Текст книги "Лев Рохлин: Жизнь и смерть генерала."

Автор книги: Андрей Антипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Но ситуация сложилась так, что в 345-й полк, который тоже должен был участвовать в операции, пришел новый командир полка, не имеющий опыта. В 56-й бригаде командир еще не завоевал доверия.

– Здесь сказывалась неправильная, на мой взгляд, система замены кадров, – говорит Рохлин. – Через два года я, например, уже все знал и умел. Мой полк практически не нес потерь, выполняя самые сложные задачи. Менять меня не было смысла. Надо было дать всем желающим возможность служить в Афганистане и дальше. Конечно, следовало ввести дополнительные льготы, заинтересовать возможностью служебного роста, присвоением досрочных званий, обеспечить семью жильем в выбранном ею месте жительства... Короче, сделать так, чтобы офицер мог без оглядки заниматься своей службой.

Но было как было. Даже заместитель командующего 40-й армией генерал Дубынин не имел опыта. Правда, он давал себе в этом отчет. Знал и обстановку в частях. Поэтому связался с командующим и доложил ситуацию.

– Командующий позвонил мне, – вспоминает Рохлин, – и говорит: "Сам знаешь, как все складывается. Прошу тебя – иди. Так надо". Я в свою очередь попросил ознакомить меня с планом операции и решением на ее проведение. Когда я увидел этот план, то понял, что он полностью срисован с последней нашей операции, со всеми ее просчетами и ошибками. Элемент внезапности отсутствовал. Силы разбивались на две части, что делало их слабыми. Я предложил дать мне возможность пойти вперед, создав мощный передовой отряд. Операцию предложил начать ночью. Пройти по дороге максимальное расстояние. А днем уйти на бездорожье. В воздухе предложил иметь два вертолета "Ми-8", со сменой в воздухе, которые поведут колонну. А два "Ми-24" направить на предполагаемый маршрут с задачей подавления всех точек сопротивления и препятствия подходу душманов к этому маршруту.

Командование согласилось с планом, предложенным Рохлиным. В результате войска вышли к Ургунскому ущелью без потерь. Душманы не ожидали такого стремительного броска и не успели ничего предпринять.

– В операции принимал участие будущий президент Афганистана Наджибулла, – рассказывает Рохлин. – Тогда его называли доктор Наджиб. Он дал войскам несколько наводок...

191-й полк прорвался в ущелье первым. И Рохлин вскоре выяснил, что все наводки – пустые.

– В этом тоже сказывались свои проблемы: несогласованность и отсутствие единого центра управления, – считает он. – Уже тогда политики гнули свое, дипломаты – свое. КГБ и армия разбирались между собой. А местные власти имели свои интересы и лавировали между всеми. В результате никто ни за что конкретно не отвечал.

Но, как бы там ни было, операция продолжалась.

– Вскоре летчики доложили, что из прилегающего района по ним ведут сильный огонь из ДШК5, – рассказывает Рохлин. – Я запросил разрешение выйти в тот район. И, развернув полк на фронте до десяти километров, повел его в горы. А вскоре центр боевого порядка полка натолкнулся на сильнейшее сопротивление. Как потом выяснилось, это были стратегические склады душманов, куда было свезено огромное количество боеприпасов и материальных средств. Объемы завоза рассчитывались на весь зимний период боевых действий.

Рохлин, как всегда, не стал бросать полк в атаку.

– Уровень подготовки личного состава полка, – говорит он, – позволял решать практически любые задачи. Все офицеры, до командира взвода включительно, умели руководить огнем артиллерии. Артиллерия и решила задачу разгрома базы. Ее правильно направленный огонь привел к тому, что на базе начали рваться склады с боеприпасами. Сила взрывов была такой, что взрывная волна докатилась до передовых отрядов полка и у одного из пулеметов ДШК оторвало ствол и подбросило высоко вверх. Ствол упал на солдата-пулеметчика. Он получил сильную контузию и стал единственным пострадавшим в операции.

– В то время, пока шел разгром базы, группа разведчиков вышла к большому населенному пункту Сена, – продолжает Рохлин. – Блокировать его 20 разведчиков не могли. И лишь вели наблюдение, выставив засады. Через некоторое время из села вышла группа душманов и напоролась на нашу засаду. Одного попавшего в плен душмана разведчики отпустили, приказав передать, что,если остальные не сдадутся, живыми им не уйти. Это был, конечно, блеф. Разведчикам было не сдержать большой отряд, который находился в селе.

Наутро из села без всяких дополнительных предупреждений стали выходить мужчины и складывать оружие.

Рохлин попросил прислать в село нескольких представителей правительства Афганистана, чтобы провести переговоры.

Переговоры прошли успешно, и весь отряд согласился перейти на сторону правительства.

– В разговоре с командованием отряда, – рассказывает Рохлин, – я спросил, что заставило их так легко сдаться. Они ответили, что знали, с кем им придется иметь дело, если они будут прорываться... И решили не повторять ошибок тех, кто вел себя по-другому. Оказывается, они были хорошо информированы о полке и знали о всех проведенных нами операциях...

"Бывший первый заместитель, а затем командующий 40-й армией В. /7. Дубинин, – пишет генерал Варенников в письме Рохлину, о котором мы говорили выше, – не один раз вспоминал Ваши умелые действия и высокие показатели в боях".

Сегодня, по прошествии многих лет, Рохлин считает главным своим достижением в Афганистане не удачные боевые операции, а то, что ему удалось сломать в подчиненных ему полках традиции пресловутой дедовщины.

– Этому явлению в действующих частях придавалось очень мало значения, – говорит он. – Но факты были страшные. В Бахараке, в роте охраны аэродрома, так называемые "старослужащие" облили солдата-первогодка керосином и сожгли за то, что он не натопил печку в землянке. Я за этот случай получил выговор, как начальник гарнизона. Хотя аэродром тогда охраняла не моя рота. А чуть позднее молодой солдат, не выдержав издевательств, расстрелял целое отделение... Я шел на самые крайние меры в борьбе с подобными отношениями. Честно говоря, дело доходило до мордобоя... Сам бил тех, кто издевался над сослуживцами. Заставлял на коленях стоять перед полком и просить прощения у товарищей. И когда один сержант привел ко мне молодого солдата и попросил поговорить с ним, потому что считал, что солдата бьют, я испытал чувство, сравнимое разве что с тем, которое было у меня, когда старшим лейтенантом получал первый свой орден...

...По завершении Ургунской операции Рохлин вылетел в Газни, загрузив в вертолет захваченное у душманов оружие. Вертолет был сбит. При падении Рохлин получил множественные ранения и сломал позвоночник...

– В Афганистане мне однажды сказали, что рано или поздно мы тоже будем воевать на своей территории, – вспоминает он. – Я тогда не мог даже подумать об этом. Мне казалось, что это бред. И лишь отмахнулся от разговора...

«КОНТУЖЕНЫЙ»

Еще в Афганистане, когда Рохлин узнал, что служба в средней полосе России ему не светит и придется ехать в Кызыл-Арват заместителем командира дивизии, он написал письмо жене. «Там даже асфальт есть», – доказывал он Тамаре Павловне прелести предстоящей службы.

Что представляло из себя место, куда был направлен Рохлин?

– Учебный центр дивизии находился в Кызынжике, – рассказывает он. – В полдень там обязательно задувал "афганец" – ветер, поднимавший пыль и песок, В трех метрах ничего не было видно. Сила этого ветра была такой, что машины сдувало. От укуса насекомых, которых мы называли "пендирки", на теле образовывались кровоточащие язвы, не заживающие долгие годы...

Как бы там ни было, это все же была служба. А без нее Рохлин не мыслил дальнейшей жизни.

Но ситуация складывалась так, что врачи собирались определить ему инвалидность. С армией пришлось бы тогда расстаться.

Ему дали месяц отпуска, после которого он должен был прибыть на врачебную комиссию, итог которой нетрудно было предсказать.

– Тогда я собрал барахло и поехал в дивизию, – вспоминает Рохлин.

На комиссию он так и не явился.

Полигон дивизии находился в тяжелейшем состоянии. Не так давно пожар уничтожил почти всю его инфраструктуру.

Жить пришлось в полуразрушенном бараке, через потолок которого светили звезды. Обогревалась комната электрической спиралью, накрученной на кирпичи. А на дворе стоял февраль 1985 года..

Тысячу рублей, полученных за тяжелое ранение, Рохлин использовал очень продуктивно.

Он ездил в Ашхабад и, не жалея денег, гулял с теми, кто мог чем-то помочь в восстановлении материальной базы полигона. Заводил связи...

И вскоре к полигону протянулась пятнадцатикилометровая линия электропередачи, было построено тактическое поле, горный учебный центр... Через близлежащее ущелье лег мост, где танкисты обкатывались по горному упражнению.

Не привыкшие к такому темпу работы и зачастую не понимающие мотивов столь бурной деятельности замкомдива офицеры прозвали его "контуженым". А постоянные конфликты Рохлина с командиром дивизии, которого, похоже, тоже раздражала бурная энергия своего заместителя (бывают такие случаи), лишь утвердили людей в этой оценке.

Обычно в таких ситуациях командиры любым путем стараются освободиться от строптивых подчиненных. И не раздумывая дают им положительные характеристики, лишь бы ушли куда-нибудь.

Но комдив, хоть и не любил своего зама, почему-то не спешил от него избавиться. Всякий раз, когда Рохлину предлагали новую должность, комдив делал все, чтобы тот "пролетел" мимо назначения... Правда, звание "полковник" было присвоено Рохлину без задержки ~ в июле 1986 года.

Однако, даже став полковником, он не замечал бытовых проблем. Две железные кровати, несколько поломанных стульев и обшарпанный шкаф будут составлять все убранство его жилища. Подруга его дочери, придя к ним в гости, всплеснет руками: "Разве так можно жить?"

Именно там, под Кызыл-Арватом, заболеет его сын. Болезнь эта всю жизнь будет восприниматься им как немой упрек судьбы за служебное рвение, отодвинувшее на задний план заботы о семье. Мать его детей не выдержит переживаний за мужа и сыновью болезнь. Сердце Тамары Павловны начнет давать сбои.

Разве так можно жить? Этот вопрос он оставит без ответа. Но с тех пор будет часто повторять, что многое потерял в этой жизни.

И все же ни тогда, ни позже у него не появится иных увлечений, кроме службы. Он не собирает значки и марки. Прохладно относится к охоте и рыбалке. Не умеет резать по дереву и чеканить по металлу. Не играет в теннис. Рано утром он на службе. В выходные и праздники – тоже.

"Контуженый" – он и есть контуженый... Лишь болезнь сына заставит его самому проявить инициативу.

Климат и условия жизни ребенку надо было менять.

В марте 1987 года Рохлин был назначен командиром 152-й мотострелковой дивизии в Кутаиси.

«ПОЛКОВНИК, Я ТОБОЙ ДОВОЛЕН...»

152-я мотострелковая дивизия кадра, каких было много в Советской Армии, представляла из себя соединение, где есть техника, есть офицеры и минимум солдат.

Те, кто служил в таких дивизиях, говорят, что смысл командования в них можно сформулировать так: "Сам отдал приказ – сам и выполняешь".

Офицерский состав таких частей имеет много особенностей. Обычно это проштрафившиеся бывшие командиры самых разных степеней. Перспектив службы у них нет никаких. И возраст зачастую предпенсионный.

Уволиться тогда было очень трудно, поэтому такие офицеры не служили, а дослуживали. Не была исключением и эта дивизия.

– Средний возраст офицеров, – говорит Рохлин, – был сорок два – сорок три года. Мужикивсе тертые, толковые... Кроме того, Кавказ – край вина и чачи. С этим там не было проблем. Носы у всех наших ветеранов – красные...

– Мне рассказали, – продолжает он, – что прежний командир, напившись вина, мог построить свое войско и, выйдя к нему в одном ботинке, кричать: "Если не найдете мой ботинок, всех расстреляю..."

А вскоре Рохлин узнал, что по его прибытии офицеры спросили полковника Сушо Ивана Ивановича, который его встречал:

– Какой он, новый комдив?

Тот отвечает:

– Мне показалось, что порядочный мужик, честный.

– Жалко, – вздохнули офицеры. – Сожрем...

– Но была и хорошая сторона, – вспоминает Рохлин. – Когда приехала жена, я, встретив ее на вокзале, повез в дивизию. Она смотрит и смотрит в окно. Не отрываясь. И наконец говорит: "А знаешь, Лева, ведь мы никогда не служили в таких местах". Природа там действительно очень красивая.

Познакомившись с состоянием дел в дивизии, Рохлин ничему не удивился. Минимум личного состава и офицерский корпус с его буйным прошлым и не менее экзотическим настоящим сами собой предполагали запустение и разруху.

Ящики со снарядами и порохом хранились на улице. От времени и сырости ящики сгнили, и снаряды лежали под открытым небом. Даже вещевое имущество не было помещено в склады.

Складов этих просто не было.

Вся техника тоже хранилась под открытым небом. Охрана была слабая. Технику разбирали. Механизмы разворовывали.

А вскоре в дивизию приехал командующий округом генерал-полковник Константин Кочетов. Вообще-то он был в то время озабочен обустройством десантно-штурмовой бригады, расквартированной поблизости. Но не обошел вниманием и 152-ю дивизию. Проехав по расположению дивизии, он стал перечислять, что нужно сделать.

– Я ему говорю, – вспоминает Рохлин, – "Все сделаем, товарищ командующий. Вы будете довольны". Он посмотрел на меня так... со значением и отвечает: "Полковник, знай, я еще никогда не был доволен".

Первое, за что взялся Рохлин, это строительство полигона.

Он решил воспользоваться теми возможностями, которые давало принятое в то время постановление правительства о строительстве спортивно-оздоровительных лагерей для подготовки допризывной молодежи.

– Я поехал в Тэрджолу к первому секретарю райкома партии, – рассказывает Рохлин. – И говорю: "Слушай, дорогой, я вот уже два района объехал, выбираю, с кем мне начать строительство лагеря. Все помощь предлагают..." Он машет руками: "Зачем тебе другие, я тебе все дам..."

Рохлин выбрал в горах красивое, но суровое место и развернул там строительство лагеря...

Кроме того, если он узнавал, что какая-то часть отказывается от каких-то строительных работ, на которые выделены средства, он выпрашивал эти средства для себя. И строил, строил, строил.

Для того чтобы ускорить работы, он добился призыва на переподготовку приписанных к его дивизии запасников...

Вскоре как грибы после дождя выросли одиннадцать хранилищ, куда были упрятаны вся техника, имущество и боеприпасы.

До приезда семьи Рохлин жил в медсанчасти дивизии и каждое утро бегал на физзарядку вместе с солдатами и офицерами.

Он ввел строгий спрос за разворованную технику и заставил командиров частей платить за пропажу. Это, в свою очередь, заставило командиров организовать необходимую охрану и учет.

Когда полигон был построен, Рохлин стал отправлять на него офицеров. Они уезжали в воскресенье, а в четверг Рохлин принимал у них зачеты. Те, кто успешно сдавал зачеты, ехали домой...

Устройство полигона было очень сложным. Стрелковое упражнение предполагало спуск со скалы и ведение стрельбы по мишеням, находящимся внизу. А спустившись, надо было поразить мишени вверху.

Когда в дивизию приехала комиссия Южной ставки, то генерал-лейтенант Дмитрий Туранский6, посмотрев на устройство полигона, заявил, что невозможно поражать цели в таких условиях. Он лично несколько раз прошел по маршруту. И лишь с четвертого раза начал попадать в цели.

Но более всего комиссию удивило, что офицеры дивизии, люди в возрасте, выполняют эти упражнения днем с оценкой "хорошо", ночью "отлично", а машины водят только на "отлично".

Результаты работы комиссии были доложены на Военном совете Южной ставки.

– Я стоял в коридоре у окна, – вспоминает Рохлин. – Ждал результатов заседания Военного совета. Мимо проходит Кочетов. Вдруг он поворачивается ко мне, протягивает руку и говорит: "Полковник, я тобою доволен". Для меня это была самая высокая оценка. Командующего в округе очень уважали. Знали, насколько он жесткий начальник и насколько скуп на похвалу.

– И все же главное для меня было другое, – говорит Рохлин. – Я лишний раз убедился, что люди могут делать то, что еще вчера им самим казалось невозможно и не нужно. Мои "старички", которые уже сами себя списали со службы, ожили, когда поняли, что им предлагают трудную, но интересную работу. Они сами начали проявлять инициативу, увидев, что эту инициативу поддерживают и постоянно спрашивают за результат...

Когда генерал Константин Кочетов сдавал обязанности командующего округом генералу Игорю Родионову, то сказал: "Я придержал Рохлина на должности, чтобы навести в дивизии порядок. Но его уже давно пора двигать..."

НАХИЧЕВАНЬ

В ноябре 1988 года Рохлин был назначен командиром 75-й мотострелковой дивизии в Нахичевань. Это уже был не кадр, а развернутая дивизия.

– Ситуация в то время была сложная. Между Арменией и Азербайджаном уже начались конфликты, – вспоминает он. – Дивизия была в тяжелейшем положении. Только я ее принял, в Нахичевани начался бунт. Сожгли наш БТР. Я в это время был на сборах командиров дивизий. Меня поднимает Язов7 и говорит: "Если бы ты был в должности немного больше – я бы тебя снял".

Когда Рохлин наконец окончательно вошел в дела дивизии, ситуация обострилась еще больше.

– Комендантом района был генерал Макашов, – рассказывает Рохлин. – Мы с ним жили в моем кабинете и каждый день решали вопросы по спасению кого-то. То армяне бьют азербайджанцев, то азербайджанцы гонят армян.

Вскоре Альберт Михайлович Макашюв8 уехал в Армению, а комендантом Нахичевани стал Рохлин.

– Я считаю, – говорит он, – что все проблемы можно было решить с самого начала, не доводя ситуацию до неуправляемого состояния. Для этого армии нужно было поставить задачу по умиротворению. Что стоило вывести мою дивизию: пушки влево, пушки вправо... И жестко подавлять конфликтующие стороны. Но кому-то, похоже, была выгодна сложившаяся ситуация. Кто-то хотел, чтобы люди резали друг друга. Сегодня я в этом уверен. В результате армией были недовольны и те, и другие.

Власти Нахичевани видели в дивизии спасение. Второй секретарь обкома партии Александр Яковлевич Болотин еженедельно проводил совещание строителей на полигоне дивизии. Вопрос стоял один: кто что сделал для армии?

– Дивизии отдали все долги по жилью аж за десять прошедших лет, – говорит Рохлин.

Весь 1989 год соединение было стабилизирующей силой в этом районе.

Нахичевань со всех сторон окружена территорией Армении. А с юга проходит государственная граница с Ираном. И если в Армении постоянно громили армейские склады, захватывали оружие и имущество, то в Нахичевани этого не было.

– Причина была очень простой, – считает Рохлин. – Дивизия день и ночь грохотала на полигоне. И мне приписывались слова, что я будто бы снесу город, если кто-то попытается тронуть хоть одного солдата, не говоря уже о складах. Я таких слов не говорил. И никогда не решился бы на это.

Но в городе были уверены в обратном. Рохлину удалось создать условия, при которых ни у кого не возникало сомнения, что действовать он будет решительно.

Грохот боевой техники на полигоне и учебная пальба орудий убеждали в этом лучше всяких слов.

– Единственное, что я сказал, – продолжает Рохлин, – так это о том, что оружие дивизия никогда не сдаст. И сказал это, отвечая на конкретный вопрос: сдадим ли мы оружие? Кроме того, меня спросили, как я буду действовать, если на захват складов оружия вперед пойдут женщины и дети? Я ответил, что найду способ отстрелять тех, кто будет за спиной этих женщин.

Короче, его прощупывали. И он, понимая это, вел себя так, что сомнений насчет его решительности ни у кого не было.

В начале 1990 года 75-я мотострелковая дивизия была передана в состав пограничных войск.

Бывший первый заместитель начальника пограничных войск КГБ СССР генерал-полковник Иван Вертелко в своей книге "Служил Советскому Союзу" так пишет об этой ситуации:

"75-я дивизия по большому счету оказалась небоеспособной. Укомплектованная на семьдесят процентов выходцами из Закавказья, в основном азербайджанцами, она не могла выполнить сколько-нибудь ответственную задачу. Кроме руководства дивизии во главе с полковником Львом Рохлиным, в "бой" никто не рвался. Шло массовое дезертирство. А тех солдат и офицеров, которые все еще оставались верны присяге, едва хватало на то, чтобы охранять склады оружия, боеприпасов и боевую технику. Вместо надежной подмоги погранвойска получили нечто вроде киселя, сваренного неопытной хозяйкой: и пить нельзя, и выбросить жалко".

Рохлин утверждает, что это заблуждение.

– Перед передачей дивизии в погранвойска нас проверила комиссия Южной ставки, – рассказывает он. – И поставила оценку "хорошо". Уровень боеготовности дивизии был высокий. Что касается азербайджанцев, которые якобы составляли семьдесят процентов личного состава, то это тоже не соответствует действительности. Армейское командование вполне давало себе отчет, к чему это может привести. Весь офицерский состав и солдаты были не местные: в основном – русские, украинцы, белорусы. Лишь среди прапорщиков была большая часть местных жителей.

Бывший второй секретарь Нахичеванского обкома Александр Болотин подтверждает это, говоря, что дивизия числилась на хорошем счету в армии и он, лично занимаясь проблемами дивизии, знал о состоянии дел в ней не понаслышке.

– Рохлин был членом бюро обкома, – вспоминает Болотин. – И к его мнению всегда прислушивались. А кто бы слушал командира, у которого было бы разваленное войско и который не пользовался авторитетом? Особенно в то время...

С переходом в состав погранвойск из дивизии был изъят танковый полк и бронетранспортеры. Последние были заменены на легкие бронированные тягачи (МТЛБ).

– Ежедневно один из батальонов совершал на МТЛБ стокилометровый марш, – продолжает Рохлин. – И в самый короткий срок были подготовлены механики – водители этих машин.

А на границе в то время царила полная анархия. День и ночь через пограничную реку Араке шли плоты, люди плыли на автомобильных резиновых камерах, бочках, бревнах. Везли что попало. И туда и сюда.

– Когда наконец мне разрешили навести порядок, – говорит Рохлин, – я провел показные батальонные занятия в районе Киврага, куда пригласил все пограничное начальство. Мы отрабатывали две темы. Первая – отражение прорыва через границу диверсионных групп. Вторая – оттеснение от границы масс населения. Батальон дивизии в соответствии с планом занятий развернулся вдоль границы и начал учебное наступление в сторону иранской территории. При этом использовались все средства имитации. Солдаты палили из автоматов холостыми патронами. На иранской стороне началась паника. Иранские карабинеры начали окапываться. В воздух поднялись иранские вертолеты. Народ с реки как ветром сдуло.

Затем батальон развернулся и начал отрабатывать действия по оттеснению от границы масс населения.

Итогом учений было прекращение бесконтрольной переправы людей через пограничную реку. Нота протеста со стороны Ирана. И телеграмма из Киврага, где говорилось, что там от испуга у одной женщины начались преждевременные роды.

– На все эти возмущения я ответил, что надел пограничную фуражку не по своей воле, – рассказывает Рохлин. – А потому, если кому-то что-то не нравится, это не моя проблема, а ваша...

Границу Рохлин разбил на девять участков. По числу батальонов дивизии. И три раза в неделю какой-то батальон проводил подобные занятия на своем участке.

– Пограничником по духу я так и не стал, – говорит Рохлин. – Но я и раньше предупреждал, что надену зеленую фуражку лишь для того, чтобы решить поставленную задачу. А как только появится возможность, уйду.

В феврале 1990 года Рохлин получил звание генерал-майора. Представила его армия, но первые генеральские погоны он надел на форму погранвойск.

Через два месяца генерал армии Валентин Варенников, который видел, как Рохлин работал в дивизии, предложил его кандидатуру на должность заместителя командующего Приволжским военным округом по боевой подготовке. Но в Главном управлении кадров посчитали, что это будет слишком большой служебный скачок. И предложение Варенникова отклонили.

Пограничники в свою очередь предложили Рохлину принять командование дивизией погранвойск в Чугуеве, где должность командира имела категорию "генерал-лейтенант".

Но Рохлин сам отказался. Как он уже не раз говорил, пограничником надо быть по духу. А он таким не был.

После пятимесячных препирательств, во время которых он находился в распоряжении командующего округом, его назначили командиром учебной дивизии в Тбилиси.