Текст книги "Конь бледный"

Автор книги: Андрей Чернецов

Соавторы: Валентин Леженда
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

– Точно, всадник апокалипсиса.

– И что?

– А то, что все, кому встречался странный всадник, через пару дней оказывались мёртвыми. Население Зоны в панике. Мутанты и прочая нежить зашевелились в предчувствии чего-то зловещего. Контрактники и ооновцы пачками пишут рапорта с просьбой о переводе или даже увольнении. Сталкеры категорически отказываются ходить за хабаром.

– Ничего себе, зацепило народ, – присвистнул Степан.

А про себя подумал, чего это ему на его сталкерский ПДА не падало сообщений о новом феномене? Надо будет срочно перевести деньжат старине Че, а то без информации как без рук.

– Поэтому бери, господин начальник отдела сенсаций и происшествий, ноги в руки и дуй по местам боевой юности. Думаю, сенсация нам обеспечена.

– Да уж… – только и нашёлся ответить Чадов, залпом выпивая благородную янтарную влагу. – Полный пипец…

– А я о чём? – согласился Кордон. – Ладно, на месте разберёшься. Но и об этом тоже не забывай. – Он ткнул пальцем в фальшивую купюру. – Будьмо! – И шеф хлопнул свою рюмку.

Глава третья. Крестовый поход

Поселок сталкеров

– Ну, будьмо! – Стылый прищурился на Степана сквозь гранёный стакан, до краев наполненный подарочным «Хеннесси».

Благородная влага пролилась в истомлённое жаждой сталкерское горло. Мужчина на пару секунд замер, чутко прислушиваясь к внутренним ощущениям. Потом блаженно прищурился и чмокнул губами.

– Хорошо пошла! Нектар!

– А то, – не стал спорить Чадов, лениво забрасывая в рот пару жареных орешков.

– Спасибо, Плясун, уважил старика, – прижал руку к сердцу сталкер. – Хотя здесь, в Зоне, оно, конечно, баловство. Белая как-то привычнее и надёжнее. И цена не так кусается…

– Так дарёному же коню в зубы не смотрят.

– Это да, – согласился собутыльник, косясь на стоящую у его ног коробку с французским коньяком, привезённую ему Степаном в подарок с Большой Земли.

Наверное, прикидывал, на сколько бутылок «Казаков» можно будет обменять всё это богатство у Бармена. Один к трём пойдёт, чай, а то и к четырём.

Журналист снова стал разливать коньяк по стаканам.

– Не гони так, – остановил его Стылый, когда божественная влага наполнила сосуд на два пальца. – Вечер ещё только начался.

– Ага, – согласился Плясун, оглядываясь по сторонам.

Народу в Баре было непривычно много. Обычно здесь набиралось десятка полтора посетителей из тех сталкеров, которые только что вернулись с промысла или только собирались в Зону. А сейчас Степан насчитал около тридцати человек, и почти все столики были заняты. И это несмотря на то, что время было раннее.

Со времени его последнего приезда в баре произошли кое-какие изменения. Если раньше посреди зала находился большой данспол с шестом для исполнительниц пикантных танцев, то теперь шест убрали, превратив танцплощадку в обычную сцену. Зато по обе стороны её соорудили нечто новомодное, явно позаимствовав дизайн в американских фильмах. На небольших возвышениях стояли просторные клетки всё с теми же неизменными шестами, у которых вертелись обнажённые девицы, освещаемые прожекторами и «зайчиками» от вертящихся зеркальных шаров.

Как на вкус Чадова, танцовщицы были несколько худоваты и явно непрофессионалки. Наверняка Бармен припахал кого-то из официанток, а то и посудомоек за неимением лучшего материала.

– Что, так всё хреново? – обвёл глазами зал журналист, намекая на людность.

– И не говори, – вздохнул собеседник. – Совсем скис народ из-за этого проклятого призрака. Вторую неделю подряд напиваемся в стельку, ожидая неведомо чего.

– И что, так никто и не знает, откуда взялся оный феномен и что он собой представляет?

Стылый уныло покачал головой.

– Неужели так страшно? – не поверил Плясун. – Ни в жисть не поверю, что здоровых, закалённых Зоной мужиков можно напугать неким привидением. Вы ж на мутантов чуть ли не с голыми руками хаживали.

– Так то мутанты, – хмыкнул сталкер. – С ними всё ясно. Твари и есть твари. А тут нечто разуму недоступное. Из запредельных сфер…

– Да уж… А я-то думал, прошвырнёмся, как в былые времена, тряхнём стариной.

– Извини, брат, – развёл руками приятель. – Я – пас, да и других охотников вряд ли найдёшь. Напуганы все до усрачки. Шутка ли, за десять дней два десятка сталкеров погибло. И какие люди! Далмацкий, Тяжеляк, Шершень… Нет, не пойду. Даже за миллион. У тебя вот есть миллион?

Оценивающе прищурился, словно ожидая, что журналист, словно зайца из шляпы, сейчас вынет откуда-то и предъявит немыслимую кучу бабла.

– Откуда? Что я тебе, граф Монте-Кристо?

– Ну, вот, – разочарованно вздохнул Стылый. – Тогда наливай…

* * *

Тем временем клетки с «птичками» опустели, лучи прожекторов скрестились на сцене, осветив стройную женскую фигуру в тёмном платье. Заиграла печальная тихая музыка. Узкая рука с тонким колечком, в котором зловещей каплей крови сверкнул рубин, убрала с бледного лба тёмную прядь, и низкий, с хрипотцой голос стал выводить слова известного романса «Возвращение».

 
Твои усталые глаза…
Как много в них читаю.
О чём не смеешь ты сказать —
Без лишних слов я знаю.
 
 
И сколько мук ты пережил —
Предательства и боли,
Скольких друзей похоронил,
По Зоны злобной воле.
 
 
Каких кошмаров повидал,
Что никому не снились,
И как о счастье ты мечтал,
Но зря – мечты не сбылись.
 
 
Всё это знаю я, родной,
Молчи, не нужно слов.
Живым вернулся ты домой,
Осилив Зоны зов.
 
 
Три года я тебя ждала —
Огромный, долгий срок.
Во снах домой тебя звала.
И ты пришёл, сынок… [1]1
  Автор стихов Мария (Mafa) Гребенкина.


[Закрыть]
 

Заслушавшись, Степан не заметил, как в зале появилась новая фигура.

Невысокий, тощий тип лет сорока с узким лицом, окаймлённым длинными редкими и засаленными волосами. Тонкие бледные губы, искривлённые в язвительной усмешке, проницательные серые глаза под жидкими белёсыми бровями, хищный нос… Было в этом лице нечто ящерообразное. Казалось, вот сейчас высунется раздвоенный язык и поймает назойливо летающую вокруг головы муху.

Журналист, вероятно, не обратил бы на него внимания, если бы не то обстоятельство, что тип был облачён в длинный тёмный балахон, изобличавший в нём священника. Однако напёрсного креста не было видно. Вместо него на груди мужика болтался традиционный сталкерский жетон.

– Это что за птица? – шёпотом поинтересовался Степан у Стылого.

– Где? – оторвался от сцены сталкер и, поглядев туда, куда указывал приятель, вдруг расцвёл радушной улыбкой. – О, отец Иоанн!

И заорал что есть мочи:

– Батюшка, идите к нашему столику! Здесь угощают!

Заслышав крики Стылого, на мужика обратили внимание и другие посетители и тоже наперебой стали приглашать в свои компании. Священник благодарно прижал левую руку к груди и стал со всеми раскланиваться, осеняя десницей то одну, то другую группку сталкеров благословляющим крёстным знамением.

Пока батюшка здоровался, журналист продолжил сбор информации, выяснив, что отец Иоанн Опрокидин ещё совсем недавно был точно таким же старателем Зоны, как и большинство здесь присутствующих.

Приехал он сюда года три назад из Москвы, где окончил ВГИК. Хотел снять документальный фильм о Зоне и её обитателях. Да так и остался, сам подавшись в сталкеры. И надо сказать, везло ему неимоверно. Как будто рождён он был для походов за хабаром. А где-то с год назад в душе бывшего киношника произошёл какой-то сдвиг. Ни с того ни с сего уехал на Большую Землю, вернувшись уже рукоположенным в священнический сан, и стал духовно окармливать бывших собратьев по ремеслу. Его приятель-араб, однокурсник по ВГИКу, прислал ему в подарок сборную часовенку финской работы и такой же бревенчатый финский домик, которые батюшка с Божьей и сталкерской помощью и поставил в нескольких километрах по ту сторону Периметра. Военные дали ему на то разрешение, беспокоясь только о безопасности святого отца. Напрасно. Монстры и мутанты отчего-то обходили третьей дорогой обитель отца Иоанна. Говаривали, у него частый гость Болотный Доктор и даже сам Чёрный Сталкер иногда в гости наведывается. Наверняка враки всё это и особенно про Чёрного Сталкера, хотя, с другой стороны, всё могло быть.

– Любопытная личность… – пробормотал себе под нос Чадов и тут же захотел познакомиться с господином Опрокидиным поближе.

Тот как раз пробрался к их столику, благословил честную компанию и славную трапезу, затем по-хозяйски умостился за стол. Не чинясь, сам себе налил коньячку, придвинул тарелку с салом, купленным Степаном на столичном Бессарабском рынке, и миску с соленьями. Хлопнул стакашку и тут же закусил. Сперва хрустящим огурчиком, потом ароматным розовым сальцем.

– Хорошее сало, – похвалил. – Да и коньяк недурён.

И уставился на журналиста, бесцеремонно буравя его своими водянистыми глазами с пляшущими в глубине озорными искорками-бесенятами.

– А, э… – спохватился Стылый. – Это, отче, мой дружбан из Киева. Степан Чадов. Он журналист. В газете работает. Этой, как бишь её? «Бульвар»? Нет, вру, «Авеню», вот… точно «Авеню»!

Батюшка кивнул.

– Слыхал я о Плясуне, как же. Да и газетёнку оную иногда читать приходится.

– Между первой и второй перерывчик небольшой, – скороговоркой молвил сталкер. – Вы как насчёт второй, батюшка?

– А ты не считай, чадо, а то обижусь. Лучше так: по единой.

– Ну, так по единой?

– Наливай.

Приняли, закусили.

– А не грешно ль, святой отец, в пост-то? – ехидно прищурился Степан. – Не помню, какой ныне: Петров или Успенский?

– Успенский, – не смущаясь, подтвердил слуга Господень, продолжая за обе щёки уплетать сало. – А что делать? Не стану есть – вы обидитесь. Разглагольствовать о высоких религиозных ценностях – прекрасно, но это нарушение закона братской любви. Ведь есть вещи, которые выше поста. Это отношение к ближнему. И вообще не то грех, что в рот, а то, что изо рта.

– А Бог как на это смотрит?

– А что Бог? Я его не боюсь, просто мне перед ним стыдно бывает.

«Тоже вариант, – подумал Чадов. – А батюшка, видно, большой оригинал. И философ к тому же».

– Вот ты, например, – ткнул пальцем в грудь журналиста отец Иоанн, – в Господа сам не веришь, а иных о нём вопрошаешь. Так ведь? Нет веры в сердце твоём?

– Истинной – нет, – согласился молодой человек.

– То-то. А ведь Всевышний постоянно говорит с нами, но мы не слышим его, поскольку наша голова наполнена бесконечным потоком обрывчатых и порою весьма бестолковых мыслеформ.

– А вы сами, если не секрет, как пришли к вере?

Опрокидин на пару минут задумался. Воспользовавшись паузой, Стылый быстренько наполнил стаканы.

– Видишь ли, – грея в руке коньяк, веско изрёк священник, – в один прекрасный момент я реально осознал – чтобы сделать что-то серьёзное в своей жизни, нужна основа. Фундамент, причём идеологически-философский. Когда-то Альберт Швейцер сказал: «Физика в пике своём даёт математику, математика в пике своём даёт философию, философия в пике своём даёт религию». И вот я начал поиски… Пришёл в церковь, стал церковным служкой. Читал много. Именно тогда понял – современные люди не совсем понимают, что есть ортодоксия. Думают – нечто бородатое, хмурое, запуганное… Это не так.

– Да уж вижу, – подтвердил Чадов, кивая на висящий на груди батюшки стальной солдатский жетон, на котором церковнославянской вязью было выгравировано: «Священник Иоанн Опрокидин». – А крест-то где?

– Под облачением, – ухмыльнулся святой отец. – Чего зря выпячивать? Все и так знают, кто я да что… Верно глаголю, сыне?

Стылый закивал, по-собачьи преданно глядя на духовное лицо. Степан даже позавидовал такому обожанию. На него вот так никто не смотрит.

Заметил на руках отца Иоанна татуировки. На одной половина рисунка была выжжена – сплошной шрам.

– У меня тут голая женщина была наколота, – уловил его недоумение Опрокидин. – А когда я в церковь пришёл, решил её вывести. Святые отцы по этому поводу шутили: «Уж лучше бы ты, Иван, женщину оставил. А так членовредительство получается». У меня и на теле ещё имеются. Дракон огнедышащий…

– Зверь апокалипсиса, – пошутил журналист и перешёл к волнующему его вопросу. – А что вы думаете о призраке? Неужто и впрямь сама Смерть объявилась?

И вновь задумался отец Иоанн.

– Про то один Господь ведает, – молвил сухо. – Разуму людскому сие недоступно.

– А не хотите узнать?

– Нет, – сказал как отрезал батюшка. – И вам, чада мои, не советую!

– Кстати, отче, – хихикнул Стылый. – Тут недавно прошёл слушок, что и вы встретились с этим Сивым Мерином, да и сгинули.

– Не дождётесь! – сунул кукиш под нос сталкеру Опрокидин.

«Да что же это тут, мать-перемать, творится?!» – мысленно воскликнул столичный гость.

– Привет, Плясун…

На плечи Степана легли узкие женские ладони, а щеки коснулись горячие губы.

– Здоров, Танюш! – осклабился Стылый. – Присаживайся к нам…

И осёкся, испуганно глянув на священника. Не против ли тот такой компании? Но батюшка не выказал недовольства. Напротив, как истинный джентльмен, он встал и пододвинул даме стул.

– Спасибо, отче.

– Не за что, голубка, – ласково ответил отец Иоанн. – Отдохни чуток, умаялась, чай. Чадо, предложи даме выпить.

– Конечно, конечно, – засуетился сталкер.

Хотел было налить певице тоже в стакан, но гранчак показался ему не подходящим для женщины сосудом. Поэтому он смотался к бару и вернулся с тонким и пузатым коньячным бокалом, куда и налил ароматную жидкость. Смущаясь, положил на стол плитку шоколада.

– Вот…

Но артистка не обращала внимания ни на его неловкие ухаживания, ни на пристально разглядывающего её святого отца. Для неё сейчас существовал лишь один человек на Земле, которого она жадно рассматривала. И этим человеком был Степан Чадов.

Сколько же это они не виделись? Месяцев восемь или даже больше. С его последнего приезда в Зону. И вот ведь гордячка. Ни разу не позвонила. Впрочем, и он сам не удосужился набрать знакомый номер.

– Я соскучилась, – сказала Татьяна своим неподражаемым низким, с хрипотцой голосом, от которого у Степана всегда, ещё со школьных лет, по телу бегали мурашки…

* * *

Помните ли вы свою первую любовь?

Сначала то непонятное и необъяснимое раздражение, которое вдруг стало возникать при виде соседской девчонки, несколько лет ходившей с вами в один класс и не замечавшейся из-за «серьёзных мужских проблем», поминутно возникавших и нуждающихся в срочном решении. Чего она постоянно вертится перед глазами, кривляка? И невдомёк, что это не онакрутится, а выто и дело ищете её взглядом, пытаетесь обратить на себя внимание, вызвать улыбку.

Потом вы обнаруживаете, что, оказывается, девчонка эта самая красивая в вашем классе. Да что там в классе, во всей школе нет ей равных.

Тощие косички, за которые вы ещё совсем недавно дёргали на переменках, а затем убегали, сопровождаемые возмущёнными воплями и летящим в спину учебником, вдруг превратились в тугие канаты. Которые в распущенном виде превращаются в густую иссиня-чёрную копну, благоухающую какими-то немыслимыми и таинственными ароматами. Маленькие глазки, поблескивавшие из-за очков и всё время источавшие солёную влагу, стали двумя озерами, куда хочется нырнуть и долго-долго не выбираться на поверхность. Нос, после того, как с него волшебным образом исчезла неуклюжая пластмассовая оправа, перестал быть похожим на совиный клюв. На щеках появились две милые ямочки (или они и были, но как-то не замечались?). А уж о том, что находилось чуть пониже шейной впадинки, и говорить нечего. Едва взгляд натыкался на бугрившийся двумя вершинами школьный передник, как мигом начинало першить в горле, а сердце выбивало такой бешеный ритм, что куда там за ним угнаться самому искусному ударнику из самой знаменитой рок-группы.

И муки ревности при виде того, как ОНА разговаривает с другими парнями. Почему это им адресована такаяулыбка? Что она означает? Что сегодняшний ихпоход в кино на «взрослый» вечерний сеанс отменяется? И не будет тёплой маленькой ладони в твоей руке, сладких и мягких, словно халва, губ, тихого ласкового шёпота, прогулки-провожания до дома в свете полной луны.

А мальчишеские потасовки? Те самые «рыцарские турниры», где главным и самым желанным призом становились смоченный под краном девичий платок, заботливо вытирающий кровь из твоего разбитого носа, да укоризненные слова, утверждающие, что ты самый глупый и притом ещё и слепой парень на свете, раз мог подумать, что ей кто-то, кроме тебя, нужен.

И наконец зарёванное лицо, уткнувшееся в твою раздираемую мукой расставания грудь. Тоненькая фигурка, бегущая по перрону вслед уходящему в столицу поезду и выкрикивающая обещания ждать твоего возвращения хоть всю жизнь…

Три года назад, впервые приехав в Зону, он к своему великому удивлению встретил здесь Татьяну Онегину, подвизавшуюся на местной культурно-просветительской ниве. Девушка подалась сюда за возлюбленным, возмечтавшим зашибить большую деньгу. Но незадачливый новичок погиб во время первой же ходки за Периметр. А его подруга, за неимением средств не смогшая убраться восвояси, устроилась в Бар сначала посудомойкой, потом перешла в официантки, а затем, когда совершенно случайно у неё обнаружился незаурядный певческий талант, стала по вечерам выступать на сцене, развлекая подвыпивших сталкеров. Да так и осталась.

Их со Степаном роман вспыхнул с новой силой. В первый раз уезжая домой, он даже предложил ей ехать вместе с ним. Однако Татьяна наотрез отказалась, не желая «быть обузой». «Не уживёмся мы вместе, Стёп, на Большой Земле, – рассудила она здраво. – Слишком мы разные. И летаем на разных высотах…»

Так и повелось, что в каждый его новый приезд сюда эти странные отношения возобновлялись, чем-то напоминая нормальную семейную жизнь…

– Я тоже скучал, – признался столичный гость.

Лицо девушки просветлело.

– Зайдёшь вечерком, попозже, когда я Нюшку спать уложу? – спросила с надеждой.

– Непременно, – подтвердил парень и завертел головой. – А что, Нюшка здесь?

– Где ж ей быть? – горько скривила карминовые губы Татьяна. – Няньки-то у меня нет. За кулисами вертится. За ней девчонки присматривают, пока я выступаю…

– А вот и нет! – возопило что-то маленькое и кругленькое, выскакивая из-под стола. – И совсем не за кулисами, мамочка!

Это была крохотная, лет двух – двух с половиной девочка с рыжими косками, в которых болтались два огромных розовых банта.

– Пливет, Плясун, – совсем как мать поздоровалась она с Степаном, взбираясь к нему на колени. – Я тебя давно здала. Все гляделки плоглядела. Ты где слялся-то? Всё по чузим бабам?

– Нюшка! – вспыхнула Татьяна.

Отец Иоанн тихонько хохотнул. А потом стал внимательно присматриваться к журналисту и крохе, переводя взгляд с одного лица на другое. Степан смутился. Он и сам подозревал нечто подобное, но подруга клялась и божилась, что ребёнок не от него. В конце концов, обета верности она ему не давала и вольна спать и делать детей с кем заблагорассудится.

– Ой, мне пора выступать, – заспешила на сцену певица и строго приказала дочке: – Ты у меня смотри не болтай лишнего, а то по попе получишь.

– А вот и не получу, – обиженно высунула язык крохотуля. – Ты у меня доблая!

– Не подлизывайся!

Выйдя под перекрёстный огонь прожекторов, Татьяна запела:

 
Шум неблизкого боя,
Рёв мутантов вдали,
Верно, мы не герои,
Но здесь выжить смогли.
 
 
В темноте убивали
И стреляли на звук.
Зубы сжав, добивали,
Не смотря – враг иль друг.
 
 
Посылали «отмычек»
Умирать вместо нас.
И хабар с чужих нычек
Забирали подчас.
 
 
Здесь не выжить иначе,
Правит силы закон.
Не успеешь дать сдачи,
Ты уже побеждён.
 
 
Сильно стадное чувство,
Одиночке – не жить.
Коль с хабаром негусто,
Можешь всех положить.
 
 
Мир жестокий, суровый.
Слабакам – места нет.
Принесёт нам день новый…
Что? Не знаю ответ.
 
 
Может, станем умнее…
Прекратим убивать…
– Что для тебя ценнее?
Скажешь: – Зоне решать. [2]2
  Автор стихов Kelliora.


[Закрыть]
 

– Какой чудный голос, – мечтательно произнёс отец Иоанн, склонив голову набок.

Он словно вино дегустировал, слушая песню.

– Да, – согласился Чадов, тихонько покачивая Нюшку на колене.

Девочка методично расправлялась с плиткой шоколада, принесённой Стылым. Покончив со сладким, она захотела пить и помчалась к барной стойке за «кока-колой».

– Славный ребёнок, – посмотрел ей вслед священник.

– Только шибко непоседливый, – проворчал Стылый, души в Нюшке не чаявший и считавшийся её крёстным. – И доверчивая очень. Ко всем липнет, думая, что вокруг одни только добрые люди.

– А вы любите детей, отче? – поинтересовался Чадов. – Чего ж своих не заводите?

– Боязно, – нахмурился Опрокидин. – Какие у нас, сталкеров, могут родиться дети? Мы ж искалеченные Зоной. Вдруг какого мутанта на свет Божий явим. Нет, лучше уж чужих пестовать.

Какой-то невнятный шум у стойки привлёк внимание их компании.

Нюшка отбивалась от какого-то мутного субъекта в длинном чёрном балахоне, пытавшегося взять её на руки.

– Хм, а ты говорил, что она ко всем липнет, – недобро прищурился батюшка. – Выходит, не ко всем.

– Эй, ты, пидор сраный, а ну живо отвали от ребёнка! – заревел Стылый хриплым голосом. – Я кому сказал, мать твою, убери мослы, а то оторву их на хер!

– Да я чё? – залепетал мутный. – Я ни чё…

И убрался к дальнему столику, где сидели ещё четверо парней, одетых в точно такие же нелепые балахоны чёрного цвета.

– Монахи? – поинтересовался Степан.

– «Грешники», – сквозь зубы процедил сталкер, плохо скрывая ненависть.

– Как, – изумился журналист, – разве их не уничтожили? Я слыхал, что с ними покончил Хемуль со своими ребятами.

– Говно не тонет, – сплюнул отец Иоанн. – Едва по Зоне прошёл слух о Коне Бледном, они восстали, словно феникс из пепла. Снова стали править свои тёмные мессы, славя Хозяев Зоны и самого сатану.

– Говорят, опять начали пропадать люди, – вполголоса молвил сталкер. – Не иначе, эти суки в жертву их приносят…

– А милиция куда смотрит, ооновцы?

– Так не пойман же, значит, не вор, – вздохнул слуга Господень. – Ну, не приведи Создатель, попадутся…

Он сжал кулаки, а на костистом его лице заходили желваки.

– Разрешите присесть, господа? – неожиданно прошелестел рядом с их столиком невнятный голос.

Собутыльники почти синхронно повернули головы.

Это был мужчина неопределённого возраста, не красавец, но и не урод, не чрезмерно толстый, однако ж и не худой. Так, господинчик средней руки.

– Тебе чего? – нелюбезно осведомился Стылый, на всякий случай подвигая к себе недопитую бутылку с коньяком.

Ходят тут всякие, любители халявного угощения.

– Имею разговор.

– Давай, только покороче, – махнул рукой отец Иоанн, нацеливаясь вилкой в маринованную лисичку.

– Я буду краток, – заверил «блёклый».

– Итак? – нахмурил брови сталкер.

– Хочу предложить вам выгодное и непыльное дело, – неопределённо начал мужик. – Всего-то и делов, что прошвырнуться на пару километров в глубь Зоны, в локацию Тёмное болото, забрать оттуда некую вещицу и доставить её мне…

– Мы в Зону не собираемся, парень, – отрезал Стылый. – Ты что, не в курсах, что там стало слишком уж хлопотно?

– Я в курсе, – развёл руками тусклый. – Однако сумма, которую я хочу вам предложить, может вас заинтересовать.

– Миллион! – бухнул сталкер без обиняков. – На меньшее не согласен!

– Но… – чуть не задохнулся от возмущения наниматель. – Это же форменный грабеж!

– На меньшее не согласны, – подыграл приятелю Степан. – Иначе сами двигайте за своим хабаром.

– Ага! – с сарказмом поддержал сотрапезников и отец Иоанн.

– Можно обсудить, – залебезил блёклый.

– Торг здесь совершенно неуместен! – грозно ударил кулаком по столу батюшка. – Или выкладываешь миллион, или катись на все четыре стороны!

– Но там работы на пару тысяч, – канючил мужик. – Всего-навсего закончить то, что начал Шершень. Он не дошёл каких-нибудь пару километров…

– Ша! – упёр ему указательный палец в нос Стылый. – Шершень, говоришь? Не из-за твоей ли хреновины он жизнью поплатился, а?

– Ему призрак явился! – пискнул господинчик. – Этот, как его, Сивый Мерин.

– Сам ты мерин, – огрызнулся сталкер. – Вали отсюда на х… пока я не рассердился!

– Всё, ухожу, ухожу, – поднял руки наниматель. – Но если передумаете, свяжитесь со мной, пожалуйста. Вот моя визитка.

Протянул Степану картонный прямоугольничек.

«Павел Иванович Брокин, главный менеджер», – прочёл журналист.

Дальше мелкими буквами значилась фирма, где трудился новый знакомый, а в левом уголке красовался логотип, разобрать который с нетрезвых глаз было мудрено.

– Броккен? – переспросил удивлённо, вспомнив знаменитую гору в Германии, на которой происходили шабаши ведьм в Вальпургиеву ночь.

– Брокин, – с виноватой улыбкой поправил коммерсант, растворяясь в клубах табачного дыма, коромыслом висевшего в зале.

* * *

– Не, ну не козёл ли? – возмущался Стылый, разливая по стаканам коньяк.

В ход пошла уже третья бутылка. Но шло хорошо, так отчего бы не усугубить?

– Истину глаголешь, сын мой, – важно согласился батюшка. – Типичный козёл.

– Эх, парни, – мечтательно вздохнул Степан. – Нет в вас жилки авантюризма. Ещё чуток, и он согласился бы на миллион.

– А оно нам надо? – вздел белёсые бровки отец Иоанн. – Я лично в деньгах не нуждаюсь. Мне Господь посылает по нуждам моим. А играть со Смертью… Не та ставка, в общем… Выпьем, братие!

Выпили.

– Ты что мне суёшь, гнида! – прозвенел набатом глас Бармена. – Фальшивку, сука, впарить хочешь?!

У стойки торчал давешний «чёрнобалахонник», вызвавший неприязнь у Нюшки.

– Люди добрые! – апеллировал к публике владелец Бара. – Что же это делается? За натуральные продукты и добрую выпивку со мной хотят расплатиться ненатуральным баблом!

Он потряс в воздухе синей купюрой.

«Ага, – пронеслось в мозгу Чадова. – Кажись, новый знакомый».

– Да я… – залопотал «грешник», доставая из бумажника другую купюру.

– Сколько их у тебя?! – возопил Бармен. – Ты что их, печатаешь?!

– Не кричи! – взмолился несчастный.

– Ещё чего! – набычился хозяин. – Я в собственном заведении не волен делать, что хочу?! А этого не хотел?

Сунул под нос «грешнику» кукиш, а потом недолго думая изо всех сил треснул его кулаком по лбу.

«Чёрнобалахонник» отлетел на несколько метров и приземлился прямо на столе, за которым сидели Степан с компанией. Жалобно зазвенела бутылка, падая на пол и обдавая брызгами благородной влаги обувку собутыльников.

– Ты чё, гондон штопаный?! – рявкнул Стылый раненным зверем. – Да я тебя сейчас в порошок сотру!

Однако «грешник» не растерялся.

Схватив с пола бутылку, он со всей дури обрушил её на голову поднимающегося из-за стола сталкера. Тот так и сполз со стула, распростёршись у ног сотрапезников.

Подобной наглости спускать было нельзя.

Отец Иоанн, закатав длинные рукава своего облачения, стал в боевую стойку.

– Ого! – оценил Степан. – Вы и восточными единоборствами владеете, отче?

– Айкидо коку ренмей, – скромно уточнил батюшка. – А ты, чадо, чем владеешь?

– Шиванат, – ответил Плясун, снимая куртку и сосредоточиваясь.

– У Голдина учился? – уважительно поцокал языком Опрокидин. – Как же, как же, слыхал. И даже лично общался на одном из конвентов. Кажись, на «Росконе».

Между тем рядом с задирой появились и прочие его приятели-«грешники». Стряхнули с плеч балахоны, чтобы те не мешали.

Степан оценивающе разглядывал противника.

Первый, зачинщик свары, был кукольным красавчиком чуть старше двадцати. По своим физическим данным он явно не тянул на лихого бойца. Хлипковат, стать не та. В рукопашном бою ему надеяться не на что. С одного удара свалят.

Зато остальные четверо уж точно не были слабаками. Один – низенький и рыжий крепыш-мордоворот с пудовыми кулаками. Второй – с чёрной повязкой на правом глазу и странной прической – выкрашенные в голубой цвет волосы с помощью какого-то мусса были собраны во множество торчащих кверху косичек, от чего парень напоминал ежа. Третий – длинный, под два метра, с волосами, собранными в хвост. Глаза четвёртого прикрывали чёрные изящные очки, гармонирующие с тёмной тканью костюма («модник», прозвал его про себя Чадов). Все по возрасту были едва ли намного старше заводилы. Двадцать три – двадцать пять.

Привлечённые шумом, вокруг стали собираться посетители Бара. В том числе и здешние вышибалы.

– Помочь, батюшка? – спросил один из них, выразительно постукивая по ладони увесистой бейсбольной битой.

– Сами справимся, чадо, – плотоядно ощерился отец Иоанн и, вытянув палец, обвёл по кругу зрителей. – Не вздумайте вмешиваться. Это наш бой!

Повернулся к журналисту:

– Как, Плясун, сдюжим?

– Должны, – пожал плечами парень.

– Чё ты там шепчешь?! – вскинулся предводитель пятёрки. Красавчик явно чувствовал свою силу и искал драки. При более чем двойном численном перевесе это было нетрудно.

М-да, подумал Чадов, а ребята ушлые. Совсем не подарок к Восьмому марта, как любил говорить сэнсей Голдин. Вон как красиво заходят с двух сторон, медленно и уверенно. Ну, ничего, мы тоже не сахар. Лишь бы святой отец не подкачал.

– Чё зенки пялишь?! – взвизгнул красавчик.

– Не цепляйся к нему, Паук, – с ленцой обронил «модник». – Не видишь, парень ни при чём. Приезжий, да? Зачем ему в наши дела лезть?

Чёрные очки блеснули в сторону Чадова.

Однако «херувимчик» заводился сильнее и сильнее.

В подобных ситуациях разговаривать нельзя. Голдин всегда учил: «Сначала ударь, а потом говори» или «Лучше один удар, чем двадцать слов». В принципе такой подход зачастую создавал проблемы с уголовным кодексом, но здоровье сохранял, а это главное.

Батюшка и Чадов сорвались вперёд практически одновременно. Каждый к своей цели.

На долю Степана пришлись модник в очках и верзила. На пути отца Иоанна стояли голубоволосый и крепыш.

Журналист преодолел отделявшее его от противников расстояние за долю секунды. «Модник» оказался тёртым калачом и совсем не растерялся, а сам рванулся навстречу, выбросив далеко вперёд правую руку с тускло блеснувшим лезвием ножа. Удар его был очень резким, но что такое этот его удар после стольких лет тяжелейших тренировок? На тренировках били гораздо быстрее.

Степан даже не успел сообразить, что произошло, рефлексы сработали мгновенно. Резкий рывок вправо и удар ребром левой ладони по сонной артерии противника произошли практически одновременно. Беспомощно звякнул по полу покатившийся нож. «Модник» всё ещё падал вперёд бревном, медленно, как в кино, а журналист, не снижая скорости, разрядил левую ногу прямо в пах верзиле. Бить в пах надо как по футбольному мячу, говорил сэнсей.

– Сука… – прохрипел верзила, хватаясь обеими руками за своё повреждённое мужское достоинство и заваливаясь на бок.

Почему-то они всегда заваливаются именно влево, успел подумать Чадов.

Он спрашивал Учителя, в чём причина, но это был один из очень немногих вопросов, на которые Голдин не смог дать ответа. Сказал, что не знает.

Степан резко развернулся влево.

Отец Иоанн уже закончил с крепышом. Тот, изогнувшись дугой и обхватив руками левое колено, рычал от боли, дико выпучив глаза.

Бедняга, подумал журналист. Что толку в твоих раскачанных мышцах, когда колено-то не накачаешь. «Китайская чашечка», так называл колено сэнсей. Китайская, потому что хрупкое, как фарфор. Не отжигать тебе на дансполе больше, дорогой крепыш.