Текст книги "Купчино.Трилогия(СИ)"

Автор книги: Андрей Бондаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 42 страниц)

Насмотревшись вдоволь на природные красоты, Глеб заметил, что стоит в десяти-двенадцати метрах от неуклюжего сборно-щитового домика. Из-за покатой крыши высовывался чёрный деревянный крест церкви. Рядом с домом располагались три большие застеклённые теплицы. Из крайней выбрался молодой русобородый мужик – в чёрной опрятной рясе и кирзовых сапогах, безбожно заляпанных грязью.

– Здравствуйте, отец Порфирий! – широко улыбнулся Назаров.

– И тебе здравствовать, отрок проходящий, – добросердечно откликнулся монах (поп, батюшка, инок – кто их разберёт?). – На рыбалку, смотрю, намылился? Бог тебе в помощь! Рыбки наловишь – заходи на обратном пути. Ты меня рыбкой угостишь, а я тебя – дыней настоящей, – батюшка с гордостью кивнул на теплицы.

Неожиданно пошёл мелкий и нудный дождик. Над долиной Паляваама ещё ярко светило солнце, а над противоположной стороной перевала, откуда пришёл Глеб, зависли серые скучные тучи.

– Если что, у меня в кельи можешь переждать дождь, – радушно предложил отец Порфирий. – Торопишься? Тогда, мой тебе совет: сворачивай налево, там, на Палявааме, стоит неплохая избушка. В ней и перебедуешь непогоду.... Кто это тебе наплёл про "тёмное место"? Врут всё, пренебреги. Обычное там место, просто людишки гнусные взяли моду – наведываться туда. Но сейчас для них ещё не сезон, – непонятно объяснил батюшка. – Они, ироды непочтительные, только по ранней весне, да ещё по зрелой осени безобразят. А сейчас и нет там никого. Так что, ступай со спокойным сердцем...

"Не соврал Шурик", – невольно отметил про себя Назаров. – "Глаза-то у батюшки – как у больной собаки: тоскливые и безразличные, пустые какие-то...".

Попрощавшись с отцом Порфирием и накинув на плечи брезентовую плащ-палатку, он – по левой отворотке – принялся торопливо спускаться с перевала.

Через три с половиной часа впереди показалось неказистое строение, возведённое на высоком речном берегу, встречный ветерок принёс неприятный запах. Изба приближалась, гнилостный запах неуклонно усиливался, постепенно превращаясь в нестерпимую вонь.

Вокруг избушки – в радиусе пятидесяти-семидесяти метров – каменистая земля была щедро покрыта останками битой птицы: уток, гусей, казарок и лебедей.

"Видимо, по недавней весне, во время прилёта в эти края птичьих стай, кто-то здесь, паля из ружей, веселился от души", – подумал Глеб, старательно прикрывая нос рукавом штормовки. – "И столько, гады, набили птицы, что и местное прожорливое зверьё все съесть не смогло. Но растащили медведи, песцы и лемминги птичьи части по всей округе. Везде валяются полусгнившие крылья, головы и лапы.... Прав был батюшка Порфирий – относительно "гнусных людишек". Видимо, хмельная партийно-начальственная элита развлекалась прошедшей весной на берегах Паляваама, не иначе. Простые люди не приучены – так гадить...".

Но выбора не было, дождик припустил нешуточный. Пришлось Назарову заняться уборкой прилегающей территории, благо у дверей избушки обнаружилась крепкая совковая лопата. Уже в густых фиолетовых сумерках он закончил возведение птичьего могильника – метрах в ста двадцати от избы.

Ещё повезло, что в сенях был сложен приличный запас сухих дров. Глеб оперативно раскочегарил крохотную железную печурка, поужинал хлебом с сосисочным фаршем и запил трапезу крепким чаем, слегка разбавленным чукотской ханкой.

"Всё совсем и неплохо!", – решил он и заснул сном праведника, вполне довольный жизнью и собой.

Утро выдалось солнечным и тёплым, грязно-серые тучи за ночь ушли в сторону моря. Глеб весь день старательно рыбачил, прыгая по камням, и упорно блуждал среди многочисленных рукавов Паляваама, перемещаясь – предварительно закатав болотные сапоги – от одного крохотного островка к другому.

К вечеру он поймал пять неплохих хариусов – примерно по килограмму каждый. Из двух рыбин Назаров сварил полноценную уху, а оставшихся хариусов сложил в ледник – под домиком обнаружился вкопанный в вечную мерзлоту ржавый железный ящик, на одну треть заполненный голубоватым льдом.

Стемнело, Глеб зажёг свечной огарок, обнаруженный в избе. Сидел возле раскалённой печи – голый по пояс – и с аппетитом хлебал наваристую уху. Неожиданно в дверь постучали – громко, нагло и уверенно.

– Глухомань, тоже мне, называется. Никакого тебе покоя..., – ворчливо пробормотал он себе под нос и ответил в полный голос: – Не заперто, входите!

Распахнулась дверь, и в избу вошли два несуетливых мужика: одеты по-походному, за плечами – внушительные рюкзаки, лица коричневые от загара и качественно продублённые чукотскими северными ветрами. Серьёзные пассажиры, одним словом...

– Здорово, хозяин! – отметились мужики. – Рыба-то есть? Угощай тогда путников уставших. А у нас спирт имеется с собой. Вот, и устроится пикник на речном берегу...

Вежливо поздоровавшись, Назаров достал из ледника рыбу и принялся, молча, готовить свежую ушицу. Мужики исподволь присматривались к нему, но с расспросами не лезли. Очевидно, в их головах складывалась следующая логическая цепочка: – "Парнишка совсем ещё молодой, но брит налысо, руки все битые-перебитые, на голом торсе наблюдаются многочисленные синяки и ссадины (а вы на "Центральном" полтора месяца повкалывайте по-чёрному!), молчит угрюмо, но без видимого страха.... Нет, непрост парнишка. Ох, непрост!".

Глеб и пришлые мужики отведали ухи, выпили спирта, слегка разведённого речной водой. И тут, вроде, всё прошло нормально – Назаров не поперхнулся ни разу.

– А что же ты, хозяин радушный, не поинтересуешься, мол: – "Кто такие? Откуда? Зачем? Куда?" – спросил один из гостей, слегка осоловевший от выпитого.

– Так это, господа проходящие, дело совсем не моё, – скромно, как и учили в своё время, ответил Глеб. – Да и молод я ещё – вопросы такие задавать. Но, если настаиваете, то спрошу.... А кто вы, уважаемые? Где мазу держите? По какой нужде очаги родимые покинули? Может, помощь нужна какая?

Мужики, понимающе переглянувшись, скупо улыбнулись и вежливо поблагодарили:

– За помощь предложенную – спасибо. Но, как говорится, справимся сами.... А, мол, кто мы такие? Да так, гуляем здесь, никуда особо не торопясь, присматриваемся к местам красивым, морошку тундровую собираем.... Сам-то, из каких будешь?

– Получается, что и я – типа на променад вышел. Тесно стало в хоромах дядиных. Решил, вот, свежим воздухом подышать. Так, самую малость...

Второй тип заинтересовался единственной татуировкой "хозяина" – это Вырвиглаз, во время "выходной" трёхдневки, наколол Назарову на левом плече профиль Че Гевары.

Назаров рассказал мужикам про Че – про то, как штурмовал полицейские казармы, как выпускал из тюрем заключённых. Про то, как за ним сатрапы по всему миру охотились, и про смерть его героическую.

Мужики слушали очень внимательно, время от времени восхищённо цокая языками и изредка задавая уточняющие вопросы.

В конце разговора Глеб предложил:

– Давайте, путники, я вам песенку сбацаю? Нет гитары? Ничего, буду отбивать ритм на пустой кастрюле...

Его звали – Че,

Много лет назад.

Не такой, как все.

Просто – Солдат.

Отставь бокал – пустой.

Ответь на мой – вопрос.

Не торопись, постой.

Я говорю – всерьёз.

Когда же он – вернётся?

Из тех небесных странствий?

И снова – улыбнётся,

Надежду нам даря?

И мы пойдём в атаку,

И сгинут – самозванцы,

И алыми тюльпанами

Покроется – Земля...

За окошком – свет.

На пороге – день.

Грусти больше – нет.

На душе – капель.

Поутру лишь – снег.

На небе – заря.

Серебристый – смех,

Было всё – не зря.

Когда же он – вернётся?

Из тех небесных странствий?

И снова – улыбнётся,

Надежду нам даря?

И мы пойдём в атаку,

И сгинут – самозванцы,

И алыми тюльпанами

Покроется – Земля.....

В отблеске – свечей,

Пусть приходит – ночь.

Не надо нам – речей,

Все вопросы – прочь.

Они – не пройдут...

Будь спокоен – Че.

Они – не пройдут...

Никогда и – нигде!

Когда же Ты – вернёшься?

Из тех небесных странствий?

И снова – улыбнёшься,

Надежду нам даря?

И мы пойдём в атаку,

И сгинут – самозванцы,

И алыми тюльпанами

Покроется – Земля...

Его звали – Че.

Много лет – назад.

Не такой, как все.

Лучший – Солдат...

Мужики, начиная со второго куплета, начали активно подпевать. Пьяными голосами – но, вдохновенно.

Довольные друг другом, они допили спирт и легли спать.

Когда утром Назаров проснулся, то мужиков уже и след простыл. Ушли куда-то по-тихому, тундра, она – бескрайняя.

– Что тут поделаешь, опять придётся ловить рыбу, – с философской грустинкой вздохнул Глеб. – Не пустым же, в конце концов, возвращаться домой. Засмеют пацаны...

К обеду он добыл ещё с десяток пятнистых хариусов, но уже помельче – грамм по семьсот-восемьсот. Опять наварил ухи, а рыбу, не задействованную в этом процессе, рачительно сложил в ящик-ледник.

На противоположном берегу реки надсадно и тревожно загудел двигатель вездехода. Вскоре и люди появились. Двое, не раздумывая, приступили к форсированию водной преграды и – по грудь в воде – перешли через главное речное русло.

Оказалось, что это полевой отряд изыскателей-геодезистов подошёл к Палявааму. Их ещё в марте месяце забросили в чукотскую тундру: бродить по ней, родимой, с теодолитами и нивелирами наперевес, проводить картографическую съёмку и расставлять на вершинах сопок геодезические знаки. Время от времени, им на вертолёте доставляли жратву и солярку для вездехода. За пять месяцев геодезисты совсем одичали и были несказанно рады любому человеческому лицу.

После жарких приветствий-объятий новые гости предсказуемо поинтересовались-предложили:

– Рыба-то, хозяин, есть? А у нас спирт имеется с собой. Давай-ка, накатим за знакомство...

Назаров и геодезисты запекли хариусов на малиновых углях, предварительно выпотрошив и завернув рыбин в алюминиевую фольгу, выпили спирта, слегка разведённого речной водой, и обменялись рассказами о делах-приключениях последних недель-месяцев. Между делом, Глеб спросил о вчерашних мужиках.

– Это, наверное, "Ванькины дети" были. Так в наших суровых краях называют "диких" золотодобытчиков, – пояснил один из изыскателей. – Серьёзные и мрачные ребятки. Такие и пришить, особо не размышляя, запросто могут. Потому как не любят они лишних свидетелей. Так что, буровичок, повезло тебе.... Кстати, в районе устья Паляваама должна работать ещё одна геодезическая группа. Трое мужиков и девчонка-практикантка. Не встречались тебе? Странно...

К вечеру новые знакомцы, слегка покачиваясь из стороны в сторону, медленно убрели – через реку – к своему вездеходу. Назаров же принялся готовиться к очередному ночлегу, понимая, что и завтра ему не суждено будет попасть домой, так как придётся ловить новую рыбу...

Ночью – сквозь чуткий сон – донёсся чуть слышный крик:

– Помогите, помогите! Ради Бога! На помощь!

– Это ещё что такое? – опешил Глеб. – Спиртовая коварная галлюцинация? Не похоже. Вроде, уже протрезвел.... Не сердце Чукотки, мать его, а какой-то проходной двор, право слово.

Он вышел на улицу, в смысле, на свежий воздух. Вокруг было темно, только звёзды – огромной наглой стаей – висели высоко над головой. Снова – сквозь ночной шум речных порогов-перекатов – долетел жалостливый призыв о помощи...

Минут через пять-шесть перед его взором предстала совсем уже нереальная и сюрреалистическая картинка: на пологом берегу Паляваама, под громадным гранитным валуном, лежала, сжавшись в комочек, симпатичная рыженькая девчонка в походной брезентовой штормовке и драных штанах цвета хаки. На ногах незнакомки красовались стоптанные – до нельзя – грубые армейские ботинки.

Барышня, находясь в бессознательном состоянии, негромко стонала, а рядом с ней лежала наполовину освежёванная тушка песца. На красном мясе были отчётливо видны следы человеческих зубов.

– Сильна, – уважительно констатировал Назаров. – Песца где-то надыбала, искусала всего, чтобы от голода не умереть. Ну, сильна! А ещё говорят, что бабы, мол, слабый пол....

Взвалив на плечо неожиданную находку, Глеб оттащил девицу в избушку, бережно уложили на койку и, осторожно разжав ножом зубы, плеснул ей в рот разбавленного спирта.

Рыжеволосая девушка закашлялась, расплевалась во все стороны, пришла в себя и, радостно улыбнувшись, заявила:

– А ты симпатичный. Глаза лучистые и добрые.... Кто я такая? Мария. Можешь меня называть Мариной. Студентка геодезического техникума, перешла на последний курс. Прохожу на Чукотке преддипломную производственную практику. Неделю назад случайно отбилась от своих и заблудилась в тундре. Больно уж она одинаковая и однообразная.... У тебя найдётся что-нибудь покушать?

Началась любовь. Жаркая-жаркая. До полной потери памяти. А потом пришла дождливо-снежная чукотская осень и Маринка уехала. Письма, письма, письма...

"Ты у меня – единственная", – писал Глеб. – "Других женщин в моей жизни не будет...".

Наступила морозная зима. Неожиданно в Мире резко изменилась геополитическая обстановка и Назарова, отменив отсрочку, призвали в российскую армию.

Два года любовно-лирической переписки и клятв во взаимной верности до гробовой доски. Почти – два года.

За месяц до дембеля пришло последнее – прощальное – письмо. Мол, так и так: – "Прости, милый, и прощай. Встретила очень хорошего человека, полюбила и выхожу за него замуж. Извини, так получилось...".

Вернулся Глеб в родимый Певек, там и выяснилось, что дорогу ему перешёл ни кто иной, как Колька Бокий – дружок закадычный.

"Ладно, для лучшего друга – ничего не жалко", – решил Глеб и уехал в Хабаровск, поступать в тамошнюю Школу милиции.

Поступил, окончил, распределился. Куда – распределился? Глупый вопрос. Естественно, в Певек.

– Где родился, там и пригодился, – добродушно улыбнувшись, известил председатель Выпускной комиссии. – Принцип у меня такой. Основополагающий и краеугольный...

На Родине Назарова ожидал сюрприз – Колька Бокий, успешно закончив Академию Народного Хозяйства, вернулся из Магадана с молоденькой женой – рыженькой, симпатичной, грациозной, с фиалковыми глазами горной ламы.

Разбитое сердце, как и полагается в таких случаях, истекало горючими слезами. А жизнь, тем не менее, продолжалась.

Бокий, уверенно шагая по карьерной лесенке, занимал в Исполкоме Певека всякие и разные руководящие должности. Да и у Глеба всё шло своим чередом, в положенные сроки поменял лейтенантские погоны на капитанские, а их – в свою очередь – на майорские.

А, вот, второй половинкой Назаров так и не обзавёлся. Не смог забыть её, единственную...

Шесть лет назад случилось страшное. Под Сусуманом разбился вертолёт, пилотируемый Иваном Назаровым. Старший брат погиб. Вернее, сгорел. Через полгода, так и не оправившись от горя, умерла мать. Ещё через месяц – отец.

Глеб ушёл в глубокий штопор – про работу забыл, пил по-чёрному, запоем. Неделю, вторую, месяц...

А потом к нему пришла Мария. Пришла, осталась, отогрела, вернула к жизни...

Уже утром, когда схлынуло сладкое сексуальное наваждение, Назаров спросил:

– А как же Николай? Он знает?

– Знает, – отвела фиалковые глаза в сторону Маринка. – Это он меня и направил – к тебе на подмогу. Мол: – "Для лучшего друга – ничего не жалко...".

– Не может быть!

– Может.

– Как же теперь будет? А?

– Так и будет. Типа – как в Швеции...

Глава тринадцатая

Биробиджанский след

С утра в квартиру к супругам Сомовым прибыл посыльный лейтенант от Тургаева, передал связку ключей от служебной квартиры в Офицерском доме, в которой проживал Тощий бастард, комплект «для прослушивания» и сообщил:

– С одиннадцати тридцати до часу дня квартира фигуранта будет отключена от сигнализации. Трофим Иванович просил быть максимально-осторожным и купчинских ворон ртом не ловить.

– Постараюсь, – проворчал Пашка. – Не вчера, чай, родился...

Посыльный, козырнув, удалился.

– Хорошо устроились, служивые, – завязывая шнурки на кроссовках, насмешливо фыркнула Александра. – Это я про ведомственные квартиры. Очень удобно – в плане надзора, пригляда, обыска и прочих шпионских штучек.

– Не шпионских, а, наоборот, розыскных.

– Не будь педантом, милый. Тебе это совершенно не идёт.... Я, кстати, сейчас отправляюсь на "метрошную" станцию Купчино. Там, вроде, собрались ремонтировать один из двух подземных переходов. Купчинский народ уже волнуется, мол, по утрам и вечерам будет давка. Редактор поручил готовить материал для тематической статьи.

– Давка – это плохо, – согласился Сомов. – Терпеть её ненавижу. Актуальная тема. Пиши.

– Да, Бог с ней, с актуальностью. Я, собственно, не про это.... Может, пообедаем вместе? Например, в "куриной" американской закусочной?

– Хорошая идея. Во сколько встречаемся?

– В четырнадцать ноль-ноль сгодится? – набрасывая на плечо ремешок стильной дамской сумочки, спросила Сашенция.

– Вполне.

– Смотри, майор, не опаздывай. Рассержусь. Всё, побежала. Нагнись, чмокну...

В Офицерском доме жили люди непростые, получившие квартиры ещё до приснопамятной горбачёвской Перестройки. В основном военные, прокурорские, «фээсбэшники», «грушники», а так же работники МВД. Сейчас, понятное дело, уже вышедшие в отставку, но бдительности, тем не менее, не утратившие.

Уже возле парадной Сомова встретили недоверчивые и колючие глаза двух опрятно-одетых старичков, сидевших на небесно-голубой скамье. Чуть дальше, возле густых кустов сирени, беззаботно резвились собаки – пожилая немецкая овчарка и молоденькая шустрая такса.

– Доброго здоровья, отцы! – ухмыльнувшись, поздоровался Пашка. – Хорошая сегодня погода, не правда ли? И не надо, пожалуйста, так подозрительно пялиться на меня. Прямо как жители зачуханного Урюпинска на рыжего Чубайса в телевизоре. Я, честное слово, свой. Вот, полицейское удостоверение.

– Разверни, – нахмурившись, потребовал один из дедков. – Майор российской полиции, говоришь? Ну-ну.... А вдруг, милок, ты являешься этим..., э-э-э, оборотнем в погонах?

– Не, Петрович, не похож парнишка на оборотня, – подключился к разговору второй старичок. – Не тянет. Это я тебе как бывший следователь по особо важным делам авторитетно заявляю.

– Почему – не тянет?

– Во-первых, из-за машины. Обшарпанный "Опель" со старыми и свежими вмятинами. Лет десять-двенадцать ему, никак не меньше. Во-вторых, ботинки на майорских ногах – белорусского производства. Уважающий себя взяточник и коррупционер скорее удавится, чем наденет белорусскую обувь. Мол, драгоценный имидж можно загубить раз и навсегда. В-третьих, на рубашке у фигуранта верхняя пуговица расстегнулась. И что же мы наблюдаем в образовавшейся прорехе? Правильно, свежий засос. А разве оборотней – взасос – целуют? Ну, уел я тебя, недоверчивого?

– Уел. Спорить не буду, – согласился Петрович и, милостиво улыбнувшись, разрешил: – Проходи, майор.

– Гав! – поддержала старенькая немецкая овчарка. – Мол: – "Путь открыт, служивый...".

– Всем спасибо, – вежливо поблагодарил Пашка. – Премного благодарен. Я по-быстрому...

Прежде, чем войти в квартиру Тощего бастарда, Сомов внимательно осмотрел дверное полотно и косяки дверной коробки.

"Правильно, Пашенька. Правильно, дружок", – одобрил внутренний голос. – "Кто этого чукотского деятеля знает? Вдруг, он усиленно бережётся и пользуется всякими волосками-маячками? Дело-то житейское.... Нет, всё, вроде, чисто. Можно заходить...".

Быстро и практически бесшумно отомкнув два стандартных замка, он прошёл внутрь.

"Вполне жилой запах", – насторожился подозрительный внутренний голос. – "Даже лёгкий цветочный аромат явственно ощущается. Женские духи? Не буду, пожалуй, утверждать столь категорично.... В любом случае, так в квартире записного и хронического холостяка пахнуть не должно. Как – так? Приятно, вот как. Никакой тебе затхлости, неустроенности и заброшенности. Ладно, разберёмся...".

Малогабаритная двухкомнатная квартира была обставлена скучно и стандартно, то есть, в полном соответствии со строгими ведомственными инструкциями: вешалка, буфет, одёжный и книжный шкафы, письменный стол, четыре колченогих стула, двуспальная кровать, пыльные узорчатые шторы, скромный кухонный гарнитур, отечественный холодильник, допотопная стиральная машинка – "Волна".

Пашка зашёл в ванную и удовлетворённо хмыкнул:

– Этого и следовало ожидать – вся раковина заставлена флакончиками, баночками и скляночками. А также завалена всевозможными пластиковыми тюбиками. Дамская косметика, ясен пень. Аналогичными штуковинами и в моей ванной раковина захламлена. Сашенцией, понятное дело. И на этикетках значатся примерно те же названия-логотипы. Да и банных халатов на крючках наличествует два: один – мужской, другой, соответственно, женский.... А это ещё что такое?

В дальнем углу ванной, рядом со стиральной машинкой, располагался высокий светло-бежевый шкаф-пенал – явно новенький, не входящий в стандартный "ведомственный мебельный комплект" и купленный, судя по всему, совсем недавно.

"Сюрприз!", – распахнув дверцу шкафчика, мысленно присвистнул Сомов. – "Разномастные парики, шиньоны, накладки, фальшивые усы и прочие гримёрные принадлежности-причиндалы. Причём, парики – в основном – женские. Но есть...м-м-м, и из серии – "унисекс". Ну-ну.... Очевидно, дело обстоит так. После работы Тощий бастард, как правило, выходит на вечернюю прогулку по Купчино. Причём, уходит из Офицерского дома он в одиночестве, да и возвращается всегда один. Без каких-либо женщин. Значит, у его сердечной пассии – просто напросто – имеется запасной комплект ключей. Подполковник отправляется на вечерний променад, а минут через пятнадцать-двадцать после этого неизвестная девица, загримированная на совесть, проникает в квартиру, готовит сытный ужин и ждёт возвращения Назарова.... К чему такие сложности? Значит, существуют на то важные и веские причины. Сторожатся наши любовнички. Сторожатся. Не хотят, чтобы их видели вместе. Поэтому и играются в опытных конспираторов. Барышня, надо думать, заходит в эту квартирку в одном облике, а покидает, сменив одежду и парик, в другом. Например, в парадную зашла пухлая блондинка в тёмных очках, а через несколько часов вышел худенький неприметный подросток. Артисты, блин горелый. Ладно, продолжаем наш осмотр...".

Осматривать, впрочем, было особо и нечего. Кухня, двухкамерный холодильник, заполненный стандартным продуктовым набором – без чёрной икры в трёхлитровых банках, средиземноморских мидий, тихоокеанских омаров и коллекционных итальянских вин. Комната-кабинет с письменным столом, книжным и одёжным шкафами. Спальня с просторной, аккуратно застеленной двуспальной кроватью, телевизор на подставке, пара прикроватных тумбочек.

– Совершенно ничего интересного, – ворчливо пробормотал Пашка. – Даже глазу не за что зацепиться...

"Не торопись огорчаться, майор", – оживился внутренний голос. – "Смотри, на правой тумбочке лежит фотоаппарат. Солидный такой, навороченный.... Ага, не какая-нибудь там легкомысленная китайская "мыльница", а серьёзная швейцарская вещица. Уважаю.... Так, смотрим правым глазом в крохотное окошечко, нажимаем указательным пальцем на зелёную кнопочку, крутим чёрное колёсико и просматриваем последние снимки, сделанные этим аппаратом.... Ух, ты! Красотища-то какая! Я тащусь и медленно офигиваю...".

Снимки были бесконечно-пикантными и носили ярко-выраженную эротическую подоплёку: полуобнажённая и полностью голая Марина Бокий во всех ракурсах – и одна, и с Тощим бастардом, и с Толстым.

– Вот же, деятели раскрепощённые, – неодобрительно покачал головой Сомов. – Чукотско-шведская семейка. Так их всех и растак.... Что теперь со всем этим делать? В том смысле, рассказывать Тургаеву про эти сексуальные игрища? Не рассказывать? Мол, офицерская честь и всё такое прочее? Надо будет с Сашенцией, обязательно, посоветоваться...

Установив в неприметных местах два "жучка" (один на кухне, а другой в спальне), Пашка покинул квартиру подполковника Назарова. Почему только два? Сколько было "жучков" в переданном от генерал-лейтенанта "наборе", столько и установил...

Александра уже ждала его в «куриной» забегаловке, заполненной, не смотря на обеденное время, дай Бог, только на четверть.

– Зима – не самое удачное время для коммерции, – принимая в гардеробе Пашкину куртку, пожаловался пожилой администратор Гиви. – Люди сонные, усталые. Долго за столиками не сидят. Разговоры не разговаривают. Покушали, заплатили и ушли.... Заходи, батоно. Всегда рады. Супруга твоя сидит по правой стороне, за дальним столиком. Очень красивая и умная женщина. Повезло тебе, Павел Сергеевич.

– Повезло, – согласился Сомов. – И даже очень...

– Нехорошо опаздывать на свидание с любимой женщиной, – как и ожидалось, пожурила Сашенция. – Даже если эта женщина является собственной женой, с которой расстался всего несколько часов назад. Мужланом ты, майор, был, мужланом и остался.

– Прости, пожалуйста.

– Может, и прощу. Если порадуешь интересным рассказом. Высмотрел чего-нибудь заслуживающего внимания...э-э-э, на объекте?

– Высмотрел, – присаживаясь на стул, улыбнулся Пашка. – Нагнись-ка, красавица. Шепну пару словечек на ушко...

Выслушав мужа, Александра, неопределённо пожав плечами, подытожила:

– Чего-то подобного я и ожидала. Странная и запутанная история. Впрочем, их дела.... Ведь, в такой сексуальной раскованности нет ничего преступного и противозаконного? С точки зрения российского Уголовного Кодекса, я имею в виду?

– Нет, – подтвердил Пашка.

– Вот, и ладушки. Тогда пообедаем...

Они съели по овощному салату, отведали разных куриных штучек, приготовленных во фритюрнице, запили трапезу апельсиновым соком и стали ждать, когда сонный официант принесёт кофе и пирожные.

– Маришка, приветики! – вскинула вверх правую руку Сашенция. – Рада тебя видеть!

– Я тоже рада, подруга. Но, извини, дела. Проверка из Налоговой инспекции внезапно нагрянула...

Сомов повернул голову – жена Толстого бастарда, извинительно улыбаясь, шла вдоль длинной барной стойки в сторону служебных помещений.

– Настоящая бизнес-леди в строгом деловом костюме, – пробормотал Пашка. – А глаза, хоть и с аметистовым оттенком, но строгие-строгие такие и очень холодные. Прямо-таки, ледяные. Чудеса в решете...

– Хочешь сказать, что на подсмотренных тобой фотографиях у Маринки были другие глаза?

– Это точно. Совершенно другие. Затуманенные и развратные – до полной невозможности.

– Интересно было бы – посмотреть на собственные глаза, – вздохнув, неожиданно призналась Сашенция. – Ну, когда мы с тобой, муженёк, занимаемся активным и затяжным сексом.

– Какие, собственно, проблемы? Могу – прямо сегодня ночью – настроить видеокамеру...

– Очень надо! Я же тебе русским языком говорю, мол: – "Посмотреть бы со стороны...". Видеозаписи и фотографии? Попадут, рано или поздно, в чужие руки, потом до самой смерти не отмоешься. Извини покорно, но я не дура.... Знаешь, как мы поступим?

– Как?

– Ты, наблюдательный майор, сегодня полночи будешь изучать мои прекрасные глаза, а утром расскажешь – какими они были. Свет, понятное дело, полностью выключать не будем.... Договорились?

– А то. Обязательно расскажу...

Начальственно затренькал мобильник.

– Добрый день, Трофим Иванович, – взглянув на высветившийся номер, поздоровался Сомов. – Слушаю вас.

– Есть новости? – хмуро поинтересовался генерал-лейтенант.

– Пока нет, извините. Только-только аппаратуру установил. Надо дождаться вечера.

– А у меня, вот, есть. Слушай сюда, майор.... Высоколобые эксперты из "параллельной" конторы, как выяснилось, не зазря едят хлеб народный. Уже оперативно установили личность безголового покойника. Вернее, личность отрезанной головы. Да, корявая фраза.... Короче говоря, данная голова – при жизни – принадлежала Игорю Сергеевичу Ковтуну, уроженцу города Хабаровска. Покойному было неполных сорок девять лет, и он имел давнюю судимость – полтора года за хулиганство. Поэтому и засветился в нашей фотографической Базе. Но дело, собственно, не в этом. Последние четыре года гражданин Ковтун проживал в городе Биробиджане, а к нам в Питер прилетел – через Москву – только две с половиной недели тому назад.... Въезжаешь в тему?

– Так точно, – тихим голосом, на всякий случай прикрывая телефон ладонью, заверил Пашка. – Игорь Сергеевич привёз с собой биробиджанские автомобильные номера. Он же сидел за рулём белых "Жигулей", из окошка которых вылетела шумовая граната. Потом гражданина Ковтуна – как ненужного свидетеля и отработанный материал – убили. Более того, от мёртвого тела отчленили голову и подбросили её к строительному вагончику. Из серии: – "Не пропадать же добру...".

– Всё верно понимаешь, – хмыкнул Тургаев. – Вот, и думай про город Биробиджан. Мол, каким это боком он прилепился к нашей мутной истории с берегом пруда. А не надумаешь – отправлю в командировку. В сей славный град, понятное дело, по последнему месту прописки отрезанной головы.... Понятно излагаю?

– Так точно.

– Тогда – всех благ. Сашутке передавай от меня привет.

– Обязательно передам...

Александра, будучи девушкой сообразительной, всё поняла, даже не слыша телефонных реплик генерала. Подумав секунд восемь-десять, она уточнила:

– Ты же, милый, уже отрабатывал "биробиджанский след"?

– Было дело. Никто из подозреваемых не имеют к этому городу ни малейшего отношения.

– Ну-ну. Так, уж, и ни малейшего...

– Что имеется в виду? – насторожился Сомов. – Твою черноволосую голову посетила очередная гениальная идея?

– По поводу гениальности пока ничего сказать не могу, ещё рановато. Но некая зацепка, определённо, есть.... Ты хозяйку этой закусочной "пробивал" по какой фамилии?

– И по фамилии мужа, и по её девичьей – "Соколова".

– Там ещё – между делом – и третья фамилия затесалась, – победно улыбнулась Сашенция.

– Как это – третья?

– Так это, сыщик хренов. Я когда была в гостях, ну, в квартире заслуженного чекиста, то ушами не хлопала, а, наоборот, всё запоминала. Маришка же – после утренней ссоры с мужем – находилась в расстроенных чувствах, да и выпила немного. Вот, и ударилась в воспоминания.... Мол, когда ей было три с половиной годика – умерла мать, а пьющий отец отказался от дочери и сдал её в Детский дом. Даже официальное заявление написал: – "Прошу лишить меня родительских прав, так как регулярно употребляю алкогольные напитки и не смогу обеспечить ребёнку надлежащего воспитания...". Всё это произошло, кажется, в Барнауле, а Детский дом находился где-то восточнее. Но дело не в этом. Когда Марии исполнился двадцать один год, она как раз окончила геодезический техникум и получила комнату в общежитии (не знаю – в каком городе), нашлась её родная тётка – сестра покойной матушки. Нашлась и пригласила переехать к себе, в Магадан. Мол: – "Одинокая вдовица, детишек нет. Будешь мне вместо дочери...". Маринка приглашением воспользовалась, переехала и – в качестве благодарности – взяла тёткину фамилию. Была – "Приходько", а стала – "Соколова". В Магадане она и с Николаем Бокием, своим будущим мужем, встретилась.... Э-э, майор, а ты куда это?