Текст книги "Ядерные материалы"

Автор книги: Андрей Молчанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

– А после – в сталинской пирамиде все начало тухнуть, пошли газы, возросло давление, и пришлось создавать систему клапанов, – продолжил Прозоров.

– Управляемых! – поднял палец Сенчук. – Один пусть постоянно сифонит, другой прикроем чуток, а третий захлопнем лет на десять... Не страна, а саксофон, да? – Он от души расхохотался.

Цинизм старого опера, прекрасно знающего, что почем в каждом жизненном явлении, к дальнейшей откровенности Прозорова не располагал, тем более чужой откровенностью его собеседник привык пользоваться как разменной монетой. И с красным знаменем на баррикадах он Сенчука не представлял, однако без труда видел его распорядителем на похоронах павших героев и, соответственно, наследником их славы и нереализованных привилегий.

В дверь постучали.

Старпом неторопливо приподнялся, бутылку со стола убирать не стал и открыл замок.

На пороге стоял бледный от трудно сдерживаемой злобы араб.

– Почему не на мостике?! – с места в карьер заорал на старпома. – А!.. Вы изволите пьянствовать! Хорошо же проходит ваша служба! И за что, позвольте узнать, я плачу вам деньги? Срочно на совещание к капитану! И вы – тоже! кивнул в сторону Прозорова. – У нас чрезвычайные обстоятельства, а вы... Кстати! Кто отвечал за погрузку гребных винтов?

– Понятия не имею, – равнодушно ответил Сенчук. – Но обстоятельства трагедии представляю отчетливо.

– То есть? – насторожился Ассафар.

– Винты отлиты из превосходной, судя по всему, бронзы, – пояснил Сенчук. – А ее в России воруют даже с могильных монументов. Так что винты, полагаю, портовые работяги утянули в контору по сдаче цветного лома. За этими парнями нужен глаз да глаз! Не удивился бы, если они отвинтили бы и пропеллеры с нашей посудины.

– А почему же вы в таком случае не потрудились проследить... – Тут араб позволил себе крепкое словцо.

– Выбирайте выражения, мистер, здесь живут христиане, – промолвил Сенчук, неторопливо застегивая бушлат.

Араб, не привыкший, видимо, к замечаниям в свой адрес, устремил кинжальный взор в невозмутимого, как идол с острова Пасхи, старпома, но никакой реакции, кроме каменного безразличия, не получил и, проскрипев крепкими зубами, удалился прочь.

– Смотрите, уволят, – предупредил старпома Прозоров.

– Я не люблю хвастунов, – отозвался Сенчук, – но могу вас заверить, что, очутись Георгий Романович в отставке, эти горемыки-мореходы заблудятся в океане, как дети в лесу. И если, держа курс к Гренландии, упрутся в острова людоедов, удивляться будут все, кроме меня. Так что ссал я зигзагами с клотика на всяких арабских командиров! Ишь, заявился... Сам в себе не помещается! Решил мне гемоглобин попортить... Да умрет он с этой мечтой!

Совещание проводилось в кают-компании.

– Мы не можем управлять спуском батискафа, – сказал Ас-сафар, сидевший во главе стола, высоким, дрожащим от гнева голосом. – Я не знаю, каким образом вместо винтов в ящиках оказался металлолом, но уверен, в итоге выясню это... Кальянраман, что, если нам связаться с Норвегией и заказать новые винты?

Индус, сидевший с побледневшим лицом – видимо, после взбучки, отрицательно замотал головой в чалме:

– Батискаф американского производства... Там иные посадочные размеры. Которых, кстати, в документации нет. Нам придется обратиться к фирме-изготовителю.

Сидевший рядом с Ассафаром второй помощник Еременко, с лица которого не сходила обычная гнусная улыбочка, внезапно произнес:

– Я внимательно посмотрел ящики... Они едва ли вскрывались в порту. Нижние гвозди ржавые, а на верхних очень даже свежие отметины...

– Это что же – диверсия? – прищурился Ассафар.

Еременко, не поднимая на него глаз, пожал плечами. Произнес вяло:

– Думаю, очень скоро я дам вам на это ответ...

– Очень интересно, – ледяным тоном продолжил Ассафар. – У нас череда каких-то двусмысленных происшествий... Но с их природой мы разберемся. Итак. У нас нет рабочего батискафа, но мы восстановим его. Я принял решение. Судно направляется к Бермудским островам. К координатам утонувшего "К-219". Оттуда мы идем в порт Нью-Джерси, команде дается десять дней отдыха, мы принимаем на борт винты, запасную аппаратуру и возвращаемся в Норвежское море. Есть ли вопросы, господа?

– Увы, имеются, – промолвил Сенчук. – Если батискаф бесполезен, то зачем нужен крюк к следующей ядерной могилке?

Араб помолчал, презрительно щуря глаза и покусывая губы.

– Хорошо, я отвечу, – произнес терпеливым тоном. – У нас есть батисфера, обладающая свойствами батискафа. Она сможет самостоятельно, управляемая компьютером, спланировать на заданный участок поверхности дна.

– Почему же вы не хотите использовать ее сейчас? – спросил Прозоров.

– Потому что она предназначена для другого рода работ.

– То есть?

– То есть, – с неудовольствием продолжил Ассафар, – опусти мы ее к "Комсомольцу" – тросы и грузоспусковые механизмы не выдержат, и мы ее потеряем. И тогда к Бермудам будет плыть попросту не с чем.

– Таким образом батискаф предназначен для исследования "Комсомольца", а батисфера – для "К-219"? Где ею и пожертвуют, – вывел резюме Прозоров. Затем, недоуменно качнув головой, прибавил: -Дорогостоящий экспериментик!

– Наука, как известно, требует жертв, – оптимистически заметил Сенчук. И их становится все больше и больше... . Наступила пауза.

– Еще вопросы? – спросил араб.

– Я могу идти? – поднялся Сенчук. – Мне надо ознакомиться с метеосправкой, коли уж я взялся за обязанности вашего штурмана...

– Со справкой или с бутылкой? – ядовито уточнил араб.

– Что с нами будет, если с таких замечаний начинается наш медовый месяц? – усмехнулся старпом, смеривая хозяина судна ледяным взглядом, от которого у Прозорова по хребту побежали мурашки.

Гипнотические очи мусульманина показались ему опереточно-злодейскими в сравнении со стылым голубым блеском глаз отставного морского опера, и отчего-то Прозорову представилось, что, надень на того старинный камзол со шпагой на поясе да бархатную шляпу с пером, сойдет бывший контрразведчик за явившегося из-за завесы времен злодея-пирата – вероломного и отчаянного, каковым, вероятно, по сути своей и является.

Араб отвел взгляд в сторону. Процедил:

– Все свободны. Капитана и второго помощника прошу остаться.

– В частности – для обсуждения моей кандидатуры, – проронил в сторону Прозорова Сенчук, выходя с ним в коридор.

– В смысле незаменимости? – уточнил тот.

–Ага!

– И что скажет капитан?

– Какой там капитан!.. Пирог с ничем! – отмахнулся старпом. – Ему бы я и дебаркадер не доверил!

– Но я слышал, он говорит на трех языках, помимо того, у него два высших образования...

– Ну, петух с орлом тоже в общем-то одинаковы, – рассудил Сенчук. – У обоих – клюв, перья, крылья... Но петух, конечно, круче, поскольку умеет кукарекать. Кстати, меня жизнь научила не очень-то и показывать свою образованность. Меньше завидуют.

На этом первый подступ к разработке старпома закончился.

Прозоров, вернувшись в свою каюту, сел у иллюминатора и призадумался.

Сенчук, как он понял, был действительно незаменим, а потому откровенно независим и дерзок. Будущие отношения с хозяином экспедиции его не волновали. Почему?

Не потому ли, что он чувствовал себя независимым, в первую очередь материально, и вел свою игру, связанную с контрабандой, расценивая данное плавание как временный эпизод в большой криминальной игре?

Данная версия представилась Прозорову правдоподобной, но своим первым успехом он посчитал не ее, а установление контакта со старпомом – хоть каким-то, но источником информации.

Или – хорошо продуманной дезы?

На этот вопрос ответа у Прозорова также не существовало. Но в том, что рано или поздно ответ появится, он был убежден.

КАМЕНЦЕВ

Стоя на палубе и глядя на толкотню матросов, упаковывающих батискаф в защитный брезент, Забелин, с усмешкой глядя на Каменцева, негромко выговаривал ему:

– А вы, доктор, оказывается, бедовый парень... Зачем все-таки надо было устраивать этот пожар в каюте?

– Чтобы дать вам время разобраться с процессором. Это во-первых.

– Все решилось куда проще. Кто-то, не мудрствуя лукаво...

– Это во-первых, – продолжил Каменцев. – Во-вторых, теперь я абсолютно уверен, что эти природоохранители решили поднять ядерную головку ракетоторпеды.

– То есть?

Каменцев поведал о служебной документации, обнаруженной им в каюте пакистанца.

– Весьма забавно, – озабоченно качнул головой Забелин.

– И в-третьих, – продолжил Каменцев, – наш главный ученый – диабетик. И в пожаре сгорел весь его персональный инсулин.

– Жестоко! – сказал Забелин. – Решили таким образом угробить главного специалиста?

– Да нет... – Каменцев с досадой посмотрел на перетянутые полосками пластыря пальцы левой руки. – Пару десятков ампул я взял с собой. По дороге в санчасть пять штук кокнул, споткнулся в горячке... Полез в карман – и вот... Кивнул на поврежденную руку. – Порезался. Но теперь здоровье и жизнедеятельность этого умника под моим полным контролем. И думаю, что, если эти деятели что-либо затеяли в Бермудах, главного спеца я отключу, как лампочку. Есть на сей случай определенная, так сказать, микстура... А он не через час, так через два обязательно меня навестит. Удивлен, что до сих пор не явился...

– Так вы не только поджигатель, но и отравитель? – усмехнулся Забелин. Кстати, я после выпуска из училища в общаге жил... В комнате на четверых. Все молодые офицеры. И был среди нас некий лейтенант Гена Терентьев, обладатель дефицитной по тем временам бутылки французского коньяка. С этим коньяком вообще странные истории... Он тогда в нашей нищей среде исключительно в качестве презента фигурировал... Помню, в военном городке я одному доктору за успешно излеченную гонорею бутылку "Наполеона" подарил, а у нее – такой характерный скол у донышка... Так вот. Через год в качестве подарка от одной благодарной дамы эта бутылка ко мне снова вернулась, пройдя, подозреваю, десятки рук... А с лейтенантом Геной так вышло: мы его каждый праздник кололи на эту бутылку, а он – нет, мол, разопьем, как только третью звезду получу. Вообще-то, замечу, жлобоватый был паренек... Ну, год терпим, а он все в лейтенантах... А однажды как-то ну уж очень остро недобрали! – и решились на грех: через шприц коньяк выкачали, выпили, а в бутыль мозольной жидкости заправили. Через месяц, представь, Гене дают третью звезду. Мы: ну, давай, открывай коньяк, обещал! Не, говорит, до следующей звезды его оставляю, вам и так водки хватит, не баре. Но все-таки убедили мы его, открыл он коньяк, мы свет притушили – жидкость-то зеленая... Кто-то рюмку из синего стекла достал, налили мы повышенцу...

– И?.. – хохотнул Каменцев.

– Он выпил, потом передернуло его, как от разряда, оглядел он всех нас изумленно и с трагедией в голосе воскликнул: "Братцы, коньяк-то прокис!"

– Похоже, истории суждено повториться, – прокомментировал Каменцев.

– Думаешь, придет к тебе на поклон? – спросил Забелин.

– Как выразилась однажды любимая женщина, проводившая, кстати, меня в этот поход, – поведал Каменцев, – куда он денется, когда разденется!

Позже, на ужине в кают-компании, подтолкнув Каменцева под локоть, Забелин шепнул:

– Похоже, ты прав... – И кивнул в сторону показавшегося в двери Кальянрамана.

Лицо пакистанца омрачала тоска. Подойдя к Каменцеву, он нехотя произнес:

– Доктор, мне необходимо с вами поговорить.

– Милости прошу. – Каменцев привстал из-за стола. – Здесь или в санчасти?

– Я думаю, в санчасти...

В санчасти, где под присмотром дежурного матроса находился все еще находящийся в беспамятстве Филиппов, они присели в уголке, и пакистанец упавшим голосом поведал:

– Вчера... вчера случилось ужасное!

– Вы имеете в виду пожар?

– Да... Я – диабетик, и в огне погиб весь мой инсулин. Теперь вся надежда на вас, доктор.

Каменцев не нашел ничего лучшего, нежели пощупать пульс на потном запястье больного.

– Дело плохо, – констатировал, скорбно качнув головой. После, в задумчивости побродив у стеклянных шкафчиков, привинченных к полу, произнес: Кое-что у меня имеется... И я в состоянии помочь вам. Но...

– Я заплачу! – Пакистанец прижал руку ко впалой груди. – Я заплачу вам хорошие деньги, доктор!

– При чем здесь деньги? – поморщился Каменцев. – Я вовсе не собираюсь наживаться на вашей беде, но, боюсь, те заменители, что есть у меня под рукой, обладают малоэффективными показателями. Нам предстоит выработать для вас определенную диету и режим... Но для начала мне надо знать тип вашего заболевания...

– Тип весьма неблагоприятный, – мрачно усмехнувшись, произнес пакистанец. – Позвольте вам пояснить...

Выслушав подробности, Каменцев удрученно вздохнул. Затем произнес в раздумье:

– Все, чем я располагаю, позволит вам продержаться дней десять-двенадцать... – Он достал шприц, порывшись в коробке с медикаментами, отыскал ампулу, обломив ее кончик. – Позвольте вашу руку...

– Не надо, я сам! – Кальянраман, протерев кожу поданной Каменцевым спиртовой салфеткой, сноровисто сделал себе укол.

Когда прозрачная жидкость перекочевала из узкого пластикового цилиндрика в кровь, он, закрыв глаза и распрямив плечи, глубоко и удовлетворенно вздохнул. Произнес через внезапную одышку:

– Я ваш должник, доктор... Должник и раб.

– Так вот, – сказал Каменцев. – До завершения экспедиции вы не дотянете. Вам срочно надо сойти на сушу. Поддерживающие дозы неполноценны, и они так или иначе плачевно скажутся на вашем здоровье.

– И что вы предлагаете? – отозвался Кальянраман, осоловело тараща глаза на утреннюю синь в иллюминаторе.

– Ничего, – бесстрастно ответил Каменцев. – Но вы, по-моему, не понимаете, к чему я клоню. От "Комсомольца" мы идем к Бермудам. Каким испытанием это явится для вас, предсказать не берусь. Мои запасы строго ограничены.

– И что же мне делать? – вопросил Кальянраман с испугом.

– Я буду откровенен с вами настолько же, насколько вы откровенны со мной, – продолжил Каменцев. – Лично мне плевать на всю эту экспедицию, да и к тому же я от нее очень устал. Судовой врач, как оказалось на поверку, удел не сладкий. А море, по моему мнению, лучше всего смотрится со стороны теплого пляжа. Поэтому я с удовольствием также оказался бы на береге.

– Но как я могу повлиять...

– Откуда же я знаю? – развел руками Каменцев. Обхватив тощими пальцами колени, пакистанец задумался, раскачиваясь корпусом на вертящемся табурете, а затем, уставившись на своего спасителя обескураженным взором, с запинкой спросил:

– Вам что, непременно требуется попасть в Америку?

– Не мне, а вам, – поправил его Каменцев. Кальянраман лишь тяжко вздохнул. Затем произнес:

– Мне не хотелось бы, чтобы господин Ассафар рассматривал меня как большую проблему для экспедиции...

– Н-да, он, чувствуется, человек суровый, – мельком взглянув на угнетенного пациента, произнес Каменцев. – Но, прибудь мы в Штаты, договариваться с ним ни о чем не потребуется, там в любом случае запланирована долгая стоянка.

– Что вы имеете в виду? – В тусклом взгляде пакистанца мелькнул отблеск какой-то одному ему ведомой идеи.

– Я ничего не имею в виду, – холодно отозвался Каменцев. – Я просто рассуждаю с точки зрения медика, обязавшего себя во главу угла ставить гуманность и нужды больного. В данном случае – больного, которому грозит кома. Далее – выбирайте сами. Если вы находите в себе силы продержаться... Впрочем, есть иной выход: я могу официально обратиться к начальству, и...

– Да вы что! – отмахнулся Кальянраман. – Ни в коем случае! У нас и так достаточно неприятностей. И мне за них изрядно досталось... В общем, я вам признателен, доктор. За помощь и за участие. Когда следующий укол? – смущенно кивнул на использованный шприц.

– Желательно – завтра в это же время, – твердо заявил Каменцев. – Вам, дружище, придется выдержать режим жесткой экономии. Иначе не выдюжить.

Шатаясь от безысходности, Кальянраман покинул санчасть.

После обеда, покуривая с Забелиным на верхней палубе, Каменцев поведал товарищу о визите ученого мужа, услышав в ответ:

– По-моему, мы перемудрили. И как бы ваши намеки этот тип в чалме не воспринял бы ненужным для нас образом.

– Не думаю, что он станет...

– А я думаю, что ни в шпионы, ни в диверсанты мы категорически не годимся, – отрезал Забелин.

Каменцев хотел возразить, но слов не нашел. Отведя взгляд в сторону вечернего моря, рябившего низкими и ровными гребнями спокойных волн, он согласился в душе с правотой соратника – единственного человека на этой проклятой посудине, которому можно было довериться.

УОЛТЕР

Прибыв в Осло, Уолтер немедленно связался с одним из хорошо ему знакомых русскоязычных бруклинских мафиозо, попросив встретить его в нью-йоркском аэропорту с профессиональными телохранителями.

Мафиозо, в начале своей эмиграции работавший под началом Уолтера в качестве наемного менеджера, был безгранично обязан своему прошлому боссу, адаптировавшему его к заграничной жизни, а потому, не задавая никаких праздных вопросов, безукоризненно просьбу исполнил, и сразу же на выходе с таможни возле прибывшего из Европы пассажира возникли четверо громил, бдительно осматривающихся по сторонам и в качестве пароля произнесших пару фраз, несших в себе подтверждающую благонадежность их статуса информацию.

– Машина рядом с выходом? – коротко поинтересовался Уолтер у одного из охранников.

– Естественно...

– К ней вполне могли присобачить бомбу – Мордоворот снисходительно усмехнулся, кривя губу:

– Учли, начальник...

Однако сюрприза избежать не удалось: при следовании из аэропорта в город, на одну из заранее подготовленных ушлым гангстером конспиративных квартир, в машине раздался телефонный звонок, и, с некоторым удивлением обернувшись на гостя-клиента, охранник передал Уолтеру трубку:

– Вас...

– Здравствуйте, – вкрадчиво прошелестел незнакомый голос. – С прибытием!

Уолтер, сжав зубы, молчал.

– Вы все делаете грамотно, – продолжил неведомый собеседник, – но ваша осторожность, уверяю вас, совершенно напрасна. Давайте договоримся о следующем: вы посвящаете в ваши не доступные никому мысли доверенного человека или же составляете определенный документ, предназначенный для немедленного вскрытия в случае... ну, понимаете... И таким образом создается необходимый паритет. Если вы согласны, то за моральный ущерб мы завтра же переводим на ваш счет сто тысяч долларов.

– Где моя жена? – озлобленно буркнул Уолтер.

– Если вы согласны, – повторил голос, – то уже через час она будет дома.

– Согласен, – проронил он. – Что дальше?

– Дальше остается рассчитывать на ваше умение держать слово и на благоразумие, естественно...

Послышался щелчок, и в трубке воцарилась многозначительная тишина.

Сквозь затемненное стекло Уолтер, болезненно прищурясь, обозревал знакомую панораму дороги, пролегшей мимо убогих домиков и закопченных тоннелей неблагополучных районов Куинса.

Теснящиеся по его бокам громилы с выученным тактом помалкивали, сонно и безразлично взирая в зеркала бокового обзора.

Уолтер призадумался.

Сделанное ему предложение отличалось несомненной логикой и целесообразностью, однако он никогда не желал следовать ничьей указке, предпочитая и в самых благоприятных условиях выработать собственный страховочный вариант, напрочь ломающий канву известной партнеру или же противнику схемы.

Но что здесь придумать? И вообще стоит ли выкидывать фокусы, за которые способно последовать смертельное наказание?

Возвращение жены, откуп – все это хорошо, но только не учтено одно: он ведь не трус и не собачка на привязи. И где-то там, в океане, болтаются сейчас нормальные ребята, рассчитывающие на его помощь и способные погибнуть ни за что. Забыть о них? Сохранить собственную жизнь, наплевав на чужие?

Он – парень не набожный, циничный, но бог-то ведь есть! И спас его бог не ради завтрашнего перевода круглой суммы на счет и трогательной встречи с супругой... Истина состоит в ином.

Собственно, как подумалось рассеянно, стремление к богу и равнозначно стремлению к истине. Бог и есть истина. И если, как утверждают материалисты, бога нет, то слово "истина" им надо бы устранить из своего обихода...

Объяснять что-либо гангстерам он не стал.

Дождался, ходя из угла в угол предоставленной ему охраняемой квартиры, приезда заплаканной жены, сбивчиво рассказавшей, будто ее похитили на улице, затащили в машину и отвезли, завязав глаза, в невесть какой район, где она сидела в подвале особняка под присмотром двух азиатов, откуда лишь сегодня ее отвезли в верхний Манхэттен, где выбросили на одном из пустырей Гарлема.

Предоставив супруге осваивать новое жилище, Уолтер связался с бывшим подчиненным, а ныне криминальным боссом, попросив у него лишь убежища и квалифицированную охрану.

Затем, сконструировав головоломную операцию, через надежного человека он связался с Диком Энберном, офицером ФБР, англосаксом, без малейшего акцента владевшим русским языком.

С Диком он познакомился около двух лет назад, когда тот, ведший расследование одной финансовой махинации, к которой косвенно был причастен грешный Уолтер, вцепился в бизнесмена, знавшего множество тайн делового мира русскоязычной общины, как фокстерьер в лисий хвост.

Надежды Дика прищучить и завербовать многомудрого и авторитетного воротилу не сбылись: Уолтеру, заранее упредившему вероятность провала аферы, удалось вывернуться, оставив сыщика с носом.

Расстались они, впрочем, без взаимных обид: полицейский на всем протяжении расследования вел себя деликатно, откровенно брезгуя методой дешевого шантажа и выкручивания рук, и Уолтер с удовольствием оставил у себя его карточку, согласившись, что в жизни бывает всякое и зарекаться от необходимости будущих встреч с полицейским способен только дурак.

Карточка действительно пригодилась.

На встречу, внемля рекомендациям Уолтера, Дик явился соблюдая все правила конспирации: вначале в доме произошла авария со светом, портье связался с компанией, обслуживающей дом, и полицейский очутился в квартире под видом одного из электриков.

Уолтер поведал ему о контрактах, подписанных с арабом, об ограблении квартиры, перипетиях плавания, о своем побеге с судна, похищении жены и, наконец, о телефонном звонке в машину, незамедлительно последовавшем по дороге из аэропорта, замечая, как в глазах полицейского с каждой секундой утверждается какая-то растерянная беспомощность.

– Я просто не знаю, к кому в данной ситуации обратиться, – откровенно поделился Уолтер. – Понимаю, что данный вопрос далек от специфики вашей службы, но куда прикажете мне звонить? В ЦРУ? В Пентагон? Все равно так или иначе ваша контора ближе к данным ведомствам, нежели моя частная лавочка... Понимаю и другое: меня легко принять за спятившего идиота. Это вполне объясняет и прыжок в ледяное море, и подозрения, связанные с фанатиками-террористами, к примеру. Но чем тогда объясняется похищение моей жены? Моим личным заказом?

– Подумаем, – неопределенно отозвался Дик, теребя ворот синей нейлоновой куртки с желто выштампованным на ее спине названием сервисной компании. – Но не могли бы вы, кстати, оказать мне ответную услугу? Коли уж нам довелось внезапно встретиться... Вы знаете некоего Алекса Волина? По-моему, у вас с ним был совместный бизнес...

– Ну?..

– Каким образом он связан с господином Михайловым, проживающим постоянно в Швейцарии? – непринужденным голосом вопросил Дик.

Уолтер хмуро улыбнулся. Сказал огорченно:

– Разочарую вас. Я, знаете ли, не перепуганная девица, которая, смятенно припав к плечу защитничка, решившего воспользоваться заполошностью ее состояния, может ему и отдаться в порядке, так сказать, оперативной благодарности. Постоять за себя я сумею и без вашего участия.

– Да я же чисто по-человечески... – развел руками Дик.

– Вон оно что! – вскинул брови Уолтер. – Тогда – извините. И позвольте вам рассказать, что был у меня приятель, большой дока в искусстве кадрить прекрасный пол. И когда в случае отказа ему в знакомстве он начинал канючить это самое "да я же с вами хочу чисто по-человечески...", то я уже твердо знал: сделай мадам первую уступку, через какой-то час ее наверняка и воодушевленно будут трахать!

Дик смущенно рассмеялся.

А Уолтер, чеканя слова, между тем вполне дружелюбно продолжил:

– Времени после последней нашей встречи прошло достаточно, а потому нахожу необходимым еще раз вам повторить: в стукачи я не гожусь по многим причинам. Существует, во-первых, такое туманное понятие, как нравственность. Во-вторых, получать блага и деньги за счет сотрудничества с полицией, тем более ставя это как цель, могут исключительно пропащие люди. Я, например, считаю, что куда приятнее заработать на жизнь умом или руками, но не языком, облизывающим чье-то ухо либо задницу. И потому сегодняшний разговор веду с вами только потому, что являюсь гражданином, пекущимся о безопасности своей страны, о безопасности людей на судне, поставленных на грань гибели из-за злой воли вероятных преступников, а кроме того, надеясь, что подобная доверительность с моей стороны по отношению именно к вам... – выдержал паузу, – будет по достоинству оценена вашим руководством... Так что наивно рассчитываю услышать от вас слово "спасибо".

– Спасибо, – учтиво произнес Дик.

Под конец рабочего дня, усевшись за свой стол в опустевшем офисе на шестнадцатом этаже небоскреба на Federal Plaza, 26, офицер ФБР тяжко призадумался, анализируя прошедшее рандеву с русским бизнесменом. рассказанная им история отличалась известного рода изыском, но какие делать из нее выводы он не знал.

Ну, болтается где-то в океане иностранное судно с иностранным экипажем, ну – смыло какого-то чудака за борт, ну – мусульманская команда, часть которой имеет следы боевых ранений...

Маршрут и цели экспедиции официально утверждены, вполне соответствуют задачам Гринписа...

Что остается? О чем писать рапорт? О похищении жены Уолтера, теперь уже неактуальном и недоказуемом?

Однако что ни говори, а прошедшая встреча поселила в нем садняще-тревожное ощущение немалой важности происходящего там, в далеком океане.

Но что конкретно докладывать начальству?

Если бы хоть что-то доказательно указывало на злокозненность устремлений экспедиции...

Если бы, скажем, тот же Уолтер слышал какой-нибудь разговор о попытке демонтажа и подъема из глубины ядерных боеголовок...

А если предположить, что слышал? Скажем, не разговор, а его обрывок хотя бы... Убедить бизнесмена в целесообразности подобной конъюнктурной формулировки труда не составит. Слышал и слышал. А может, почудилось. Недоказуемо и ненаказуемо. Тем более, руководимый благородным позывом, он попросту не мог не сообщить о данном факте властям.

В свою же очередь, он, агент Мертон Стюарт, имеющий оперативный псевдоним Дик Энберн, добросовестно исполняя служебные обязанности, доложил о заявлении благонамеренного гражданина по инстанциям.

Мысль!

Только так можно подвести реальную почву под это зыбкое дельце, заставив провернуться первую передаточную шестерню, способную вовлечь в движение последующую. Только так способно придаться значение поступившей информации и, соответственно, рапорту, в хлипкой надежде на то, что его не похоронят в дальнем ящике, а, испещрив неопределенными резолюциями, перепасуют в какую-либо компетентную инстанцию.

Правда, прежде чем бумага попадет в чьи-либо ответственные Руки, под которыми находятся нужные кнопки, можно успеть не только вытащить из морских глубин все эти ядерные боеголовки, но и доставить их в тот же Нью-Йорк...

Мертон Стюард поежился и, обреченно вздохнув, придвинулся к монитору компьютера.

"Бюрократия погубит этот мир!" – подумал он, без энтузиазма зачиная очередной секретный документ.

КРОХИН

В последнее время Крохин чувствовал себя бесполезным, праздношатающимся типом, в чьих услугах никто не нуждался.

Как переводчик на "Скрябине" он был абсолютно невостребован: и матросы, и командный, и ученый состав – все без исключения владели пускай топорным, однако вполне достаточным для профессионального и бытового общения английским, а часть экипажа знала и неведомый Владимиру арабский, так что роль его сводилась к неопределенному адъютантству у руководителя экспедиции. То есть, как определил его статус старпом Сенчук, он "был главным куда пошлют".

После исчезновения штурмана, связавшись с Ассафаром, Крохин получил от него приказ: в случае обращения к нему снабженца Уолтера за содействием в телефонной связи с Америкой в таковой просьбе отказать, сославшись на аналогичную неисправность личного спутникового телефона.

Подобное распоряжение озадачило его неясностью мотива, однако исполнил он его не вдаваясь ни в какие расспросы и расстаравшись в актерстве и лжи перед бизнесменом, а вернее, как уяснял вторым планом, перед своим работодателем – в подспудной надежде, что если не за труд, так за угодничество его оставят на твердой зарплате перспективного – авось пригодится! – лакея.

Осознание себя никчемным приспособленцем, пытающимся ухватиться за надежную корку хлеба, было мучительно-постыдным, но, с другой стороны, понималось, что ни на что иное он не годится.

Как же запутала его жизнь! Запутала, привела в тупик, а теперь пугала надвигающейся старостью, отсутствием дела, одиночеством, что и рождало лихорадочное желание ухватить кусок, должный обеспечить будущую праздную немощь. А заграничные скитания, как теперь понималось, диктовались поисками упущенных в юности приключений и впечатлений, стремлением компенсировать серую прошлую жизнь в тоталитарной стране принуждавшую его к функции послушного винтика в махине государственного агрегата.

Агрегат в итоге развалился; он вывинтился из резьбы, но – сорвал при этом все свои витки, превратившись в расходную заклепку...

Наверное, так.

Через тонкую переборку, отделявшую судовую канцелярию араба и его адъютантский закуток, ему довелось услышать разговор между своим боссом и капитаном.

У него сразу же создалось впечатление, что эти люди давно знали друг друга, причем командир судна, обычно надменно-бесстрастный, вел себя по отношению к спонсору с подобострастием и преданностью собаки, учуявшей лакомство в руке хозяина.

Сквозь переборку, пронизанную вибрацией судовых двигателей, разговор доносился неясно, обрывками: что-то о сбежавшем американце, затем прозвучала фамилия специалиста по подводным лодкам, после араб сказал, что его беспокоит Сенчук, а потом упомянулась и его, Крохина, фамилия. И тут отчетливо, словно в каком-то внезапном затишье, услышались слова Ассафара:

– А, этот кретин... Нет, не надо его ни к чему привлекать... Пусть отдыхает. Может, он нам пригодится, а может, нет... Конечно, он дерьмо, но и дерьмо порой полезно в качестве удобрения...

Далее раздались приближающиеся к двери шаги, и Владимир поспешил углубиться в изучение бумаг.