Джессика. – И пока я здесь, я не позволю тебе прокрутить эту смертельную комбинацию.

– Да, рано, – Семен моргнул. – Димка ранен, Ренат в тюрьме… Рано пока…

* * *

– Что у нас тут? – в палату вошла полная женщина, вся фигура которой вызывала непреодолимое желание громко шлепнуть ее ладонью по заднице.

– У нас тут больной, – гордо ответила Джессика.

– Я тебя сменяю, – сообщила плотоядная женщина. – Можешь идти отсыпаться. Только «хозяйка», – так они между собой называли старшую медсестру, – просила тебя зайти в 304-ю. Там мужик раненый лежит. В девять к нему должны прийти… как их… дознаватели? следователи? короче, менты. Она просила парня побрить. Справишься?

– Я? – возмутилась Джессика, – Я – и не справлюсь? Да я с шестнадцати лет ноги себе всегда сама брею.

* * *

Рассветный луч заглянул и в маленькое зарешеченное окошко местной тюрьмы. Заключенные в камере не спали.

– Я, бля, для тебя – просто находка, – мужик в спортивном костюме фирмы «Adidas» говорил шепотом, но убедительно. – Се ля ви, судите сами. Сам я в любой момент отсюда выйти могу. Я тут на особом положении.

– Чего ж тебя, на положении, дубинкой огрели? – удивился Ренат.

– Вертухаи о моем положении не знают, их дело охранять, незачем им знать лишнего, но стоит мне попросить кого надо, так уйду я оттуда – на ареведерчи.

– Ты чего-нибудь понял? – так же шепотом переспросил Ренат у «Робин Гуда».

– Я слышал, «подсадные утки» такие, специальные бывают. Их в камеру, вроде как тоже преступников, сажают, чтобы они все выведали, в доверие нам втерлись.

– Фреи вы зеленые, – засмеялся Адидас еще громче. – Где это видано, чтобы преступников, по одному делу проходящих в одну и ту же камеру сажали? Тем более – по «мокрому». Они, значит, мента грохнули, а может еще и директора Электролампового, а им тут курорт устроили, – и для наглядности, кого он имеет ввиду, Адидас потыкал пальцем в сторону Рената и «Робин Гуда» – Но милиции известно, что убили не мы, – возразил Ренат. – Мы внутри, в театре были. Нас даже охраняли, есть свидетели. А застрелили того, что снаружи был, случайно там оказался. Так что нас никак не могут подозревать в этом убийстве.

– Да, но одного из вас, вашего дружбана, случайно не о-ка-залось, – передразнил Адидас. – Одни случайности и совпадения, блин. Не верю!

– Что-то ты больно много болтаешь, – Ренат подозрительно посмотрел на Адидаса.

– А кто вашего инфарктника помог в больницу отправить? Я. Теперь он там на пару, с другим вашим корешом, которого подстрелили, лежит.

Ренат вздрогнул от этих слов. Адидас, довольный произведенным эффектом, достал сигарету и закурил, выпуская дым сквозь ноздри.

– Да откуда он может знать, кого там подстрелили? – попытался поспорить «Робин Гуд». – Ты, дядя, еще до нашего появления тут на нарах парился, откуда тебе знать, что на воле происходит?

– Сорока на хвосте приносит, – засмеялся Адидас.

– Какая еще сорока?

– Здоровая такая. Кулачищи – во! – и он показал, как будто обхватил руками арбуз. – К тому же – с чего ты решил, что я здесь «парюсь»? Говорю, меня здесь, как и вас, держат для собственной безопасности.

– Поясни, что-то не пойму, – нервно попросил Ренат.

– Свидетелей последнее время принято убирать, – хмыкнул он. – А мы тут – все свидетели.

– Свидетели чего? – осторожно переспросил Ренат.

– Как Пашка-мореход власть в городе берет.

– Не знаем мы никакого «морехода», – пожал плечами Ренат.

– Тогда я расскажу, – он перебросил им через проход пачку сигарет. – Закуривай, братва, разговор долгий.

– Не бери! – шепнул «Робин Гуд». – Знаю я блатные штучки. Возьмешь сигаретку, а тебя потом натурой расплачиваться заставят, в смысле, в попку.

– Господа, господа, мы же с вами интеллигентные люди! – развел руками Адидас. – К тому же я предпочитаю молодых красивых девушек, желательно с высшим образованием, чтоб хоть два слова связать могла. Так вот слушайте. У меня – пусть и небольшой, но прибыльный бизнес. Несколько модных магазинов, развлекательных учреждений, автозаправочная станция и даже модельное агентство. – заметив удивленный взгляд Рената пояснил. – Девушки из среднерусской полосы ценятся за свою красоту и непритязательность в лучших домах Европы и Америки. И жил бы я себе, да не тужил. Вот только заявились ко мне недавно странные гости… Но, все же, некоторое пояснение местной специфики, а то вы не поймете.

– Сами мы не местные, – подтвердил «Робин Гуд».

– Власть в городе состоит из трех составляющих. Ну, во-первых, государственная власть – та, что в здании бывшего горкома партии теперь заседает. Там же эта власть и властвует, в пределах одного отдельно взятого здания. Вторая власть – криминал.

– Бандиты, то есть? – уточнил Ренат.

– Во-во, бандиты. Их территория – улицы.

– То есть, весь город?

– Нет, помимо улиц есть завод, на котором работает больше половины жителей нашего благословенного Нововладимира, а также дома и другие постройки…

– Вот уж не догадывался, что помимо улиц в городах бывают дома и промышленные предприятия… – хмыкнул «Робин Гуд».

– И заметь, недвижимость эта в виде домов тоже на балансе того самого промышленного предприятия, а обитатели той недвижимости получают зарплату на предприятии, кстати, довольно регулярно. И хозяева завода – власть третья. А других нету.

– Ну, а как – правоохранители, пресса, да вот хотя бы такие как ты – бизнесмены? – Ренат подмигнул, – разве не власть?

– Увы, лишь орудие. Государственная власть может уволить милиционера, лишить лицензии газету или затрахать бизнесмена – от налоговых проверок, до придирок, мол, почему нет огнетушителя или ведра с песком. У криминала рычаги воздейстия менее разнообразны, хотя достаточно эффективны – в асфальт закатают, образно говоря, или в цементных сапогах плавать пустят. Что же касается руководства Электролампового завода, прикинь: у того, гипотетического милиционера, или даже бандита, есть жена, свояк и двоюродный дядя которые работают на предприятии. А вдруг их уволят? Редактор газеты десять лет ютился в комнате восемь метров с шестью родственниками, женой и тремя детьми. А сейчас получил отличную служебную квартиру – на одной лестничной площадке с директором местного TV и криминальным авторитетом Учканом, правда тот так новоселье и не успел справить. Заметь, все квартиры из жилищного фонда завода.

Что же касается меня, то самая прибыльная торговая точка – опять же на территории этого завода. Я там осчасливливаю заводчан – заметь, получающих зарплату и, соответственно, платежеспособных – свежайшей колбасой и другой снедью. Одним росчерком пера мне могут там кислород перекрыть…

– Лекцию на тему, как мы, блин, обустроили Россию, прослушали, – подвел итог Ренат. – Как любят говорить президенты: берегите Россию, мать вашу… Вот только при чем здесь наши скромные персоны?

– Не скромные, нет, отнюдь не скромные. Во всяком случае кто-то один из вас – далеко не скромная персона. Вернемся к странным посетителям, навестившим меня не далее как… – Адидас машинально посмотрел на часы. – Впрочем, дело не в посетителях, а в их, мягко выражаясь, просьбе. Скромность, говорят, сестра, но обойдемся без родственников, так что без скромности скажу – я не последний сук на трех ветвях власти. И посетители потребовали, чтобы я поддержал кандидатуру какого-то зеленого отморозка…

– Кандидатуру – куда?

– На место криминального лидера. А куда ж еще?

– Ну и что? Мы-то при чем?

– Я же говорю, загогулина получилась. Следите дальше. Дело не в отморозке, а в том, что прежнего авторитета, который всех устраивал, убили.

– Бандитские разборки, – пожал плечами Ренат.

– Плохо вы думаете о бандитах…

– Куда уж там…

– Людей такого уровня просто так не убивают. Повторяю – нас он устраивал. А кто убил? Уже известно – киллеры дело сделали и уехали утренним поездом. Загнем один палец.

– Зачем?

– Загнем, а потом поясню. Силы, ликвидировавшие Старика, могли предложить на его место кого-то из трех-четырех на самом деле авторитетных «человеков», и тогда смена криминальной власти в городе прошла бы безболезненно. Ну, или почти безболезненно. Но они предложили явных аутсайдеров. Что мы имеем в результате: загнем еще один палец. В результате мы имеем криминальную войну. Паша-мореход сейчас рвется на первое место, но у него нет достаточного перевеса в живой силе… и технике. Ха-ха.