сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 59 страниц)
– Нет у меня наркотиков! Найдете - все ваши, - сказал Брусницын.
– Предлагаю добровольно выдать наркотические вещества, оружие, боеприпасы и антисоветскую литературу, а также иные предметы, запрещенные к хранению и распространению на территории СССР, - сказал майор.
– Нет у меня ничего, - повторил Брусницын. Он все время глядел куда-то в сторону, стараясь не встречаться взглядом с Рубашкиным.
Два милиционера и штатский разбрелись по комнате, а Иванов остался за столом, держа наготове шариковую ручку, Обыскивающие не столько искали, сколько делали вид. Один из них зачем-то развинтил тюбик губной помады, столбик выпал под его ботинок, на полу осталось густое бордовое пятно.
– Осторожно, брюки не замажь! - сказал кто-то. Так продолжалось минут десять, пока низенький с погонами капитана не подошел к книжной полке.
– Там мои книги! - воскликнул Брусницын.
– Книги видим, а это, объясните, что? - сказал капитан, доставая с полки картонную коробочку. - Товарищи понятые! Убедитесь: коробка из-под папирос "Казбек", внутри пакетик, завернутый в фольгу. Разворачиваем… так! В пакетике - порошок светло-серого цвета. На вкус пробовать не будем! Все видели? Гражданин Брусницын, что скажете?
– Вижу впервые! Может, Рита знает? - хрипло сказал Брусницын.
– Ваша жена задержана с точно таким же порошком, и, уверен, уже дает показания, - сказал штатский. - Записали в протокол, товарищ майор?
– Записал, - хмуро откликнулся тот.
– Надо еще поискать в книгах! Смотрите внимательно - нет ли там наркотических бланков?
– Э-э, да тут заграничные издания! Что будем делать?
– Это не по нашей части, - ответил Иванов.
– Брать все подряд, потом разберемся, - приказал штатский и откинул крышку пианино.
– Осторожно - взорвется, - не выдержал Рубашкин, заметив, с какой ненавистью посмотрел на него штатский.
– Доиграешься, гад, - сказал он.
К четырем часам обыск подошел к концу. Штатский и капитан устроились по обе стороны от писавшего протокол майора и по очереди диктовали список изъятых книг. Рубашкин расслышал фамилию штатского - Арцыбулин.
Наконец позвали понятых, и те расписались.
– Все, обыск окончен. Собирайтесь, Брусницын, вы задержаны, - сказал майор и повернулся к Рубашкину, протягивая его паспорт.
– Этого тоже заберем, - сказал Арцыбулин.
– Мне он на фиг не нужен. Хотите - к себе забирайте - огрызнулся майор.
– Охота тебе, Володя, с этим придурком возиться? В плане он не прописан, а уже вечер. После разберемся, куда он, на хер, денется? - сказал один из милиционеров.
– Откройте портфель для порядка, - приказал Рубашкину майор, и Петр открыл портфель так, чтобы другие не видели.
– Водярочка с винтом и закусь в газете, - обрадованно сказал Иванов, порывшись среди содержимого портфеля.
– Возьмите, товарищ майор, устали ведь, - сказал Рубашкин, доставая бутылку "Столичной".
– Ты совсем тронулся, взятку предлагаешь? - закричал майор, и на его лбу выступили капли пота.
– Какая взятка? Не обратно же везти, - оправдывался Рубашкин, доставая вторую бутылку.
– Кончайте дискуссию! Задержанного - в машину, понятые - свободны! - скомандовал низенький капитан, и когда те вышли, повернулся к Рубашкину: - Если заложишь, в говне утоплю!
– Разве вы без меня будете? Как же я заложу, если сам буду пить? - искренне удивился Рубашкин, а тем временем Иванов уже успел вынуть из серванта стаканы. На всех не хватило, и вернувшемуся с улицы лейтенанту налили в кружку. На закуску разломали, взятые Рубашкиным из дома бутерброды.
– В каких частях служил? - спросил лейтенант.
– Радиолокационные средства наземной артиллерии, - ответил Петр. Выпить хотелось отчаянно, до дрожи.
– За что пить будем? - спросил капитан и неожиданно пропел: - Артиллеристы! Сталин дал приказ! - От его злости к Рубашкину и следа не осталось.
– За гвардейскую, орденов Кутузова и Боевого Красного Знамени Красносельскую мотострелковую дивизию, - рявкнул Рубашкин и, не дожидаясь остальных, залпом выпил.
– Что я говорил? Наш человек! - сказал майор Иванов. Прежде, чем съесть, он с удовольствием понюхал хлеб, и его лицо стало благостным.
Он тут же налил снова - всем поровну, грамм по сто. Бутылку с оставшимся на донышке сунул в карман: "Дам задержанному, а то не по-людски получается". Никто не возразил.
– Надо бы убрать, - выпив, сказал Арцыбулин.
– Здесь теперь долго никого не будет, - махнул рукой капитан. - Поехали, нам еще в Управление нужно.
Высыпали гурьбой на крыльцо и милиционеры долго возились, запирая и опечатывая дверь.
– Ну, бывай, артиллерист, - майор хлопнул Рубашкина по плечу и, оглянувшись, подмигнул, - да, смотри, больше не попадайся.
Иванов сел в сине-желтый "Газик", остальные набились в черную "Волгу" с двумя антеннами на крыше.
"Газик" пробуксовал в снегу, и в последний момент Рубашкин увидел в заднем, зарешеченном окне Брусницына.
* * *
– С какой стати с чужим объектом пить вздумал - невтерпеж стало? Этот Рубашкин - один из главных фигурантов, по оперучетам числится за Коршуновым, - сказал сидевший на переднем сиденье Арцыбулин.
– Откуда узнал? - спросил Неверхов. Он служил в том же отделении и вовсе не был капитаном милиции.
– Откуда? От верблюда! Как отписываться будем? - раздраженно бросил Арцыбулин, уводя разговор от скользкой темы, и Неверхов понял, что тот узнал про Коршунова окольными путями.
– Напишем, как установление первичного контакта и запросим по учетам, а, что ответит инициатор, там посмотрим, - в отличие от Арцыбулина Неверхов не назвал Коршунова - он недолюбливал обоих - и, хитро ухмыльнувшись, в темноте никто не видел, толкнул локтем соседа: дескать, запомни, как Арцыбулин прокололся [14] .
Асфальт подсох, и ехали быстро. На обгонах водитель включал маячок и пугал мешавших сиреной. Остаток пути молчали. Неверхов задремал, привалившись к дверце, остальные думали о своем. Никто не вспомнил задержанного Брусницына и, тем более, - майора милиции Ивана Иванова, часто позволявшего себе выпить с кем придется отнюдь не в интересах службы.
2.5. С вещами! На выход!
Сказать, что Рубашкин испугался, - значит, не сказать ничего. Это был не просто страх, а нечто совсем иное, сродни внезапной болезни, когда мутится голова, подгибаются ноги, и намокшее потом белье холодит до дрожи, будто промерз под проливным ливнем. Он вспомнил, как поучал Борю Горлова обращаться с гэбэшниками, и стало стыдно. Машины уехали, а он все еще стоял у крыльца перед запертой и опечатанной дверью. Уже совсем стемнело, в домах на пустой, будто вымершей улице было темно, но вдоль заборов горели редкие фонари, и от усилившегося к ночи мороза щипало лицо.
Осторожно оглядываясь, он поднялся на крыльцо и сорвал с дверей бумажку с печатью.
"Откуда они узнают? Скажу, что ничего не видел, и все", - подумал он, огибая дом, чтобы не выходить на улицу. Пробравшись через дыру в прогнившей изгороди, он выбрался в занесенный снегом кустарник. Летом он казался густым и непролазным, а теперь сквозь голые и жесткие ветви просматривалось насквозь, и вдалеке над железной дорогой зеленел глаз светофора.
Ему все время казалось, что кто-то подсматривает, продираясь и проваливаясь в сугробах, он то и дело останавливался, но вокруг было тихо, только шумело в ушах от собственного дыхания.
"Куда же я с этими бумагами?", - он даже вздрогнул, вспомнив, что было в портфеле. Кроме программ и заявлений нескольких новых партий, листовок "Демократического Союза", - он давно обещал их Брусницыну, - там были списки первичных организаций "Народного фронта" с адресами и телефонами всех активистов. Петр должен был отдать их Таланову еще до Нового Года, а теперь клял себя за разгильдяйство. Он подумал, что ни в коем случае нельзя везти их в город, за ним, конечно, следят и перехватят по дороге.
Примяв снег, он ссыпал бумаги в ямку и забросал их ветками. Уйдя на несколько шагов, он снова испугался и повернул назад. Вокруг по-прежнему никого не было, Петр одну за другой зажигал спички, пока не занялось. Язычки огня едва поплясали, вдруг вспыхнуло разом так, что пламя метнулось выше кустов, а его опалило жаром. Бумаги горели долго, он ворошил их палкой, искры и пепел летели вверх и опадали на почерневший снег рядом, а когда потухло, темнота обступила со всех сторон, только высоко в небе льдисто мерцали звезды.
Перед тем, как подойти к станции, Петр долго оттирал снегом лицо и руки, ему чудилось, что сажа и копоть намертво въелись в кожу, и все это увидят. Однако на перроне почти никого не было. Петр доехал до Финляндского вокзала и, смешавшись с редкой толпой, дошел до остановки. Двенадцатый подошел удивительно быстро, он вскочил в него в последний момент, когда троллейбус почти тронулся.
– Тебе звонили из Москвы: у них кто-то в командировке, и завтра ты должен быть в Смольном, вот, я все записала, - сказала Катя, как только он вошел в квартиру.
В последнее время Рубашкин печатался, где только мог, и даже стал внештатным корреспондентом трех центральных изданий, в том числе профсоюзной газеты "Труд". Начальник ее Ленинградского корпункта Петя Котов хорошо относился к Рубашкину и очень помогал. Уезжая в командировку, он, видимо, дал редакции рубашкинский телефон, и завтра в двенадцать надо было придти в Смольный на встречу Гидаспова с журналистами.
– Толковая у меня жена, - сказал Петр, прочитав записку.
– Только муж - бестолочь, - скривилась Катя. - Работу бросил, болтаешься, черт знает где, и черт знает с кем. Денег не дождешься, и, если бы не папа…
– Давай съездим в гости к Ире, которая биологии учит, - прервал ее Рубашкин.
– Не учит, а преподает, - поправила Катя, но все же пошла звонить. Поговорив, удивилась: "Ее Ваня сказал, что еще сегодня тебя ждал. Какие у тебя с ним дела? Он же горький пьяница! И как в милиции таких держат?"
– Ты все время говоришь, что мы никуда не ходим, никого не видим, что подруги обижаются, - возразил Петр, еще в поезде решив ничего не рассказывать жене. - А Ваня - нормальный мужик, я, может быть, о нем статью напишу.
– Для тебя любой, кто бутылку заглотит - нормальный, - огрызнулась Катя, но было заметно, что она не сердится.
– Пойдем спать, мне завтра в Обком с утра, - Петр почувствовал усталость, глаза слипались.
– В десять часов спать? Я лучше телевизор посмотрю!
Выключив свет и укрывшись еще не согревшимся одеялом, Петр заставил себя не думать о случившимся. "Если пригласили в Обком, значит сегодня не придут, а после образуется", - успокаивая себя, подумал он и вскоре уснул.
* * *
За ночь выстудилось ниже двадцати пяти градусов. Низкое бордовое солнце едва просеивалось сквозь колющую морозом мглу, клубы дымного пара выталкивались из закоптелых труб и стлались над стылым городом. От остановки на углу Суворовского до входа в Смольный было с полкилометра, но Рубашкин едва отдышался в теплом холле, где уже толпились озябшие журналисты. Со многими Петр уже встречался раньше, хотя до сих пор смущался - ему было неловко среди знаменитых.
– А ты сегодня кого представляешь? - заметив Рубашкина, спросил Юра Трефилов из "Ленправды".
– Сегодня - от "Труда", - пожимая руку желчному Сергею Краюхину, ответил Рубашкин.
– Отмечайтесь по списку, товарищи, - повторял невысокий полный мужчина в финском костюме и аккуратной голубой рубашке.
– Сам Волконицкий отмечает! - сказал Краюхин. - Что-то еще будет!
– Попрошу не растягиваться, двигаемся организованно, - крикнул тот и все двинулись мимо постовых внутрь.
Поднялись на третий этаж и разместились в большом зале напротив лестницы за маленькими столами, расставленными в шахматном порядке.
Ждали минут пятнадцать, некоторые тихо переговаривались. Тем временем Рубашкин переписал фамилии с табличек, стоявших на полукруглом столе напротив: Воронцов А.В., зав. идеологическим отделом, Волконицкий Н.В., зав. сектором, Кузин О.С., зам. зав. идеологическим отделом.
"Этот как сюда попал?" - удивился Рубашкин, разглядев в дальнем конце фамилию Котова. Это был человек из прошлой жизни, которую за минувшие полгода Петр почти забыл, слишком много изменилось после ухода из Объединения.
– Как-то там Боря со своими ракетами, надо бы позвонить, - вдруг вспомнил он Горлова.
Задумавшись, он не заметил, как из открывшейся в углу маленькой двери стали выходить люди, первым - Гидаспов. Все встали, Петр замешкался, вставать перед ЭТИМИ не хотелось, но он все же поднялся.
"Черт с ними, не переломлюсь!" - оправдывая себя, подумал Рубашкин.
Гидаспов сел в центре, и, отодвинув стоявшую перед ним чужую табличку, сразу взял микрофон. Он заговорил уверенно и с напором:
– Уважаемые товарищи! Мы попросили Вас собраться, прежде всего, для того, чтобы в кругу единомышленников откровенно поговорить об острых проблемах и вместе порешать, как лучше донести до каждого советского человека живое слово нашей партии, дать решительный бой клеветникам и двурушникам.
Я вспоминаю страстный призыв народного депутата СССР профессора Денисова, прозвучавший на последнем партактиве и обращенный ко всем честным и преданным нашему общему делу коммунистам - нужно стать радикальнее радикалов!
В этом единственный путь к сохранению и укреплению авангардной роли КПСС. Здесь присутствует начальник нашего управления КГБ, член бюро Обкома генерал Сурков Алексей Анатольевич. В конце нашей встречи он коротко проинформирует - пока не для печати - о безобразиях среди так называемых демократов, вскрытых и пресеченных нашими чекистами. А пока слово для доклада предоставляется товарищу Котову, Недавно Виктора Михайловича избрали первым секретарем Петроградского райкома. Так что прошу любить и жаловать, - Гидаспов улыбнулся, но как-то нехорошо - скорее оскалился.
Рубашкин разглядел Котова, когда тот уже был на трибуне, и в первый момент едва узнал. В бывшем начальнике появилась вальяжность и уверенность в собственной значимости. "Из настоящего партноменклатурщика должна исходить эманация величия" - как-то пошутил Таланов. Тогда Петр не совсем понял, что это значит. Теперь увидел воочию.
Котов откашлялся и заговорил так же уверенно, как Гидаспов:
– Товарищи! Нынешняя ситуация в партии и обществе такова, что полумерами уже не обойтись. Именно сейчас настал момент коренных изменений в работе КПСС, придания ей необходимой жесткости и принципиальности. Нужно организовать живую, творческую и плодотворную работу не только среди рядовых членов партии, но и со всеми, кто так или иначе поддался на уловки и демагогию тех, кто люто ненавидит Советскую власть, с теми, кто гласность и открытость воспринял, как вседозволенность, как право очернять нашу великую историю, клеветать на нашу Советскую армию и правоохранительные органы, прежде всего - на наших доблестных чекистов, как зеница око стерегущих государственную безопасность.
В последнее время к нашим застарелым болезням прибавился очень опасный недуг - растерянность среди значительной части членов партии, их неверие в собственные силы, а подчас и в способность КПСС восстановить спокойствие и порядок в обществе.
– Подожди-ка Виктор Михайлович, - неожиданно прервал оратора Гидаспов. - Я недавно был на Кировском заводе, подходит парторг одного из цехов и спрашивает: "Борис Вениаминович, мы получили решение Обкома, в котором написано, что надо быстрее перестраиваться, более эффективно работать в условиях демократизации и гласности. Вы не могли бы сказать, как?"
Гидаспов обвел взглядом зал и повернулся к Котову:
– Расскажи нам, что ты конкретно у себя делаешь, чтобы люди поняли, как надо работать. И всех выступающих попрошу о том же - меньше общих слов, больше дела!
Котов стал говорить о том, что нужно взять под контроль кооперативы, потом смешался, и что-то промямлив, сел на место.
Следующим выступил какой-то ветеран, долго говоривший о том, что нет задачи важнее, чем защитить честь коммунистов, вступивших в партию по Ленинскому призыву. Петр не успел понять, кто же конкретно оскорбляет коммунаров-ленинцев; ветеран уже заступался за участников Стахановского движения.
"Господи, о чем они мелят? Кому это интересно?" - тоскливо думал Рубашкин.
Зал оживился, когда на трибуне появился Кузин. Видимо журналисты его хорошо знали, хотя Рубашкин раньше о нем не слышал о нем.
– Необходимо решительно очистить идеологические организации, прежде всего -прессу, телевидение и радио, от сомнительных и ненадежных лиц, как точно сформулировал Борис Вениаминович - от двурушников и клеветников, от тех мелких пакостников, про которых еще Пушкин говорил: "Жалок тот, в ком совесть нечиста".
Мы не сможем решить стоящие перед партией задачи, если не очистим наши собственные ряды. Мы располагаем проверенными в идеологическом отношении кадрами, уверен, что нам помогут наши чекисты, сотрудники правоохранительных органов, имеющие большой опыт по разоблачению и изоляции идеологических диверсантов и предателей.
