Текст книги "Охотничий пес (СИ)"

Автор книги: Андрей Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

   Иен невольно вспомнил о левиафанах и кракенах, обитающих по мировому океану, из-за которых долгое время люди с Арха не могли добраться до Южного материка и куда-то еще. Эти реликтовые магические духи первыми появились на планете с Животворства и терроризировали первых мореплавателей людей. Когда маги создали первый воздушный транспорт, человечество в первый раз пересекло весь мировой океан и повстречалось со своими альтернативными собратьями.

   Их быстро научили новоархскому языку и наладили торговые отношения.

   – Великолепная подготовка... как вас? – заметил охотник.

   – Ульрих, – вальяжно поклонился маг. – Спасибо за лестную оценку.

   – В материальной вселенной миротечение оставляет материализованный отпечаток в виде мельчайших магических кварков, которые я могу схватывать своим удивительным нюхом, – продолжил мысль Иен, не забыв похвастать своими уникальными качествами и осведомленностью в некоторых аспектах академической магии. – Маги способны одной силой разума управлять течениями магических кварков, оставляя характерный отпечаток запаха. Человеческая магия имеет один и тот же запах каждый раз, сладковато-лакричный, потому мне ее легко отследить. Иная магия для моей человечьей природы слишком чужда и потому... мне невыносимо ее обонять.

   – Все это весьма познавательно, но что из этого следует? – недовольно пробрюзжал детектив-инспектор.

   Иен призадумался.

   Ответ был очевиден, хоть Иен вовсе не хотелось его давать, признавая свою ошибку. Всеведущая интуиция детектива его не обманула, и в деле не обошлось без магии. Из всех иных рас именно альвейги, мастера тончайшего ювелирного ремесла и артефактов, магией не уступают по силе человеческой. Не в тех руках их артефакты способны учинить бездну проблем. Но Иен подозревал, что здесь все не просто, и, обдумав все еще раз, он ответил:

   – Я в деле, товарищи.

* * *

   Стоял жаркий летний полдень.

   Когда Иен с детективом-инспектором вышли из казенного самохода на паровой тяге, они попали на протяженную улицу, построенную вдоль речного канала рядом старинных фахверковых домов с терракотово-мандариновой черепицей. Верхние этажи скрывались за листвой разветвившихся смоковниц. Над скрытыми выхлопным маревом переулками, извилистыми лабиринтами улочек, прилегающих к узким речным канальцам и скверами, беспорядочно носились чайки, гогоча что-то на своем чаячьем языке. В канале плескались русалки, и гондольеры гнали их прочь со своего пути веслами, выкрикивая нецензурную брань. На западную, так называемую, человечью, половину города Иным и полукровкам была заказана, потому тесные улочки Старого квартала, расположенного на юго-западной стороне мегаполиса были относительно неоживленны и пусты. Люди зло реагировали на нелюдей, и частенько доходило до кровавых побоев среди бела дня, в которые никогда не лезли органы правопорядка, поэтому Иные и дети-метисы предпочитали держаться своей половины и не пересекать условные границы.

   – Похоже, здесь, – произнес детектив-инспектор. – Цирюльников тупик, дом триста шесть.

   – У погибшей есть родственники? – полюбопытствовал Иен.

   – Перед нашим выездом я просил своего помощника Бинксли получить личные дела потерпевшей и ее живых родственников из городского реестра. Она жила с папашей еще с полгода назад, когда в последний раз проводилась перепись.

   – Как же удалось установить, кем она была? – осведомился Иен. – Неужели ее кто-то смог-таки опознать?

   – Нет-нет, – он отрицательно замотал головой. – В гостинице она остановилась под не своим именем, назвавшись Люси Эванс. Но полисмены провели осмотр личных вещей погибшей, и нашли это, – он вытащил из кармана книжонку в грязно-зеленом переплете и оттесненным на обложке имперским грифоном. – Удостоверение личности покойной, и ее звали Мэри Чепмен, а не Люси. Она снимала мансарду последние три месяца и исправно платила, была тиха и предельно вежлива.

   – У нее были посетители?

   – Да, некая подозрительная рыжеволосая чернокожая особа, – он вытер вступивший пот со лба. – Так ее описали управляющий и супруга.

   Они вошли в дом, где их встретил завхоз и проводил на третий этаж.

   – Открывайте, это полиция, – забарабанил детектив в деревянную дверь квартиры с облупившейся голубой краской.

   Спустя целую вечность дверь им открыл пожилой мужчина с истощенным лицом и потерянным затуманенным взглядом.

   – Мистер Чепмен, – обратился детектив, когда их, наконец, пропустили в квартиру, и он уведомил Чепмена Томаса о смерти его дочери, опустив нелицеприятные подробности. – Как давно вы ее видели в последний раз?

   Отец почившей, древняя мумия, был безутешен.

   Воспаленные красные глаза его были полны слез, горючие капли скатывались по его впалым щекам. Этот старикан с дочерна обгорелыми и перевязанными марлевым бинтом руками не мог удержать и чашку с успокаивающим чаем. По необъяснимой причине Иен не испытывал к жалостливому старцу сострадания, только черствую брезгливость.

   – Мистер Чепмен, – нажал инспектор.

   – Несколько месяцев назад... – пробормотал он скрипучим как несмазанная тележка голосом.

   – Мистер Чепмен, точнее.

   – Я.. четыре... нет, три месяца.

   – Вы знали, где она жила? – он отрицательно закивал. – Расскажите, что случилось в день перед ее уходом, вы поссорились?

   – Накануне мы рассорились с ней, да, верно... В последнее время она... беспрестанно якшалась с потаскухой рыжей. Я не знаю, кто она такая, правда. Мэри... очень изменилась, вела себя ненормально, понимаете? Мы ведь очень-очень отдалились, она стала скрытной, стала недоговаривать и пропадать черт знает где, а раньше жили, душа в душу... эвоно как вышло-то... моя доченька...

   Иен расхаживал в сторонке и вынюхивал признаки магии, воздух в квартире был спертый, несло канализацией, но никак не невообразимым смрадом альвейгской ворожбы. Квартира напоминала не жилище человека, а плесневелую пещеру гролля, здоровенного нечистоплотного людоеда из северных гор. Всевозможный сор был случайно рассыпан по грязному полу, жалостливо скулила под ногами трухлявая древесина, норовя прогнуться под весом Иена, что ему стало страшновато здесь находиться.

   – Через окно по простыням спустилась ночью, вещей никаких не забрала...

   – Расскажите, какая она была, ваша дочь, – попросил детектив.

   На мгновение он замолчал и уставился в какую-то точку на полу.

   – Она была добросердечной, добропорядочной и по-ребячески глупой...

   – В каком это смысле, позвольте спросить?

   – Она была непомерно доверчива и не в меру любопытна как та любопытная кошка... ну, как в поговорке... простите. Она была похожа на свою маменьку. Эмили умерла спустя только год после рождения доченьки, представляете, как мне было нелегко?! Последние девятнадцать лет мы жили с доченькой одни. Все было нормально, хотя воспитывать дочь было нелегко, вы же понимаете...

   – Ясно, – заключил инспектор, и уточнил: – Вы знали, что она была беременна?

   Этот вопрос в лоб застал Томаса врасплох, он выронил чашку из дрожащих пальцев, разбив ее в дребезги. Прозрачная зеленоватая жидкость чая расплескалась по полу. Сразу после Иен и Эрнст незамедлительно покинули дом. Солнце безжалостно пекло, Лоренсен предложил им прогуляться до ближайшего паба, где в рабочий полдень должно быть мало посетителей, дабы обсудить услышанное, пока полицейские расспрашивают соседей.

   – Смотри куда идешь! – плюнул он, столкнувшись с босоногим бродягой, укутанным в балахон с головы до ног.

   "Рогоносец", так назывался паб, куда они вошли, он находился всего лишь в одном квартале от места, где они припарковали полицейскую самоходку. Они устроились прямо у окна с малиново-бурыми шторами. Иен осмотрел залу: слабо освещенное керосиновыми рожками помещение было отделано деревом и обставлено грубой, но крепкой деревянной мебелью. Над барной стойкой на посетителей укоризненно глядели головы оленей и лосей с разветвившимися рогами. Толстоватая официантка приняла заказ на пинту медовухи для детектива, Иена же до сих пор подташнивало, и он ничего не заказал.

   – Что у нас есть? – спросил Лоренсен у меня, когда они остались наедине.

   – Ничего, – честно ответил Иен. – У него дома чисто... ну, образно говоря.

   – Значит, никакой магии?

   Иен утвердительно кивнул, Эрнст бросил на стол коричневую папку:

   – Все это довольно странно, читай, это личное дело папаши.

   – "Томас Чепмен (нынешнее имя), Фалкон Берг (имя, данное при рождении), город Марицы (место рождения)..." – прочитал Иен и поднял на Эрнста глаза. – Он сменил имя, ну и что?

   – Он служивый, был отстранен за буйный характер и неоправданную жестокость, проявленную во время добровольной службы в составе марицских карательных отрядов. Фалкон Берг был вынужден сменить имя и перебраться в другой город, так он переехал в Каннескар, где и женился на Эмили Липпек, а после ее смерти остался воспитывать дочь в одиночку. До совсем недавнего времени работал монтером на железнодорожных путях, последние полгода живет на заработок от чистки обуви.

   – Марицские карательные? – Иен присвистнул.

   Много лет назад в городе Марицы далеко на юго-востоке империи случился самый масштабный и кровопролитнейший бунт Иных во всей имперской истории. Начиналось все с периодических забастовок, демонстраций и систематических поджогов забегаловок, куда люди отказывались пускать "чужих". Тогда имперцы впервые ощутили довлеющее большинство мигрантов. Последней каплей стало загрязнение водохранилища рабочим из краснолюдков, питьевая вода во всем городе была отравлена химикатами. В ту страшную ночь погибло много детей и стариков. Во время пожарища, который учинили ксенофобы в черте гетто, прожорливое пламя распространилось до "человечьей" половины мегаполиса, и так началась полномасштабная межрасовая война, известная как Марицское побоище.

   Чтобы положить конец кровавой бойне и бесчинствам властью были организованы специальные карательные отряды, обязанные использовать любые средства, только чтобы остановить расовую войну. В заварушке была вырезана почти что треть населения города, главным образом Иных и полукровок. Карательные отряды были неумолимо жестоки.

   Каратели ставили жертвам праведных издевательств уничижающие метки, собирали трофеи из их оторванных фаланг, из каких делали ужасающие бусы и украшательства. Эти события всколыхнули сообщество Иных по всей империи, и власти были вынуждены пойти на поводу у нечеловеческого большинства и дать им больше прав. Появились, так называемые, нечеловеческие грамоты. Сначала их выдавали лишь семьям пострадавших в Марицском побоище, затем, когда страсти поутихли за них стали брать немалые пошлины с каждого, кто хотел, чтобы к нему относились чуть более достойно, чем к таракану на помойке.

   – Значит, Берг бежал от своего постыдного прошлого, – заключил Иен.

   – Скорее от жаждущих отмщения родственников тех, кого он истреблял. Его соседи утверждают, будто дочь с отцом не ладили никогда, они ссорились и горланили на весь дом по любому пустяку. Это есть в полицейских отчетах за последние несколько лет.

   – Он проявлял в отношении нее рукоприкладство?

   – Нет, однако же, он нередко запирал девушку в комнате на несколько дней, хоть и не морил голодом, но все-таки. Одни считают, что он совершенно ненормальный, другим, напротив, думается, что дочь была неуправляемой и изводила отца.

   После непродолжительной паузы, так и не дождавшись какого-нибудь комментария от собеседника, он продолжил:

   – После прочтение личного дела ее папаши, я предположил, что это...

   – Кровная месть.

   – Есть такая вероятность, что кто-то отыгрался на его дочурке за все хорошее.

   – Однако спустя столько лет...

   Он пожал плечами. Месть, как известно, это блюдо, которое подают холодным.

   – Остается понять только, причем здесь нерожденный ребенок и альвейгские чары.

   Иен согласился с этим.

   Они просидели в пабе еще некоторое время, обсуждая сложившуюся ситуацию.

   Расплатившись, они вышли на узенькую дорожку и возвращались к припаркованной в квартале от паба самоходке, когда Эрнст увидел, забравшуюся на выступ третьего этажа дома триста шесть, девушку, старающуюся что-то высмотреть в грязное окно.

   Она была очень приметная: рыжеволосая и чернокожая.

   – Хэй! – крикнул инспектор, Збынек залаял.

   Девушка оступилась, упала и пропала в темных кустах можжевельника, разросшихся под окнами дома в тени смоковниц. Она невредимая вскочила на ноги и с быстротой пули метнулась в узкий пролет между домами. Она была удивительно быстрой и проворной.

   – Остановись, именем полиции! – закричал Эрнст ей вслед и, выхватив из кармана клетчатого пиджака полицейский свисток, задул в него.

   Иен погнался за ней иначе: он протянулся за ней сверхчувствительным обонянием, в нос ему ударили запахи хозяйственного мыла, дешевой курительной смеси, волос, кожи и... ее индивидуальный запах.

   – Ушла, чертовка! – выругался детектив-инспектор.

   – Я чую ее, – с триумфом сообщил он инспектору. – Я запомнил ее запах, так что не уйдет.

   Охотничий пес снова вышел на охоту.

* * *

   Между густо посаженных торговых рядов Базарщины продирались полисмены через гурьбу всякой швали в грязных обносках. Они с четверть часа расталкивали горланящих людей в поисках рыжеволосой и чернокожей беглянки. Базарщина раскинулась на авеню, высаженной тополями. Под открытым небом торжище обрастало грязноватыми бежевыми брезентовыми палатками на полкилометра повдоль оживленной дороги. Сюда привозили стародавнюю рыбеху, поношенное тряпье, поломанные вещи от скупщиков, отсыревшую муку, уже подгнивающие овощи, фрукты, одним словом – падаль. В сопровождении двух полисменов Иен выступил в клокочущий поток толпящихся людей-падальщиков. Вокруг квохтали гнилозубые старухи, плакали дети, орали лавочники, горлобесили оплеванные и облеванные алкоголики.

   Тухлые рыбьи головы, слежавшаяся на солнцепеке требуха и сладковато-гниловатый запашок с жаром потеющих человеческих тел взметались над авеню смрадным туманом. Зловонный угар опалял сверхчувствительные ноздри Иена, каждый вдох сопровождался булавочной болью в легкие. Навстречу бил тепловатый ветер, раздувая запахи разложения животных потрохов и кислого молока.

   – Я нашел ее...

   Ее уникальный запах, присущий всем и каждому.

   Она надеялась, что в мельтешащей как муравейник толчее ее невозможно найти, но никак не могла знать о способностях своего преследователя. Когда она заметила Иена на подходе, то сорвалась с места и убежала вон. Он с полисменами увяз в столпотворении, и полицейские сделали предупредительные выстрелы в воздух, высвобождая путь от людей. Они продолжали преследование до самого Ристалища, где, наконец, повязали ее и повезли к детективу для разъяснительной беседы.

   – Зачем ты подсматривала в окна? – он пристально уставился на нее.

   Сидя напротив девчонки в кузове полицейского броневика Иен присматривался и лучше принюхивался к ней. Чернокожая девица была юна и привлекательна. Объемистые волосы цвета спелой тыквы лучились завитушками и визуально округляли узкое курносое лицо. На ее остром подбородке была неглубокая ссадина, а на плече синяк.

   – Хорошая работа, Маршак, – поблагодарил его Эрнст.

   Он благодарно кивнул. Збынек лежал в его ногах и скучно подремывал.

   – Ваш нюх просто находка, – продолжал он. – Если бы вы были полицейским...

   – Попрошу вас, детектив, – перебил его Иен. – Есть дела куда важнее, чем обсуждать мои неоспоримые таланты.

   – Верно, Маршак, – опешил он и вернулся к девчонке: – Будем молчать, да?

   Она не смотрела на него, ссутулившись и опустив взгляд на свои закованные в тугие наручники руки.

   Иен не слушал их разговор, пробуя разложить в своей голове каждый оттенок запаха девчонки, чтобы понять, что в ней особенного.

   – Да по тебе же тюрьма плачет, – продолжал угрожать он. – Попытка спрятаться от органов правопорядка и, судя по полученным тобой ссадинам, ты изрядно сопротивлялась при задержании, а это уже тянет на некоторый срок.

   – Ты полукровка, да? – задал Иен свой назревший вопрос.

   Она удивленно вытаращила глаза, в них читалось недоумение, смешанное с испугом.

   – Я чую. Я не обнаружил этого при первой встрече, но теперь мне это очевидно, что ты не совсем человек.

   – Это так, – с дрожью в голосе призналась она. – Я недоросль. Моя мать человек, но отец краснолюдок.

   – Удивительно, но внешне это никак не проявляется, – улыбнулся охотник. – Если не брать в расчет запах. Тебе повезло, ведь ты можешь не прятаться от людей.

   И он был абсолютно прав: она действительно выглядела совсем как человек и могла не бояться и не прятаться в гетто и свинарниках, а жить на человеческой половине города куда достойнее, чем ее "низкосортный" народ.

   Подавляющее большинство людского населения империи придерживается мнения, что смешение крови человеческой с Иной есть непростительное злодеяние и преступление против законов природы и Божьих. Но, несмотря на предубеждения людей, комитет по контролю над численностью Иных и полукровок закрывает глаза на все увеличивающийся год от года в прогрессии процент доли нелюди от всего населения империи. Некогда кто-то из видных чиновников изрек: "не нам же, нормальным людям, выскребать канализации от нечистот, надрываться на рудниках, и пахать на полях? Но кто-то должен это делать". Потому властям проще мириться с этим. Людям вообще свойственно все ненавидеть и это вполне естественно. Непривычное, чем бы оно ни было, людьми принимается как угроза к спокойному существованию, как риск не выжить и не чувствовать себя в безопасности.

   – Как тебя зовут? – спросил Иен.

   – Люси Эванс, – пробормотала она. – Это фамилия матери... отца я не знаю.

   – Что ты делала на карнизе того дома?

   – Подсматривал за Чепменом, – призналась она.

   – Расскажи, как ты связана с ним и его дочерью.

   – Я знала Мэри давно. Она была чудесной подругой, непредвзятой, не то, что другие люди. Впервые мы повстречались полгода назад, в Цирке ля Бурдон.

   – В Ристалище? Цирк Иных и полукровок? – уточнил детектив.

   Ля Бурдон был известен в Каннескаре каждой собаке и каждому коту, отличавшийся от всех шоу в Ристалище, тем, что антрепренер Мессулини Сильвано брал артистов лишь только из Иных и полукровок, давая им достойную работу и крышу над головой.

   – Да. Она приходила с какими-то друзьями тогда, я их больше никогда не видела. Я эквилибристка, – объяснила она. – Мы подружились с ней, потом она наведывалась к нам, ведь дома ей было неспокойно, у них с папашей были отношения... не очень. Так она и познакомилась с Ярлеком...

   – Ярлеком? – Иен поднял бровь. – Иной?

   – Да, он мне названный брат, тоже циркач. Его семья иммигрировала на континент, когда он был еще маленьким. У них завязались отношения, а потом она сбежала из дома, когда поняла, что беременна. Они вскоре поженились в гетто, потом Ярлек отдавал ей все, что зарабатывал, а я приносила ей свою одежду, ведь она сбежала из дома, ничего не взяв с собой.

   – Она сбежала, потому что боялась, что о внуке-полукровке узнает ее отец?

   – Разумеется! – вспыхнула она. – Люди всегда мешают нас, полукровок, с дерьмом! А потом ее убили... Я боялась, что мой брат, мой названный брат сделает что-то ужасное с ее горе папашей, хотела остановить его, не дать совершить роковую ошибку.

   – Отчего ты так решила?

   – Он так сказал! – взвизгнула она. – Он сказал, что он должен умереть следующим!

* * *

   День близился к завершению, устоявшаяся уличная жарища потихоньку отпускала, а изводившая Иена тошнота от находки альвейгской побрякушки сменилась болезненным сосанием в желудке и чувством голода. Он стал вынюхивать кафе подкрепиться, и они с Эрнстом направились в дешевую столовку на углу улицы с видом на речной канал. Иен взял суп с клецками и несколько подгорелых гренок, пережаренных на оливковом масле.

   – Что думаете? – спросил он. – Это Ярлек постарался, когда узнал, кто Чепмен-Берг?

   – Нет,– отрицательно закивал детектив. – Пока вы отлавливали эту Люси, мои люди передали мне отчеты о проведенном расспросе соседей. Еще я тщательней проштудировал личное дело этого Берга, теперь мне сдается, дочь покромсал собственный папаша.

   Иен поперхнулся гренкой.

   – Марицские карательные имеют дурную славу, очень многие из тех, кто вступал в них, учувствовали в побоище исключительно лишь ради охоты на Иных и полукровок из-за расовой дискриминации. Таковым был и этот, как вы выразились, Чепмен-Берг, он был и навсегда останется конченым расистом с выраженной тягой к проявлению садизма. Маг-спиритуалист в ходе интервьюирования написал ему нелицеприятный психологический портрет, и его со скандалом вышвырнули вон, как и его сослуживцев. Детство он провел в дисциплинарном доме для несовершеннолетних воров среди детей полукровок, где его частенько били мальчишки постарше. Один раз даже чуть не угрохали, вмешалась нянька, а выходит, что зря. Таких людей, как он, надо в еще зачаточном состоянии приканчивать. В добровольцы брали людей с улицы за неимением альтернатив, солдат просто не хватало для дальнейшего сдерживания кровопролитий, и властям пришлось импровизировать. Он мог рассвирепеть, узнав о беременности дочери, и убить ее, чтобы только, не дай Бог, не дать родиться получеловеческому уродцу.

   – Он же такой больной, – запротестовал Иен. – Вы видели, в каком состоянии у него руки. Он чашку заварки удержать не может, что говорить о большем?

   – Внешность обманчива, не мне вам об этом говорить, – безапелляционно заявил он. – Полагаю, поменяв имя, он похоронил и свою жизнь до женитьбы, и истинная личина его пребывала в принужденной ремиссии, пока беременность дочери не нажала на больную мозоль, и он не слетел с катушек. Следует поискать в квартире Чепмена орудие убийства, и проследить, дабы этот Ярлек не наделал глупостей. Я не могу на все сто процентов быть уверен в виновности старика, да и позволять множиться убийцам-линчевателям в городе не стану, какая бы причина мстить у него не была.

   Лоренсен вызвал наряд полицейских, и они незамедлительно отправились обратно к дому Чепмена-Берга, и, только выйдя салон самохода, Иен отчетливо ощутил запах крови, доносящийся из злополучной квартиры. Завхоз был оглушен ударом по голове, а дверь в квартиру сорвана с петель. Когда они проследовали внутрь, поняли, что опоздали. Фалкон Берг или Томас Чепмен, был, очевидно, мертв и основательно распотрошен. Убийца, тот самый босоногий бродяга, околачивающийся поблизости еще с полудня, стоял в крови, на нем был тот же балахон.

   – Стоять, оружие на пол! – бросил детектив, убийца проигнорировал распоряжение и сорвался с места.

   Он подскочил к Эрнсту и ударил босой ступней того прямо в грудь, отчего детектив-инспектор ойкнул и завалился назад, выронив из руки револьвер. Тогда сопровождавшие его полисмены открыли пальбу. Один праведный выстрел угодил убийце в плечо, отчего тот заревел по-звериному и с разбега выпрыгнул в окно. Посыпало стекло, схватывающее солнце короткими всполохами света, точно огненные искры или капельки дождя в ясный день. Он приземлился на мощеную дорогу, перекувыркнувшись, и, подбирая балахон, с нечеловеческой прытью рванулся по улице, прилегавшей к речному каналу. Доблестные полисмены кинулись вослед. Потребовалось немало усилий, чтобы загнать преследуемого в тупик, где его тотчас окружила четверка полисменов.

   К этому моменту подоспели и Иен с Лоренсеном и нахохлившимся псом.

   – Сдавайся, ты арестован! – закричал детектив-инспектор, наставив на него ствол.

   Он скинул балахон, оголяя свое худощавое татуированное тело. Его долговязые руки напоминали сложенные пополам клешни богомола или выкидные ножищи, покрытые рядами угольных и окровавленных костяных крючьев. Провалы глазниц воззирали на всех присутствующих, его краснокожее лицо перекосила гримаса всепоглощающей ненависти. Алекха не собирался сдаваться. Он устремился на одного юношу полицейского и точным движением клешни обезглавил его, взбрызнув горючей кровью свое ужасающее безглазое лицо. Полицейские в ответ изрешетили Иного из револьверов, и преступник пал замертво в луже белесой, точно молоко, жидкости, бывшей для алекх кровью.

   Через некоторое время Иен с детективом ждали приезда Ульриха из полицейского участка в квартире покойного Чепмена-Берга. Его распотрошенные останки они скрыли простынями, через которые проступали кровавые пятна. Полицейские проводили досмотр квартиры, когда под трухлявыми половицами они обнаружили различные подозрительные вещи: старые фотокарточки молодого Фалкона с его сослуживцами, трофейные фаланги и высушенные языки Иных, окровавленный нож, а кроме, овальный предмет размером едва крупнее, чем со страусиное яйцо цвета чайной розы с маслянистым отблеском.

   – Неужели это то, о чем я думаю? – восторгался Ульрих, вертя в руках этот предмет, когда прибыл на место.

   Иен с Эрнстом удивленно посмотрели на мага, и он объяснил:

   – Алекхи, немногочисленные обитатели пустынь с полуострова Алкалины, Южного материка размножаются для нас, людей, очень непривычно: эмбрион развивается в утробе матери четыре месяца, и после покрывается мембраной, которая при контакте с воздухом становится непробиваемой оболочкой. Племенные акушерки извлекают плод, и ребенок в естественном инкубаторе развивается сам, укрытый непрошибаемой скорлупой от любого посягательства. Выживать в суровых пустынях Алкалины крайне тяжело, потому природа алекхов позволила им абстрагироваться от цикла беременности, для того чтобы мужчины и женщины племени могли неотрывно трудиться на благо семьи. Похоже, что это ребенок Мэри Чепмен, – дивился он. – Половые связи алекх с людьми нечасто происходят, потому мы не фиксировали случаев, подобных этому.

   – Не удивительно, что это такое редкое явление, – усмехнулся Лоренсен. – Как девка вообще могла клюнуть на такого урода?

   – Кажется, я догадываюсь, – произнес Иен. – Я мало осведомлен в физиологических особенностях этих Иных, однако знаю одно: что они способны видеть истинную сущность любого и безошибочно определяют то, кто хороший, а кто нет. Отчего они предпочитают носить глазные повязки, чтобы не видеть всю человеческую безобразность во всей красе. Он увидел добродетельность Мэри и поразился ее внутренней искренностью и красотой. В свою очередь, она же была столь непредвзята, что разглядела в Ярлеке нечто большее, чем просто "урода", как вы выразились, детектив-инспектор.

   – Похоже, папаше это не понравилось, – заключил очевидное он. – Девчонка бежала от предубеждений отца-расиста. А потом он убил ее и хотел избавиться от внука-выродка. А пиктограмму на стене начертил, вспомнив старые привычки, после тотального геноцида нелюдского народа Марицы. У их карательных отрядов были свои ужасающие традиции и церемониалы. Плод, по-видимому, раздолбить он не смог, и потому он забрал его с собой, чтобы попытаться снова попозже.

   – Картина складывается сама собой, – пробормотал Иен. – Ярлеку хватило одного взгляда на отца, чтобы безошибочно определить, что перед ним кровавый убийца. Слабый вид и болезненность не обманули его внутреннее зрение. Поэтому, ослепленный горечью утраты и ненавистью, он совершил вендетту над стариком. Остается только один вопрос. Как же альвейгская брошка?

   – Совсем забыл, – Ульрих ударил ладонью себя по голове. – Я установил назначение этой занимательной вещицы. Предназначение брошки является защитная функция.

   – Предполагаю, побрякушку ей дал отец ребенка для самообороны, – сказал Эрнст. – У Чепмена пальцы рук были обгоревшими. Зуб даю, это из-за броши.

   – Вот, что мне в нем не понравилось, – проговорил Иен. – Я продолжал чуять ожоги альвейгских чар. Скорее всего, брошка была семейной драгоценностью Ярлека.

   С давних пор алекхи наладили торговлю со своими соседями, редчайшие самоцветы и курительные смеси из высушенного на солнце толченого мяса хугуров они обменивали на волшебные обереги и талисманы альвейг. Тем вечером Иен вернулся в штаб-квартиру к позднему ужину, он застал в харчевне протрезвевшего Маркуса с Арни, разгоревшимися в беседе. Он с жаром рассказывал о том, как вычитал в газете "Правдоруб" как неизвестные подожгли квартиру Обера МакРибуса, но все чего Иену хотелось, так это принять пенную ванну и завалиться спать.

   Лоренсеном было принято решение отдать ребенка Мэри и Ярлека на содержание и усыновление Люси Эванс. Дети-полукровки мало волнуют органы опеки, потому в отчете детектив-инспектор просто скрыл находку, мол, пусть лучше ребенка воспитывает кто-то сравнительно близкий, чем, если он попадет в детдом, где его обязательно сломают.

   Коснувшись головой подушки, Иен сразу же заснул.

   Ночью ему снова приснилась Анна.

   Проснувшись, он долго впяливался в потолок под трели возбужденных цикад и храп Маркуса и Збынека.

   – Анна... – прошептал он одними губами.

Глава третья

   Тяжеловесные тучи гнетуще распластались по небу, душа утреннее солнце.

   Отражаясь в аспидно-черных витринах, солнечные копья взрывались на городских улицах озорными зайчиками. В стылом воздухе висел характерный озоновый запах дождя. Аэростаты и пузатые цеппелины вяло тянулись над ликом города, отбрасывая выхлопной хвост. Полицейские патрульные броневики сновали то тут, то там, разгоняя всякую шваль, чистильщики и маляры выскребали от мусора и декорировали центральную часть города пред празднеством летнего солнцестояния. Людские массы суетно квохтали и горланили, предвкушая наступление ночи пьянства и бесстыдного разгула.

   Каннескар сегодня оживленно гудел как пчелиный рой.

   Малосимпатичный и тучный мужчина с моржовым рыльцем и водянистыми глазами вышел на площадь Баттен-Марш, запыхавшись. Его ржавая красно-оранжевая бородища запрятывала в спутанных волосах розоватые губы с язвочками, а залосненное пухлощекое рыльце обезображивали белоголовые прыщи. Одет мужчина был с иголочки в шерстяной пиджак на нефритовых пуговицах, пропотевшую накрахмаленную сорочку персикового цвета и брюки, да в длинноносые лакированные туфли костяного цвета. Однако весь этот лоск не придавал ему стати, скорее наоборот, заставлял его выглядеть карикатурно.

   В центре мощеной галькой плазы на Баттен-Марш возвышался грандиозный фонтан. В вершине каменной глыбы, вполовину погруженной в пенящуюся воду внутри бассейна квадратной формы, находился бюст Гвидо Завоевателя. Его жесткое лицо в окаймлении кудрявящихся волос выражало непреклонность. Вынув свою правую ладонь из складчатой ткани экзархасского одеяния, он простирал ее к небу, из нее вниз била вода. В основании постамента скульптуры магов держались за полы облачения, вытаращившись на колосса с обожанием.