Текст книги "Полукровка. Эхо проклятия"

Автор книги: Андрей Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

На экране монитора высветилось окошечко с требованием ввести пароль. С нетерпением человека, совершающего заведомо нечто неприличное, Габузов принялся судорожно тыкать на первые попавшие комбинации клавиш, однако в ответ получал одни только смеющиеся рожицы. Но это непредвиденное препятствие, как ни странно, лишь раззадорило его. Он вспомнил краткий компьютерный ликбез программиста прокуратуры – волосатого, хиппиобразного Пашу, который уверял, что все чайники-юзера в первую очередь все-таки чайники. Они обожают паролировать собственные системы, считая, что тем самым надежно прячут информацию. Между тем пароли эти, как правило, состоят либо из инициалов пользователей, либо из фамилии, либо из даты рождения. Относительно последней пришлось бы залегендированно справляться у Ларисы, однако этого не потребовалось – компьютер проглотил три буквы «ШИМ» (Шверберг Илья Моисеевич) и, поразмышляв некоторое время, впустил-таки Габузова в виртуальные закрома преуспевающего коллеги.

«Ну вот, – усмехнулся Сергей Эдуардович, – кражи еще нет, но взлом уже состоялся… А может, мне в хакеры податься? Говорят, они весьма недурные деньжищи зашибают».

Открыв «Мои документы», Сергей с доселе уже подзабытым азартом гончей (а вернее – легавой) принялся листать электронные папки в поисках ключевых слов. Так… «Оливье»… «Луговуа»… «Наследники»… «Париж»…

Ни одного из этих названий не попадалось, и, уже почти отчаявшись, он просто-напросто взялся открывать все папки подряд. Наконец, в директории «Перельман» мелькнуло знакомое имя – Симон. Габузов так и подался вперед, едва не ткнувшись в экран своим выдающимся носом. И мгновение спустя отпрянул, откинувшись к спинке уютного швербергского кресла, да так резко, что возникший крен едва не перевел его из положения «человек сидящий» в грозящий немалыми разрушениями в кабинете «партер». Совпадение было столь невероятно, что…

Короче, это было просто невероятно! Ибо в качестве потенциального наследника лягушатника Симона Луговуа фигурировала женщина. И не то удивительно, что женщина, а то, что звали ее Самсут Матосовна. И дело здесь не только в том, что по статистике Самсут Матосовных приходится по одной на тысячу Роз Львовн и пять тысяч Ирин Михайловн… Просто в жизни Габузова с юных лет именно это имя ассоциировалось со вполне определенной фамильной тайной, загадкой. И вот поди ж ты – совсем недавно он натыкался именно на это имя.

Пару недель назад, уже за полночь, в холостяцкой однокомнатной квартире Габузова раздался телефонный звонок. Это в былые прокурорские времена Сергей Эдуардович подрывался на первую же телефонную трель. Теперь же, напротив, он предпочитал, чтобы невидимый припозднившийся абонент осознал свою ошибку и, как минимум, перезвонил утром.

Однако телефон звонил настойчиво, и в какой-то момент Габузов, сдавшись в этом невидимом поединке, обреченно снял трубку.

– Ну и?.. – раздраженно поинтересовался он, нимало не рискуя тем самым обидеть собеседника. Ведь в столь поздний час ему могли звонить либо бывший коллега по службе, бравый опер Толян, либо родители.

– О, Сережка, как хорошо, что ты на месте! – Трубка мгновенно раскалилась, как это всегда и бывало, когда звонила Карина – дочь отцовских друзей. Несмотря на холодный петербургский климат и, как она сама выражалась, всего шесть капель армянской крови, эта женщина неизменно являла воистину бешеный темперамент. – Понимаешь, такое дело! Сумку не пускают за границу!

– Чего-чего? Какую сумку? – растерялся Габузов, еще не вполне отошедший от первой дрёмы. – Ты что, в аэропорту, и у тебя не пропускают вещи?

– Ах, какой ты, Сережка, все-таки глупый! В каком еще аэропорту?! Ну ладно, ну оговорилась я. Сумка – это прозвище одной моей близкой подруги, мы ее так в школе звали. Прикинь, она всегда все учебники на уроки таскала, поэтому портфель у нее раздувался, как жаба. А сама она тогда тоже была вся из себя такая кругленькая… Ну, в общем, сумка и сумка…

– Очень трогательно. Вот только я-то тут при чем?

– А при том, что ей вдруг ни с того ни с сего не выдали загранпаспорт! У-у, звери!.. Серенький, у тебя же кто-то там был в ОВИРе? Позвони, а? Может, помогут, сделают? В конце концов, сейчас не тридцать седьмой год.

– Ну не знаю… – замялся было Габузов. – Думаешь, это так просто?

– На благодарность набиваешься? Ах ты, адвокатишка несчастный! – рассмеялась в трубку неугомонная Карина. – Да будет, будет тебе благодарность. Она сама к тебе придет и коньяку настоящего, армянского принесет – «Ахтамар»! У-у, аромат! прелесть! Ну, давай записывай… Головина Самсут Матосовна, девятнадцатого ноября тысяча девятьсот…

– Постой, – удивленно перебил её Сергей, – как ты сейчас сказала? Самсут Матосовна?

– Да, а почему это тебя удивляет? Я ж говорю – наш человек, потому тебе и звоню. Потому и «Ахтамар» будет настоящий, а не какой-нибудь там, литовского разлива. Ну, ты записываешь? Диктую дальше…

В тот, в первый раз мимолетное удивление Габузова с первым же касанием головой подушки и улетучилось. На следующее утро он позвонил Толяну, назвал ему продиктованные Кариной данные, и уже к вечеру тот отзвонился и сообщил, что тема улажена. Мол-де, действительно, возник там некий косяк по линии ФСБ: видать, какой-то старый пердун-гвардеец решил перестраховаться, потому как батя у этой Самсут вроде как диссидент или что-то в этом роде. «Ну да нынче не те времена, – бодрым голосом пообещал Толян, – наоборот, борцы с коммунистическим режимом в фаворе, так что будет у барышни паспорт, никуда эти „внуки Дзержинского“ не денутся». В итоге Габузов перезвонил Карине, назвал заветное слово-пароль для ОВИРа, и, собственно, на этом тема и закончилась. Паспорт, скорее всего, эта самая Самсут уже получила, вот только обещанного «Ахтамара» ему до сих так никто и не подкатил. Ну да это так, к слову, не слишком-то Сергей на него и рассчитывал.

И вот теперь на его горизонте снова всплыла всё та же Самсут Матосовна. «Забавно, – думал Габузов, закуривая очередную (это уже какую по счету за неполных минут сорок?) сигарету. – Как говорил Джеймс Бонд: один раз – случайность, два раза – совпадение, три раза – тенденция… Ну да, поскольку третьего раза еще не случилось, надо подумать, что, собственно, делать с первыми двумя. Во-первых, она – подруга Карины, далеко не самого плохого на этой земле человечка. Во-вторых – она армянка, а кровь, по версии дедушки Тиграна, да и самого Воланда – „великое дело“. И, наконец, в-третьих, она – женщина, в отношении которой собираются принять „превентивные меры“. То бишь дело, похоже, пахнет керосином… И, наконец, самый наконец, я, Габузов Сергей Эдуардович, все ж таки в подобных делах кой-чего кумекаю, ибо не пальцем деланный. Хотя тот же Шверберг, наверняка, думает иначе…»

Размышления были бесцеремонно прерваны секретаршей Ларисой, вошедшей, как обычно, без стука:

– Сергей Эдуардович, там к вам опять эта бабка пришла, которая Блендеева. Насчет кошек.

– Скажите ей, что я занят, – раздраженно выпрямился в кресле Габузов. – Пусть запишется на прием.

– Я-то скажу, мне нетрудно, – парировала Лариса. – Но вы же знаете: раз уж она приперлась, то все равно не уйдет, пока вы ее не примете.

– Ладно, – поморщился Сергей Эдуардович, понимая, что на этот раз Лариса абсолютно права. – Минут через пять запусти ее, я только кассационку закончу.

Секретарша понимающе и даже немного сочувственно кивнула. Должно быть, решила, что эти пять минут Габузову необходимы для того, чтобы остограммиться перед предстоящим, не шибко приятным рандеву. Едва Лариса закрыла дверь, Сергей тут же полез в дипломат, выудил из него чистую дискету и перекачал папку с названием «Перельман», дабы поработать с ней более плотно дома.

Затем он придвинул отброшенные было листы с текстом заявления гражданки Блендеевой, снова пробежал их по диагонали, вздохнул: «Вот оно, проклятие мое! – и невольно усмехнулся: – Какие времена – такие и проклятия. Да, дед Тигран?»

И в этот момент будто бы послышался адвокату Габузову в гулкой, гудящей тишине его внутричерепного пространства тихий, старчески надтреснутый, но при этом исполненный незримого огня голос деда Тиграна, повторяющий услышанные в своем детстве слова его отца, габузовского прадеда Левона:

«Будь ты проклята, Самсут, дочь Матоса! Будь прокляты твои лживые уста, твое черное сердце, твое нечестивое лоно! Да изольется на тебя вся горечь гнева Господня, да не будет тебе ни мира, ни успокоения, ни благоденствия ни в земной жизни, ни в вечности! Да будут прокляты потомки твои до седьмого колена, и да не познают они ни рода своего, ни родины своей, ни семьи своей!..»

«Ну, дед, ты, знаешь, кончай свои штучки! А она-то здесь с какого боку? – попытался вступить во внутренний диалог Сергей Эдуардович. – Той Самсут давно уж косточки истлели, а эта, вот, сам смотри – шестьдесят восьмого года рождения. Простое совпадение, не более того…»

Дед промолчал. За него ответил агент секретной службы Ее Величества:

«Один раз – случайность, два раза – совпадение, три раза – тенденция…»

Глава вторая
Как рассмешить Би-Би

В двенадцатом часу утра Самсут разбудил пронзительный и резкий звонок в дверь. Сколько ни рассказывали вокруг страшных историй про грабителей и всяких проходимцев, сколько ни воспитывали в этом отношении сын и мать, но Самсут так и не смогла приучиться ни игнорировать подобные звонки неизвестно кого, ни пугливо спрашивать из-за двери: «Кто там?» Все это почему-то казалось ей унизительным. К тому же каждый раз за дверью все равно оказывался кто-нибудь из своих: неожиданно вернувшийся сын или соседка, у которой то ли пропал свет, то ли сломался телефон, то ли кончилась соль.

Теперь на лестничной площадке Самсут имела удовольствие лицезреть свою одноклассницу Карину, с которой, почти не разлучаясь, провела два последних года в школе. Правда, впоследствии они виделись редко, однако Самсут относилась к этой своей единственной настоящей подруге все так же трепетно, как и в начинавшейся юности. Карина отвечала ей той же монетой, и потому нечастые встречи их всегда оказывались живым настоящим общением, а не пустыми необязательными разговорами о том о сём. Вместе они составляли забавную пару: тощая, чернявая, как галка, взбалмошная Карина и неспешная, плавная, рассудительная Самсут.

Вот и сейчас Карина, не спрашивая и не ожидая приглашения, влетела в квартиру, словно вихрь.

– Привет, дорогая! Что сидишь, скучаешь? Такой день, слушай, давай собирайся, пошли! Да побыстрей, а не так, как ты обычно!

– Куда? – улыбнулась Самсут.

– Куда-куда, на кудыкину гору! Пошли, говорю, не пожалеешь.

– Давай сначала хоть кофе выпьем, а ты пока спокойно мне все расскажешь, что за спешка такая, что за гонка. А то мало ли, может, мне там будет совсем неинтересно.

– Да что тебе вообще интересно! Сидишь тут в такой день одна, задницу оторвать от дивана не можешь. – Карина заглянула в гостиную. – Ага, и зеркало так и не переставила, лентяйка!

– Перестань, Каринка, давить на больные мозоли. А вообще, ты же знаешь, когда действительно надо, я на подъем легка, и долго меня уговаривать не приходится.

– Как же, не приходится! Всю жизнь уговариваю, уговариваю, никак не уговорю.

– Ах, так ты опять про эту свою армянскую общину? – догадалась с легким разочарованием Самсут.

– И да, и нет. Но сегодня такой день! Эпоха! Эпоха! А ты сидишь тут и киснешь.

– Вовсе я не кисну. Просто у меня на сегодня запланировано очень важное и очень неприятное дело. Вот я и сижу, настраиваюсь на него.

– Ага, давай, рассказывай сказки. С ходу и дело какое-то присочинила.

– Слушай, Каринка, а ты случайно не знаешь, что такое Гамаспюр? – поспешила уйти от опасной темы Самсут.

– Гамаспюр – это цветок из армянских сказок, обладающий чудодейственными свойствами. «О, гамаспюр ты, что, цветя, не вянешь никогда! О, эликсир ты, что целишь все скорби без следа!..» А ты это зачем спрашиваешь?

– Да так, просто в каком-то сканворде слово незнакомое попалось, – соврала Самсут.

– Вот, на идиотские сканворды у нее время есть!.. Всё, вставай, одевайся, а то, не дай бог, опоздаем. А опаздывать никак нельзя, неприлично: сам католикос всех армян в Питер приехал!

Однако эти слова, против всякого ожидания подруги, произвели на Самсут мало впечатления.

– Да, это, наверное, и вправду весьма важное событие, но…

– Никаких «но». Собирайся и пошли…

– Я же тебе сказала – у меня сегодня важное дело.

– Ну и дурная же ты девка! – похоже, не на шутку разозлилась подруга.

– Карина, не сердись, я и в самом деле понимаю, какое это важное событие, и поздравляю. Но все-таки я-то там зачем?

– Да как ты не понимаешь?! Я ведь не ради твоего поздравления к тебе приехала через весь город и в такую жару. Ты должна пойти, просто обязана!

– Зачем?

– Что значит «зачем»? Все наши соберутся.

– Какие наши?

– Ты что, вправду не понимаешь? Все здешние армяне, спюрк.

Самсут искренне рассмеялась.

– Какой такой спюрк? Ай, брось, Каринэ-джан, – продолжая смеяться, проговорила она с деланым южным акцентом. – Какие мы армяне? У тебя вообще неизвестно сколько этой крови, хоть на вид ты прямо из Еревана, а у меня только отец – да и тот полукровка…

– А кто же ты? – вдруг задорно вскинулась Карина, прожигая Самсут своими черными птичьими глазами. – Уж не русская ли?

– Кто его знает? Квартеронка. – Самсут перестала смеяться и задумалась.

Она, вообще, несмотря на свою неторопливость, умела очень быстро переходить от одного настроения к другому.

– Я и сама порой не пойму. Не русская, не армянка, а просто… человек. Живу в Петербурге…

– Еще скажи, новая общность – советский народ! Так это давно проехали, Самсут!

– А чем советский народ был так уж плох?

– Был бы не плох, враз бы не сдох. Все, забудь ты о нем. Пора свое самосознание национальное пробуждать. Да ты только посмотри на себя со стороны!.. Ай, да что с тобой разговаривать! – неожиданно вдруг сбавила обороты Карина. Она посмотрела на прислонившуюся к стене и скрестившую на груди руки подругу и уже не так громко выложила свой последний козырь. – А вот ты тут в своем покое совсем плесенью зарастешь. Слушай, последний раз тебе говорю, там знаешь сколько будет мужиков приличных…

– Ну, вот что, хватит!.. – Самсут оторвалась от стены, явно давая понять, что теперь разговор действительно закончен.

– Конечно, как всегда, этим все и кончается! Только попомни мои слова: совсем ты тут зачахнешь, сидя в своем углу, так и останешься до конца дней одна-одинешенька…

– Это тебя не касается…

– Как не касается?! А кого же это касается?!

– Знаешь, иди на свой праздник, да побыстрей, – стала уже откровенно выталкивать подругу Самсут.

– Уйду-уйду, в жизни больше не буду тебя уговаривать. Занимайся своими выдуманными делами! Помирай тут одна от тоски!

– Да хоть бы язык у тебя отсох! – в сердцах крикнула ей Самсут и с грохотом захлопнула за подругой входную дверь…

С лестницы еще доносились какие-то причитания, все менее различимые по мере того, как удалялся торопливый стук каблуков, а Самсут по-прежнему стояла у двери, словно ждала чего-то. Но вот хлопнуло и в парадном, и ждать стало совсем нечего. «Ну вот! Снова поссорились на ровном месте! И снова из-за армян!.. А может, и приезд в Петербург католикоса – тоже Знак?! Нет уж, дудки! Хватит! В конце концов, надо действительно заняться делами!» Прикрываясь «неотложным делом», Самсут если и слукавила, то не до конца. В ее ближайших планах действительно значился один весьма неприятный пунктик. Но против него обязательно требовалось поставить галочку. А поскольку настроение сейчас было испорчено окончательно, Самсут решила поехать и прямо сейчас избавиться от этой висящей и давящей неприятности, единственным положительным моментом в которой оказывалось то, что была она, если можно так выразиться, разовая. То есть с нею можно было покончить одним ударом раз и навсегда, как с больным зубом…

* * *

Школа встретила Самсут прохладой и непривычной пустотой. Проходя по коридору, она посмотрела в выходящее во двор окно, за которым разлапистыми кленовыми коронами буйно цвело лето. «Интересно, как выглядит лето в Шотландии?» – неожиданно мелькнуло у нее в голове, и Самсут невольно поморщилась. Напоминание о провалившейся поездке на родину Бернса окончательно испортило настроение: надо же, в кои веки возникла, наконец, возможность съездить за границу, как вдруг всё рухнуло из-за какой-то одной бумажки! Самсут всегда считала, что в загранпаспорте могут отказать только людям с темным прошлым или некогда работавшим с какими-нибудь секретными документами блаженной памяти первого отдела. А она, что называется, всю жизнь на виду: школа, «герцовник», опять школа… Нет, никаких видимых причин для отказа она решительно не видела. С иностранцами никогда не знакомилась, наркотики не употребляла, родственников за границей не имела… даже в плену никаком не была, до третьего колена! Просто какое-то унизительное невезение!

«Стоп! Хватит! Сколько можно вспоминать об этой Шотландии?» Самсут покрепче перехватила ремень вместительной сумки-портфеля, словно боясь, что лежавшая там бумага куда-то исчезнет или у нее просто не хватит решимости. Разумеется, этот самодовольный Би-Би сразу же подумает, что она уходит именно из-за несостоявшейся поездки, хотя поездка-то как раз и ни при чем – ну не школа же виновата, что учительнице Головиной не сразу выдали загранпаспорт. Ну и пусть так думает – какая вообще теперь разница, что он там подумает?!

Двери приемной властителя местных судеб, к несчастью, оказались открыты, и это обстоятельство лишило Самсут возможности чуть-чуть задержаться, дабы унять всколыхнувшееся в душе волнение. Уж не боится ли она? Разумеется, нет, собственно, это чувство нельзя было назвать страхом, но Самсут, как многие по-настоящему смелые и решительные люди, всегда испытывала некоторую неуверенность перед совершением самых незначительных публичных действий. Так, в детстве ей было ужасно неловко с неудобного места в автобусе или трамвае пересесть на более удобное, а в юности составляло проблему войти в аудиторию, когда лекция уже началась. Учась очень и очень хорошо, она никогда не шла сдавать экзамен первой, а все время неизвестно зачем лишний час маялась и тряслась в коридоре. Но сейчас, увы, некого было пропускать вперед, и даже своей любимой возможности немного постоять перед закрытой дверью и собраться с духом она оказалась лишена. Самсут пришлось сразу же непринужденно войти в приемную директора и с привычной улыбкой учительской озабоченности спросить:

– Борис Борисыч на месте?

– Да. Разговаривает с представителем треста ресторанов, – ответила секретарша таким тоном, что можно было подумать, будто директор ведет международные переговоры на высшем уровне. – Нам предлагают поставлять завтраки от «Флоры».

«Еще чего не хватало! – внутренне вздохнула Самсут. – И так Ваньке приходится давать каждый день тридцатку, если не больше… Впрочем, – одернула она себя, – слава богу, отныне меня это больше касаться не будет».

Ждать пришлось недолго, представитель треста ресторанов уже собирался уходить, дав-таки Самсут ту пару минут ожидания, которых лишила ее открытая дверь приемной.

– Ну, слава богу, закончили, – отфыркнулся, как большой тюлень, представительный и усатый директор. – Проходите, Самсут Матосовна. С чем пожаловали?

Самсут открыла сумку и жестом, не оставляющим никаких сомнений в содержании бумаги, положила перед директором листок, вырванный из простой школьной тетради в линейку. Но Борис Борисыч даже не стал его читать.

– Нет-нет-нет! – Он выставил вперед руки с вывернутыми в стороны ладонями, сразу отгородившись от любых объяснений. – Об этом не может быть и речи! Заведение у нас первоклассное, кадры опытные… Что вы! Все, наоборот, стремятся сюда! Где вы еще будете получать такую зарплату? Если вы думаете, что в какой-нибудь интеллектуальной классической гимназии, то вы очень ошибаетесь. Там люди за голую идею работают!.. Я уже не говорю за обычную, общеобразовательную школу – это просто тихий ужас!..

Би-Би перевел дух, посмотрел на Самсут, однако в вишневых, опасных и, на взгляд директора, всегда слишком горячих глазах учительницы английского языка с удивлением разглядел полнейшее равнодушие ко всем своим неопровержимым доводам. Впрочем, Борис Борисович не отчаялся. Администратором он был опытным, а потому сразу сменил направление удара:

– А, понимаю, понимаю: маленькая озерная страна, которая осталась на это лето без вас! Но, Самсут Матосовна, вам ли объяснять, что не только я сам, но и все дети, в первую очередь, хотели, чтобы поехали именно вы. В вас, ей-богу, есть какой-то шарм, да и управляетесь вы с ними превосходно, дай бог каждому. Лично я со своей стороны сделал все, что мог, – не будете же вы отрицать этого! И ведь не произошло ничего страшного – просто поедете не на летние, а на зимние каникулы, вот и все. Что у нас там на зимних? – Директор заглянул в свои бумаги. – Вот, это еще и лучше: Испания через Германию и Австрию. Прекрасный, прекрасный тур!

«Он что, издевается надо мной?» – с тоской подумала Самсут. Однако директор на этот раз говорил совершенно искренне. Он знал, что главное – не дать противнику вставить ни слова и победить его потоком все нарастающих по убедительности аргументов.

– Знаю, все знаю, дорогая Самсут Матосовна, – перешел он далее на более интимный тон, – этот ваш конфликт с Ламминеном…

Тут Самсут невольно вздохнула и даже слегка передернула плечами. Да уж! Она всегда находила общий язык со своими подопечными, но этот высокий интересный десятиклассник почему-то невзлюбил ее с самого начала. Он демонстративно сидел на ее уроках отвернувшись, хотя и вежливо, но постоянно дерзил, и при всем при этом учился прекрасно, так что не подкопаться. Впрочем, возможно, ситуацию еще можно было бы исправить, но как-то раз Самсут, по-видимому, допустила одну ошибку, и дело зашло в тупик. Однажды этой зимой, войдя в класс, она увидела, что Ламминен вальяжно развалился на ее стуле и не встал при появлении в классе учительницы. Она подошла и остановилась с ним рядом. Парень делал вид, что просто ее не видит. Класс замер в ожидании. Самсут простояла с полминуты и не выдержала.

– И что же вы здесь делаете, Ламминен? – невинно, но язвительно поинтересовалась она.

– Грею вам место, – с любезностью гаера ответил тот.

– Знаете что, Ламминен, можете не трудиться: я женщина горячая, и это место у меня никогда не мерзнет, – не сморгнув, отрезала Самсут.

Мальчишка вспыхнул, ушел, но с этого момента стал выражать свою неприязнь к ней еще откровенней и еще изощренней. Закончилось всё это тем, что ко дню Восьмого марта на странице английского в классном журнале она нашла вложенную записку. Самсут даже сейчас брезгливо передернула плечами, вспомнив, как машинально развернула листок и прочла: «А вы, жиды, как ни трудитесь, все в англичан не превратитесь».

Какое убожество, но убожество мстительное, злое!

* * *

– …Да, он действительно не подарок, но ведь в его пользу говорят целых три факта, – продолжал между тем Би-Би и, заметив ее нервное движение плечами, подумал: «Наконец-то эта восточная красавица оживилась! Кажется, лед пробит. Теперь главное, лишить противника его оружия – молчания! Наступать, наступать!» И Борис Борисович полетел дальше: – Во-первых, он извинился и, на мой взгляд, сделал это абсолютно искренне. Во-вторых, вы знаете, сколько всего полезного для школы его отец привозит из каждой своей поездки в Финляндию?

– Разумеется, больше, чем я, которая школе ничего, кроме знаний, не дает.

– Я именно об этом, уважаемая Самсут Матосовна: вы – ценнейший кадр, и потому какие могут быть разговоры об уходе?

Самсут чуть-чуть повернула голову в сторону, умело показывая этим жестом свое полное равнодушие к словам директора, но все-таки, скорее из чистого любопытства, спросила:

– И какой же третий факт говорит в пользу Ламминена, Борис Борисович?

Тот немного смутился. Впрочем, победа, как ему показалось, уже была у него в кармане, и потому он простодушно ответил:

– То, что в этой записке были антисемитские, а не… так сказать… антиармянские выпады.

Самсут обернулась и посмотрела на директора в упор. Вишневые глаза ее стали почти черными.

– И вы считаете, что это вполне меняет дело?!

– Конечно, ведь вы же лично ни в чем не были оскорблены…

– Человек любой национальности должен быть оскорблен унижением другой. Если вам, директору школы, это непонятно… – Самсут решительно встала.

Идя сюда, она никоим образом не хотела даже упоминать об истинной причине своего ухода из этой престижной гимназии в самом центре города. Нет, она никогда не стеснялась своей бедности, да и стесняться этого было ей, в общем-то, не перед кем: ее немногие подруги принадлежали к тому же слою, что и она сама. А во все эти современные навороченные клубы она не ходила. Лишь бывшие коллеги покойной бабушки Маро, ставшие профессорами и академиками, которые иногда заглядывали по старой привычке в ее гостеприимный дом выпить чашечку кофейку «по-армянски» после прогулки по Островам, неумело прятали вздох сожаления, глядя на ее запущенную квартиру и на саму неухоженную «малышку» Самсут. Но теперь, когда директор так откровенно выказал всю свою человеческую и педагогическую бестактность, если не сказать хуже, Самсут разозлилась. Она, несмотря на южную кровь, относилась, скорее, к тому типу темперамента, который медленно запрягает, но быстро едет. В этом отчасти сказалась ее русскость. Зато уж остановить ее было гораздо трудней, чем русского. Вот и сейчас она подошла вплотную к столу, оперлась на его край руками, и только непомерная ширина директорского письмодрома спасла Бориса Борисовича от того, чтобы не упереться носом в ее высокую, обтянутую золотистой футболкой грудь.

– Я ухожу из вашего заведения, – голосом подчеркнула она последнее, явно неуместное для учреждения такого типа слово, – потому что в той школе, куда я уйду от вас вместе с Ваней, он сможет учиться бесплатно! Бесплатно и без этого вашего «всего полезного из Финляндии»! Причем учиться в окружении таких же сорванцов и сорвиголов, которыми и должны быть мальчишки его возраста!

– Что вы этим хотите сказать?

– Этим я хочу сказать, что мне тревожно за моего сына от того, что в этом заведении его окружают преимущественно мальчики и девочки мажоры. Которые в своем, исключительно сопливом еще, возрасте, тем не менее, уже имеют собственную прислугу! Которая стирает за ними их грязные носки!

– Боже мой! А грязные носки-то здесь при чем? – ахнул Борис Борисович.

– Не понимаете?

– Нет, я решительно вас не понимаю!

– А притом, что в этом возрасте каждый нормальный мальчишка должен самостоятельно стирать свои носки! А каждая девочка свои, пардон, трусы!

– Ну, знаете ли! – ошеломленно развел руками Би-Би. – Если вы по этой причине решили написать заявление, то это же просто… просто смешно. Я бы даже сказал, абсурдно.

После этих слов директора, глядя прямо в простодушно расширившиеся глаза Би-Би, Самсут неожиданно рассмеялась. Рассмеялась так, как смеется человек, которому уже нечего терять.

– Я очень рада, что напоследок мне удалось вас рассмешить, – бросила она и затем серьезно добавила: – Завтра я зайду за документами, извольте распорядиться.

И после этих слов Самсут вышла, плотно закрыв за собой дверь в кабинет.

Пока она пересекала приемную, держа лицо перед ни в чем не повинной секретаршей, внутри у нее все клокотало. Однако, оказавшись в коридоре, всегда поражавшем при отсутствии учеников какой-то подозрительной и чреватой опасностью тишиной, Самсут подпрыгнула от удовольствия, неудачно попыталась сделать антраша и неожиданно почувствовала себя простой школьницей, прогуливающей уроки…