355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Андрей Антипов » Лев Рохлин: Жизнь и смерть генерала. » Текст книги (страница 1)
Лев Рохлин: Жизнь и смерть генерала.
  • Текст добавлен: 17 октября 2016, 01:54

Текст книги "Лев Рохлин: Жизнь и смерть генерала."


Автор книги: Андрей Антипов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Антипов А.В.
Лев Рохлин: Жизнь и смерть генерала.


Эхо выстрела, оборвавшего жизнь генерала Льва Рохлина, будет звучать еще очень долго. На небосклоне общественной жизни России последних лет фигура Рохлина выделялась своей неординарностью и авторитетом, чтобы вот так сразу подвести черту под его жизнью и загадочными обстоятельствами смерти. Боевой «окопный» генерал, он и в политике действовал как солдат – прямо и честно, не страшась трудностей и презирая опасность. Жизнь Рохлина оборвалась на взлете. Он был слишком неудобен, в его устранении были заинтересованы многие влиятельные лица. Рохлин знал об этом интересе и неоднократно говорил о нем..



ПРЕДИСЛОВИЕ

Книга эта была фактически написана до трагической гибели генерала Рохлина. Лев Яковлевич прохладно относился к идее написания книги о нем. И, прочитав рукопись, приложил все силы, чтобы в книгу вошли имена как можно большего числа людей, с которыми ему пришлось служить и воевать. Наш последний разговор на эту тему состоялся за две недели до смерти генерала.

После гибели Льва Яковлевича автор не стал изменять ничего, что говорило бы о генерале в прошедшем времени. Других существенных изменений по тексту, который был на тот момент, тоже не делалось. Ведь автор практически во всех оценках опирался на мнение генерала. И нельзя было допустить, чтобы это мнение, даже из лучших побуждений, было подвержено вольному толкованию. А авторские оценки личности самого Рохлина остались неизменны. Разве что негатив сегодня воспринимается по-другому и кажется не столь значительным, как казался при жизни Льва Яковлевича. Масштаб этой личности с каждым днем, отдаляющим нас от него, становится все более понятным: "Лицом к лицу – лица не увидать, – говорил поэт. – Большое видится на расстоянье".

Российскому обществу, к сожалению, еще только предстоит в полной мере осознать, кем был генерал Рохлин и какую часть самого общества он представлял.

Сегодня мы пока недооцениваем биографии людей. Все время ищем что-то особенное, что сами ни понять, ни почувствовать не можем. Мы впадаем в отчаяние, когда люди, на которых мы надеялись, которым верили, которых успели даже полюбить, вдруг оказываются на деле совсем другими. Последние годы эти разочарования преследуют нас постоянно.

Секрет наших разочарований прост: мы мало знаем биографии наших героев. Ведь если разобраться, то сегодня среди известных в стране политиков не много тех, чья жизнь могла бы стать примером для подражания. Большинство из сегодняшних политических кумиров скользили по жизни легко и непринужденно. Судьба не била их, не ломала, не проверяла на прочность их характеры и убеждения. Верхом их мужества были какие-нибудь "крутые" словечки, сказанные в очередном интервью или на разрешенном митинге. В лучшем случае они расхрабрились до участия в каких-нибудь авантюрах, итог которых известен и может вызывать лишь чувство сожаления.

Что касается лиц, наделенных сегодня государственной властью (имеются в виду члены правительства), то их биографии практически неизвестны обществу, а если и известны, то ничего, кроме недоумения, вызвать не могут. Это биографии заурядных чиновников, знающих жизнь по газетам, а свою работу по учебникам. На их счету нет ничего построенного, в их жизни нет ничего пережитого, в их судьбах нет того, что могло бы вызвать интерес и подсказать, что от этих людей можно ожидать.

Не лучше обстоит дело и в среде профессиональных военных. Но тут две составляющих. Во-первых, политика нынешнего руководства страны привела к тому, что о людях в погонах сегодня судят либо по тем, кто в центре Москвы стреляет из танков по гражданам своей страны, либо по тем, кто настроил себе многоэтажные особняки и ездит на "Мерседесах". Но чаще по тем, кто безропотно скулит у пустых касс частей и подразделений, клянча деньги на прокорм своих семей. А во-вторых, сами военные, несмотря на отнюдь не легкие судьбы, умудрились по-своему приспособиться к нынешней жизни. Приспособиться так, что уже мало кто верит, что военная служба закаляет характеры и формирует личности.

На этом фоне жизнь и судьба генерала Льва Рохлина – почти легенда. В его жизни было все – и боль потерь, и горечь разочарований. Был тяжелый труд, полный опасностей, и радость побед. Была борьба, была любовь. Были ошибки и заблуждения. Было все.

Не было только одного – предательства. Он никогда не изменял своей вере в Россию, в ее народ и в их лучшую долю. Он отдавал всего себя служению этой вере. И никогда не подстраивался под обстоятельства, которые навязывала жизнь.

Придя в политику в прямом смысле из окопов, Рохлин с поразительной быстротой стал одной из самых заметных политических фигур России. И это при том, что к тому времени казалось: все места на политическом поле уже заняты, все роли распределены. Генерал сломал это представление, и вскоре всем стало понятно: армия, несмотря на все свои проблемы, дала стране нового лидера всероссийского масштаба, лидера, сумевшего дать людям надежду, вселить веру и побудить к действиям. В то же время это напугало тех, кто давно обосновался на политической кухне и занял места в структурах власти. Рохлина в равной степени любили и ненавидели. Он стал единственным из политиков, кого Борис Ельцин обещал "смести". И единственным, чья смерть, несмотря на все разговоры о том, как она наступила, обнажила всю жестокость политического противостояния в стране.

Впервые о генерале я написал в 1995 году в девятом номере журнала "Воин", известного большинству читателей как "Советский воин". Очерк назывался "Профессионал".

Тогда Лев Яковлевич еще не был широко известен в стране и армии. Но о нем уже говорили.

Мне, автору этого очерка, хотелось донести до читателей образ российского генерала, человека необычной и трудной судьбы, сложного характера и неукротимой энергии. Образ, резко контрастирующий с тем, который сложился в российском общественном сознании за последние годы и о котором мы говорили...

Такую возможность давала не только война в Чечне, где Рохлин проявил недюжинные командирские способности, но и личность самого генерала, жизнь которого полна событий, прямо связанных с судьбой страны и ее армии.

В предлагаемой вашему вниманию книге сделана попытка продолжить этот рассказ. Но в основу положен качественно иной материал, который удалось собрать за прошедшие годы.

И главные из этих материалов касаются "странной" войны на Кавказе. Войны, которая раскрыла все язвы российского общества последнего десятилетия. Войны, ставшей результатом безответственной политики властей, порочности созданной ими системы управления государством. И наконец, войны, продемонстрировавшей организационный и технический развал Российской Армии, разложение нравственных устоев, на которых она держалась испокон веку.

В первой части книги рассказывается о том пути, который Лев Рохлин прошел до чеченских событий, о том, как формировался характер будущего генерала, его взгляды и привычки, как приобретался боевой опыт.

Во второй части книги мы с помощью генерала Рохлина подробно остановимся на событиях, происходивших в Чечне в декабре 1994 – феврале 1995 года. Расскажем о том, как шли боевые действия в Грозном и что происходило накануне его штурма. При этом мы в первую очередь будем говорить о чисто военных вопросах, о проблемах управления и взаимодействия войск в частности и силовых структур в целом. Эти вопросы мало изучены и практически не освещены в средствах массовой информации. А потому мало кто представляет, в чем состояли конкретные причины поражения армии на первом и втором этапе военной операции, как и в чем проявлялись пороки системы управления войсками и их подготовки в последние годы.

В третьей части мы расскажем о том, почему генерал Рохлин накануне выборов в Государственную Думу вошел в правительственное движение "Наш дом – Россия" (НДР), о его отношениях с Виктором Черномырдиным, о встрече с Борисом Ельциным и о тех иллюзиях, в плену которых пребывал "окопный" генерал. Кроме того, мы расскажем и о том, что делалось Комитетом Государственной Думы по обороне, который он возглавлял, для того, чтобы изменить ту ситуацию, которая неизбежно толкала и продолжает толкать Российскую Армию и всю оборону страны к краху. И даже не на полях войны. А прямо в казармах.

Здесь мы подойдем к вопросу о том, как получилось, что битые чеченскими боевиками генералы, авторы провалившихся планов боевых операций, виновники гибели тысяч солдат и офицеров, пренебрегшие всем богатым боевым опытом нашей армии, в результате сделали головокружительную военную карьеру, фактически встав у руля российских силовых структур... Здесь же мы совершим попытку понять, как связана оборонная политика властей, военная реформа, якобы проводимая ими, и разгром армии в Чечне.

И, наконец, читатель узнает о том, почему генерал вышел из НДР, начав создание оппозиционного властям политического движения "В поддержку армии, оборонной промышленности и военной науки".

Воспоминания, оценки, комментарии и размышления самого генерала лягут в основу нашего повествования.

А эпизоды из его жизни и службы будут лишним подтверждением тому факту, что в России есть люди, которые, несмотря ни на что, сохранили чувство ответственности за судьбу страны и ее солдат, что российская военная школа воспитала командиров, способных многому научить хваленых военспецов армии любой из стран, о которых принято сегодня говорить с восторгом.

Собранные в приложениях документы, почти все написанные Львом Рохлиным, дополнят повествование подробностями.

В заключение мы напомним некоторые события, которые предшествовали и которые произошли сразу после смерти генерала. События эти дают серьезный повод для того, чтобы не идти на поводу ни у одной из версий, тем более у версии о бытовом убийстве, за которую с завидным энтузиазмом ухватились не только руководители следственной бригады...

Генерал был слишком неординарной и авторитетной личностью, в устранении которой могли быть заинтересованы очень многие. Рохлин знал об этом интересе и неоднократно говорил о нем...


ПРОЛОГ

Армейские спецназовцы в Толстом-Юрте вблизи передовой выглядели довольно скромно, чем сильно отличались от милицейских «спецов», коими были напичканы аэродром в Моздоке и дороги в тылу войск. У них не было шикарных камуфляжей. Они не натягивали маски, и пистолеты Макарова из их карманов не торчали.

Но по секрету нам сказали, что если кто здесь и умеет воевать, так это Михалыч и его ребята.

«На войну не просись...»

В палатке царила темнота. Бойцы тихонько матерились, спотыкаясь о всевозможную утварь, рассованную по всем углам. В свете отблесков огня, пожиравшего дрова в чугунной печке, радист присоединял блок питания к рации. Что-то у него не ладилось. «Дай попробую», – рядом с ним кто-то сел на корточки. Меня попросили помочь затянуть ремень на снаряжении. Здесь все делалось запросто, без лишних слов. Мне потребовалось несколько часов и свет дня, чтобы начать отличать солдат от офицеров.

Михалыч недолго раздумывал: "Если хотите увидеть все сами, лезьте в машину". Командир спецназа шел на явный риск. Мы не скрывали, что в Моздоке никто не решался даже дать "добро" на поездку на передовую. "Это опасное дело", – говорили нам, как будто мы просили справку о безопасности. Но у Михалыча, похоже, было свое представление о риске.

Условие он поставил одно: фамилий не спрашивать. "Не хочу, чтобы в окно моего дома однажды вечером влетела граната".

Это не удивило. Нас уже не раз просили об этом и примерно так же объясняли причину. Невольно подумалось: "Может быть, поэтому по ту сторону фронта больше журналистов? Мстительность боевиков давно стала притчей во языцех. Будь я чеченцем и окажись на той стороне, пришлось бы не верить ни в искренность журналистов, ни в искренность называющих себя моими друзьями: какая дружба, если тебя боятся?"

Мы едем в район Беркат-Юрта, туда, где окопались "ульяновские" (так их здесь называют) десантники.

В кузове "Урала" вдоль бортов уложены мешки с песком. Офицер отдает солдатам команду: выбрать сектора наблюдения и приготовить оружие.

Проезжаем поселок Петропавловское. Много домов разбито. Несколько дней назад здесь шел жестокий бой, начавшийся с того, что местные жители завели в засаду роту внутренних войск, шедшую взять под охрану мост через реку Сунжу, протекающую сразу за поселком. По своей воле сделали это местные жители или нет, но, как говорится, из песни слов не выкинешь.

По всем признакам вместе с чеченскими боевиками здесь вели бой и наемники-немусульмане. Последние не добивают раненых: вывели бойца из строя и переносят огонь. Трупы их самих чеченцы не убирают. На балконе минарета как висел наемник, корректировавший огонь боевиков, так и висит. "Был бы мусульманин, давно бы сняли и похоронили", – говорят бойцы.

А вот и мост. За ним, у дороги, должен был лежать бронежилет и каска ефрейтора Валерия Кочкина. Здесь он погиб от пули снайпера. Всего в том бою погибло пять разведчиков из разведбата 20-й гвардейской мотострелковой дивизии. Их и роту внутренних войск буквально вытащили из ловушки танкисты, которых знают здесь по имени их командира – "батальон Мансура". "Это черти какие-то! – восхищались бойцы танкистами. -Били со всего хода: что ни залп, то накрытие. Никогда не думали, что из танковой пушки можно стрелять с такой же сноровкой, как из пистолета. А как двигались... Казалось, не несколько танков идут, а что-то единое, с одним экипажем".

Позднее, в госпитале Моздока, я услышу от раненых танкистов гордые слова: "Комбат у нас боевой". В отличие от других раненых они не были подавлены и держались с ощутимым достоинством, хотя боль у них была не меньше. В них было что-то такое, что вызывало не жалость, не сострадание, а уважение и даже почтительность, достойную не их возраста, а мастерства и мужества.

"Вот, – подумалось, – что значит умелое командование и авторитет командира".

Комбата танкистов майора Мансура Рафикова представили к званию Героя России. К этому же званию представили и старшину разведроты старшего прапорщика Виктора Пономарева, своим телом прикрывшего от огня раненого солдата Константина Арабаджиева. Пономарев погиб.

Костю отправили в госпиталь. А Валеру Кочкина убили во второй раз. Вертолет с его телом был сбит, едва только поднялся в воздух. Ни каски, ни бронежилета на месте его гибели уже не было.

За что же ребята воюют? За что гибнут? На что тратят свой талант такие, как Мансур?

Михалыч, отказавшись ответить на эти вопросы, назвал три вещи, присущие ему как бойцу и командиру: азарт, желание выжить и необходимость сохранить своих людей. Последнее даже не необходимость, а кое-что такое, что, как лезвие по сердцу, полосует при каждой потере. "Я просто не могу, – говорил он. – Не могу, когда теряю ребят. Это..." Он так и не нашел слова. Только мотнул головой. И сжал кулаки.

В нравственном плане еще в Афгане определились: «На войну не просись, а пошлют – не отказывайся».

О политическом на войне – ни слова.

О вождях – только матюги.

"В этой войне мы все равно не разберемся. Зато мы разберемся друг в друге".


Как десантники стали пехотой

Мы приближались к Беркат-Юрту. Отсюда до окраин Грозного километров пять-шесть. Десантники после головомойки, устроенной им мусульманским батальоном, похоже, утратили ощущение своей мощи. Оно и понятно. Раненый артиллерийский капитан, видевший всякое, о чем свидетельствовали две контузии, полученные в Афганистане, так характеризовал тот бой: «Били десантуру так, как будто не Чечня, а Россия в окружении». «Мы в город не пойдем, – говорил лейтенант-десантник. – Наши войска для этого не предназначены». «Наивный, – подумалось, – кто ж тебя спрашивать будет?»

Позднее пехотинцы объяснят: если разобраться, десантники и впрямь предназначены для другого. Их профиль: бить объекты в глубине обороны противника. Их стиль: внезапность и быстрота. А в лобовом бою, силой на силу, они слабы, Тем более они слабы при взламывании оборонительных рубежей. У них для этого ничего нет. Даже техники.

В поле за железной дорогой стояли три разбитые боевые машины десанта (БМД). Кто ни разу не видел, не поверил бы, что боевые машины могут так гореть: от них остались одни остовы.

Десантников в Чечне использовали как пехоту. Именно поэтому им, называемым "элитой войск", пришлось слезть с того пьедестала, на который их вознесло общественное мнение. Пьедестал оказался высоким – без грохота слезть не удалось. Пехотинцы десантникам сочувствовали.

Но "ульяновские" десантники прогремели еще и другим: своей самоуверенностью. Это, конечно же, не к бойцам относится, а к командирам. Последние пренебрегли советами, данными им уже обжегшимися армейцами и вэвэшниками (внутренние войска. – Ред.) в Виноградном и Толстом-Юрте: не ходите в ночь, не верьте в тишину. Десантники пошли в ночь. Залпы грянули из тишины.

Теперь "ульяновские" сидели, зарывшись в землю и заминировав все вокруг. Командиры заставляли солдат рыть землянки то в одном месте, то в другом. Бойцы несколько дней не имели возможности обогреться у костров, которые на открытых местах, естественно, запрещалось разводить.

В Моздок полетели "вертушки" с обмороженными. А следом – с подорвавшимися на минах. На своих минах.


Смертельный урок

До темноты Михалыч решил еще раз проверить дорогу вдоль окраин Беркат-Юрта.

Я так и не понял: подобные действия вытекали из задач спецназа или из сложившейся обстановки?

Проверить окрестности Беркат-Юрта надо было прежде всего для безопасности десантников, которые, похоже, оценивали ее лишь протяженностью линий окопов и широтой минных полей.

Оставалось загадкой: почему они даже в дневное время не контролировали окрестности вокруг своего лагеря? Почему небольшая группа бойцов и командиров, которым предстояла тяжелая, бессонная ночь, была больше озабочена проблемой безопасности лагеря, чем штаб целой дивизии, для которой беспечность однажды, совсем недавно, уже вышла боком?

"Я тебе об этом бардаке мог бы многое рассказать",-у Михалыча эти вопросы возникли, наверное, раньше, чем у меня.

Он ничего не рассказал. Но позднее я подумал, что с классической точки зрения группа не должна была "светиться" перед выходом на задание. Если противник не дурак (он не давал повода для такой оценки), то понял бы, что это не десантники проснулись. Это кто-то другой. Вполне возможно – спецподразделение.

И все же, готовясь к ночному рейду, нельзя было оставлять у себя за спиной "темное" село. Платить за это пришлось бы очень дорого. Вспомнились вчерашние слова Михалыча: "Я не могу, когда теряю ребят".

Группа на БТРе вышла в сторону Беркат-Юрта. Худшие подозрения оправдались. На колхозной ферме стоял готовый к бою танк. Немного в стороне – отлично замаскированные артиллерийские позиции: пушки при снарядах.

Все найденное добро следовало уничтожить или доставить в лагерь к десантникам.

С помощью одного БТРа этого не сделаешь. Вернулись на позиции. Взяли танк из группы поддержки. Решили проверить другие помещения. Но тут грянули выстрелы...

Пуля попала капитану Федору Присяжных под ключицу. Перебила сонную артерию. Могучий сибиряк, Федор долго цеплялся за жизнь. Он еще пытался опереться ногой, когда его тащили на броню танка.

Вчера мы пили с ним водку и упрекали, что он, такой огромный, занимает чуть ли не половину тесного вагончика. Сегодня в вагончик лазарета его не пустили. Врач лишь глянул: "Он уже умер". Ребята закурили. Молча. Федор заплатил жизнью за безопасность предстоящего рейда. И за жизнь тех десантников, которых той ночью могла накрыть обнаруженная артиллерийская батарея.

Батарею ребята добили. Танк тоже.

Заместитель командира разведбата, как и трое других офицеров-разведчиков, капитан Присяжных должен был пойти с группой спецназа рядовым бойцом. На учебу. Федор лишь недавно пришел из пехоты и новую профессию должен был осваивать с азов. Командир батальона послал своих офицеров со спецназом, зная, что лучшего урока им никто не даст.

Созданные в конце пятидесятых годов подразделения специального назначения призваны были вести диверсионно-разведывательные операции в стратегическом тылу противника. Они, по замыслу, должны были обнаруживать командные пункты, стартовые позиции стратегических и оперативно-тактических ракет, сообщать их точные координаты с тем, чтобы по этим объектам были нанесены высокоточные ракетные или авиационные удары. Кроме того, спецназовцы должны были сами пытаться вывести эти объекты из строя.

Однако до мировой войны дело, слава Богу, не дошло. Локальные же войны вынудили сузить эти задачи спецназа.

В Афганистане в первое время спецназовцы занимались охраной трубопроводов, штабов, выполняли конвойные задачи, сопровождали колонны с грузом... Лишь значительно позже их деятельность попытались направить в диверсионноразведывательное русло... (Подробнее с задачами спецназа и некоторых страницах его истории читатели могут познакомиться, прочитав журнал "Воин" (ныне "Воин России"), № 2, 3 и 4 за 1994 г. – Авт.)

Позднее я узнаю, что здесь, в Чечне, спецназ начал выполнение своих задач еще до начала боевых действий. Спецназовцы выявляли места сосредоточения техники, складов оружия и боеприпасов дудаевских сил. Оставалось нанести удары. Но команды не было.

Когда же войска вступили на территорию Чечни, выяснилось, что противник успел все рассредоточить. Группам спецназа пришлось гоняться за каждым отдельным танком и "градом". И то не сразу. Задачу спецназу поставили лишь тогда, когда войска стали вплотную подходить к Грозному.

Группа Михалыча должна была организовать засаду на предполагаемом пути перемещения установок "град" и попытаться уничтожить хотя бы одну из них. Накануне такая установка уже было развернулась для удара по лагерю "ульяновских" десантников. Но спецназовцы, проверявшие дороги в окрестностях, неожиданно выскочили на позицию. Машине удалось уйти.

Местная пропаганда сработала с завидной оперативностью: десантникам сообщили, что это аксакалы Беркат-Юрта не дали боевикам произвести залп.

Чеченские боевики старались использовать "грады" наверняка, поэтому били только прямой наводкой. А для этого надо быть ближе к цели. Машина не могла уйти далеко.

Стемнело.

– К командиру, – кто-то тронул меня за плечо.

Михалыч натягивал белый маскхалат.

– Не передумал?

– Нет. – Не мог же я признаться, что душа моя давно переместилась в пятки.

– Кто по какой-то причине не может идти, тому лучше остаться, – это говорилось уже для всех. – Никаких упреков не будет. Пойдете в другой раз.

На размышление мне и всем остальным давался час.

– Построиться!

Отказавшихся не было.

Вытягиваемся в цепочку. Впереди Игорь, сзади Эдик и Володя. Знаю всех только по именам. Выходим. Патрон в патроннике, автомат на предохранителе. Уже через километр почувствовал, что оделся слишком тепло. "Тут не угадаешь, – говорили мне ребята. – Если придется бежать, упреешь. А если лежать в снегу, замерзнешь".

Перед выходом я признался Игорю, что устал. Ноги одеревенели. Клонило в сон.

– Вам можно устать. – Я в группе был старше всех по возрасту, поэтому молодые ребята обращались ко мне на "вы". – А мне никак нельзя.

Но я видел, что он тоже не в лучшей форме. День, проведенный на холоде, операция в Беркат-Юрте, гибель Федора – все это не могло не вызвать физической и психологической усталости у людей.

Игорь – командир разведроты, один из тех, кто шел с Михалычем на учебу. Кроме того, ему, как и Эдику и Володе, была поставлена задача "ложиться грудью" за журналиста. "Отвечаете за него головой",-кивнул Михалыч в мою сторону. Игорь был старшим в нашей подгруппе.

Я не имел права подводить этих ребят, вынуждать их "ложиться грудью". Ведь, кроме всего прочего, они были мне очень симпатичны. Хотя бы тем, что не скрывали своих чувств и ощущений. Игорь после дневного рейда в Беркат-Юрт признался: "Когда Федор упал, я испугался".

Эти ребята знали, что такое смелость, а потому не стеснялись сказать о своих страхах.

Уже в Москве я услышал, как телевизионный ведущий заявил, что у него вызывает восхищение смелость тех военнослужащих, кто отказался ехать в Чечню. Не берясь судить отказавшихся, хотелось сказать этому парню в студии: "Заткнись. Что ты знаешь о тех, кто не отказался?"

Перебегаем дорогу. Идем вдоль лесочка. За каждым кустом чудится враг. Наверное, это и есть страх. Трудно понять. Отмеряем километры. Каждый следит за обстановкой и действиями идущего впереди. То присядем, то бросаемся в снег плашмя, то опять бежим. Время от времени в воздух взлетают осветительные ракеты. Прежде казалось, что они сгорают очень быстро, а теперь горят и горят.

Вспоминаю слова командира, инструктировавшего нас перед выходом: "Если видите, что вас не заметили, первыми не стрелять. Но помните: кто первый выстрелит, тот и прав". "Стреляешь – глаза не закрывай. Не попади в своего. Попала пуля – не орать. Никого не бросать".

"Не трусить! Нас самих боятся".

Ничего другого на ум не приходит. Нет вопросов ни о том, за что, ни о том, почему я воюю (воюю же, черт меня возьми).

Не знаю, что в это время думал Михалыч. Но вряд ли он размышлял о войне и мире, о смысле бытия. Перед выходом он заявил: "Все, хватит, последний раз иду. Буду теперь дежурить на телефоне и печку топить". По тому, как усмехались ребята, я решил, что говорит он об этом не первый раз. Они, наверное, знали, что для их командира проще рисковать самому, чем ожидать, как кончится рискованное дело, на которое уходят его люди. У печки бы он не усидел.

Хорошо, если бы такой непоседливостью страдали все, кто властен посылать людей на смерть.

Группа все ближе подходила к Грозному. Где-то в цепочке идет Дима. В Грозном у него отец, мать и дед с бабушкой. "До последнего надеялись, что все обойдется". Думал ли он, что придется с оружием освобождать родной город. "Зато места здешние знаю хорошо. Вон там моя дача. Если что, выведу всех". Он уверен, что среди боевиков его друзей-чеченцев нет: "Многие давно уехали. Воевать они не будут". – "Кто же тогда стреляет?" – "Кое-кто, конечно, есть. Но народ здесь жил богато. Им не до войны".

На память пришли разговоры с местными жителями, утверждавшими, что воюют в основном приезжие бандиты, для кого Чечня была не столько родиной, сколько местом, где они готовились к очередным преступлениям и отсиживались после вылазок. "Дудаев даже по-чеченски не говорит. Всю жизнь в Прибалтике прожил. Какая тут народная война? Какой "газават", если за него воюют все, кому Бог в виде баксов представляется?"

Вряд ли все так просто. Но очень хочется верить, что не с чеченским народом воюет Российская Армия.

Идем через поле. Офицеры просматривают его в приборы ночного видения. Легли. За ходом времени не уследишь. Только холод напоминает, что лежим уже долго. Тук-тук... Стучит сердце. Если накроют в чистом поле, то никому не уйти. А мне цыганка нагадала долгую жизнь. Соврала, наверное.

Встаем. Голова цепочки поворачивается назад. Рядом встал Володя. До этого он шел где-то впереди.

В машине, когда выезжали из Толстого-Юрта, я его спрашивал, почему он, майор, только заместитель командира группы?

"Вообще-то у меня другая должность. Но как было не пойти, когда ребята здесь воюют?"

Вот и думай после этого, за что и почему воюют эти ребята, рассуждай о политических взглядах и нравственных терзаниях, спорь о смелости и трусости. А у них своя мораль: как не пойти...

– Что случилось? – шепчу Володе на ухо.

– Похоже, нас поджидают. Поле просматривается в инфракрасном излучении. Слишком много было согласований!

– Подозреваешь, что кто-то узнал?

– Кто знает? Засада вон там, за полем, в лесочке. Просто так здесь никто бы не сидел.

Позднее, в Моздоке, рязанские десантники сказали мне, что ни одна из разработанных операций им на то время не удалась. "Стукачок где-то здесь, в штабе, сидит", – говорили они. Наверное, слишком много провалов в этой войне. Не захочешь, заболеешь шпиономанией.

Володя дает мне прибор ночного видения: "Наблюдай сам". Похоже, я ему надоел своими вопросами.

Именно через этот, похожий на бинокль, прибор видно работу приборов ночного видения, работающих в активном инфракрасном излучении. Этот прибор нас и выручил. Командир долго просматривал через него очередное поле, которое предстояло пересечь группе. Сначала не верилось, что впереди нас ждут. Но вот на опушке леса засветился один огонек. Затем другой. Третий.

Три точки. Это слишком много.

Наш прибор работал в пассивном режиме. Поэтому засечь его на той стороне не могли.

Можно было обойти поле по опушке леса. Но там группа уже ходила. А разведчики не ходят одной дорогой два раза.

В лесу тоже могли ждать.

"Сначала приложи прибор к глазам, а потом нажимай кнопку", – объяснил мне Володя.

Но я ничего подозрительного не вижу. От точки поворота мы уже далеко.

"Если они нас засекли, – объяснят ребята уже в лагере, – то не накрыли только потому, что думали, мы пойдем в обход".

Кто идет в обход, тому кажется, что он всех перехитрил, и его осторожность уже не та. Накрыть его проще.

"Я с самого начала чувствовал – что-то не то", – скажет потом Михалыч. Володя подтвердил: "В прошлый раз шли спокойно. Не было гнетущего чувства, что тебя где-то ждут".

Потом, в Моздоке, когда речь зайдет о чувстве опасности, необстрелянные офицеры заявят, что такого чувства не бывает. "Это чушь, – скажут они. – Просто страху ребята натерпелись. Вот и шарахались от каждого куста".

"Профессионализм, – подумалось, – это, наверное, не только умение что-то делать, но и умение чувствовать то, что другим кажется чушью".


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю