Текст книги "Ядерные материалы"

Автор книги: Андрей Молчанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

– Но если согласится, тогда... никаких!.. Любой выверт – неустойка!

– Отвечаю! – воскликнул Геннадий убежденно. – Если вот только две-три вакансии... Но я заранее предупрежу! Э... – Обернулся на холодильник. – Вовик, давай по водочке, а? В честь, так сказать... Я мигом сгоняю, а ты посиди.

Когда за Геннадием хлопнула дверь, Крохин удовлетворенно выдохнул из себя клуб табачного дыма. Арабу он объявит десять... нет, пятнадцать тысяч, оперируя уясненными аргументами. Заплатит! У него денег и жен куры не клюют... Вот же прет фишка, а? Вот же прет!

Он прошел в комнату, уселся за письменным столом.

Этот стол был знаком ему с детства. Старый, потертый, скособоченный, с невесть куда девшимися замками...

Когда-то, сидя за ним, он делал школьные уроки, писал институтские шпаргалки, позже – статейки, стихи...

Он любовно провел ладонью по старой, шершавой поверхности с давно сошедшим лаком, оставшимся лишь в глубине пор оголенной древесины.

Выдвинул ящик, узрев в нем личные архивные папки, доверенные на хранение квартиранту.

Развернул самую толстую.

Вот она – первая его публикация, вырезанная из газеты и наклеенная на машинописный лист. С указанием даты.

Сочинение по заданию редактора молодежки накануне каких-то коммунистических псевдовыборов. Кого там выбирали, уже напрочь забылось, но публикация о канувшем в Лету событии осталась.

Вот и старушка с задумчивым взглядом, Скрылась за ширмой большой. Сделала все, что ей было там надо, И возвратилась домой.

Усмехнулся. Ничего так подковырочка... С цианистым идеологическим калом... А проглотили ведь!

А вот и иное, связанное с женой, а также с пьянками и прозорливыми подозрениями в отношении любовника супруги:

Она Петьку какого-то любит,

Ну и пусть! Несмотря ни на что,

Отогреет меня, приголубит

И от снега отчистит пальто.

А это откуда?

Когда твои груди – весомы и потны,

Качаясь, нависнут над мной...

Он сокрушенно качнул головой. Среди муз, посещавших его, были, оказывается, и весьма распутные дамы... Тяжко вздохнул. Размочалил в пепельнице окурок. Неужели это было? Какая-то совершенная иная жизнь... Позволявшая писать стихи, ставя данное занятие основной жизненной целью, разбрасываться, пить-гулять, искать смысл бытия в своих чувствах и мироощущении, не заботиться ни о деньгах, ни о будущей старости и карьере...

Вот тебе и прошлое тоталитарное общество! Пагубное вроде. Тупиковое, как утверждают. Может быть. А все-таки, пребывая в нем, он был по-настоящему, безоблачно счастлив...

"Хотя, – подумалось обреченно, – счастье – величина дискретная, а не перманентная. И в этом – смысл".

Однако того счастья, что окрыляло его душу, когда он лелеял выстраданное слово, уже не будет. Коростой душа покрылась, другие ей утехи нужны. Э-эх!

Но и прошлое сочинительство тоже не прошло даром. Хотя бы потому, что оно воспитало в нем чувство прекрасного. А это – прекрасное чувство!

Он взял со стола потрепанную книжонку с крикливой пестренькой обложкой. Ознакомившись со сведениями об авторе, понял: труд некоего современного коммерческого борзописца.

Наугад развернул страницу, прочел: "По причине раннего утра парк был пуст..."

Ослепленно зажмурил глаза. Вот так перл! Вот так литература переходного, так сказать, периода!

Вспомнилось, как в шестидесятых годах на помойку выносились изукрашенные вязью кропотливой резьбы старинные комоды красного дерева, дубовые стулья, обитые бычьей кожей, – якобы громоздкий, вычурный хлам.

И в квартирах-сотах утверждались шкафчики-столики из прессованных опилок, пластиковые торшеры, раскладные диванчики... Банальный же хлопок заменялся восхитительно модным нейлоном.

Нечто подобное сейчас происходило и с литературой.

Хотя с другой стороны, одна крайность затмевала иную. Прежние советские прозаики времен ожиревшего застоя порой являли чудо слова, но общий куцый смысл их сочинений ни о чем, лишенный остроты и правды, с зашифрованными фигами, подлежащими дотошной разгадке, обратил интеллектуальные усилия тысяч словесников в груды макулатуры.

Но они – собратья Крохина – все-таки отличали прозу от словосочетаний, они чувствовали пошлость литературщины, а бойкая графоманствующая публика, пришедшая на смену им – выдохшимся в конструировании фиг, живо оседлала конька расхожего криминала и пустила его в галоп, высекая кондовыми копытами бумагомарательные драмы, где путались курки и спусковые крючки, резидентуры и агентуры, оперы и следователи...

Книжки как сосиски. Съел – и забыл.

Он всегда полагал, что писатель соединяет в себе одновременно композитора, автора песни и певца. Бывает, что "напевность" – музыка стиха или прозы – великолепна, но мысли – ни на грош. Бывает – есть великолепная мысль, но музыки и исполнительского мастерства, то есть "языка", – никакого. Ну и возможны иные вариации. В приложении к современности – нет ни того, ни сего, ни этого.

Впрочем, по дороге к Геннадию он купил книжку. Автором являлся его знакомый поэт, с кем он не виделся уже лет шесть.

Поэт, судя по всему, решил податься в прозаики.

Крохин вытащил из кармана пальто книгу. Раскрыл – опять-таки – наугад.

"...он встал на неутомимый эскалатор, поехал наверх. Было что-то утешительное в этом медленном подъеме из-под земли на свет божий. Навстречу спускались в мраморную преисподнюю грустные люди, словно предчувствуя, что когда-нибудь придется проделать это уже по-настоящему, раз и навсегда. Для кого-нибудь из них, может статься, данный спуск и в самом деле был последней, генеральной репетицией.

Он скользил по молчаливым, сосредоточенным лицам, сознавая, что видит их в последний раз. Сколько же лиц человеческих перевидела земля за все эти пролетевшие века и тысячелетия. Где они теперь, в каких неведомых далях и пространствах?"

А вот еще:

"Так бывает солнечным августовским днем, когда встрепенется от внезапного порыва ветра березовая роща и густо посыплется с ослабевших веток невесомая листва. И долго еще успокаивается это сухое шуршание, несколько упрямых листков пытаются зацепиться за соседние ветви, прежде чем упасть на землю, но безуспешно. Роща по-летнему жива, нет в ней покуда явных прорех и просветов, но человек уже замер с дрогнувшим сердцем – как быстро летит время, вот и осень, а там зима, зима..."

Ого! Оказывается, за тяжким заслоном всякого рода новомодной жути таились, слабенько пробиваясь наружу, как ростки сквозь асфальт, живые побеги настоящей литературы – неподвластные коммерческой косе. В невзрачных обложечках, с хилыми тиражами... А иногда и маскировалась в этой жути, идя на компромисс формальной мимикрии.

Он положил папку обратно, поверх хранившейся в ящике портативной пишущей машинки.

Подумал рассеянно, глядя на смерзшиеся в пыльной заскорузлой ваксе литерные молоточки: "Из этих буковок, как из атомов, составляются миры".

Нет, ему уже никакого мира не составить! Спекся!

Поэт Крохин остался там, в прошлом, в "министерстве" Союза писателей, в кормушке, куда было проникнуть труднее, чем в личный состав центрального аппарата КГБ, ибо, заполучив членскую книжицу, можно было ничего не сочинять, а так – печь пространные рецензии, заседать в комиссиях, рассуждать на ту или иную тему, кататься с сильно пьющими писательскими делегациями по стране, зная, что тебе – идеологу, так сказать, – обеспечат и бесплатную новую квартиру, и машину вне очереди каждые три года, и книгу ни о чем в порядке издательской очередности, и надежную пенсию, и...

Все. Гуд бай, халява!

Вернулся Геннадий. С водкой и копченой рыбой, завернутой в грубую бумагу – возможно, продукт переработки былых художественных достижений недоразвившегося абортированного социализма.

Поднимая рюмку, Владимир предупредил его:

– Повторяю: гарантии по списку даешь прочные! Иначе... – Тут он припомнил Игоря и взвесил, соответственно, свои карательные возможности. Иначе, Гена, тебе – труба! За моим шефом та-акая банда стоит! Сейчас, кстати, у их пахана обретаюсь. В загородном доме. Отстроили на крови хоромы, сволочи!

– Три-четыре вакансии не гарантирую! – изрек, нетрезво водя рюмкой над столом, Геннадий.

– Хорошо. С женой-то... напрочь развелся? Без всякого?.. Бесповоротно? поднося рюмку ко рту, поинтересовался Крохин.

– Отрезано!

– Не жалеешь?

– Как о вылеченном геморрое! – отчеканил Геннадий.

– Тогда – давай!

Рюмки торжественно сошлись, выплеснув в своем решительном соприкосновении часть водки на холостяцкую скатерку.

Через два часа Крохин позвонил в бандитское логово, попросив заплетающимся языком, чтобы за ним прислали машину.

С трудом выйдя из подъезда, он сунул смятую пачку сигарет в пасть каменного льва, сидевшего со своим собратом у подъезда старого московского дома, и поплелся к новенькому "БМВ", прибывшему за его плохо повинующимся в производстве направленных движений туловищем.

В голове крутились мысли о прозе и поэзии, обрывки чьих-то выдающихся фраз, но лейтмотивом выделялось заключение, что на арабе он в очередной раз заработал, дельце обстряпано, порученное задание выполнено, а уж чего там дальше... Красота, в общем!

– Ты чего, тачку не мог взять? – неприязненно покосился на него водила молодой, худощавый парень. – Или – совсем бедный?

– Тс-с-с! – поднес палец к носу Крохин. – Какая еще тачка! Сядешь, а тебя по голове... У вас тут – полный бардак! А моя жизнь мне... это... – Он чиркнул колесиком зажигалки, а затем в трудной попытке уткнул-таки кончик сигареты в оранжевый листок огня. Уточнил вяло: – Моя жизнь принадлежит... мафии, понял?

– Понял, – утомленно отозвался водила.

– Вот... Хорошо. А теперь слушай... Ты, между прочим, везешь поэта... Хочешь послушать? Строки?

– Ну, гни...

– И – согну! Так...

Душа по капле собирает свет.

Все отними, оставь мне эту боль,

Где девушка четырнадцати лет

Мне первый раз сказала про любовь.

Спроси меня, зачем я берегу

Прах золотой, наивные слова...

Она уже – на дальнем берегу,

Она уже видна едва-едва...

Зачем я прожил долгие года,

Не знаю сам, струится жизнь во мне,

Которая нигде и никогда

Не повторится больше на земле.

– А?!. – с заинтересованным вызовом спросил он водителя.

– Курите, пожалуйста, аккуратно, – с раздражением отозвался тот. Пепельница – здесь...

– А-а! – сказал Крохин. – Вот так, да? Ну... и правильно, в общем. Правильно... Зачем я вам?

КАМЕНЦЕВ

В офисе его прогоревшей фирмы, ныне отошедшем к иным владельцам, существовал тайничок.

В туалете, за одной из облицовочных кафельных плиток, в выдолбленном углублении, хранились восемь тысяч долларов, которые он, по счастью, не успел пустить в дело.

Доллары, навестив офис в качестве интересующейся товаром покупательницы, успешно извлекла из тайника верная Надя, и в честь обретения клада Каменцев закатил домашний пир семейного типа. Пригласить подругу в ресторан он не решился: городская стихия, бушевавшая за окном, вселяла в него ужас своей непредсказуемой и непреклонно опасной сутью.

Он хотел связаться с таинственным Геннадием, хранителем загранично-паспортной системы, но мешали сомнения: вдруг информация о таком контакте дойдет до озлобленного невозвращением долга Крохина, и тогда...

Да, тогда могут последовать события опять-таки непредсказуемые и грозные...

С другой стороны, высиживание в квартире ничего конструктивного не сулило. Но там, за входной дверью, как за краем обрыва, ему чудилась некая пропасть – безвозвратно-гибельная.

Пришел инспектор электроплит – коренастый, невзрачный мужичонка в дерматиновой курточке, что-то измерил в проводке тестером, сказал, что необходимо поменять две потрескавшиеся конфорки.

Каменцев, таившийся в комнате, у дверной щели, слушал его разговор с Надеждой, которую мастер застал на выходе из дома – Надя собиралась навестить подругу:

– Да бесплатная работа, хозяйка, чего беспокоишься?

– Я просто сейчас тороплюсь...

– Ну смотри, у меня запасных "блинов" немного осталось. А менять в каждой практически квартире надо... – Послышался приглушенный звяк инструментальной сумки. – Тогда, если что, звони в ДЭЗ, но только завтра уже поздно будет, за свой счет если...

– Хорошо, – раздался нетерпеливый голос Надежды. – Я подожду. Сколько вам потребуется времени, чтобы...

– Так мне еще в ДЭЗ зайти надо, – удивленно отозвался специалист. – Я не ломовой конь, чтобы с "блинами" по этажам перемещаться...

– И когда вернетесь?

– Минут через двадцать... И полчаса на работу, так что прикидывай...

– Ладно, идите. Вернетесь – позвоните в дверь три раза" – после некоторого раздумья произнесла Надя. – Дома муж, он сейчас отдыхает... Я его разбужу.

Войдя в комнату, она виновато шепнула Каменцеву на ухо:

– Ты слышал? Откроешь ему, а то плита эта уже измотала...

Каменцев, кивнув, вышел в коридор. Электрик, поправляя на плече ремень сумки, вскользь обернулся на него, повторил:

– Минут через двадцать буду... Плиту-то запустил, хозяин...

Каменцев сокрушенно развел руками.

Надежда, чмокнув его в щеку, скрылась за дверью вслед за электриком.

"Может, мент? – дрогнув, подумал Каменцев, перемещая в сторону стального косяка хромированный штырек запора. – Вроде бы не похож... Слишком кургуз... Хотя, а почему бы им не послать для проверочки настоящего электрика? Это они запросто... Нет, ерунда... Вычислить невозможно... А если вычислили? Тогда все, выхода нет".

Он выглянул из окна во двор, но никаких особенных машин и подозрительных людей у подъезда не заметил.

Оставалось одно: ждать.

Электрик явился обратно через двадцать минут. Один.

Молча и сноровисто поменял "блины". Доложил:

– Все, хозяин, хоть сейчас борщи вари...

– Может, стопочку? – предложил Каменцев. – В честь, так сказать... традиции!

– Не пью, – отрезал электрик, открывая входную дверь. Каменцев даже не успел удивиться, как вдруг из-за скрывающейся в дверном проеме спины мастера в квартиру вынырнули, жутко и ирреально утверждаясь в узком пространстве коридора, заполоняя его статью расправляемых широких плеч, трое молодцов с плоскими, решительными мордами и – р-раз! – качнулись стены, и через миг он уже очутился в гостиной, плюхнувшись от упругого тычка в грудь на диван.

– Извини, друг, – прорезал круговерть мыслей и смято-расплывающееся перед глазами пространство комнаты чей-то бесцветный голос. – Приходится, знаешь ли, идти на хитрости...

В расплывающемся фокусе возник сорокалетний мужчина с жестким лицом и безжалостно-холодными глазами.

Мужчина, одетый в длинное просторное пальто, застегнутое под ворот, пододвинув стул, уселся напротив Каменцева. Трое богатырей надежной стеной встали за ним. Неприступность кремня одухотворяла их мрачные физиономии.

"Мы пришли к тебе с приветом, с утюгом и с пистолетом", – пронеслось без тени юмора в голове Каменцева.

– Значит, друг, так, – произнес человек, сидящий на стуле. – Как ты, наверное, понял, мы – не менты, дыши ровно, через нос. Ситуацию твою горестную постигаем. И – попытаемся тебе помочь. – В голосе его отчетливо прослеживались хамоватые интонации, свойственные свежевылупившимся хозяевам жизни.

– Каким же образом попытаетесь? – выдохнул Каменцев, обретая наконец способность к словоречению и вообще к мыслительному процессу.

– Ты должен денег людям, – сказал собеседник уныло. – Так или нет?

– Должен, – торопливо согласился Каменцев. – Но тут не моя вина, тут... дичайшее недоразумение...

Незнакомец успокаивающим жестом выставил вперед себя широкую, сильную ладонь.

– Позволь, я изложу тебе твое же мнение о случившемся, – произнес веско. – Итак. Ты – пьяный хулиган, попадаешь в тюрьму за реально совершенное преступление. Воспользовавшись данным прискорбным фактом, твои недобросовестные подчиненные и партнеры подвергают руководимую тобой фирму всяческому разграблению. Результат: куча озлобленных кредиторов. Теперь – вывод. Он заключается в неоригинальном вопросе: кто виноват? Я правильно излагаю?

– В общем, да...

– И в общем, и в частностях. Копаем дальше. Сел ты в темницу благодаря собственной глупости. Благодаря иной глупости, но опять-таки лично тебе принадлежащей, набрал в свою команду людей нечестных и алчных. С этими мерзавцами мы, конечно, попробуем разобраться, но самый главный крайний – все равно – ты!

– Не буду спорить, – с внезапной холодной ожесточенностью, охватившей его, произнес Каменцев. – Но у меня нет денег. Хотите – убейте...

– Не хотим, – решительно произнес собеседник. – Зачем? Крайняя мера последняя мера. Лучше поговорим о долге. Его общая сумма составляет шестьдесят тысяч долларов...

– Сколько?! – протянул Каменцев возмущенно.

– Вот... – Человек протянул ему лист бумаги, поданный одним из мордоворотов. – Полная калькуляция. С процентами, с неустойками...

Каменцев, мельком посмотрев на цифры, отложил бумагу в сторону. Спорить было бесполезно. Но причину появления в квартире бандитов он уяснил: в списке фигурировала фамилия Крохина – единственного, кто знал о Надежде.

Вот кто дал наводку!

– Значит, "спасибо" за ваш визит я должен сказать Володе, – пробормотал он.

– А в чем, интересно, Володя виноват? – спросил собеседник. – Несчастный мытарь, бьющийся за выживание... Ему каждый доллар – как капля валокордина для нищего пенсионера-сердечника. А ты его сразу на четырнадцать тысяч наказал! Там в каждой тысяче – год его жизни! Естественно, человек огорчился. Он ведь эти деньги заработал своим горбом, безо всяких там анекдотов...

– Короче, ваши предложения, – равнодушно произнес Каменцев.

– Предложение такое: деньги должникам платим мы, а ты их отрабатываешь. Спросишь – как?

–Да вы и сами скажете...

– Это верно... – Бандит позволил себе снисходительную усмешечку. Первый долг возвращается Володе. Четырнадцать тысяч плюс проценты .-Утешу: данная сумма отрабатывается быстро. Сегодня ты с пятью молодыми и бодрыми ребятами едешь в Сибирь. Там облачаешься в форму капитана нашей измочаленной армии, благо стрижка у тебя военная, ребята – в форму солдатиков, и, усевшись в одну из трех грузовых машин, следуете всем коллективом из Сибири обратно в столицу. Ты выступаешь в качестве ответственного офицера.

– А в машине – ворованные боеприпасы, – сказал Каменцев.

– Нетрудно догадаться, – подтвердил бандит.

– Каков риск спалиться?

– Небольшой, но есть...

– ГАИ, ВАИ – это имеется в виду?

– Совершенно верно.

– И какие действия в случае...

– Ну, определенно не такие, какие были предприняты тобой некоторое время назад... Имею в виду разоружение патрульных... Полумерами здесь не обойдешься. Менты, заподозри они чего, ликвидируются, а далее – либо движение продолжается, либо – грузовики взлетают в небеса, а наша команда пускается в рассыпную. Детали тебе разъяснят, главное сейчас – твое принципиальное согла...

– Главное сейчас, – перебил Каменцев, – договориться о всех видах моих работ и услуг. Чужой кровью я свои долги покрывать не намерен. Такой уж я чистоплюй. И попрошу говорить мне "вы".

– Я понял. – Бандит встал со стула. – Твердо обещаю: ни к каким силовым акциям лично вы на всем протяжении своей будущей биографии наемного труженика отношения иметь не будете. Чем гарантируется такое обещание? Простыми соображениями. В такого рода делах на вас может положиться лишь идиот. Вы в них – профан и неумеха. А у меня и без того достаточно кадров, которые влепят кому надо пулю в лоб не просто умело, но и с удовольствием. Ну-с, пишите записочку Наде... – Подал Каменцеву чистый лист. – Так, мол, и так, дорогая, срочно покидаю тебя на недельку, еду в Питер, скажем, за надежными документиками, обязательно позвоню. Ключи беру с собой. Ключи-то есть?

– Есть, – отозвался Каменцев враждебно.

– Тогда собирайся, милый. Через три часа – самолет...

– А паспорт? Нужен же паспорт...

– Открою секрет: самолет военный... А у военнослужащих паспортов нет. Военный же билет тебе организуем, это – как "здрасьте". Еще вопросы?..

– Вы ничего не сказали о необходимости соблюдения мной правил примерного поведения.

– Хотите окончательно допортить себе настроение? Как будет угодно... Бежать вам некуда. И не к кому. Все вероятные финты закончатся тюрьмой. А в тюрьме закончат вас. Это – закон. Поскольку теперь вы – в команде. И финт – уже не финт, а предательство. Поверьте, мне неприятно говорить вам все эти слова, но в вашем случае приемлем лишь один метод – грубый шантаж.

– Знаете – что? – грустно сказал Каменцев. – Мне жалко вас... Честное слово – жалко! Обреченное на погибель существо... Пыжащееся в гнусностях ради сытости своей оболочки. А за оболочкой – вакуум.

– Почему – вакуум? – удивился собеседник. – Там скорбь... О загубленной душе. И ничуть тебе меня не жалко, скотина ты лживая... Ненависть твоя беспомощная и трусливая – в тебе скулит... Проходили!

СЕНЧУК

В среду, как было условлено, Сенчука принял большой начальник Росморфлота Иван Алексеевич.

Войдя в министерский кабинет, Сенчук, бегло оглядев новенькие, закупленные явно с недавних прибылей, лакированные столы с телефонами и дутые кожаные кресла, поймал себя на той мысли, что ничуть не завидует холеному бюрократу со всей его властью, персональной машиной и социальной значимостью. Да и разве можно было назвать жизнью высиживание в казенных стенах, бесконечные совещания, звонки, монотонную вереницу дней, наградой за преодоление которых служили лишь сомнительные по нынешним временам номенклатурные привилегии и краткий отпуск на каком-нибудь турецком побережье в ячейке отеля с видом на куцый курортный пляж.

Правда, сидя в этаком ослепительном кабинетике, можно было изрядно подзаработать, но разве сумеет распорядиться большими деньгами пропитанный желчью чинуша так, как способен настоящий мужчина? Купит себе шпак машину с удобным для выращенного геморроя кожаным или бархатным сиденьем, оснащенным подогревом, построит дачку, приобретет барахла, и на том фантазия его иссякнет.

И так – до пенсии. До костыля и возможности поглощать лишь овсяную кашку. А какой смысл, спрашивается, лелеять плоть, способную переваривать лишь пресную кашку? Для того, чтобы подготовиться к тяготам грядущего бестелесного существования? Так начать приноравливаться к нему можно и на месте прибытия в вечность, коли уж она так и так суждена! Избегнув безрадостных тренировок и упущений радостей!

И потому он, Георгий Романович Сенчук, коли выгорит козырное дело, возьмет яхту, устроит на ней жилище царское, наймет толковый экипаж и будет ловить морскую живность у берегов Флориды, продавая ее в рестораны и в магазины. Не за наживу, ради успокоения себя, как полезного члена общества гуманоидов и не очень, и ради общества, должного почитать его своим полезным членом.

На креветках миллионов не наживешь, а жить надо жуя креветки и на миллионах сидя!

Весело доживет он грешный свой век! А уж девок сладких на этой яхте перебывает – без числа!

И, как думалось Сенчуку, никто бы из кабинетных начальников, к дойной государственной корове приставленных, вожделений его, романтически-бесшабашных, не разделил. Но вот на смертном одре – ох и позавидовали бы ему начальнички, пресненькую свою жизнь по дням однообразным и гаденьким перебирая! Да и какие бы дни им вспомнились? Разве редкие минуты скоротечного человеческого счастья.

А было ли оно у него?

Да!

И тут же в памяти всплывала Куба: сиреневое море, темнокожие красотки, хороший ром...

В ту пору три месяца "Скрябин" стоял на ремонте в порту Гаваны. Дни блаженства и отдохновения! Каждый – как неповторимая жемчужина в ожерелье туземной царицы!

Но тогда он был скован идиотскими обязательствами службы, расписанием и дисциплиной, тогда этот праздник жизни являлся случайной подачкой судьбы и истаивал на глазах, а вот теперь следовало сделать его обычной повседневностью. И он сделает это!

– Значит, потянуло на старости лет к соленой водичке? – спросил Иван Алексеевич. – Странный ты мужик, Романыч... Ты как позвонил, я, грешным делом, сразу подумал, что если и придешь чего просить – так непыльную работенку где-нибудь в кадрах... А ты – вон оно как!

– Объясняю, – произнес Сенчук с нажимом. – Сдыхаю я на суше, как рыба, отлив прохлопавшая. Все опротивело. А сколько жизни осталось – неведомо, но, подозреваю, не так уж и много, Иван Алексеевич, нам отписано, чтобы не дорожить теми деньками, когда без костыля и микстур обходишься... А судьба моя одним словом описывается: море! Ты вот – большой человек, кадровый руководитель, тебе даже и грех о пенсии думать, громадная от тебя Родине польза... А я? Так, черная кость, с тобой не ровня...

– Да ты уж... того, братец!

– Правду тебе говорю! Но не скрою: кое-что умею, кое-что знаю и на своем вертеле еще покручусь!

– А сейчас-то где?

– Стыдно сказать, Иван Алексеевич, – в ресторане, гардеробщиком... Угораздило, да? Вот так вот демократы нас... Низвели.

– М-да, – произнес собеседник с горестным пониманием тоталитарного номенклатурщика, каждодневно опасающегося за прочность занятого кресла.

– В общем, неверно меня использует Отчизна, – продолжил Сенчук. – И надеюсь, ты это дело подправишь.

– На "Скрябин" пойдешь?

– Куда? А... Плавает еще галоша?

– А почему нет? Износ – тридцать процентов, капремонт прошел... Сейчас новая команда набирается...

Сенчук неторопливо полез в карман, достал конверт, положил на стол. Тысячи трудно скопленных долларов было жаль, но он знал, что окупятся они сторицей.

– Чего это? – спросил Иван Алексеевич, хотя, как понимал Сенчук, превосходно и моментально уяснил, чего именно, и, кроме того, вспомнил старые времена, когда подполковник щедро одаривал его подарками после каждого заграничного рейса.

– Пустая ложка рот дерет, – сказал Сенчук нейтральным тоном.

– А... – Конверт исчез в недрах стола. – Старпомом на "Скрябине" потянешь?

– Предложение неслыханное! – восхищенно произнес Сенчук. – Еще раз убеждаюсь, что старый товарищ – как именной пистолет, не подведет!

– Ты... давай... это... – Иван Алексеевич подвинул ему лист бумаги. Пиши заявление. И подхалимажа не надо, не люблю, он мне о личном прошлом неприятно напоминает...

– От сердца же! – сказал Сенчук горячо.

– Пиши... от сердца! На мое имя...

Изучив заявление, Иван Алексеевич вывел на нем неторопливую резолюцию. Сказал:

– Давай теперь в кадры, я позвоню... Документы все взял?

Сенчук выразительно тряхнул лежавшей на коленях папкой.

– Ну, двигай, если закавыки будут, я на месте...

В одном из кабинетов управления кадров, куда вошел Сенчук, сидел мужчина лет сорока со злобной физиономией урожденного мизантропа. На лбу его словно сверкало категорическое "Нет!".

По соседству от мизантропа перебирал бумажки какой-то унылый тип с обвислым носом и в очках с толстенными стеклами.

Сенчук, представившись, протянул мизантропу бумаги.

– Ваше последнее место работы – гардеробщик? – изумился кадровик. – Что за бред...

– Это – жизнь! – заметил Сенчук философски, но и с некоторым напором.

– Из гардеробщиков – в старпомы! – возмутился мизантроп, обращаясь к унылому коллеге. – Надругательство над здравым смыслом! И этот приказ подписал сам Богомолов!

– Ха... Ты еще скажи – Морозов! – равнодушно отозвался тот.

– А что... Морозов?

– А ничего. Им подписать – плюнуть, а там сами разбирайтесь. Морозов вообще лепит подпись не глядя. Он себе смертный приговор так однажды утвердил. Ребята схохмили.

Сенчук выслушивал диалог ответственных лиц безучастно. Конверт, исчезнувший в столе высшего начальства, возносил его над суетой страстей мелкопоместных клерков, и их эмоции и выводы его не занимали.

Мизантроп снял трубку телефона и позвонил автору высочайшей резолюции. Высказал, поубавив, правда, возмущенной прыти, сомнения в правомерности кандидатуры претендента на ответственную должность.

В ответ – по местной, хорошо слышимой связи – раздался ревущий мат: чтобы срочно, чтобы без рассуждений, мать вашу перемать!

Сенчук с сочувственным видом смотрел на мизантропа, в чьей дрожащей руке хлопала по явно покрасневшему уху телефонная трубка.

Получив подтверждение в правильности резолюции, мизантроп, не глядя в сторону просителя, сказал каким-то неуверенным, жиденьким голосом:

– У вас, оказывается, серьезный морской опыт... Я не сразу понял...

– Да что там! – простодушно поддакнул Сенчук. – В наше лихолетье локатор держать надо востро! Вообще все антенны из себя выпустить! Любой бандит в капитаны может пролезть, а капитану и в паромщики не попасть! Вчера одного профессора видел, искусствоведа, сосисками на рынке торгует... Срамота!

– Предписание будет готово через час, – стесненно кашлянув, молвил мизантроп. – Да, кстати! Вы не знакомы с начальником экспедиции? Он тоже будет здесь через час. – Повернулся к прокисшему коллеге: – Пропуск ему заказал?

– Геннадий заказал. И ему, и переводчику, – донесся бескислородный ответ.

– Начальник экспедиции – пакистанец, – продолжил кадровик недовольным голосом. – Судно арендовано Гринписом. Предстоящая задача вам известна?

– Наше дело – рулить, – простецки отозвался Сенчук.

– Понятно...

– С капитаном вот большая проблема, – подал голос контуженный бюрократическим бытием грустный человек. – Прежнего на днях убили.

– Да я ж его знал! – воскликнул Сенчук. – Прямолинейный был старик, душа общества и корабля в целом!

– Вот и прикончили душу общества, – проскрипел унылый не без злорадства.

– Кто?!

– Шпана, вероятно, – покривился мизантроп. – Пырнули ножом в подъезде, взяли бумажник, ключи от машины... Машину угнали. Главное – машина-то старая, никому не нужна! Наверняка малолетки накуролесили!

– Их почерк, – глубокомысленно согласился Сенчук. – Что за жизнь пошла! Только головой и крути, разминай остеохондроз...

Через час он встретился с руководителем экспедиции – невзрачным молчаливым человечком в скромном костюмчике, с телосложением подростка и росточком, как определил про себя Сенчук, чуть выше сидящего кобеля. Голову будущего шефа украшала розовая чалма, похожая на ком сахарной ваты. Данный головной убор бесспорно указывал на принадлежность его носителя к последовательным приверженцам ислама.

Пакистанца сопровождал помощник-переводчик – мужчина лет сорока, с глубоко загорелым под тропическим явно солнцем лицом.

– Кальянраман, – представился восточный человек, тускло глядя на Сенчука безразличными, как у обкурившегося наркомана, глазами.

Ладонь его, как обнаружилось при рукопожатии, была иссохшей и вялой.

"Вобла с пересолом и та краше", – подумал Сенчук, почтительно наклоняя голову.

Переводчика-помощника звали Владимир Крохин.

Кадровики предоставили им крохотный пустующий кабинетик, где будущего старпома ознакомили с маршрутом экспедиционного судна: из Санкт-Петербурга "Скрябин" должен был проследовать в Норвежское море к координатам 73-43' 47'' северной широты и 13-15'54'' восточной долготы на место гибели АПЛ "Комсомолец", откуда, проведя необходимые научные мероприятия, предстояло переместиться к Бермудским островам, к АПЛ "К-219". После этого этапа экспедиции "Скрябин" швартовался в Нью-Йорке, команда отдыхала и готовилась к возвращению в порт приписки с попутным коммерческим грузом.