Текст книги "Игры с Вечностью (СИ)"

Автор книги: Андрей Грамин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

– Почему он это сделал? – Спросил Виктор.

– Он начал ловить себя на грешных мыслях, и, после этого, раскаявшись, в слезах умолял его наказать, но только передать наблюдение за Анной кому-либо другому.

– И выбрали меня?

– Да, выбрали тебя, как наиболее здравого и неприступного наблюдателя. Ты был словно лед.... Тебя приставили к ней в начале весны 531-го года....

– Откуда вы в таких подробностях знаете все это? – Виктор поразился.

– В то время я жил в Константинополе... а про тебя с ней мне рассказывали. Не так важно, кто. Это истина от первого слова до последнего. В начале весны 531-го, сразу после ее дня рождения, ты увидел ее впервые. С тобой ничего не произошло сверхъестественного, ты не влюбился в нее с первого взгляда, ты был спокоен и собран как никто другой и исполнял свои обязанности с непоколебимостью верного пса. Тебя волновала только целостность и чистота ее души, а до красоты тела тебе дела не было. Красота девушки притягивала мужские взоры, как магнит стальные опилки, но ты пресекал встречи, нашептывал ей в голове благочестивые мысли и не допускал даже намека на грех в поступках. Она должна была стать одной из лучших твоих воспитанниц, по крайней мере, так думал ты. Она жертвовала бедным огромные деньги, помогала им как могла. Она сама ходила в госпиталь и выхаживала раненых в частых стычках воинов и горожан. Она была примером благочестия для всех, и каждый в городе знал ее доброе сердце. Настал день, когда она вступила с тобой в диалог. Она почувствовала тебя, невидимого. Она вообще была очень необычная девочка, которая могла замечать то, что другие просто не могли увидеть и услышать. Как раз это и произошло тогда. Ты поначалу удивился, потом немного испугался, а потом ответил ей. И вы начали разговаривать. Она говорила сама с собой, а ты отвечал мыслями в ее голове. Ваши диалоги велись на самые разные темы, ты научился шутить, она научилась размышлять.... Вы много дали друг другу, проводя в беседах не один час. Тебе она стала по-настоящему близкой, родной. Ты не понимал природы своих чувств, хотя они были самыми светлыми и чистыми, безо всякого умысла. Так ты познал любовь, хотя и сам не понимал, что любишь....

– Просто ты начал жить... – демон прервал свое молчание. – Ты стал наполовину человеком.

Агасфер вздохнул при этих словах. Он промолчал несколько секунд, а потом продолжил.

– Ее отец, как я тебе и говорил, был человеком, жаждущим наживы. Он почти не общался с дочерью, но любил ее больше всего на свете. Так вот, в конце декабря 531-го года он начал свою работу заговорщика, приступив вместе с тремя своими единомышленниками к вербовке сенаторов для начала бунта. Каждый сенатор имел вес, за каждым сенатором стояли вооруженные люди из его подчиненных и охраны, и, объединившись, они стали бы великой силой. Вербовка велась менее месяца, и можешь мне поверить, момент был выбран очень подходящий – в Константинополе скопилось множество недовольных правящим Юстинианом I Великим. Он был христианином и жестко преследовал язычников и еретиков. К тому же он всего за несколько лет втрое увеличил число жителей Константинополя, перестроив город от основания и приманив иностранную рабочую силу. На строительство были нужны деньги, и народ просто изнемогал под налоговым гнетом. Это было интересное время, начало рассвета Византии.... – Агасфер прикрыл глаза. – Так вот, началом бунта стали скачки. На ипподроме, месте сбора всех горожан в праздники, началась потасовка между болельщиками. Воспользовавшись накалившейся обстановкой, прасины, недовольные политикой и подстрекаемые сенаторами выбрали несколько представителей, которые выступили перед императором с требованием отречения от престола. Юстиниан, сидевший в своей ложе, пришел в бешенство и по его приказу охрана, не сильно разбираясь в причинах, схватила нескольких человек, которые, по их сведениям начали потасовку и подстрекали к мятежу. Их казнили. Это стало началом бунта, на который поднялся весь Константинополь. Такой силы ни до, ни после, во всей Византии не встречалось, мятежей такого масштаба за две тысячи лет своей истории эта земля не знала. Это было 14 января.

Пожар охватил весь город, рушили дома, здания, резали солдат и жителей. Мародерство, насилие и жестокость царили всюду. Так продолжалось четыре дня. Бунтовщики выдвинули на коронацию нового императора – Ипатия, племянника бывшего императора Анастасия I. Его коронация проводилась на ипподроме и собрались тысячи. Юстиниан хотел бежать, но поддавшись уговорам жены, он решил действовать хитростью. Для этого он подослал к сенаторам своего поверенного – Нарсеса. Сенаторы уступили под действием жадности, купившись на обещанные богатства; да и страх сделал с ними свое дело – они боялись, что народ будет отныне диктовать все условия управления страной, и знать останется не у дел. Большая часть верхушки заговора уступила старой власти, прикинувшись глупцами, что их использовали, и во всем виноват простой люд, прасины. На том и порешили. Войска императора соединились с переодетыми слугами сенаторов и напали на ипподром, когда этого меньше всего ожидали.... Сколько всего было убито людей в эти четыре дня, я не могу сказать. Трупы были всюду, и некому было их хоронить. Я знаю, что после завершения бунта Константинополь отстраивали заново, уже новые люди. Это стал мертвый город. Я помню тот день на ипподроме. За полчаса вырезали тридцать пять тысяч человек. Это была только часть от общего количества убитых.

– Ничего себе. Чем не Варфоломеевская ночь по-византийски. – Виктор ахнул. – Только не за веру, а за власть.

Агасфер кивнул, перевел дыхание и выпил отвара из фляги, чтобы затем продолжить.

– Да.... Анна все время была с отцом, он не хотел вмешивать ее в свои дела, но дома оставлять ее было небезопасно. Особняк Анастасиса сгорел в первый же день, так как народ стал неудержим и громил все, не разбираясь в причинах. Люди просто пьянели от крови. Было страшно, по-настоящему страшно. Я не буду описывать подробности произошедшего в те четыре дня, и то, что последовало за ними. Я думаю, тебя интересует только Анна?

– Да.

– Так вот, они были на ипподроме 18 января на коронации Ипатия. Анастасис сбежал, а его дочь погибла... Он не смог ее спасти, его оттеснила толпа...

– Кто ее убил? Неужели у кого-то не было сердца? Ведь вы говорите, что о ней и ее доброте знали все. – Виктор был взволнован рассказом Агасфера.

– Не все были рождены в Константинополе и жили в нем. Не все говорили по-гречески и не все имели душу из тех, кто участвовал в резне на ипподроме. Готам и герулам, которых в свое войско нанимал Юстиниан, было все равно кого резать, и они не понимали, что есть добро. Они ценили только силу. В общем, то, что они делали с девушками, было жутко. Насилие являлось только частью их издевательств, и, пожалуй, не самой страшной. Особенно они были жестоки с христианами...

– Они ее мучили?

– Нет. Не успели. Ты убил ее, чтобы девушка избежала мучений. Это был единственный выход. В тебе проснулись разом все чувства, от ревности до жалости и ты помешался. Тебе была дана власть, и ты ей воспользовался в своих целях. Анна должна была не просто умереть, а пострадать за грехи отца, сама она не согрешила ничем. Так было задумано. Ты нарушил эту задумку, и, мало того, ты пал. Ты убил. Ты совершил преступление. Да, конечно, ты раскаялся в совершенном, ты не находил себе места, ты молил о прощении, но преступление было велико, и тебя ничего не могло оправдать в глазах закона.

– Я убил ее? – Виктор смотрел на Агасфера, но не видел его. До него только начинали доходить эти слова. – А у нее не было ни одного шанса выжить?

– Нет, ни одного. То, что было ей уготовано, не оставляло выбора. – Вечный Жид поправил сук в костре и продолжил. – Ты понял это, и тогда, совершив преступление, ты избавил ее от мучений. Я не могу не признать этого...

– Это же как нужно было любить...

– Вот и я о том же. – Азазель кивнул.

– И тебя наказали. Ты был изгнан с неба, заключен в человеческую плоть, чтобы своей жизнью и страданием заслужить прощение. Другой бы уже горел в аду, но о твоих прошлых заслугах помнили, поэтому послали искупление. Твоим искуплением стала та же самая Анна. Ты из жизни в жизнь сталкивался с ней, снова влюблялся, но терял ее. Она уходила, а ты должен был жить дальше, помня и страдая.

– Жестоко. – Азазель подвел итог.

– Вот и я о том же. Ладно, я, – убил... и так далее. Но она-то причем? За что ей такое? Та любовь, которая была у нас – это страшные муки. Я понимаю, если бы я любил, а она – нет; если бы она оставалась жива, не страдая...

– Ты пойми, что любовь находится в ведомстве самого человека, и нет такой силы, которой было бы подвластно заставить человека разлюбить или наоборот влюбиться. Даже он подтвердит это! – Агасфер кивнул на демона. – Можно внушить только страсть, помешательство. Но настоящая любовь – это что-то другое, и она неподвластна, ни колдовству, ни силам судьбы. Можно разлучить, но заставить погаснуть нельзя! И Анна, когда встречала тебя, снова влюблялась.

– Да вы созданы друг для друга! – Демон снова заговорил. – Это же ясно!

– Но все равно ее страдания.... За что ей они?

Вечный Жид промолчал.

– Она заставила тебя пасть, предав свою природу. Соблазнить ангела – это не благостный поступок. – Азазель решил ответить за Отшельника. – За такое бывали и похуже наказания.

– Я понял. И что, нам с ней вот так до Второго Пришествия маяться?

– В том-то вся и загвоздка! – Азазель осмелел окончательно, и решил говорить сам. – Вам было дано девять жизней, в течение которых вы вновь и вновь переживали драму любви. Сейчас идет девятая, и последняя.

– И что это значит? Что произойдет, если я буду с Анной? И наоборот?

– Если ты будешь с Анной, то ты никогда не попадешь на небо, понимаешь? – Агасфер взял Виктора за руку. – Ты погубишь свою душу. Нужно ли тебе это?

– Если ты будешь с Анной, то попадешь прямиком на сковородку. Хотя, это еще неизвестно, – у нас новый призыв в армию начался... – Азазель сказал это, рассматривая свои ногти, не смотря на Ильина.

– А если я не буду с ней...

– То тебе простят все грехи. – Мудрец вложил в эти слова всю силу убеждения.

– А Анна?

– Ей наверху не бывать. – Азазель точил ногти о камень. – Соблазнила ангела, потом увела монаха от церкви, кинув его во грех... да я могу продолжать очень долго.

– Она в ад отправится?

– Кто его знает? – Агасфер задумался. – Скорее всего, она просто исчезнет. Будет в чистилище до Судного дня, а потом умрет. Я говорю о душе, не о теле. Одно ясно – тебе с ней вместе не быть. Тебе не в передней – либо внизу, либо вверху находиться. Как сам выберешь.

Виктор свесил голову. Азазель подошел к нему вплотную, и положил руку на плечо.

– Ты пойми правильно. Если вы будете вместе – это противоречие Его воле, не больше и не меньше. Поэтому будет сделано так, что вместе вам не быть. Завтра она умрет. Или она или ты, это уже как ты выберешь.

– Завтра воскресенье...

– Сегодня воскресенье, а завтра – понедельник. – Демон внес поправку. – Тебе остаются сутки, чтобы найти ее. Это не так уж и мало!

– Но я надеялся что эта ночь и ты поможете мне найти ее, что сегодня я узнаю где ее искать. – Виктор покачал головой.

– Где ее искать я не могу тебе сказать. Агасфер прав – ты должен сам решить, что тебе нужно, и найти ее. И ни я и никто другой в это вмешиваться не должен.

– Спасибо. – Ильин протянул руку.

– Не за что. – Азазель руки не пожал. – Теперь с добрыми делами покончено. – Он странно улыбнулся.

– Действительно, спасибо тебе за все. Ты дал мне понять, кто я на самом деле. Теперь я знаю весь расклад, и что к чему ведет. Теперь я хотя бы ответственен за свой выбор.

– Многие знания – многие печали; и те, кто умножает познания – умножает печаль. – Агасфер обронил это с грустью. – Так сказал Екклесиаст. Он был прав.

– Спасибо и вам. Я надеюсь, что вы обретете покой, которого так ждете. Видимо, вы уже давно раскаялись во всем.

– О, да. – Вечный Жид кивнул. – Спасибо, что дали погреться. Мне пора в путь.

– Удачи. – Ильин кивнул головой.

– И тебе, человек. – И он продолжил свой путь, посмотрев перед этим на Азазеля. Тот кивнул на прощание, но ничего не сказал. Наверное, когда прощаются двое бессмертных, слова излишни. И так каждому из них понятно, что Земля – круглая, а время летит быстро.

Оставшись вдвоем, Виктор с Азазелем молчали. Так прошло около получаса. Молчание нарушил человек.

– Ты покажешь мне путь вниз? Я сам обратной дороги не найду. До рассвета еще три часа.

– Да. Пошли. – Он дунул на огонь, и угли в костре превратились в пепел, подхваченный тут же ветром ночи и развеянный над лесом. Стал пеплом и разговор, отойдя в прошлое. Встреча трех теней прошла незаметно ни для кого, кроме старого филина и пары шакалов, снующих по кустам.

Когда ночь затихла в конвульсиях, уступив место рассвету, Виктор с Азелем вышли на большую поляну, от которой широкая тропа вела через лес вниз с горы.

– Ну вот и пришли. Несколько километров по этой тропе и ты в станице, там же где мы и начали подъем. Не собьешься. Мне пора.

Ильин посмотрел на воплощение ушедшей ночи, и его глаза увлажнились. Сентиментальность не была присуща Виктору, но он был готов поклясться, что им больше никогда не встретиться снова. Быть может, демон почувствовал то же. Он опустил взгляд, как бы не решаясь уходить.

– Я не знаю, что сказать. – Виктор посмотрел на деревья, в которых скоро должно было заиграть солнце. – Спасибо. Что еще? Я рад, что ты пришел ко мне. Я не забуду этого, никогда не забуду.

– Взаимно. До встречи. – Он сделал шаг назад.

– До встречи. – Виктор кивнул. В этом мире все возможно.

– Запомни еще одно. Ты сможешь найти Анну, немного покопавшись в прошлом. Там скрыт секрет. Имена.

И поднявшийся из земли столб пламени скрыл от Ильина Азазеля. Столб растаял. Никого не было. Виктор даже не успел ничего сказать. Да и нечего было говорить.

12

Воскресное утро для Валентина Павловича Саргассова началось не так, как обычно. У него страшно болела голова, во рту была пустыня Сахара, а глаза слиплись и упорно не хотели раскрываться. Наконец, он страшным усилием воли открыл глаза и попробовал сфокусировать взгляд. Это вышло с трудом, так как мешал свет и страшнейшее похмелье. Валентин приподнял голову, оторвав ее от подушки, но понял, что сделал это зря. Комната пошла кругом, перед глазами все поплыло, и стало муторно. Валентин застонал и перевернулся на бок. Стало немного легче, но голова болеть не перестала, отдавая пульсирующими спазмами. Захотелось вернуться туда, откуда только что выплыло его сознание – в блаженный мир сна, в прохладу и темноту. Часы на стене показали восемь утра. С чего бы ему в выходной день просыпаться в такую рань?

– Какого черта? – Сорвалась с его языка фраза, даже не мелькнув перед этим в пьяном и сонном мозгу. Он и сам не знал, зачем ему было нужно это говорить, свистящим и противным хрипом.

Ему бы еще спать и спать, а он проснулся. Ага, понятно почему, – он прислушался к организму и осознал, что страшно хочется заглянуть в туалет. Нечего делать, надо идти. Валентину пришлось оттолкнуться обеими руками от кровати и принять сидячее положение. Желание навестить клозет только многократно возросло. Саргассов чертыхнулся и перенес центр тяжести вперед, оттолкнувшись от кровати. Видимо, сделал он это слишком резко, так как на ногах устоять не удалось, и Валентин полетел головой в шкаф-купе. Спасла реакция – он вытянул руки и кулаками врезался в дверцу шкафа. Хорошо, что итальянцы используют на дверцах бронированные зеркала, иначе утро стало бы еще хуже. Зеркало даже не треснуло, а вот костяшки одного из кулаков Валентин разбил, оставив на стекле мазки крови.

– Чтоб тебя! – Он хотел пнуть шкаф, но сил на это не было, и Саргассов лишь угрожающе поднял руку, продолжив свой путь по-над стенкой в туалет.

Из райской комнаты Валентин вышел через пару минут с ощущением что помолодел лет на двадцать. Путь продолжился ванной, где Саргассов оживал, поливая затылок холодной водой. Потом он спустился на первый этаж к холодильнику, откуда на свет появилась бутылка легкого запотевшего немецкого пива. Наверное, не каждый мужчина в состоянии наградить свою любимую тем взглядом, каким Валентин наградил бутылку. Во взгляде сквозило желание, нежность, любовь, радость, счастье и вера. Глупая улыбка пробежала по губам.

– Здравствуй. – Произнес Саргассов, откупоривая пиво и поднося горлышко к губам.

За первой бутылкой последовала вторая, и, допив ее, Валентин присел в кресло в зале, ожидая облегчения своих страданий. Его надежды сбылись через пятнадцать минут. Тяжесть в голове и одеревенелость тела не ушли, но теперь Саргассова хотя бы не мучили боль и жажда. Да и разум начал просыпаться. Валентин закрыл глаза, проверяя, хочет ли он спать, но убедился, что сна нет, ни в одном глазу. Что ж, делать нечего, лечь не удастся, остается только вспомнить прошлый вечер во всех подробностях.

Вечер вспоминался с трудом. Итак, он был в каком-то кабаке, по-другому то место назвать невозможно. Перед кабаком он пил у себя в офисе, и пил много. Почему пил? Нет, не от того, что проснулась совесть, ему просто хотелось напиться. Было страшно в свете всех последних событий, страшно за свою жизнь; и этот страх вчера толкал его к бутылке. А еще он поссорился с Томой, вернее, послал ее. Эта девица вздумала крутить за его спиной с Васей, закупщиком товаров для детских домов. Конечно, Тома была для Валентина никем, ничего не значила в его жизни, и потому он послал ее не от внутренней боли, а просто от злости, что за его спиной творятся такие вещи. Она лишилась работы. Вася ни при чем, ему все равно кого танцевать, а вот она не из тех дур, которые ведутся на красивое тело, и сама выбирает с кем ей быть. Что же, довыбиралась. А вообще, ему фиолетово, что было между Васей и его любовницей, у Валентина забот и без этого хватает.... Да уж, весело. А еще вчера Саргассов почувствовал себя старым, впервые в жизни. По большому счету, Валентин и отправился в кабак, чтобы справить поминки по своей молодости. Неужели она всегда проходит вот так, в одночасье? Говорят, мы молоды пока сами себя такими ощущаем. Воистину, это так. На самом деле. Хотя, не поменялось ничего кроме отношения к себе и к жизни, Валентин переступил очередной временной порог. И до вчерашнего дня у него иногда болела спина, ныли ноги, скрипели кости, и гудела голова, но он не обращал на это внимание. Теперь же стал обращать. Кабак работал до четырех, и Валентин наверняка оставался там до закрытия. Вчера он угощал какую-то случайную компанию.... Да уж, водка на самом деле сватает и роднит всех. Какой-то девице он жаловался на свою жизнь.... Постарел ты, Валек. Раньше подобного никогда себе не позволял.

У Саргассова на глазах навернулись слезы. Только этого еще не хватало.

– Толик, Толик. – Вспомнил он.

Да, Анатолий Воскресный, его старый товарищ и друг, много раз прикрывавший спину и ничего не требующий взамен. Ну и кто Валентин после всего сделанного? Хуже предателя. Валентин опустил голову на руки. Что же он наделал в своей тупой зависти? Что же он натворил? Неужели и у него есть совесть, в существовании которой он так давно разуверился..... Дело-то ведь не только в совести. У Саргассова кроме Толика больше нет никого близкого. Сестер-братьев родители не подарили, да и самих их уже давно на свете не было. Любимая женщина? Такой не существует, да и не было никогда, не создан Валентин для того, чтобы любить кого-то кроме себя. Создать семью он тоже как-то не удосужился, и детей не было....

Валентин обхватил голову руками. Нормальных слов для объяснения своих поступков он не находил. Да, одни лишь зависть и корысть побуждали его... Да как он мог? Как он мог? Раскаяние бушевало в сердце, забивая эмоциями голову. Он предал... Неожиданно Саргассову пришло на ум, что за все придется отвечать, и жизнь имеет свой конец. Он сломался. Всегда такой волевой, сдержанный, сильный, сейчас он пребывал в глубочайшей депрессии, и усталость покоилась на плечах неподъемной глыбой, утесом прожитых лет. А сколько же он всего совершил в жизни мерзкого, жестокого? Много. Начиная с людей, которые в 90-е, мешая бизнесу, по наводке Валентина бесследно исчезали на мясокомбинате и заканчивая сотней брошенных им женщин с разбитым сердцем. Но последнее преступление было страшнее всех предыдущих. Своими руками он почти убил друга... А Анна? Что же с ней будет? Ее, скорее всего, тоже уберут под шумок, либо же оставят без гроша в кармане, в холодном одиночестве. Она не выдержит, она сломается под тяжестью рока... Саргассов и так переживал за ту ночь, когда в доме Воскресных побывали Гоша и Вася; он действительно чувствовал за собой вину за произошедшее тогда. Говорил же им: узнайте код, но девчонку не трогайте! Кто же знал что это за зверье? Хорошо, хоть Анна осталась живой и невредимой! Иначе он проклял бы себя. Он любил ее, как дочь. Она росла у него на глазах, и он, как и любой из близких Толику людей, принимал участие в ее воспитании.... А что теперь? В кого он превратился? Кем он стал? Что потом? Неужели, он пошел на это ради денег? А на что они ему нужны? Да ведь он при жизни, будучи верен своей натуре, не позволит себе проматывать финансы! А они приносят удовольствие, только если тратятся, в гроб с собой их не заберешь...

До этого он смотрел в пол, на черную паркетную доску, изучая причудливый узор древесной структуры, а затем, резко переведя взгляд на стену, чуть не рухнул со стула. На стене расплывалось огромное кроваво-красное пятно, яркое и сочное как вишня. Валентин прикрыл глаза руками, а потом снова глянул на стену. На ней ничего не было. Саргассов перекрестился. В голове мелькнул вопрос, когда же он в последний раз был в церкви? Валентин задумался, но ответа так и не нашел. А ведь самое интересное, атеистом он себя не считал! Хотя, и не делал ничего из того, что надлежит делать православному человеку – не молился, не посещал храм, не постился и не исповедовался, наконец. Да он даже никогда не просил прощения у Всевышнего за все, что натворил! А расплачиваться-то придется... – снова мелькнула в голове шальная мысль. Да что там, придется... Он уже начал.

Неожиданно, Валентина пронизала дрожь, как от холода, и по спине побежали мурашки. Он внезапно ощутил чей-то недобрый и пристальный взгляд, как будто в спину уперли ствол автомата. Валентин обернулся и увидел по ту сторону высокого, доходящего верхним краем почти до потолка, французского окна, ворона. Вживую эту птицу Саргассов никогда не видел, только на фотографиях или по телевизору, но он, оценив размеры, сразу понял, что это не обычная ворона, коих море в любом городе. Редкая птица, занесенная в красную книгу, была размером больше взрослого копчика. Она не мигая, как будто оценивая, смотрела на Валентина своими карими глазами. Руки у человека дрожали. За окном, из-за тяжелейших, иссиня-черных туч, закрывших панцирем солнце, стояли непроглядные сумерки. Было холодно и сухо, резкий ветер мел листву и чувствовалось приближение дождя. Валентин застыл, смотря на неожиданного гостя как на исчадие ада, настолько был суеверен и силен страх перед этим существом. Ворон медленно расправил крылья, но, ни одно перо не пошевелилось на его теле от порывов ветра. Птица подошла косолапой походкой к окну, и с паузой трижды стукнула по стеклу. После этого раздалось хриплое и сорванное: кар-р-р!, и ворон взметнулся ввысь, скрывшись из глаз. Саргассов стоял, как молнией пораженный. Он никогда не верил в суеверия, но с детства знал, что на Руси ворон являлся предвестником скорой смерти. Она постучалась к нему в образе пернатого. Все кончено. Валентин тихо взвыл и кинулся к холодильнику, но извлеченное оттуда холодное виски успокоения не принесло.

Валентин взмок от испарины, холодной и мерзкой, как сам страх, животный ужас, испытанный им. Значит, все! Приплыли. Может, вчера не дыхание старости, а предчувствие гибели заставило его пойти в тот кабак? Кто его знает! А когда это может произойти? Наверное, сегодня. Сроки поджимают, Белов вот-вот перейдет к активным действиям.... Да, ему еще нужны кое-какие данные, но они мелочны и их легко распознать и без помощи Саргассова. Он уже не нужен, и если его собираются убирать, то это произойдет никак не позднее конца недели. Значит, пора действовать, сейчас. Сегодня. Он опять вспомнил Толика и горько вздохнул. Те планы к спасению, которые Валентин возводил раньше, теперь уже не подходили, потому что возникла необходимость помочь Воскресному, предупредив его об опасности. Неподвластным разуму порывом, Валентин выскочил в кабинет, где на стене висела икона Спасителя. Молиться Валентин не умел, но в отчаянии он пал ниц, распростершись перед иконой, и, принялся, подбирая слова, принялся горячо вымаливать прощение за все, что натворил за свою жизнь. Одна за другой всплывали в памяти ситуации, лица людей и эпизоды жизни. Все, что Саргассов считал темным в своем прошлом, все его жестокости и преступления, все грехи озвучивались вслух сбивчивым шепотом. Не в силах поднять на икону глаза, перед которыми все плыло от слез, он лишь молился. Он никогда и не мог предположить, что в его памяти хранится столько воспоминаний, он и не представлял, сколько всего натворил. Валентин изливал душу, вспоминая шаг ша шагом жизнь, от юности к зрелости. Это была самая настоящая исповедь, жаркая мольба. Закончил он на самом позорном грехе, на предательстве друга. Перечислив все, Саргассов понял, за что он расплачивается, и осознал, что имея за плечами такой багаж, жить на свете – преступление. По идее, его уже давно должна была поразить молния.... Хотя, этого слишком мало для Валентина. Кара будет страшнее. Наконец, Саргассов закончил, поднялся с пола, перекрестился и попросил у Бога помощи выдержать все, что уготовано на пути. Он еще раз попросил прощения, и добавил что примет все со смирением. Ему больше нечего было сказать. Свесив голову, в которой все перемешалось, Валентин прислушался к себе. Душа болела, сердце разрывалось на части скорбью, и печаль притаилась в глубине его глаз. Взгляд, мысленно брошенный в будущее, был удрученным. "Если уходишь, уходи красиво!", – промелькнул в голове Саргассова совет одного человека, данный еще в пору далекой юности. Что же, так тому и быть. Хотя бы уйдет красиво, если жил как гниль...

Может, и правы те, кто говорит, что слеза закоренелого, но раскаявшегося грешника для Всевышнего дороже слез сотни праведников? Как бы то ни было, но пелену туч разрезал лучик, который скользнул от окна вглубь комнаты и остановился под ногами Валентина. Тот удивленно посмотрел на необычное для царящей за окном погоды явление, и нерешительно подставил ладони под луч, будто собираясь зачерпнуть воды из ручья. Тепло луча согрело руки и разлилось по телу. Душа успокоилась, из сердца ушла тяжесть, и исчез страх, уступив место смирению перед судьбой и непреклонной воле в осуществлении задуманного. Будь что будет, он теперь готов действовать.

Первым порывом было сразу кинуться к Воскресному, но Валентин сел, задумавшись. Резко нельзя, вызовет подозрения. Неспешный отъезд будет лучше всего. А что? Он едет в гости к другу, чтобы попутно разузнать кое-какие сведения. Подобный ход ни у Белова, ни у его людей, подозрений не вызовет. Несмотря на предчувствия, Саргассов решил позаботиться и о себе. А что если прокатит, и он останется в живых? Тогда путь один – за кордон. Возьмет билет на ближайшее время до любой Европейской столицы, а потом в Испанию или Аргентину. Испанский он знает...

– ╖Usted habla espaсol?

– Si seсor.... ║A buenas! – Ответил он сам себе, улыбнувшись.

На крайний случай пригодится и довольно беглый английский. Все сбережения на иностранных счетах, их хватит надолго, по крайней мере, в этой жизни истратить все деньги Валентин не успеет, как бы не старался. С собой он возьмет только кредитные карты, документы и немного наличности, сколько поместится в его пальто. С кейсом или сумкой выходить нельзя, наружка не дремлет. Как же он потом сможет добраться до аэропорта? Ладно, там видно будет. Может, Анатолий поможет? Сейчас главное спасти друга.

Валентин собрал все необходимое, оделся, и, перекрестившись перед ликом Спасителя, покинул дом. Телефон он оставил на столе, входную дверь не запирал. А зачем? В любом случае он сюда уже никогда не вернется, а добро, быть может, пригодится какому-нибудь бедолаге. Перед Валентином две дороги – либо в Аргентину, либо в могилу. Что-то из этого списка, смотря, как повезет. Выгнав из гаража машину, и закрыв пультом створки ворот, он боковым зрением заметил движение. От соседнего участка отпарковывался наглухо тонированный черный минивен.

– Наружка. – Сказал он сам себе. – Как знал!

Он сел за руль и неспешно тронулся, размышляя о навсегда потерянной молодости. Наружка пристроилась сзади, ненавязчиво преследуя его Мерседес.

– И все идет по плану... – промурчал Саргассов, вспомнив мелодию какой-то песни.

Валентин закурил. Ему сорок пять, он обеспечен и ценим женщинами. Да только где оно, счастье? Он отдал бы все, что имеет хотя бы за год жизни двадцатилетним пацаном.... За то счастье без гроша в кармане, за верных друзей, за ночные костры на природе и за искренность чувств еще не испорченного фальшью сердца.

– Где же это все? – Он смахнул с лица набежавшие слезы.

Девушка за рулем Тойоты, стоявшая слева от него на перекрестке, заметила этот жест и с удивлением покосилась на Валентина. Тот посмотрел на девушку в ответ, и грустно улыбнулся, подмигнув. Да, малышка, даже сухари способны на слезы, если жизнь допечет.... И детей у него нет. А как бы хотелось с гордостью взглянуть в глаза взрослому сыну, или нежно приобнять дочь! Это одному лишь Богу известно. Сколько же он потерял в жизни.... К чему деньги, если некому их оставить? Зачем нужно богатство, если оно не обеспечит кому-нибудь счастье, не даст легкость в преодолении жизненного пути? Если Саргассов выживет, то в Аргентине у него непременно будет семья. Девять или десять детей. Непременно. А что, он еще не стар. Сорок пять для мужчины – это не сорок пять для женщины, как ни крути. Все впереди, главное вырваться из этого замкнутого круга.

Двери Валентину открыл сам Анатолий Борисович, радостный, что друг сдержал обещание и приехал на обед. Хозяин дома восторженно раскинул руки и обнял друга. Саргассов тоже обнял Воскресного, но без улыбки. Он это сделал не от радости встречи, а лишь потому, что наружка могла наблюдать за его действиями, и любое отступление от общепринятых норм могло вызвать подозрения. Они перешагнули порог, и Валентин отстранился от друга, направившись к креслам в холле. Жестом он показал на кресло напротив, и Анатолий Борисович сел, внимательно наблюдая за другом.