Текст книги "Если останемся живы"

Автор книги: Андрей Быстров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

Ольга Дмитриевна будто устала от самой себя. Она была не накрашена и встрепана, словно только что из постели. В пожелтевших пальцах дымилась сигарета без фильтра.

– Добрый день, – вежливо поздоровался Шебалдин и предъявил служебное удостоверение. – Я полковник Федеральной службы безопасности Шебалдин Станислав Михайлович. Я хотел бы поговорить о вашем муже... Бывшем муже, поправился он.

Женщина молча откинула цепочку, не выразив ни положительных, ни отрицательных эмоций по поводу визита контрразведчика, как если бы всю жизнь того и ждала. Шебалдин шагнул в тесную прихожую, а оттуда в единственную комнату, служившую по этой причине и гостиной, и столовой, и спальней.

Обычно, попадая в незнакомую обстановку в процессе расследования, он старался незаметно подмечать все подробности, справедливо полагая, что дом зеркально отражает личность хозяина. Но в данном случае зацепиться было не за что. Никаких фотографий на стенах, любимых пластинок (и проигрывателя нет – только радио и телевизор), следов отделки квартиры по своему вкусу. Ощущение пустоты усиливало и то, что в комнате практически не было мебели, кроме безликого набора, модного у обитателей "хрущоб" лет тридцать назад два кресла, журнальный столик и тахта, сейчас незастланная. На столике красовалась початая бутылка некогда отечественного коньяка (того, что умельцы из ближнего зарубежья выдают за "Апшерон") и захватанная рюмка. Рядом – пепельница, переполненная вываливающимися на стол окурками сигарет "Полет". Сине-белые смятые пачки виднелись там и тут.

"Странно, – подумал Шебалдин. – В деле не было упоминания о том, что она закладывает за воротник, и на работе ее ценят и хорошо отзываются. И по внешности не скажешь, что алкоголичка.

Может, тихая бытовая пьяница из тех, что не любят выносить сор из избы?"

Следуя жесту хозяйки, Шебалдин опустился в предложенное кресло. Перед ним блеснула вторая рюмка, наполнилась коньяком, – все молча, ни слова даже приветствия! Ольга Дмитриевна пригубила напиток, и лишь тогда Шебалдин впервые услышал ее хрипловатый приятный голос.

– Извините, что не предлагаю закурить. Сами видите, какие у меня сигареты. Вы, наверное, к "Мальборо" привыкли.

Шебалдин курил только "Яву", но не стал углубляться в дискуссию о сортах табака.

– Ольга Дмитриевна, я хотел...

– Да, да. – Она махнула рукой, пепел упал с сигареты и рассыпался по халату. Она не заметила этого. – Вы пришли поговорить об Александре.

Только что ж говорить, раз он погиб... Ведь он погиб? – Женщина с неожиданной проницательностью взглянула на Шебалдина.

– Вы как будто сомневаетесь, – неопределенно ответил полковник.

Боровская негромко засмеялась.

– Станислав Михайлович, вы не журналист, которому поручили написать очерк о подвиге героя.

Вы человек контрразведки, а контрразведка не интересуется мертвыми. Ее сфера деятельности – живые.

– Не всегда, – увернулся Шебалдин. – Иногда информация о мертвых значит больше.

Боровская потушила сигарету и сразу зажгла новую.

– Из того, что вы избегаете внятных ответов, я заключаю, что либо вы сами ни черта не знаете, либо играете в прятки, -" сказала она. – Скорее первое, иначе зачем бы вы пришли ко мне... Да не смотрите на меня, как новобранец на сержанта!

Я готова к разговору, мне скрывать нечего...

– Я не думаю, что вы что-то скрываете. И у меня нет списка хитрых вопросов, дабы загнать вас в угол. Ничего конкретного. Просто расскажите о Ратникове. Характер, привычки... Каким он был?

– Зачем? – передернула плечами Боровская. – Неужели ваши компьютеры знают о нем меньше, чем я?

– Больше, Ольга Дмитриевна, – уверил Шебалдин. – Но они не прожили с ним пять лет и не знают того, что известно вам.

Женщина налила коньяк в свою опустевшую рюмку, сделала движение в сторону Шебалдина, но у него не убавилось. Она смущенно (первая явная эмоция с момента прихода полковника) поставила бутылку обратно.

– Начинать, наверное, полагается со знакомства? Тут все было обыкновенно. Я влюбилась. А кто же не влюбится в человека романтической профессии, симпатичного, открытого, заботливого, щедрого?

– Значит, вот каким он вам показался, – пробормотал Шебалдин.

– Почему "показался"? Он и был таким. Поначалу.

Шебалдин промолчал, ожидая стереотипного женского продолжения: мол, поглядишь – хороший человек, а копнешь – подлец и бабник. Но Боровская сказала совсем другое.

– Мне думалось тогда, да и теперь тоже, что Александр был... Не равен себе. Не понимаете? Ну, каждому человеку предназначено занять в жизни определенный объем, каждого ждет своя ячейка.

Для одних – больше, для других – меньше. Вот если человек заполняет ячейку собой так, что не остается в ней пустого места, – все, он состоялся, будь он писатель или слесарь. А у другого все устроено, все ему дано, вот как Александру – а ячейка намного больше его. И нет покоя...

Последнюю фразу она выделила так, что Шебалдин невольно усомнился, заполнила ли свою ячейку сама Ольга Дмитриевна. Она унеслась в какие-то свои неясные мысли, рассеянно чертя огоньком сигареты колечки в воздухе. Шебалдин несмело кашлянул, напоминая о себе.

– Да, – очнулась женщина. – О чем я? Это состояние мятущейся души...

– Но из-за этого не разводятся, – осмелился предположить Шебалдин. Тысячи людей не равны себе, и ничего, живут...

– Да, конечно, – она вздохнула. – Дело не в этом. Трещина пробежала примерно за год до развода. Я не смогла бы в точности утверждать, в чем это заключалось. Мне трудно говорить об этом. Я технарь, психология – не мой конек. Положите передо мной чертеж узла ракеты, я скажу вам: эта железка туда, эта сюда, все понятно. А тут... Не хотите же вы, чтобы я исповедовалась в грехе иллюзорных предчувствий...

– Нет-нет, – торопливо отказался Шебалдин, соображая, как переключить разговор в более удобоваримое русло. – Не надо. Я не священник и не психоаналитик. Меня занимают проблемы попроще. Вы говорили, что за год до развода Ратников изменился. В чем это проявлялось? Есть такое выражение: "любит пожить". Любил ли Ратников пожить?

Женщина задумчиво провожала взглядом поднимающийся к потолку дымок.

– Любил ли? – повторила она, словно обкатывая эти слова во рту, как леденцы. – Я бы не сказала. Да и что это значит? Рестораны, девочки, загулы? Это у космонавта?

– Я не то подразумевал, – объяснил Шебалдин. – Вот вы рассуждали о самодостаточности человека. Примерно ту же схему можно пристегнуть к отношению к жизни, к деньгам и благам. Существуют соблазны, инстинкты, тайные побуждения и скрытые мотивы. Каким в этом смысле был Ратников?

Глаза женщины заблестели, румянец окрасил ее щеки, но это скорее была не реакция на тираду Шебалдина, а действие плохого коньяка. Она налила еще рюмку.

– Нет, – твердо произнесла она. – Если бы он рвался к деньгам и благам, избрал бы другую профессию, и, уверена, преуспел бы в ней. Знаете, он был талантлив во всем. Ему бы ничего не стоило стать директором банка. Но я вас поняла. Соблазны, инстинкты – неудачные слова, они стреляют вхолостую. Ему не давали спокойно жить, я бы сказала – призраки. Последний год до развода он жил словно в постоянном ожидании чего-то... Такого, чего он жаждал и боялся. Говорил со мной, простите, спал со мной, а сам находился далеко-далеко...

– Но, может быть, он был поглощен подготовкой к полету? Нормальный мандраж космонавта.

– Полет на "Шаттле" тогда еще пребывал в стадии застольных бесед, возразила Боровская. – А наши полеты никогда не вызывали у него такого... Опустошения. Нет, это совершенно иное.

Самое время переходить к реалиям, мелькнуло у Шебалдина.

– Ольга Дмитриевна, как вы полагаете, эти изменения в поведении Ратникова были вызваны внешними причинами? Возможно, в его окружении появился новый знакомый. Или какие-то необычные звонки по телефону, неурочные отлучки из дома? Вспомните, пожалуйста.

– Вы его в чем-то подозреваете? – Боровская пошла напролом. Полковник слегка улыбнулся.

– Прямой вопрос заслуживает прямого ответа.

Конечно, я заглянул к вам не из чистого любопытства. Предполагается, что катастрофа "Атлантиса"

явилась следствием ошибочных действий одного из членов экипажа – пока неизвестно, кого. Проверяются все. И мы не исключаем, что на эти действия космонавта могло спровоцировать некое лицо или группа лиц. Вот вам честно и откровенно причина моей заинтересованности.

Она была ошеломлена.

– Вы что, всерьез считаете, что Саша мог подстроить крушение корабля?! Убить себя и шестерых товарищей?

– Я сказал "ошибочные". А ошибки могут быть отзвуками добросовестных заблуждений... Или чьей-то злой воли.

Боровская наклонила голову то ли в знак согласия, то ли оттого, что ее потянуло в сон.

– Так я о знакомых Александра, – напомнил полковник.

– Да, – встрепенулась она. – Знакомые... Как будто всех я знала. Отряд космонавтов, ребята из нашей лаборатории. У него были ровные, спокойные отношения с людьми. Ни близких друзей, ни явных недоброжелателей. И вроде бы никого нового не возникало. . Хотя постойте... – Шебалдин обратился в слух и мысленно взмолился, чтобы пленка в его карманном диктофоне не кончилась как раз сейчас, когда из тумана неопределенностей и домыслов начинает показываться верхушка островка твердой почвы фактов. – Был один случай перед самым разводом. . Мы вышли прогуляться по аллее и обсудить наши невеселые дела... Саша увидел на углу незнакомого мне человека. Попросил меня посидеть на лавочке, а сам прямо-таки рванулся к нему Они свернули за угол... Я ждала минут двадцать. Саша вернулся один. Он был очень возбужден и все толковал о каких-то странных вещах, я ничего не понимала... Ни до этого, ни после я никогда не видела его таким.

– О КАКИХ вещах? – подался вперед Шебалдин. – Прошу вас, припомните, что именно говорил Ратников после встречи с незнакомцем?

С виноватой улыбкой Боровская развела руками.

– Не помню Я очень разозлилась тогда, мне-то хотелось решить житейские проблемы, и я почти не слушала, все пыталась перебить. Какая-то дикая смесь политики, философии и фантазий, совершенно на него не похоже.

– Ну хорошо, – Шебалдин беспокоился о пленке. – Перейдем к таинственному незнакомцу.

Описать его вы можете?

– Я видела его издали, секунд десять, да и не присматривалась особенно, – она наморщила лоб. – У меня не очень хорошее зрение... Средних лет, хотя скорее пожилой... В общем, не мальчик...

Одет обыкновенно, в темный костюм... По-моему, лысый. Ну, не совсем, а с залысинами.

– Плешивый, – уточнил Шебалдин.

– Может, и так... Не помню. Я так рассердилась на Ратникова, что мне было не до того.

Исчерпывающая информация, грустно усмехнулся про себя Шебалдин.

– А когда это было? – вернулся полковник к вопросам. – Дату не припомните?

– Через три года?! Вы с ума сошли. Разве что приблизительно... Это было летом... Разошлись мы девятого июня, ну а это произошло примерно за неделю... Второго или третьего.

– Так, – Шебалдин с досадой уловил сухой щелчок в кармане. Сработал автостоп диктофона. – И после этого вы больше никогда того человека не видели и никаких упоминаний о нем не слышали?

– А я после развода и Ратникова не видела ни разу. Квартиру менял он сам, сам и мебель перевозил, пока я жила у мамы. Он позвонил, и я перехала сюда.

Больше ничего интересного Боровская в разговоре не сказала. Она снова потянулась к бутылке, но, взглянув на гостя, отвела руку.

Шебалдин довольно скоро перестал сожалеть о том, что не хватило пленки. Может, и та, что использована, была потрачена впустую. Вряд ли он узнал что-то ценное. Ратников встречался с неизвестным Боровской человеком – что из того? К нему мог приехать однокашник, или школьный друг направлялся к Ратникову домой и перехватил его на улице... Нет, не проходит. В этом случае непонятно, почему Ратников не представил его Боровской. Не хотел знакомить друга с фактически бывшей женой, к тому же находящейся не в лучшем расположении духа? Но почему он хотя бы из вежливости не рассказал ей потом, кого встретил. И что это за беседа с давним другом – двадцать минут?

Шебалдин поднялся, поблагодарил за гостеприимство и двинулся к двери. У выхода женщина догнала его, вцепилась в рукав, развернула к себе, дыша в лицо перегаром.

– Скажите мне только одно, полковник... Саша жив?

– Нет, – произнес Шебалдин и вышел.

Тучи, клубящиеся едва ли не над самой головой, опять разродились хилым дождиком. Шебалдин шагал с поднятым воротником, засунув руки в карманы. Он направлялся в ресторан, куда должен был подойти Ласкеров. Их расследование считалось полуофициальным, и встречи в неформальной обстановке лучше соответствовали его духу. Вся информация американской стороны, исходящая от ЦРУ, поступала через помощника Рубинова полковника Бертенева непосредственного контакта с ЦРУ у Шебалдина и Ласкерова не было. Тем не менее обмен сведениями происходил регулярно, ибо успех могло обеспечить только тесное взаимодействие спецслужб двух государств.

В ресторане "Космос" (Бог мой, ну конечно же, "Космос", а что же еще?!) Шебалдин выбрал столик в углу за традиционной пальмой в кадке и заказал легкий ужин. Он не переставал размышлять о странностях Ратникова, но не спешил делать выводы. Возможно, что-то прояснится после беседы с Ласкеровым, взявшим на себя Шалимова и Данилина.

Шебалдин хмуро ковырял вилкой бесцветное варево. Он не любил таких состояний: Ратников УСКОЛЬЗАЛ. Ни изучение его досье, ни послужного списка, ни допросы сослуживцев и разговор с Боровской не помогли ему в главном: не просто составить представление о человеке, а почувствовать его, СТАТЬ им на то время, которое необходимо для выявления его роли. Ратников виделся Шебалдину резиновой оболочкой, которую можно рассмотреть и потрогать, но в которую нельзя влезть.

И там, внутри... что?

20

Собрав доступные сведения о Шалимове, Ласкеров встретился с доктором Котельниковым (любившим подчеркивать, что он не родственник физика В. А. Котельникова, творца знаменитой теоремы о выборках, на основе которой был сконструирован и передатчик "Топ Флэш").

– Типичнейший грипп, – говорил пожилой доктор, – поверьте мне, уважаемый Леонид Савельевич. Неужели достижения контрразведки в медицине подвинулись так далеко, что вы ставите под сомнение диагноз врача? добавил он обиженно.

– Ни в коем случае, – обеими руками отгородился Ласкеров. – Я понимаю, что это не могло быть, скажем, пищевое отравление.

– Нет, нет. У пищевого отравления совсем другие симптомы.

Ласкеров помялся, не зная, как перекинуть мостик к опасному вопросу, и решил подобраться издалека.

– Скажите, доктор, ведь здесь, в Звездном, нет вспышки гриппа?

– Нет, разумеется.

– А не показался ли вам странным случай единственного заболевания?

Котельников ответил обтекаемо, чтобы не обидеть собеседника слишком явным указанием на его медицинский дилетантизм.

– Видите ли, Леонид Савельевич, к сожалению, мы с вами живем в мире микробов и вирусов. Вирус гриппа никуда не исчезает, он только мутирует, когда у большинства людей вырабатывается иммунитет к предыдущей... мм... он поискал термин, понятный полковнику, – ... модификации. Тогда распространяются эпидемии. Но и в спокойное время кто-нибудь нет-нет да и заболевает. Это не частое явление, но, смею вас уверить, ничего сверхъестественного здесь нет.

– Доктор, – решился напрямую спросить Ласкеров, – как, по-вашему, есть ли реальная возможность преднамеренно заразить человека гриппом?

– Конечно. Чихнуть на него, к примеру, если вы больны.

– Я имел в виду не это. Например, если бы я, бу

дучи здоровым, хотел бы вывести вас из строя на некоторое время – на день-два, максимум на неделю – смог бы я изобрести способ заразить вас гриппом?

Глаза Котельникова округлились.

– Вы считаете, что полковника Данилина...

– Мы ничего не считаем, – отрезал Ласкеров. – Мы хотим установить истинную картину случившегося. Перефразируя вас, доктор, я бы сказал, что, к сожалению, мы живем не только в мире микробов и вирусов, но и в мире недобрых намерений, которые, увы, иногда осуществляются...

– Это невозможно.

Ласкеров не разобрался, относилось ли восклицание доктора к принципиальной вероятности использования культуры вируса гриппа в преступных целях или к наличию в природе недобрых намерений как таковых. Он попросил уточнить.

– Работы со штаммами вирусов проводятся под строжайшим контролем, сухо ответил Котельников. – Вам это должно быть известно лучше, чем мне. Но если бы я исхитрился украсть склянку с вирусом из лаборатории, не вижу, что могло бы помешать мне заразить вашу пищу...

– Спасибо, – поклонился Ласкеров, сделав вид, что не заметил угрожающей интонации в слове "вашу". – И еще один вопрос. Как врач, вы бы отличили симптомы простого гриппа от схожих, но вызванных неким отравляющим веществом?

– Полагаю, что да, – пожал плечами Котельников. – Если только вы не копаете под мою профессиональную компетентность...

– Благодарю вас, доктор. – Ласкеров собрался уходить. – Да, вот еще что...

Губы старика искривило подобие улыбки.

– Да знаю, знаю. Наш разговор должен сохраняться в тайне.

– Даже от моих коллег, доктор.

_ От Котельникова путь Ласкерова пролег в квартиру полковника Данилина. Геннадий Николаевич, уже вполне оправившийся от болезни, отворил дверь сам и пригласил Ласкерова в гостиную. Жены и детей, срочно вернувшихся с Азовского моря, дома не оказалось и можно было поговорить без помех.

– Итак, чем обязан? – старомодно осведомился Данилин, и Л аскеров невольно подумал, что интеллигентно-мягкую манеру речи полковник позаимствовал у доктора Котельникова.

– Если вас удивит что-то в нашей беседе... – начал Ласкеров, но Данилин тут же прервал его.

– Нет, не удивит. Я ждал вашего визита, после гибели "Шаттла" это естественно. Должен был лететь я, а полетел Ратников. Вы подозреваете, что на "Атлантисе" совершена диверсия, что я причастен к ней, симулировал болезнь и вместо себя послал на смерть другого человека. Я правильно изложил ход ваших рассуждений?

Ласкеров смутился. Действительно, одна из версий в предварительной разработке выглядела так, с той разницей, что вместо наивной симуляции предполагалось принятие Данилиным ослабленного штамма вируса или вызывающего временное расстройство здоровья препарата. Однако при кропотливой проверке связей и личности полковника не выявилось ровным счетом ничего, что бы подтверждало эту теорию. Ныне рассматривались две возможности – случайное совпадение и отравление Данилина с целью заменить его Ратниковым.

– Мы не подозреваем вас, Геннадий Николаевич, – спокойно сказал Ласкеров. – Речь пойдет не столько о вас, сколько о вашем дублере.

– О Ратникове? Вот теперь озадачили, – Данилин сел на диван напротив гостя. – Его можно обвинить разве что в эффектном самоубийстве...

– Да? Он что, обладал настолько неустойчивой психикой?

– Да нет, – усмехнулся Данилин. – Такие люди к нам не попадают... Просто я не возьму в толк, почему мертвый интересует вас больше живого...

– Мы собираем информацию, только и всего.

Вы же понимаете, эта катастрофа выглядит не совсем обычно. Будь там один "Атлантис", ладно, но "Элиминейтор"...

– Какой "Элиминейтор"? – поднял брови Данилин. Его гость вздрогнул.

– Вы ничего не знаете?

– Нет.

Ласкеров был более чем ошарашен. Ему и в голову не могло прийти, что о секретной миссии "Шаттла" был осведомлен дублер, а основной претендент оставался в неведении.

– А, да, – вспомнил Данилин. – Андрей Шалимов говорил что-то такое, но меня не успели разыскать, а потом я заболел, и нужда во мне отпала.

– Может, и так?.. – Ласкеров мысленно сделал отметку в воображаемой записной книжке: запросить генерала Рубинова, кого командировали в Звездный для оповещения экипажа об изменениях в программе полета. – Чтобы вы не мучились: "Атлантис" снял с орбиты отработанный военный спутник американцев. Официально предупреждаю, что это секретные сведения.

– И только-то? Я-то думал...

Ласкерова обрадовало, что Данилин не придал особого значения его словам.

– Так я о Ратникове, – возвратился он к исходной теме. – Вы хорошо его знали?

– Как сказать, – задумался космонавт. – Его никто не знал хорошо. Он был... Немного особенным.

– Подробнее, пожалуйста, – потребовал Ласкеров.

– Я не хочу бросать на него тень типа того, что это был человек с двойным дном и все такое. Но отряд космонавтов – маленькое сплоченное сообщество. Каждый уверен, что на орбите и на земле его не подведут, понимаете? И Ратников никогда никого не разочаровывал. Но все же была в нем какая-то закрытая дверь. Он жил по правилам.

– Что же тут особенного? – не понял Ласкеров. – Люди определенных профессий, и вашей, и моей, живут по правилам. Никто нас за уши не тянул и не мешал идти в свободные художники.

– Нет, – Данилин сморщил гримасу досады. – Наверное, я неточно выразился. Как бы вам объяснить... Вот закон, уголовный кодекс. Одни не нарушают его из страха наказания, а другие Просто не мыслят, как можно причинить человеку вред.

– Ага, – подключился Ласкеров. – Следовательно, Ратников был поставлен в рамки и держался под их силовым давлением?

– Вы спросили мое мнение о Ратникове, я вам ответил. К несчастью, он погиб. И мы никогда не узнаем, как бы он повел себя вот в такой ситуации...

Или мне следовало повествовать о мертвых по римскому принципу: хорошо или ничего?

– По роду деятельности мне важна истина, а не античные принципы... Теперь давайте вспомним день, когда вы заболели.

Подполковник отложил карандаш.

– День как день... Проснулся, позавтракал...

– Минуту. Завтракали где?

– Здесь, дома.

– Придется изъять посуду, которой вы пользовались, для экспертизы.

– Мне подсыпали какой-нибудь дряни? – недоверчиво улыбнулся Данилин. Кто же это сделал, привидения? Я с неделю жил один, жена ездила к матери в отпуск, и в гости никто не приходил.

А экспертиза – чепуха. По-вашему, я никогда не мою посуду?

– Покажите мне ее, – попросил Ласкеров. Он не стал объяснять подполковнику, что такой пустяк, как мытье посуды, не создаст препятствий для экспертов ГРУ, а открыть простенькие замки квартиры мог бы и смекалистый пэтэушник.

Они прошли на кухню. Данилин открыл буфет.

– Вот тарелки. Они все одинаковые, и, как вы догадываетесь, я не помню, какую взял в то утро. С вилками, то же самое. А вот моя чашка, я всегда пью чай только из нее.

Он осторожно передал Ласкерову огромную треснувшую синюю чашку с отбитой ручкой и золотистыми узорами.

– Кто знал об этой вашей привычке? – профессор разглядывал ветхий антиквариат с преувеличенным почтением.

– Да надо мной весь отряд смеется. Эта чашка – притча во языцех. Она у меня вроде талисмана. Космонавты – народ суеверный...

Может статься, подумалось Ласкерову, что талисман на сей раз уберег вас от смерти в буквальном смысле, Геннадий Николаевич.

– Я заберу ее, – сказал он. – Не беспокойтесь, через пару дней вы получите ее обратно. Тарелки и вилки тоже.

– Ну да...

Ласкеров попрощался с Данилиным и покинул квартиру. До ресторана "Космос", где Шебалдин назначил рандеву, было недалеко, и, несмотря на пасмурную погоду, он предпочел автобусу прогулку. Надо было проанализировать полученные сведения.

Но приводить в систему было почти нечего, а то, что наличествовало, ни.как не приводилось. Ласкеров начинал склоняться к внутреннему убеждению, что нападение на "Атлантис" – чисто американская гангстерская выходка. Он допускал участие российских фигурантов, но русские космонавты, очевидно, выступили в пассивной роли жертв.

Привыкший к точности и лаконичности итогов, Ласкеров честно ответил себе и на вопрос, в какой точке находится расследование. В той же, где и начиналось. Но два хвоста все же торчали наружу, и, возможно, за какой-то из них удастся ухватиться – чашка Данилина и человек, присланный Рубиновым для инструктажа космонавтов по поводу спутника.

21

Вечерний Чикаго играл брызгами подмигивающих, зовущих, броских огней, как рождественская елка на Пенсильвания-авеню. Пыхтящий "Додж", отвыкший от городской суматохи, с трудом прокладывал путь среди важных лакированных "Фордов" и "Шевроле", нетерпеливо толпящихся у светофоров и подгоняющих друг друга суетливым кваканьем клаксонов. Саманта, отстранясь, с плохо скрываемым страхом смотрела в окно машины. Ей чудилось, что каждый прохожий и тем более полицейский пристально разглядывает именно ее. Шалимов вел себя внешне невозмутимо, сосредоточившись на борьбе со скрежещущей коробкой передач, но на душе у него было не легче. Он уводил "Додж" подальше от шумного центра в поисках одинокой телефонной будки и вспоминал планы Саманты, вначале показавшиеся ему осуществимыми, а теперь все более казавшиеся чистейшим безумием.

– Есть один человек в Чикаго, – говорила ему Саманта в доме миссис Ларрены. – Если он нам не поможет, остается только уповать на Господа Бога.

Его зовут Барни Флойд. Он пилот международных авиалиний.

– И он спрячет нас в грузовом отсеке своего самолета?

– Ты не дослушал, – укоризненно сказала Саманта. – У нас был с ним роман четыре года назад.

Ему можно верить, он классный парень.

– Вот как, – Шалимов ощутил удививший его самого укол ревности. – Тогда почему же ты ушла от мистера Флойда?

– Я не ушла, – девушка опустила голову. – Мы расстались. Это не одно и то же. Он был женат и сделал выбор, но мы по-прежнему друзья.

Шалимов в раздумье гонял стрелку по шкале настройки выключенного приемника.

– Саманта, если ты веришь в надежность Флой

да, я не буду оспаривать то, что очевидно для тебя...

Подумай, а не могли бы мы воспользоваться его связями здесь, в Америке, вместо того чтобы лететь во Францию?

– У него нет никаких связей. Откуда они у рядового пилота "Транс Уорлд"? Но он не выдаст нас и, при возможности, поможет бежать. Разве этого мало?

– В нашем положении это очень много, – согласился Шалимов.

Больше они не говорили о Флойде, а теперь прибыли в Чикаго, чтобы встретиться с ним.

Саманта вышла из машины на перекрестке замызганных окраинных улиц и открыла дверь телефонной будки. Шалимов последовал за ней, они втиснулись вдвоем в узкую кабину. Саманта набрала номер и чуть отстранила трубку от уха, чтобы Шалимов мог слышать весь разговор.

– Хелло, – мембрана задрожала от низкого мужского голоса.

– Барни,это я.

– Здравствуй, Саманта, – произнес Флойд как ни в чем не бывало. Ни одна нотка не изменилась в его тоне, а ведь для него это был звонок с того света.

– Барни, ты один? Можно приехать к тебе сейчас?

– Я один, Сэм. – Флойд назвал ее ласковым именем из их прошлого. Мэгги в Вегасе до конца недели, а Пол и Джон (он окрестил близнецов в честь блистательных "Битлз") у бабушки в Манкейто.

– Со мной один парень... Барки, мы попали в чертовский переплет.

– Догадываюсь, – так же тепло и ровно пророкотал Флойд. -,Вы далеко?

– Кварталах в пяти. У нас машина.

– Ну так подъезжайте, – заключил он и положил трубку.

За руль села Саманта. Когда "Додж" тронулся, Шалимов всем корпусом повернулся к девушке.

– Этот Флойд или каменный, или откуда-то узнал, что ты жива. Я бы на его месте упал в обморок.

– Надо знать Барни, – скупо улыбнулась Саманта. – Он не каменный, но по виду этого ни за что не угадаешь

"Додж" въехал во двор пятиэтажного дома постройки тридцатых годов, без сомнения готового простоять еще век. В просторном опрятном подъезде на подоконниках стояли горшки с цветами, стены украшали самоклеящиеся глянцевые плакаты с изображением красоток на яхтах в залитом солнцем океане. Квартира Флойда помещалась на втором этаже. Девушка позвонила трижды, и сердце Шалимова снова защемило – он почувствовал, что это их давний тайный знак.

Дверь отворилась. Шалимов невольно охнул, окинув взглядом выросшую на пороге громадную фигуру, и впрямь будто вырубленную из скалы.

Барни Флойд походил на викинга из скандинавских саг – под сенью курчавых светлых волос блестели проницательные синие глаза, квадратный подбородок выдавался вперед. Широкий нос и слишком полные губы немного портили его внешность – Флойд не был красив, но от него исходили волны спокойной уверенности и доброты. Присутствие этого человека как-то сразу вселило покой в душу Шалимова. Он безоговорочно поверил Саманте: на Барни можно положиться.

– Проходи, Сэм, – пригласил Флойд почти басом. – И вы, мистер Шэлимофф, проходите тоже.

Уж не буду притворяться, что я вас не узнал.

Он протянул Шалимову огромную, как лопата, лапищу и стиснул ладонь космонавта так, что едва не переломил ему кости.

Квартира Флойда состояла из пяти или шести комнат – в дальние коридоры Шалимов не заглядывал, потому что хозяин повел их в сверкающую чистотой и панелями неведомых приборов обширную кухню, увешанную фотопортретами четверки "Битлз". Они уселись за некрашеный деревянный стол Ни о чем не спрашивая, Флойд поставил перед ними бокалы, налил виски и громоздко опустился на застонавший под ним стул.

– Ты не представляешь, как я рад видеть тебя, Сэм, – трогательно моргнул он. – Я не верил в твою смерть. Я верю только в то, что вижу. Конечно, я очень рад встрече и с мистером Шэлимоффым, – добавил он из вежливости.

– Я тоже рада, Барни, – Саманта отпила из рюмки. – Но не такой встречи я хотела. Мы затравленные звери, Барни. Если узнают, что мы живы, нас убьют.

Флойд посерьезнел.

– Пусть попробуют, пока с вами Барни Флойд.

– Нам нельзя оставаться в Америке. Нам нельзя не только попадаться в руки властей, но и просто быть замеченными. Это означает смерть.

– Даже настолько? – нахмурился летчик.

– Да. Поэтому мы пришли к тебе. Нам нужно нелегально попасть в Париж. Я вспомнила, как ты рассказывал... Может, придумаешь что-нибудь?

Флойд встал, сделал несколько шагов по малость тесноватой для его габаритов кухне, глотнул виски из бутылки.

– Я не летаю в Париж, но не об этом речь, – пробасил он. – Будь вы обыкновенными зайцами...

А так... Допустим, я сумел бы переправить вас на борт лайнера, но в Париже без документов и с вашими знаменитыми физиономиями вы не пройдете и полметра. Да вас и в самолете опознают

– Неужели нет выхода? – тихо спросила девушка.

– Не спеши! – прогремел гигант. – Пейте пока виски. Я скоро вернусь.

Он вышел в гостиную, и из-за неплотно прикрытой двери донеслись стартовые аккорды "Сержанта Пеппера".

– Нашел время слушать музыку, – буркнул Шалимов.

Саманта предостерегающе подняла ладонь

– Не мешай ему. Он всегда слушает "Битлз", когда попадает в трудное положение.

Флойд вернулся, когда закончилась первая сторона диска.

– Есть кое-какие идеи, – сказал он. – Но к ним понадобится наличность, а я в нулях. Тысяч двадцать пять наскребу, пожалуй, но этого катастрофически мало.

– У нас есть семьдесят пять тысяч, – Саманта потрясла раскрытой сумочкой. – Хватит?