Текст книги "Между ночью и днем"

Автор книги: Анатолий Афанасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

– К телефону я правильно иду? – спросил я.

– Правильно, правильно, – отозвалась сестра, не поднимая головы.

– А далеко еще?

– Вы же видите, больной, я занята.

Коробка телефона висела в закутке для курения, у подоконника стояли двое мужчин, судя по виду, недавно вернувшиеся из боя. Один с подвязанной рукой и на костылях, у второго голова замотана грязноватыми бинтами так, что наружу торчал только глаз и кончик носа. Когда он затягивался, дым окутывал всю его голову ровным серым облаком.

У меня был всего один жетон, который я занял у Артамонова. Сначала я позвонил в мастерскую, но там никто не ответил, затем набрал домашний номер Зураба. Милый товарищ искренне обрадовался, что я жив. Позавчера они с Петровым заезжали ко мне домой, увидели опечатанную дверь. Были в милиции, но там с ними вообще не стали разговаривать. Правда, пригрозили кутузкой, если будут нарываться. Съездили в контору к Огонькову, и тот велел им сидеть тихо по домам до его распоряжения. Обещал, что сам наведет справки. Работа накрылась, Петров в клинче, вот все новости. Но это все ерунда по сравнению с тем, что я обнаружился живой.

– Почти живой, – уточнил я. – Но это не телефонный разговор.

Я попросил Зураба позвонить родителям и сказать, что я в командировке.

– Я к тебе сейчас приеду, – заторопился Зураб. – Говори адрес.

– Лучше завтра…

Я перечислил все, что надо привезти: зубную щетку, пасту, пожрать… немного деньжат. После паузы Зураб спросил:

– Как думаешь, Саня, хана проекту, да?

– Необязательно. Привези еще жетонов для автомата. И курево.

– До завтра, Саня, держись, брат!

Пока я звонил, Кеше соорудили капельницу, он чуть порозовел, но выражение лица сохранял такое, словно его посадили на электрический стул, куда с минуты на минуту подадут ток. На кровати Петра Петровича сидела пожилая женщина в нарядном летнем платье. Подполковник читал детектив. Посмотрел на меня поверх страниц.

– Подымим?

В туалете я устроился на стуле, а он остался стоять.

– Может, по глоточку? – предложил подполковник. – У меня есть.

– Боюсь. Голова какая-то чумная.

– Тогда не надо. Не догадываешься, кто тебя уделал?

– Догадываюсь.

– Я так и понял.

Ближе к ночи заглянула дежурная медсестра и раздала всем, кто хотел, по таблетке анальгина. Оживший Кеша Самойлов (на ужин он съел тарелку лапши и выпил кружек пять чая с печеньем и сыром, которым его угощал Артамонов) попросил снотворного.

– У меня бессонница! – гордо объявил он.

Сестра, пожилая дама, отщипнула от облатки две крохотные синие таблетки.

– Что это? – подозрительно спросил Кеша.

– Пей, хуже не будет.

– Попозже выпью…

Засыпала палата под горестные причитания Кеши, который, обращаясь неизвестно к кому, последовательно перечислял грехи твари: а) до сих пор не принесла передачу; б) пыталась убить ночным горшком; в) отравила вместе с врачом; г) никогда не любила; д) ноги волосатые…

ГЛАВА 2

Утром пришла Катя. Я дремал после завтрака и во сне попытался стряхнуть ползущую по груди крыску, но она не стряхивалась. Открыл глаза и увидел Катю. Но не сразу ее признал. Лицо осунувшееся, с ввалившимися огромными очами, светящимися тьмой. Кроме перламутрового синяка под глазом, широкая ссадина на лбу и исцарапанный подбородок. Счастливая улыбка.

– Давай поцелуемся, – предложил я. Катя нагнулась, ее губы прижались к моим. Этот поцелуй вернул мне душевное равновесие.

– Тебя что же, опять били?

– Еще как! Эти вообще были какие-то зверята.

– Не повезло тебе со мной, да?

– Почему?

– Как же, ни дня без колотушек.

– Ну, тебе тоже досталось.

Все эти дни, пока я недужил, мне так много хотелось ей сказать, но сейчас, когда она уже была рядом, можно было и помолчать. Она и так все понимала. Может быть, это была первая женщина в моей жизни, с которой не надо было притворяться. Конечно, это сулило впереди большие неудобства.

– Как ты нашла меня?

– По телефону.

– Ага, – кивнул я глубокомысленно, хотя ничего не понял. – Расскажи поподробнее.

– Про что?

– Как все было.

– Лучше потом, ладно? – Она встала с кровати и начала разбирать спортивную сумку, набитую под завязку. Боже мой, чего только она не притащила! Банки с соками, фрукты, сигареты, свертки с едой, кастрюльки, аккуратно упакованные туалетные принадлежности, махровое полотенце, домашние тапочки, книги и, как венец всего, пузатая бутылка армянского коньяка. Через минуту кровать и тумбочка были завалены так, словно сюда поместился коммерческий ларек.

– Ты с ума сошла, – сказал я. – Давай все упаковывай обратно.

Ее лицо светилось, все царапины празднично лиловели.

– Смотри, Саша, вот мед, орехи, курага, изюм. Все помытое. Курица еще горячая. Давай прямо сейчас покушаешь. Мама в духовке запекла. Ой, вкуснятина!

Как я ни противился, чуть ли не силком скормила мне полкурицы и бульону заставила выпить. Оттрапезничав, я взял ее за руку и увел в туалет якобы покурить. Там, защелкнув задвижку, попытался к ней приласкаться, но ничего у меня не вышло. Стоило мне чуть-чуть резче дернуться, как в башке вспыхивал оранжевый туман.

– Ну не расстраивайся, – сказала Катя, – Что мы, не потерпим, что ли?

– Послушай, пора тебе домой.

– Я тебе надоела?

– Не валяй дурака. Здесь все-таки больница.

– Но я же никому не мешаю.

– Давай двигай… Вечером тебе позвоню.

– Саша, что с нами будет?

– Ты о чем?

– Кто эти люди, которые нас преследуют?

– Тебе лучше знать. Тебя два раза били, а меня только один.

– Чего они хотят?

– От тебя?

– Саша!

– Скажи лучше, тебя изнасиловали или нет?

– Тебе так важно?

Я подумал: важно или нет? Да, это было для меня важно.

– Не успели. Милиция помешала. Саш, они нас убьют?

Не хотелось бы. Мы ведь с тобой только жить собрались.

В палате началось какое-то движение, видно, нянечка привезла тележку с обедом. Я поднял руки и прижался лицом к ее теплому, упругому животу. Катя поцеловала меня в макушку, глаза у нее были мокрые. Потерлась о мои волосы.

– Саш, скажи, что я должна сделать?

– Слушаться меня. Будешь слушаться, все образуется.

– Я буду слушаться.

В знак повиновения она быстренько собралась и покинула палату, пообещав вернуться завтра. Я проводил ее до лифта. Там еще кто-то стоял в белом халате. Но нам казалось, что мы одни, поэтому мы обнялись.

– Лучше всего тебе уехать из Москвы, – сказал я.

– Саша, не надо так говорить.

Ее глаза блестели передо мной странным лунным светом, и я не хотел, чтобы они погасли.

ГЛАВА 3

К вечеру посетители посыпались как из рога изобилия, вдобавок неожиданные. Первым явился дорогой сынуля Геночка, с которым мы по телефону разговаривали последний раз три месяца назад. По просьбе матери я пытался наставить его на путь истинный. После десятого класса он не собирался ни работать, ни учиться, а собирался блаженствовать. Разговор получился крайне раздраженным и бессмысленным. Мы наговорили друг другу кучу гадостей, и сынуля подвел итог, дерзко заявив: «Угомонись, Александр Леонидович, какой ты мне отец!»

Конечно, он был прав, я был плохим отцом и мужем был плохим, но все-таки денежек им с матерью подкидывал, особенно когда бывал в плюсе. На его замечание о том, какой я отец, я ответил прямым оскорблением: «Паршивый, наглый сопляк!» – и повесил трубку, некстати припомнив поучительный эпизод встречи Тараса Бульбы с сыном Андреем на польской территории.

И вот он явился не запылился – в модном прикиде, в тесной кожаной курточке, обвешанной дикарскими украшениями, и в просторных фиолетовых штанах.

– Привет, папаня! – поздоровался сын. – Чего-то ты бледный с лица! Заболел, что ли?

Я и не ожидал от него разумных слов, но эти, произнесенные в больнице, прозвучали совсем издевательски.

– Будешь хамить, – сказал я, – сразу убирайся.

– Да нет, пап, надо поговорить.

Он присел на краешек кровати.

– Как ты узнал, что я здесь?

– Нашлись добрые люди, подсказали, – бросил быстрый, не по годам цепкий взгляд на соседей: не подслушивают ли? Меня замутило.

– Ну давай, давай, выкладывай!

– Пап, ты хоть соображаешь, с кем связался?

– Давай дальше.

– Да это же… это же… Тебя раздавят, как муху!

Значит, вот оно что! Продолжают обкладывать.

– Кто тебя прислал?

Ему было всего семнадцать лет, моему мальчику, а в эту минуту, когда он «косил» под взрослого, стало и того меньше.

– Какая разница, кто прислал. Велели передать, чтобы не дрыгался. Это их слова, не мои. Пап, сделай, чего просят. Иначе и тебе и мне кранты.

– Ты их знаешь?

– Намекнули… Пап, это самая страшная кодла в Москве. Ну как тебя угораздило!

В нынешней ситуации Геночка, безусловно, ориентировался лучше, чем я. Для него понятия «наехать», «включить счетчик», «замочить», «обналичить» и прочее были столь же нормальны, как для меня в его возрасте были нормальными понятия «сдать экзамен», «пойти в армию», «влюбиться», «послужить Отечеству».

– Мать в курсе? – спросил я. Гена удивился:

– Ты что, пап? Зачем ей?

– Тоже верно.

– Пап, чего ты им задолжал?

– Пока вроде квартиру.

Он ни минуты не колебался.

– Отдай. Поверь мне, отдай!

– Как у тебя все просто. А где я жить буду?

Пренебрежительная гримаска родных глаз.

– Пап, не обижайся, но у вас у всех как-то мозги набекрень. Точно вы на луне родились. Ну пойми, разделаются с тобой, да и со мной заодно, и кому будет польза от твоей квартиры? Ты хоть немного подумай. Прямо зло берет, честное слово. Как вы жили при коммунистах слепыми кротами, такими и остались.

Геночка был уверен, что наступила новая эра, точно так же, как бабочка, летящая на огонь, полагает, что ей выдался светлый денек. Уверенность прекрасная и святая, но мальчик был не бабочкой, а моим сыном.

– Но почему я должен отдать квартиру?

Гена скорчил гримасу, которая обозначала, что его терпение, увы, на пределе.

– Есть правила, которые нельзя нарушать.

– Кем же они придуманы?

– Жизнью, папочка, жизнью!

Ему хотелось добавить: «Когда же ты поумнеешь, отец!» – но он сдержался. На такой недосказанности мы и расстались, но мне было о чем подумать. Если тлела во мне робкая надежда, что бандиты отвязались и инцидент исчерпан, то приход сына меня образумил. В чем-то он был, разумеется, прав. За эти кошмарные годы я, как и многие, так и не привык к огромной уголовной зоне с ее черными нелюдскими законами, по которым жертву, угодившую в силок, обязательно добивали, как бы она ни вопила. По-прежнему в глубине сознания тлело утешное ощущение, что этого не может быть.

Следом за сыном появился Зураб. Он побыл у меня недолго, минут десять, он бы сидел и дольше, но его спугнула Наденька Крайнова. Она вошла в палату, благоухающая французскими духами, соблазнительная, как десяток фотомоделей, оттеснила Зураба с кровати и дружески потрепала меня по щеке:

– Ну что, миленочек, допрыгался? Погулял немножко на свободе, да?

Зураб, обиженный невниманием шикарной дамы, тут же откланялся, пообещав прислать завтра Колю Петрова, если тот на минутку протрезвеет. Жаль, ничего мы не успели обсудить, но в присутствии Наденьки это было уже, конечно, невозможно.

Целый месяц длился наш роман, бестолковый, страстный и пустой, но сейчас я с трудом припомнил, в каких мы отношениях. Наденька была всего лишь тенью из прошлого, которое рухнуло в те самые минуты, когда меня, голого, пытались укокошить в собственной квартире.

– У меня глубокая черепно-мозговая травма, – предупредил я. – Мне нельзя нервничать.

– Травма у тебя была и прежде, – улыбнулась Наденька. – А нервничать совсем не обязательно.

Видя, что я молчу, вывалила на кровать гору апельсинов из пакета.

– Сегодня переночуешь здесь, а завтра перевезу тебя в другое место. Я уже обо всем договорилась. Там будет нормальный уход, отдельная палата. Правда, придется немного раскошелиться, дружок.

– Не хочу никуда!

Наклонилась к самому уху:

– Не строй из себя бомжа, милый!

– Я совок и буду лечиться бесплатно!

Засмеялась, но глаза холодные. Ах, какой чудесный кремовый костюмчик в обтяжку, как у гимнастки. Ах, какая красивая, сочная самка, знающая себе цену. Воздух в палате ощутимо наэлектризовался. Артамонов с гостем-однополчанином навострились, точно на посту. Кеша Самойлов в сильном волнении загородился журнальчиком «За рулем» и поверх него наблюдал за Наденькой, как сыч из дупла. Но искушенная покорительница сердец, для которой тайны мужского естества были открытой книгой, делала вид, что никого не замечает, кроме меня. Познакомясь со мной, она и с мужем перешла к чисто платоническим отношениям. Чем-то я, видно, ей приглянулся, когда был еще не покалечен.

– Наденька, спасибо за заботу, за доброту, за апельсины, но мне правда ничего не нужно, потому что у меня все есть.

Она требовательно спросила, почти не понижая голоса:

– Это из-за той фифочки, которая отвечала по телефону?

– Надя! Только без сцен, прошу тебя!

– Кто она такая, негодяй?! Где ты ее подобрал?

Я решил перенести объяснение в туалет и, кряхтя, начал сползать с кровати. Наденька помогала, подставив крутое плечо. При этом стрельнула-таки бедовыми очами в подполковника, от чего тот смущенно потупился. Кеша Самойлов целиком вылез поверх журнала и озадаченно шевелил губами, видно, подсчитывал, сколько же у меня в натуре жен.

В туалете Наденька усадила меня на стул и поцеловала в губы.

– Ну что, голубчик, может быть, пора все рассказать своей мамочке? Может быть, мамочка поможет?

На мгновение я ей поверил, но тут же опомнился. Здорово все же мне прищемили мозги. Ну чем и кому способна помочь эта прелестная, пышная пожирательница мужчин?

– Что молчишь, Сашенька? Где у тебя бо-бо?

– Болит везде. Но особенно неладно с головой. Что-то в ней повредилось.

– Не переживай, все пройдет. Потом, ты же знаешь, для мужчины голова не главное… Ну рассказывай, рассказывай!

– Что рассказывать? – Я поднес зажигалку к ее сигарете и сам прикурил.

– Кто на тебя напал? И что это за штучка у тебя в квартире? Я ведь все равно дознаюсь.

Внезапно я ощутил в себе такую унизительную хрупкость, какая бывает у пересушенного на солнце гриба.

– Наденька, – попросил я, – ты иди пока домой, а когда я немного поправлюсь, мы обо всем поговорим.

– Мы поговорим сейчас, – жестко бросила она, и глаза ее заблестели отнюдь не весело. – Почему ты скрываешь? Кто эта стерва? Неужели это серьезно?

– Что – серьезно?

– У тебя со стервой.

– Она не стерва. Обыкновенная женщина, доверчивая и несчастная. Стервы совсем другие. Они всегда знают, чего хотят.

– Вон как ты заговорил!

– Как?

– Хочешь поссориться?

– Пойми, Надя, я болен, избит, у меня сотрясение мозга. Оставь меня в покое. Глупо же в таком состоянии выяснять отношения.

Наклонилась близко, прошептала со странным напряжением:

– Скажи только одно: ты меня совсем не любишь?! Ни капельки?

– Конечно, нет. Как и ты меня.

Это было для нее чересчур. Сделала движение, точно собиралась ударить, но лишь презрительно процедила:

– Пожалеешь об этом, миленький!

– Я уже сейчас жалею, только не знаю о чем.

– Тебе говорили когда-нибудь, что ты подонок?

– Говорили – и не раз.

Красиво покинула туалет, запустив в меня горящим окурком. Я ловко уклонился, скрипнув шеей, как смазанной дверной петлей…

Дальше вечер потянулся по-домашнему – в бесконечных чаепитиях и разговорах. Курить в туалет теперь ходили втроем – Кеша Самойлов воскресал на глазах. Его пошатывало, но речь совершенно восстановилась.

– Наверное, придется вообще завязывать с этим делом, – грустно сказал он. – Иначе хана!

– Что же, совсем пить бросишь? – не поверил подполковник.

– Совсем не совсем, а придется брать тайм-аут. Иначе тварюга доконает. Сегодня у ней сорвалось, но она не успокоится. Раз уж дело на принцип пошло, выбора нет – или она меня в гроб вгонит, или я ее. Но у нее преимущество большое.

– Ноги волосатые? – спросил я.

– Нет, не ноги. Зря смеешься, Саня. Тут вопрос тонкий. Я ведь ее, сучку, до сих пор люблю, тянусь к ней – вот где загадка для ума. Я ей цену знаю, у меня до нее баб было навалом, а скрутило на ней. Притом ей-то на меня начхать, да и на сына тоже. У ней рыбья кровь. Она вообще никого не любит, даже себя. Я точно вам говорю. Бывает, вот сядет посреди квартиры и просидит целый день, пальцем не шевельнет. Я ей: «Сходи хоть умойся, тварь, рожу хоть приведи в порядок». – «Отстань, говорит, не мешай». Я говорю: «Чему не мешать-то, скажи, чему? Ты же, говорю, сучка, обед не можешь сготовить, если тебя рылом в кастрюлю не ткнуть. У тебя ребенок с голоду распухнет, а ты так и будешь сидеть!»

– Может, больная? – посочувствовал подполковник.

– Ты ее видел?

– Нет.

– Тогда не говори, чего не знаешь. Больная! На ней повесить табличку «Танк» – и все поверят. Нет, ее можно только убить, но жить с ней нельзя.

– Зачем же живешь?

– Бесприютная она, без меня точно пропадет, – Кеша не выдержал и горько зарыдал прямо в туалете, хотя до этого терпел уже несколько часов подряд.

Перед сном, когда потушили лампы, неожиданно разговорился Петр Петрович. Ночная сестра забыла перебинтовать ему ногу, а напомнить он постеснялся. В связи с этим припомнил, как первый раз повредил эту же самую ногу еще на фронте. Он тогда был молодым старлеем. Польша, солнечный берег, война заканчивалась, и как раз Петр Петрович с друзьями собирались в баньку, когда началась бомбежка. Три «мессера», неожиданно возникших откуда-то из-за леса, как из преисподней, за считанные минуты вдрызг разутюжили деревеньку. Петр Петрович доскакал до ближайшей канавы, прыгнул, и на лету его снесло точным осколком. Раскаленный жужжащий металлический шмель ровнехонько выстриг из правой нош десять сантиметров берцовой кости. Вдобавок контузило, и ожил Петр Петрович только через несколько дней в госпитале. Военный хирург с ним не церемонился и дружески растолковал, что хорошей двигающейся правой нога ему больше не видать – такой разрыв нипочем не срастить.

– Черт его знает, – счастливо поведал Петр Петрович, – Я с тех пор врачам не во всем доверяю. Зажила нога. Сама по себе затянулась. Через полгода на велосипеде ездил. Вопреки всем медицинским хрестоматиям. Пятьдесят лет горя не знал. И вот на тебе – сходил, дурила, за творожком. Причем не собирался, у нас еще полпачки лежало в холодильнике. Хотели с Машей сырничков настряпать для воскресенья. Соседка взбаламутила. Позвонила: на Ломоносовском дешевый творог выкинули – по две с половиной тысячи за кило. Ну как не побежать. Помчался, конечно, благо, недалеко – десять остановок на автобусе.

Когда Петр Петрович садился в автобус, сбоку вынырнул на тротуар «фордик» с подвыпившим молокососом за баранкой и повалил старика наземь, зацепив бортом.

– Опять та же самая нога, – пожаловался Петр Петрович, – и опять надейся на чудо. Перелом шейки бедра в моем возрасте – это не подарок.

– Что врачи говорят? – спросил я.

– Это как раз неважно. Они часто сами себе противоречат. Но по моему собственному прогнозу, раньше, чем через месяц, мне отсюда не выйти. Организм уже довольно изношенный.

Кеша подал голос, преодолевая рыдания:

– Надо же, как послушаешь!.. Что было, а? Воевали… Немцев побили. Все-таки тогда люди другие были, да, Петрович? Лучше все-таки были. А теперь всякая тварь берет ампулу и травит мужика, как крысу…

Осознав глубину этой философской мысли, я мирно задремал.

ГЛАВА 4

Сквозь незашторенную раму синела ночь. В палате все предметы обрисовывались нечетко, как в затемненном кадре. В ногах на кровати сидел бритоголовый. Смутная фигура второго мужчины маячила у окна. Поначалу я решил, что это сон, но это был не сон. Я включил лампу над головой, взглянул на часы – половина третьего.

– Ну что, не ожидал, архитектор? – спросил бритоголовый, сочувственно улыбаясь. На сей раз на нем не было очков. Лицо интеллигентное, с грустным блеском глаз.

– Не ожидал, – согласился я. – Надеялся, что тебя придушил.

– Ну что ты, до этого далеко. Да и кого ты вообще можешь придушить, книжная сопля?

Я потянулся почесать за ухом, но гость неверно истолковал мое движение.

– Не вздумай шуметь!

В палате никто не проснулся: подполковник Артамонов похрапывал во сне, алкоголик Кеша изредка пискляво вскрикивал, видимо продолжая сводить счеты с тварью, со стороны Петра Петровича – ни звука. И днем и ночью он спал тихо, как умирал.

– Шуметь не надо. В этой больнице, как и везде, у нас все схвачено.

– Понимаю.

– Хочется, чтобы ты еще лучше понял. Мы можем придавить тебя прямо сейчас, ты и пикнуть не успеешь. Сечешь?

– Конечно.

– Можем сделать это завтра или послезавтра, в любой момент, когда нам будет удобно. Архитектор, тебе уже никто не поможет. Ты пустое место, ноль, тебя уже почти нету. Улавливаешь?

– Покурить бы перед смертью, – сказал я.

Бритоголовый усмехнулся и достал из куртки пачку «Кэмела».

– На, кури. Ты хорошо держишься, но все-таки чего-то до конца не схватываешь… Допустим, ты даже выйдешь отсюда. Допустим, мы тебе это позволим. Что дальше? Куда ты пойдешь? Где спрячешься? Негде, Саня! Вот это главное, пойми. Тебе негде спрятаться, и никто тебе не поможет, пока с нами не рассчитаешься. Включен счетчик, Саня! Слышишь, счетчик включен. Если ты такой гордый, пожалей хотя бы сына, родителей, девушку свою. У тебя хорошая девушка, Саня, поздравляю! Такая сисястая, аппетитная телка. Подумай, что с ней будет, если ты хоть маленько рыпнешься!

Мужчина у окна негромко хмыкнул, точно отрыгнул. Во мне не было ни страха, ни грусти, но давило тяжкое сожаление, какое испытывает, вероятно, калека, которому ломают последний здоровый сустав.

– Я не рыпаюсь. Вам нужна квартира? Пожалуйста.

Гость щелкнул зажигалкой и поднес ее к моим губам.

– Нет, Саня. Квартира была вчера. С тех пор ты еще больше провинился. Я бы сказал, ты даже обнаглел.

– Чего же вы хотите теперь?

– Квартира само собой. Плюс сто тысяч долларов. Это по-божески, Саня. Если прикинуть, что ты теряешь, это вообще ерунда.

– Но у меня нет таких денег.

Гость сделал вид, что не расслышал. Его напарник подошел к Кешиной кровати, потому что тот как-то странно затрепыхался и ручонками зашарил по одеялу, а потом даже попытался сесть. Мужчина наклонился и заботливо, умело сдавил ему глотку. Кеша прощально хлюпнул носом и затих.

– Сто тысяч – еще не все, – сказал бритоголовый. – Придется дать подписку.

– Какую подписку?

Бритоголовый усмехнулся совсем уже по-приятельски:

– Обязательство. Поработаешь на фирму, песик. Но это не моя мысль. Это начальство придумало. Я-то предлагал нулевой вариант. Уж больно ты неугомонный. К сожалению, не мне решать.

– Согласен на все, – сказал я.

– Не спеши. Двое суток у тебя есть на размышление. Двое суток тебе хватит?

– Вполне. Да я и сейчас…

– Пытаешься химичить, понимаю, – подвинулся ближе со стулом, и у меня появилось мерзкое ощущение, что его мокрые, будто запотевшие глазки приклеились к моей коже. – Чего-то забыл, гаражик-то у бати на Стромынке? Или где?

– Тебя хоть звать-то как, супермен? – спросил я.

– Вряд ли тебе понадобится мое имя, песик.

– И то верно.

– Сигареты оставить?

– Спасибо, у меня есть.

– Послезавтра приду с бумагами. Жди.

– Хорошо, спасибо… Но чтобы достать сто тысяч, мне же сначала надо выйти отсюда.

– Это детали. Это мы уладим.

Уходя, он дружески ущипнул меня за бок. Напарник потянулся за ним. Только тут я почувствовал, какая тяжелая плита лежит на груди, попытался ее сдвинуть, но задохнулся. Череп гудел набатом. Я погасил лампу. Услышал голос подполковника, прозвучавший словно из ваты:

– Крепко скрутили, да?

– Ты не спал?

– Сначала спал, потом проснулся. Что думаешь делать?

– Еще не знаю.

Немного я слукавил. Давно знал, что выход только один. Побаивался этого знания. Не готов был, не настроен. Силенок было мало в запасе. Не хватало еще какого-то маленького толчка. Приговор надо мной был произнесен, я его сам подписал, но, как всякий малодушный человек, продолжал надеяться, что появится некто посторонний, могучий и справедливый, и отменит казнь.

– Им нельзя поддаваться, – пробурчал Артамонов. – Палец сунешь, оторвут руку.

– Тоже верно.

– Мразь поганая! Вся выползла наверх из щелей. Я тебе помогу. Дам один телефончик на всякий случай.

– Спасибо, Юра! Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, дружище!

Но сон сморил меня не скоро, и это потому, что просыпаться было вроде незачем.

ГЛАВА 5

После стремительного утреннего обхода (шесть минут на четверых) я поплелся за Тамарой Даниловной в ординаторскую. Вдоль стен коридора на кроватях лежало человек десять больных, которые поступили ночью: их еще не успели рассортировать. Ночной улов обновленной Москвы. Говорят, в иные ночи навозят столько, что некуда девать. Некоторые своим отрешенно-окровавленным видом наталкивали на мысль, что попали сюда по ошибке либо потому, что морг был перегружен. Другие подавали активные признаки жизни, копошились и изучали свои раны.

Из ординаторской я вызвал Тамару Даниловну в коридор. Она вышла недовольная. Глядела исподлобья, как на врага.

– Слушаю вас?

– Тамара Даниловна, у меня просьба личная к вам. Давайте присядем где-нибудь в сторонке.

Давненько не встречал я женщин, у которых выражение неприязни было как бы частью лица.

– Вам нельзя вставать. Почему вы все время ходите? Не хотите выздороветь?

Молча я добрел до ближайшей скамеечки – они стояли вдоль коридора то тут, то там. Сел и вздохнул с облегчением: голова перестала кружиться. Тамара Даниловна помешкала, но все же пошла за мной и опустилась рядом.

– Извините, что отрываю от важных дел, но завтра мне нужно выписаться.

– Это ваши проблемы, – раздраженно бросила она.

– Разумеется. Но я хочу обратиться к вам именно как к врачу.

– А кто же я по-вашему? – все-таки заинтересовалась.

– Не знаю. Но вопрос не в этом. Объясните, пожалуйста, нормальными словами, какое мое состояние? С точки зрения медицины.

– Если сбежите из больницы, я ни за что не отвечаю.

– Спасибо. Но какие-нибудь лекарства…

– Чтобы делать глупости, не надо никаких лекарств.

У нее было хорошее лицо: некрасивое, резкое, почти мужское, с угрюмой, тайной насмешкой в глубине глаз. У меня не было времени достучаться до ее сердца, но я понимал, что при иных обстоятельствах нам нашлось бы о чем поговорить. В какую-то секунду она тоже это поняла: ее лицо потеплело.

– Самое малое – еще неделя покоя. Больше ничего, – сказала она.

– У меня нет этой недели.

– Ключица и ребра должны срастись.

– А что с головой?

– Обойдется. Просто сильное сотрясение мозга.

У нее были высокие, сильные плечи, и большая грудь нежно обрисовывалась под халатом, но она сутулилась, даже когда сидела.

– Завтра уйду, – сказал я, – и так и не увижу, как вы улыбаетесь.

– Куда вы спешите?

– Я еще вернусь, чтобы пригласить вас поужинать. Согласны?

Она все-таки улыбнулась, но лучше бы этого не делала. Обнажились неровные зубы и золотая фикса на левом резце. Улыбалась она только половиной рта.

– Воображаете себя дамским угодником?

– Тамара Даниловна, почему вы выбрали такую странную профессию – костоправ? Вроде бы чисто мужская работа?

– А вы думаете, я женщина?

– Еще какая! – Я было размахнулся порассуждать на эту тему и, надеюсь, не ударил бы в грязь лицом, но Тамара Даниловна властно положила руку на Мое колено. Вторично сверкнула фиксой:

– Хорошо, хорошо… С утра сделаем контрольные снимки. Там видно будет… Однако вы проныра, молодой человек!

…Покурив, я снова отправился к телефону. Дозвонился до Зураба и попросил его о большой услуге. Он должен был заехать ко мне, взять ключи, а потом пригнать к больнице моего «жигуленка».

– Чего задумал, старче?

– Ничего. Петров пьет?

– А что ему еще делать?

– Родителям звонил?

– Да. Сказал, что вернешься дней через десять.

– Поверили?

– С матушкой разговаривал. Взял грех на душу.

– Спасибо, дружище. Жду тебя.

Катя приехала в половине четвертого. Тихой радостью осветили палату ее синяки. Всем она навезла гостинцев. Петру Петровичу – пачку творога и пакет кефира, Артамонову – пару бутылок «Туборга» (со смущенным вопросом: «Не знаю, пьете ли вы пиво?» – и с прочувствованным ответом: «Я все пью, что льется!»), Кешу порадовала блоком «Столичных», при этом он так разволновался, что слова благодарности нашел лишь минут десять спустя, надо заметить, довольно своеобразные.

– Эти сигареты, – сказал напыщенно, – брошу твари в морду. Пусть знает, какие бывают настоящие женщины!

Сразу Катя затеяла чаепитие, потому что, кроме всего прочего, привезла горячий, укутанный в шерстяной платок большой яблочный пирог. Кеша кинулся ей помогать и, пока кипятил воду в двухлитровой банке, слегка обварился.

Катя прогостила до отбоя и устроила нам что-то вроде пикника на больничных койках. Много уместилось в этот вечер такого, чего до века не забуду. Короче, неожиданный праздник удался, и Катя была на нем царицей. Она разыгрывала бесконечные сценки то с Кешей, то с Петром Петровичем, и все смеялись от души, забыв о болячках. Кульминацией праздника стала попытка Петра Петровича продемонстрировать, как он доберется до умывальника с одним костылем. Катя и Кеша страховали его с боков, и все трое рухнули на пол, ухитрясь перевернуть пустую кровать. Петр Петрович с единственным костылем оказался в самом низу, на нем Катя, а сверху кровать и Кеша Самойлов, хрястнувшийся о перекладину башкой. Когда Петр Петрович снизу, как из подвала, солидно, задумчиво прокомментировал: «Ну вот, и вторая шейка бедра сломалась», нас с подполковником прихватил натуральный родимчик. Кто не знает, сообщу: больница вообще одно из самых веселых мест на свете, веселее, по слухам, бывает разве что в морге. Позже к нам присоединился Зураб, который долго не мог понять, что происходит, думал, что подпал в психушку, но потом и его прорвало. Повод был довольно пикантный: Кеша Самойлов с хмурым видом разглядывал банан, зажатый в кулаке, и тут как раз в палату заглянула медсестра, чтобы знать, почему у нас так шумно. Я показал на Кешу, заметив: «Это он у себя оторвал, чтобы твари насолить!» Кеша привычно залился слезами, сестра выскочила вон, а Зураб, побагровев, только и смог произнести: «Поеду, пожалуй, а то и я с вами рехнусь, ребята!»

Я вышел за ним в коридор.

– Кто такая? – завистливо спросил Зураб.

– Случайная знакомая, второй день тут ошивается.

– Понял. Саня, говори, чего придумал? Зачем тебе сейчас машина?

– Это личное дело. Оставь ее на стоянке.

– Саня, темнишь! Обижаешь. Разве мы не братья?

Он действительно был мне братом, как и Коля Петров. Роднее не бывает. Но сегодня мне нужен был другой человек, и с ним я, даст Бог, увижусь завтра. Я попросил Зураба привезти еще деньжат, объяснил, где лежат – на книжной полке, в «Справочнике терапевта», – а также одежду – и сказал какую.

Около десяти проводил Катю. В полутемном закутке мы нашли укромный лежачок, посидели немного.

– Завтра пятница? – спросил я.

– Ага.

– Сможешь отпроситься на работе?