Текст книги "Охотничий пес (СИ)"

Автор книги: Андрей Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

   Он уклонился, и графин, как и их отношения, навсегда разбился в осколки о дверной косяк, разбрызгав ледяную воду.

   После всего, Лидия Кэйрнс ушла из полевой работы из-за полученных травм, Анна проследовала за ней и метила в секретарское администрирование. Из-за глаза она больше не смогла уверенно держать огнестрельное оружие, которым так мастерски владела когда-то. Ее жених Гаспар Берри ушел работать с другим ауто-да-фером в другом городе, Иен его больше не видел с того дня, как он потребовал с него стреляться на дуэли, но Иен отказался и прослыл трусом, зато остался жив. Желтого Короля забрали, тайная полиция организовала его перевозку в департамент исследований несанкционированной магии, где от людских глаз государством прячутся все наиболее специфические артефакты.

   Стылый воздух палил Иену легкие, и он резко распахнул глаза, и снова очутился в темной расщелине. Рев лучафэровой гончей вырвал его из воспоминаний окончательно. Он видел налитые кровью глаза гигантской обезьяны, и зловонное дыхание ударило в его лицо с инфернальным пылом, даже сквозь заложенность носа он отчетливо ощутил запах тысячи мертвецов. В глазах-блюдцах чудовища Иен Маршак будто бы увидел отражение своей никчемной жизни с начала и до самого конца: приходская школа, батюшка Фауст, заснеженные горы, запахи альбатросов и моря, пчеловоды, Каерфелл, запах духов Анны – лаванда и жасмин, Наристск, Каннескар, укус василиска...

   У него навернулись слезы, и ком сожаления застрял в горле морским ежом.

   И все-таки он не пожелал сдаться.

   Вложив свои последние силы в ноги, он оттолкнулся от обледенелого камня и сломя голову побежал вон из расщелины навстречу метели.

   Гигантский бабуин перемахнул следом через весь туннель в несколько прыжков.

   Иен вырвался наружу, столкнувшись со свирепствующей пляской снежных хлопьев, а вьюжный ветер встретил его оглушительными пощечинами. Он бежал под горой, ногами постоянно завязая в дюнах зимней пустыни. Его икры будто б налились свинцом, ледяной пол, занесенный сугробами, лип к подошвам тряпочных ботинок.

   Под ребрами выстрелила оглушительная боль, его глаза заслезились, и он свалился в снег. Парная кровь хлынула изо рвов в его коже, растекаясь бурым пятном на обмерзлой одежде. Хриплый свист выскользнул у него из сдавленных легких, а сердце колотило по ребрам с внутренней стороны, как дробь по детскому ксилофону. Он кинул помутившийся взгляд вперед, там, в ста метрах от него, вырисовывался островок ослепительного света, ниспадающий с блюдца полной луны, как с божественного ока.

   Талый снег прилипал к его платиновым от инея ресницам, бровям и волосам. Внутри его загорелось понимание, что он должен добраться до этого островка света любой ценой. Он полз и полз, гончая неотступно следовала за ним, покапывая на его спину зловонной щелочной слюной. Обезьяний рев зазвучал у него за спиной, гончая нетерпеливо ревела, ожидая его скорой кончины от кровоизлияния, чтобы полакомиться его трепыхающейся душой. Затылком он чувствовал пронизывающий дух взгляд кроваво-алых глаз. Этот путь на животе тянулся вечность, даже больше, чем он прожил в клыкастой пещере, питаясь мхом, и углубляясь в болезненные воспоминания.

   Но, когда он почти дотянулся кончиками пальцев до колонны ослепительного света, гончая заревела. Она взяла его как кутенка и отмела в сторону. Иен приподнялся на локте, превозмогая колкую боль, и посмотрел на своего надзирателя.

   Гигантский бабуин ступал почти по-кошачьи.

   Его обезьянью малиново-бурую голову обрамляла золотистая грива, как будто языки пламени, прочая короткая шерсть напоминала жесткую щетинку щетки, а клыки опасно выглядывали из-за массивной пасти окровавленными саблями. Он ударил массивными кулачищами, Иен откатился от удара, и кулаки ударили по розово-алому льду, по другую сторону которого безмятежно дрейфовали грешники.

   Эта пляска продолжалась долго, монстр пробовал ударить Иена всем своим весом, а, тем временем, Иен отползал или откатывался в сторону, и весь удар обрушивался мимо на ледовый пол. В последний раз гончей удалось не промахнуться, и он раздавил Иену ребра. Тот наблевал кровью себе на грудь, не в силах больше перевернуться.

   Вот и все, подумал он.

   Всепожирающая боль пронизывала каждый нерв в его раздавленном теле.

   Снежинки недвижимо повисли в воздухе, будто бы на фотокарточке, замороженные в недвижимом и прозрачном хрустале остановившегося времени.

   Иен услышал треск, лед растрескался и проломился внутрь под весом чудовища. Он не мог повернуть головы, но расслышал, как ревущая лучафэрова гончая, утаскиваемая на дно грешниками, коих должна была охранять, тонет. Последовал громкий всплеск воды и абсолютная тишина, нарушаемая только мокрым посвистыванием легких Иена. Он лежал, рассматривая аспидно-черную гладь неба и повисшие в твердом воздухе снежинки, слезы текли по щекам, он думал над тем, кем же он являлся. И прежде, чем благословенная тьма закутала его, чтобы переварить без остатка, высосав последние соки посмертной жизни, он мучительно завыл как умирающий пес.

   Он и был псом.

   Охотничьим псом.

* * *

   Внутри его груди что-то навязчиво постукивало, и он не сразу понял, что стучит его собственное сердце. Иен приоткрыл глаза, и в них ударил луч света из окна гостиничного номера "Проходного двора". Он откинул в сторону накрахмаленные простыни и ощупал грудь. Она была целой, только кое-где виднелись застарелые шрамы и белесые рубцы. Он был худощав, как никогда. Он, поморщившись, выдернул трубку капельницы, и поднялся с кровати, что было трудновато – ноги плохо слушались, он подковылял к окну, открывая его нараспашку, в лицо ему ударил морозный эфир и скоп снежинок-мотыльков.

   Была глубокая зима, середина обледенелого сезона.

   Захлопнув окно, он спешно набросил на себя свою одежду, которая висела мешком, и вбежал в ванную комнату. В зеркало на него смотрел совершенно чужой человек: лицо похудело до неузнаваемости, нос искривился в сторону, а еще была охровая борода.

   Он трогал свое лицо руками, пытаясь себя узнать, затем оставил это дело и выскочил в безлюдный коридор.

   – Кто-нибудь здесь есть? – он не узнал свой голос.

   Иен прошелся вдоль коридора, и, придерживаясь рукой воткнутые в стену рожки, он добрался до номера Ханны и постучался в него, но никто не ответил. Он прошел дальше и постучался в номер Анны, но и там никого не было. Его одолела усталость, и он спустился на пол, прижавшись спиной к стене, и задремал. Когда он открыл глаза, он снова оказался под одеялом в кровати, а перед ним появились Марк и Ханна, Анна же безучастно стояла возле окна, а черный пес радостно лаял, прыгнув ему прямо на колени.

   – Очнулся? – улыбнулся Маркус, у Иена возникло чувство, что тот слегка постарел.

   Ханна схватила его за шею, обняв, и он не стал противиться, у него не было сил.

   – Ханна, отпусти его, задушишь же, – рассмеялся и улыбнулся по-отечески Маркус.

   – Что... что произошло? – спросил Иен и опять-таки не узнал свой голос.

   – Василиск здорово ужалил тебя, ты был при смерти. Девчонкам пришлось побегать за ним, чтобы принести мне его ядовитый мешочек с хвоста. Когда я делал противоядие, я был уверен, что уже слишком поздно... Но ты выжил. Правда, пробыл какое-то время не с нами... а в коме, – ответил апотекарь.

   – Сколько? – просипел он, и на этот раз ему ответила Анна, не поворачиваясь к нему лицом:

   – Почти полгода прошло.

   Встать с постели ему не позволил Марк, он утверждал, что ему еще некоторое время нужен сон, но ему позволили подкрепиться вкуснейшим свекольным супом с индюшкой, клецками, картофельным пюре с тушеным в луке мясом и подливой и медовым песочным тортом с взбитыми сливками. Это был лучший прием пищи в его жизни, да и не мудрено: он не ел полгода. Все это время его кормили парентеральным путем. Он чувствовал себя на седьмом небе, он был жив и вырвался-таки из снежного ада.

   – Кстати, – вдруг заговорила Анна, опалив Иена белесым глазом. Еда застряла в его пищеводе водорослевым комом. – С днем рождения.

   День рождения? Сегодня? Иен перевел взгляд на занавешенное прозрачной гардиной окно, шел озорной снег, подхваченный веселым ветром.

Часть третья

ПО КОМ ЗВОНИТ КОЛОКОЛ

Глава девятая

   Опять этот сон...

   Ало-рубиновые небеса озарял пламенеющий ореол черного солнца как немыслимо-черной червоточины. Улицы Каннескара были полны мертвых мужей и женщин, детей и животных, кровь километровым цунами набрасывалась на стонущий город, сминая дома как оригами ударом гигантского кулака. В красном море поднимались островерхие пики заборов и башен, контрастной тенью ложась на неровную гладь. Из ало-маковой пучины вырисовывались закрученные бараньи рога многотысячной армии бесов, рога венчали их уродливые головы подобно коронам. Низкий баритонный гул и звон церковных колоколов текли в уши, заполняя череп, точно кубок из оторванной человеческой головы.

   Накрахмаленные простыни липли к мокрому от пота телу Иена, он приподнялся, не раскрывая глаза, и потер холодными пальцами лоб. Он дышал громко, звук, будто кто-то раздувает мехи горячим воздухом в горнило, отражался от стен гостиницы.

   Во рту ощущался противный привкус железа от прокусанного им языка.

   В номере царил уютный полусумрак.

   Окна были закрыты парчовыми шторами, только куцее копье света едва пробивалось через щель. Иен встал, открыл окно и оглянулся в поисках настенных часов. Свет затопил комнату, выхватывая из полусумрака старую антикварную мебель.

   Иен глянул на часы: одиннадцать дня, значит все уже ушли.

   Холодный душ смыл остатки тревожного сна, Иен долго стоял под стылыми струями воды, в чем мать родила, а студеные капли барабанили гусиную кожу. Выйдя из душевой кабинки и обернувшись махровым полотенцем, он заглянул в зеркало. Ржавую бороду и желто-рыжие патлы он так и не сбрил, никак руки не доходили. Все последние две недели он провел в гостинице, слушая рассказы Маркуса обо всех пропущенных им событиях.

   К концу осеннего сезона число похищенных магов перевалило за сорок человек, что вызывало нешуточное неудовольствие у общества магов. Они стали бастовать у городской ратуши, маги-криминалисты выполняли свою работу из рук вон плохо, врачи не лечили, а маги-инженеры отказывали чинить машины на заводах и пригородных фермах, и началась эпидемия безработицы из-за намертво вставшего производства. Городская казна опустела: властям пришлось закупать продовольствие из других городов провинции, чтобы только пережить голодную зиму.

   Впервые каннескарцы в полную силу ощутили свою зависимость от магов.

   Все стало только хуже с первым снегом: над городом пронесся самолет-кукурузник с сорвиголовой, завалившим улицы пропагандистскими листовками магов-экстремистов, а затем он влетел в пассажирский дирижабль.

   Это вызвало массовую панику.

   Лицензированные маги начали нападать на людей, а люди отвечали тем же. Полиция не ввязывалась в эти склоки, особенно после инцидента на Баттен-Марш в кровавую ночь зимнего солнцестояния, когда полицейская армада не справилась с демонстрантами из тех рабочих, что остались без работы, и изрешетила их в дырявый сыр.

   После сего инцидента полисмены носили при себе только телескопические дубинки, огнестрельное оружие у них было отобрано, чтобы успокоить возмущенное полицейским самосудом население. Куча людей остались без работы, и они пили круглые сутки в пабах, барах, не просыхая, а затем устраивали пьяные драки и грабили магазинчики.

   Генерал-губернаторша по-прежнему отказывалась показываться на людях, только ее сын старался как-то оправдываться перед репортерами, ссылаясь на нездоровье матери.

   А еще Каннескар вонял как никогда.

   И не только спиртным, рвотой, фекалиями и химикатами, нет.

   Он насквозь провонял сладковато-тошнотворной лакрицей, смрадом магии.

   Из-за магического фона в городе вся автоматика приходила в негодность, а ее никто не чинил. Каннескар полнили магические духи. Громадные птицы с женскими бюстами на выкате гнездились под крышами, крохоборы и другие духи-мусорщики терроризировали людей в квартирах, некрофаги забирались на кладбище в поисках костей и мертвечины, от водяников скисало молоко, русалки обозрели: они рвали рыбацкие сети и переворачивали речные судна, чтобы полакомиться человечиной.

   Несколько дней назад Анне, занимающейся магоборством последнее время за Иена, крупно повезло – у выловленного в реке мага она обнаружила почву под ногтями (обычно трупы оставались без пальцев из-за русалок, но, наконец-то, пришли заморозки, и русалки впали в спячку). Волчонок сегодняшним утром взял след по запаху, Анна с полицейскими решила спуститься в катакомбы для рейдовой чистки. После кропотливых изучений карт города мертвых, где в эру архских королей хоронили аристократов, она была полностью уверена, что знает, где находится логовище малефиков.

   Иена она не взяла с собой, сославшись на его болезнь.

   Отбросив опасную бритву, он снова не захотел бриться, вытерся от пены для бритья и надел фисташковую рубашку и брюки в белую полоску. Немного поразмыслив, он надел окрыленный ключ батюшки Фауста, а вот сиреневый платок Анны оставил на туалетном столике.

   Он спустился в харчевню, где было совсем немного посетителей.

   – Иен! – весело поприветствовал Арни, выдув тому в лицо облачко табачного дыма. – Подать обед?

   Иен закивал и сел за дальний столик в углу залы, где стояло два антикварных кресла с узорчатой сине-золотой обивкой. Суп-солянку и гренки ему принесли довольно быстро, похоже, что, Арни ждал, когда он, наконец, соизволит спуститься. Расчудесный молочный запах не видавшего жизни теленка, чеснока, лука, лаврушки, перца и аромат оливок били в чувствительный нос Иена, заставляя выделяться слюну. Он очень отощал и стал похож на скелет как никогда, вся его одежда весела на нем, как на вешалке.

   Анри в кремовом костюмчике подсел к нему на второе кресло. Он курил из длинной глиняной трубки, инкрустированной перламутровыми стразами, недорогой, но не шибко вонючий табак. У коротыша был вкус.

   – Маркус оставил тебе газету сегодняшнюю полистать, – он кинул на столик свежий номер "Буревестника".

   – Не "Правдоруб"? – удивился Иен, зачерпывая ложку супа. – На него не похоже.

   – А ты и не слышал! – Арни поднял брови-гусеницы. – Ах, да... Ты же не слышал.

   – О чем? Не томи, а то я быстро теряю интерес.

   – "Правдоруб" прикрыли сразу после того, как ты откинулся на полгодика соснуть. Всех щелкоперов оттуда прямиком в каталажку отправили. Твоя подружка это сделала.

   – Я, конечно, всегда считал, что писать чушь – это преступление, но не в тюрьму ж за это отправлять! За что она их так?

   – Они на своей типографии клепали листовки и брошюры с известным содержанием.

   – Пособники экстремистов? Вот уж не ожидал, хотя... Нет, наверное, что-то такое я ожидал.

   Он доел суп, и Арни распорядился, чтобы им принесли виски. Иен сидел с граненым стаканом в руке, раскачивая маслянисто-огненного цвета напиток, читая "Буревестник". С первой станицы на него глядел светлый лик мэра Вишлина Омберсента, и вид у него был, мягко говоря, нехорош. То был приземистый мужчина лет шестидесяти шести с кучерявой ватой волос; умаянный взгляд его водянистых глаз, окаймленных рвами морщин, как бы кричал: "убейте меня".

   "...В этом году уровень безработицы падает, медленно, но все-таки падает, – заявил мэр Омберсент Вишлин на пресс-конференции. – Мы договорились с главами маговского управления, и они заявили, что в скором времени Каннескарские фабрики и заводы снова запустятся, а вся техника будет отремонтирована в кротчайшие сроки. Наши магические друзья готовы сотрудничать с мэрией. Подчеркиваю, мы убеждены, что кризис миновал, и стоимость за ввозимые продукты питания, лекарства и алкоголь скоро понизится, будьте в этом уверены..."

   "...Я отказываюсь откликаться на провокации недовольных политикой губернатора, – ответил Леопольд Хонканен нашему интервьюеру.

   В интервью Леопольд Хонканен несколько раз повторил, что генерал-губернатор не может выступить с заявлением перед прессой из-за проблем со здоровьем..."

   – Конечно же, – покачал головой Иен. – Сыночек защищает мамку, а вот передать-то сыну власть она не соизволила. Хоть полгода проведи в коме, хоть двадцать лет, а она все будет больна, а он все будет заступаться за нее перед прессой.

   Арни презрительно хмыкнул, выдувая кольца сизого дыма.

   "...Все это какое-то недопонимание с обеих сторон, – заявил архимаг Тетраконклава Каннескара Ласло Фог. – Магическое сообщество терпит раздор, и в этом вина не только пресловутых врагов империи, как все предпочитают думать, но немагического сообщества и самих магов тоже. Все сколько-то виноваты в сложившихся отношениях магов и людей, провокации и открытые нападки с обеих сторон недопустимы. Маги служат единственной цели: это улучшение уровня жизни и благополучия народа. Никто из нас не стремится к гражданской войне, мы тоже хотим лишь чувствовать уверенность в завтрашнем дне, но агрессивное поведение магоненавистнических банд вырывает нашего слабохарактерного собрата искать протекции у третьей стороны, у революционеров, что стали причиной бед. Нам всем, пока не поздно, необходимо сложить оружия, тогда наши бастующие собратья зароют топор войны, и все вернется на круги своя..."

   Поначалу отступники спровоцировали людей на ненависть к каждому магическому собрату, а затем наобещали магам свобод и пряников, и самые психологически слабые из них (а это их наибольший контингент) выбрали из двух зол сторону отступников. Далее шла неинтересная статья о том, что за последние месяцы на остров "Адель-ленд" нередко захаживали секретарские ревизоры и подвергали всех и каждого суровым проверкам на предмет запрещенной деятельности. Из тысячи двухсот лицензированных магов две сотни лиц были отправлены отсиживаться в карцере в ожидании допроса третьей степени.

   Следом шла курьезная статья о том, как управляющие нескольких строек заказали из соседней провинции партию грузоподъемных големов, надеясь заменить ими рабочих, чьи страховки были аннулированы из-за бастующих магов врачей.

   Иен перевернул страницу с гороскопами.

   "Селедки, сегодня вам крупно не повезет..."

   А следом:

   "...в пятнадцать двадцать жителей Ригэсса ожидает шоу астрономического масштаба – самое долгое за последние двенадцать лет полное солнечное затмение..."

* * *

   В Каннескарском гетто Ханна была впервые за все время пребывания в городе, и ей бы хотелось и дальше оставаться в неосведомленности. Снег комьями падал с мертвенно-белых облаков, ложился на темные асфальтовые дороги-реки и сразу же таял, смешиваясь в коричнево-бурое месиво. Все из-за подогрева улиц: зимой простершиеся трубы-артерии под улицами заполнялись паром. Разносортная публика гетто встретила их, Ханну, Анну и Маркуса с неприкрытой неприязнью.

   Иные не без основания не любили, когда на их территории появлялись люди, однако в присутствии полицейской свиты они не предпринимали попыток прогнать непрошеных гостей.

   Ядовитые клубы зеленоватого тумана с резким химическим запахом рядили квартал тошнотворным одеяльцем. Асфальт был дырявый, как изъеденный гусеницами капустный лист или испестренная метеоритами лунная поверхность, в маленькие рвы и бассейны дыр тонкими ручейками стекались воды маслянисто-радужные и пахучие.

   Фантасмагоричный муравейник поднимался над землей, опоясанный брезентовыми палатками, раскосыми шалашиками из досок и серо-бурыми шатрами, а над ними тянулся лес грибов-дымоходов и жирно-копченые колонны чада.

   В этом железобетонном муравейнике жили так называемые богатые и старейшины всех рас, а в хорошо отапливаемых подвалах находились общие ясли и склады. В лагере-деревеньке, что разбился на несколько километров вокруг, огороженном каменной стеной от всего остального "нормального" города, жил рабочий класс. На краю гетто Иных были улочки с говорящим названием Днища: здесь выживали парии сообщества нелюдских рас, те, кто нарушил правила общины или обкрадывал-убивал своих же.

   Краснолюдки, гретчины, алекхи, кобальты, полурослики, хоббы – в густонаселенном гетто проживала треть города, и в это было нетрудно поверить. От Иных непереносимо несло немытыми телами и болезнями, и Ханна невольно загримасничала от отвращения, сдерживая позывы рвоты. Толпа местных сопровождала ауто-да-феров и полицию лихой бранью на своем диалекте, когда они пересекали гетто до того самого муравейника, где уже ожидали старейшины общины и их жрецы.

   – Ваш у нас появляться нет причина, – заговорил вождь гоблинов и кобальтов.

   Он был поджарист, но жилист, его гранитно-серая кожа напоминала обломок скалы, кроваво-красные патлы заплетены в косички, кошачьи глаза злобно блестели при взгляде на Анну. В его остроконечных ушах гроздились гвозди и шурупы вместо серег, на груди висели амулеты из крышек консервных банок. На старике был плащ из собачьих костей да женский шнурованный корсаж, подобранный на свалке. Подле него стоял его жрец, вождь краснолюдков в рыболовных снастях и блеснах и его жрец, и алекха в кожаной накидке.

   – Не вам решать, есть ли у нас причина, – холодно плюнула Анна и показала ему свой секретарский жетон. – Прочь.

   – Вы не сметь говорить вождь непочтенно! – закричал его жрец. – Пусть ваш уходит, мы не нарушать законы город.

   Он выглядел приземисто по сравнению с его вождем, его лысую голову увенчивала корона из проволоки, куриных перьев и птичьего помета, на шее удвоенной длины висели бусы из погнутых ложек и вилок, в руке водопроводная труба заместо посоха.

   Анна вскинула руку над головой, и полицейские взвели курки.

   – Мне наплевать, как разговаривать со всякой третьесортной челядью, – улыбнулась она, обнажив, свои белоснежные, как и ее слепой глаз, клыки. – Это дело тайной полиции, и если городские власти идут вам на уступки, то мы не обязаны вам вообще ничем. Или вы не мешаете нам работать, или все отправятся к праотцам. Если вы не поняли, вот это, – она ткнула вождя длинным носом в секретарский жетон. – Означает, что мы можем идти куда захотим!

   Старейшины привыкли к безраздельной власти в своем крохотном королевстве, и их нужно было поставить на место, дабы они не вмешивались в дела тайной полиции.

   Ауто-да-феры прошли внутрь муравейника, к входу подвезли полицейский омнибус, и из него вышел Волчонок. Маленькая армия полицейских и ауто-да-феры спустились на нижние этажи муравейника под самые ясли в продовольственный склад, расчистили дощатый пол от шматов почвы и пыльных тюков с прелым картофелем и отодрали доски. Блеклый свет ручных фонарей выхватывал из затхлой тьмы спуск в катакомбы, дыру, смахивающую на зев гигантского червя.

   – Надеюсь, этот проход не засыпан, как другие, – тихо сказала Анна.

   Они начали погружаться в жерло, Анна насторожено осматривалась в белесо-сером туннеле с вбитыми в деревянные сваи и подпорки крюками и факелами в стенах. Фонари в их руках направляли вглубь туннеля полусферу света, распугивая черноту впереди. Они спускались узенькой процессией, туннель шел под некрутым наклоном в несколько сотен ярдов.

   Скоро они оказались перед развилкой, Волчонок стоял и вынюхивал след, пока Анна не высказала:

   – Похоже, оба прохода ведут к нужному нам месту.

   – Вы предлагаете... разделиться? – неуверенно пробормотала Ханна, поравнявшись с ней.

   – Пожалуй, – ответила она, всматриваясь в вязкую тьму. – Ты пойдешь с Маркусом в левый проход, возьмешь с собой семерых парней и Збынека. Я возьму остальных.

   Ханна кивнула и развернулась к апотекарю, тот выражал во взгляде неодобрение этой идеей, но промолчал. Они разминулись, и Анна пошла в правый проход в сопровождении кинокефала и шестерых парней, а Ханна с остальными в левый.

   Анна нравилась Ханне как учитель куда больше даже знаменитого Охотничьего пса. Она не обладала экстраординарным даром, однако была находчивее знаменитого коллеги. Она научила ее как без специальных спектральных очков и астральных антенн вычислять направления магического ветра по поведению жуков или по тому, как собираются птицы в лучевидные стаи, как с помощью соли и свечного воска узнать время проведения ритуала на человеческой крови и так далее по списку.

   Потому сомневаться в действиях своего временного и неофициального учителя ей не приходилось, но что-то неприятно екало у Ханны в груди и сосало под ложечкой; наверно, мыслилось ей, на нее так действовала тягучая, как смоль, беспросветность древнего лаза.

   Их группка вышла в вытянутый зал с полукруглыми каменными сваями, кафель пола давным-давно выцвел, вдоль стен находились глубокие ниши, в коих лежали, обернутые в паутинную вуаль, будто бы постарался гигантский паук, мумии доимперской знати.

   Каменные змеи опоясывали пузатые колонны, а в их глазницах мерцали зеленоватые стекляшки. Кто-то из полицейских подошел к нишам поближе, заглянул и толкнул носком ботинок пустующую урну рядом на полу. Пар выходил из ртов присутствующих, тут было довольно-таки холодно.

   И воняло знатно.

   А еще отвратительно жужжали мухи.

   Збынек весь нахохлился как воробей и издал сдавленный скулеж в конец залы: там, преградив чернеющий зев прохода, стояла группка из нескольких человек, а их опаловые амулеты злобно поблескивали в полусфере света ручного фонаря. В сердце смертоносного оцепления стоял, окруженный зловещим заревом опалов, маг реаниматор-повелитель мух. Вокруг его исхудалой особы, обернутой в грязный серо-коричневый плащ монаха, кружил рой изумрудных мух, от него несло страшным фекальным смрадом.

   – Именем экзархия, сдайтесь, – наивно выкрикнула Ханна, в ответ пришельцы лишь от души рассмеялись, и издевательских хохот разрезал затхлую тишину катакомб.

   Ханна тянулась за шпагой, запрятанной в ее декоративной трости из слоновой кости. Ее примеру последовал Маркус и блеснул из рукава посеребренным лезвием. Повелитель мух взмахнул рукой, и его подручные бросились в атаку. Оглушительный звон мушиного роя обрушился на весь полицейский конвой, мухи лезли в уши, носы, во все мыслимые и немыслимые отверстия в теле.

   – Будьте осторожны, не пораньтесь или вы сразу превратитесь в зомби! – закричала Ханна, пытаясь перебить мушиный шум.

   Отмахиваясь от назойливых насекомых, полицейские начали слепую пальбу, сильно запахло порохом, звуки выстрелов врезались в барабанные перепонки. Их враги двигались слишком быстро, пули со свистом влетали в пузатые колонны, разбрасывая пыль и щепки отколотых кусочков.

   Поджарый старичок с завязанной в косы бородой до ног прокричал что-то невнятное и сбросил с себя воняющий мочой женский халат в цветочек. Его белое, точно простыня, уродливое прыщавое тело осиял ореол инфернального света, мужчина скрючился подобно зародышу, из его спины в татуировках птичьих перьев вырвались два костяных отростка. Он ревел от мучительной боли, пока костяные отростки обрастали мясом и паутиной вен и артерий. Он отрыгнул под себя тягучую рвоту маслянисто-смоляного цвета, и она юрко поползла к нише в стене, забралась на каменный выступ и пропала где-то там.

   Полицейские стреляли в него, из дыр в его груди вытекали тоненькие струйки чего-то смоляно-черного и пахучего, но он продолжал читать колдовскую молитву, и его раны затягивались, оставляя только белесые пятнышки на коже. Его ужасающая трансформация продолжалась, отростки обволокла розово-белая гусиная кожа, повылезли мокрые от алой слизи перья.

   На полицейских выбежала босоногая женщина, ее тело крыл панцирь насекомого из коричневого армированного стекла. Ниже ее спины жил своей жизнью костяной хвост из позвонков с зазубренным крюком на самом его конце как жало гигантского скорпиона.

   Она резво запрыгнула на плечи одного бравого паренька, на секунду задержалась на нем, вцепившись жилистыми пальцами, перевернулась назад и, пронзив хвостом насквозь, сделала колесо, огрев мускулистыми ногами второго паренька, пробив тому горло все тем же хвостом. Маркус успел подбежать и вогнать выкидное лезвие промеж ее темно-синих глаз, красная полоска крови разрезала красивое лицо скорпионки напополам, и она упала навзничь, а ее хвост еще несколько мгновений продолжал атаковать воздух, пока Марк не наклонился и не сорвал с шеи мага амулет, и костяной хвост с зазубренным жалом замер. Маг-лжеангел изверг громоподобный клич, распростер ужасающие крылья за спиной.

   В нишах показалось движение, и вскоре в зал вылезли две ожившие мумии в вуалях паутины. Двое погибших полицейских встали, их тела тотчас покрыли чумные язвы: мухи захватили их мозги, души несчастных пригодились лжеангелу-магу для мумий-миньонов.

   Ханна окликнула занятого убийством двух зомби Маркуса:

   – Живо дай мне масло!

   Он достал из сумки фигуристый флакон и швырнул ей через половину зала.

   Маг-лжеангел прикрывался крыльями от пронизывающих недвижимый воздух пуль, его миньоны-мумии атаковали полицейских юношей и Ханну, защищая создателя. Ханна ныряла под удары рук мумий, звякала шпага, точно булавкой бьющуюся из последних сил бабочку насквозь прокалывая лезвием тела противников, которые тут же падали замертво. Она подбежала к дьявольскому ангелу, он взревел и ударил крыльями воздух, отбрасывая противницу, но она не сдавалась, скача вокруг, как малый хищник, в жажде полакомиться более крупной и неповоротливой добычей. Ханна укрылась от ударов крыльев за резной колонной, судорожно вертя в пальцах флакон с эфирным маслом, пытаясь его откупорить, но пальцы соскальзывали.

   Маг разрезал исполинским крылом колонну пополам, будто раскаленный нож масло, чудом не задев Ханну. Заливисто посыпались каменные осколки, облако серо-белой пыли поднялось непрозрачной стеной, позволив Ханне на мгновение скрыться от глаз колдуна. Она обежала его полукругом и, очутившись совсем рядом, бросила флакон, он лопнул на несколько лепестков стекла, окропив лицо мага эфирным маслом. Маг издал рык боли, его крахмально-белая кожа покраснела и пошла пузырями. Не теряя времени попусту, Ханна кинула в крылатого бородача бумажный ворох меток, чтобы он не успел опомниться, да и проткнула шпагой его под самый живот, поставив точку в его жизни и темных делах.

   Несколько других мумий-миньонов колдуна сразу рассыпались в песок.

   Четверо полицейских в упор стреляли в дряблую и мелкую старушку в плаще, пули рвали грязно-черную материю в лоскутки. Когда у молодцов закончились пули, старушка скинула свой дырявый плащ. Перламутрово-седые волосы, едва колышась, как водоросли под водой, закрывали жемчужным коконом овальное туловище в слизистых гнойниках и змеящихся проводков по телу. Ее коротенькие младенческие руки и ноги висели, но она уверенно шла, надвигалась как рок, и оставляла на пыльном полу следы невидимых босых ступней, летя по воздуху в двух ярдах над землей. Боем телекинетического кулака ведьма размозжила в кровавую кашу лицо полицейского бывшего к ней ближе всего, и разметала его друзей усилием воли выбросом невидимых, но ощутимых мозговых волн.