Текст книги "Между ночью и днем"

Автор книги: Анатолий Афанасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Сильной стороной Огонькова было, безусловно, полное отсутствие в нем всякого намека на моральное чувство. Нравственно он был стерилен, как скорпион в пустыне.

Огоньков позвонил сразу после Наденьки и велел немедленно прибыть в контору. Выяснилось вот что. Некто Гаспарян, чиновник из нефтяного министерства, обратился к Огонькову с заманчивым предложением. Он вознамерился переплюнуть всех московских толстосумов. Арендовав в Подмосковье несколько гектаров лесных и водных угодий, Гаспарян решил возвести там не просто дом, а как бы дворец средневекового типа, с английским парком, с разбивкой искусственных водоемов и еще со множеством аксессуаров, вплоть до родового склепа наподобие египетской пирамиды.

– Если мы этого турка не разденем до трусов, – печально заметил Георгий Саввич, – то только по твоей вине.

– Почему по моей?

– Да потому, что ты циник и не веришь ни во что хорошее.

– Но он не сумасшедший?

– Это не наше дело. Скажи лучше, осилим?

Внезапно меня бросило в жар:

– Были бы деньги, Георгий Саввич. То есть, как я понимаю, речь идет…

– Это тоже наши проблемы, – скромно ответил шеф.

– Хотелось бы поглядеть на этого человека.

– Поглядишь. Он нас ждет к пятнадцати ноль-ноль.

…Отправились на двух конторских «бьюиках», на двадцать восьмом километре свернули на проселок и еще через десять километров колдобин и буераков вкатились в небольшую деревеньку под названием Тепково. По виду деревенька была нежилая. Единственный живой человек, который нам встретился, был громила в спортивной куртке, который стоял посреди улочки и, завидев нас, махнул рукой в сторону кирпичного дома с облупившимся фасадом, возле которого притулились два «мерса», столь же уместных здесь, как качели на кладбище. Дом этот, видимо, был когда-то сельским клубом, внутри открылся просторный зал со множеством расставленных в беспорядке стульев и некое подобие сцены, где за накрытым столом восседали двое: красивый мужчина восточной внешности и еще более красивая женщина лет тридцати, которая, если смотреть на нее снизу, из зала, напоминала боттичеллиевскую мадонну. Пять-шесть крепышей расположились на стульях у стен – охрана. Мужчина подал сверху знак, поманил пальчиком, и все наши – Огоньков, двое, кроме меня, сотрудников фирмы, бухгалтерша Аделаида Павловна – гуськом по скрипучим ступенькам поднялись на сцену и после церемонных представлений были усажены за стол.

Красивый мужчина и был Иван Иванович Гаспарян, чиновник, задумавший поразить цивилизованный мир размахом русского зодчества. В дальнейшем беседа складывалась так, что говорил преимущественно один Гаспарян, причем убедительно и пылко, чему немало способствовала пузатая бутылка коньяку, который он прихлебывал из чайной чашки, как клюквенный морс. Его дама, боттичеллиевская мадонна, при особенно эффектных замечаниях патрона восхищенно вскрикивала и подавалась пышной грудью ему навстречу. Вкратце речь Гаспаряна свелась вот к чему. Он объяснил нам, что, будучи истинным русским патриотом, он не намерен, подобно многим нынешним временщикам, вывозить заработанные трудовым потом капиталы за границу, напротив, предполагает обосноваться в этой стране на века и приложит все силы, чтобы оставить о себе благодарную память в потомках. Однако есть люди, подонки и завистники, которые обязательно попытаются помешать осуществлению его проекта, поэтому мы должны сразу сказать, сумеем ли справиться со строительством в кратчайшие сроки, скажем, за год или два. Георгий Саввич, указав на меня пальцем, авторитетно ответил:

– Разрешите еще раз представить, Каменков Александр Леонидович, наш ведущий архитектор. Мировой уровень, член Пражской Академии искусств. При его участии, полагаю, затруднений не будет.

– Вы подтверждаете? – спросил Гаспарян.

Я встретился с его безумным, с каким-то пергаментным отливом взглядом и мужественно кивнул:

– Не первая зима на волка. Для потомков постараемся.

– Сколько времени займет организационный период?

– Месяц, не больше, – ответил Огоньков.

– Неделя, – отрезал Гаспарян, и я в тот же миг почувствовал, что ввязываюсь в историю, которая скорее всего выйдет мне боком.

ГЛАВА 4

Вечером опять сидели в кабинете Огонькова, куда секретарша-дублерша Леночка подала холодный ужин – бутерброды с колбасой и рыбой, пиво, кофе. В комнату набилось человек десять: два зама Огонькова по смежным предприятиям, две-три неизвестные мне личности с тусклыми рожами вампиров, конторские дамы. Общее приподнятое настроение точно выразила бухгалтерша Аделаида Павловна:

– Попахивает большой аферой, Георгий Саввич, но замах у этого типчика крупный. Придется расширять штаты и прочее такое.

– Вы не правы, дорогая, – возразил Огоньков. – Никакой аферы быть не может. Гаспарян вхож в правительство. Это вам не какой-нибудь мелкий мафиози.

– Откуда у него такой капитал? – спросил я.

– Лицензии, миленький. Нефть.

– А что будет, если мы начнем, а его посадят?

– Сажать их будут еще не скоро, – успокоил Георгий Саввич. – Ты лучше скажи, сколько тебе надо помощников.

– На первое время человек пять. Но отбираю сам и на моих условиях.

– Что за условия?

– Аванс по пятнадцать лимонов на рыло.

Огоньков и глазом не моргнул:

– Как, Аделаида Павловна? – Старая советская манера: делать вид, что финансами управляет бухгалтерия.

– Может быть, обсудим эти вопросы в более узком кругу? – чопорно заметила бухгалтерша.

– Хоть в каком, – Георгий Саввич отпил пива из фарфоровой чашки, глаза его вдруг хищно блеснули. – Кажется, ребятки, вы не совсем понимаете, что произошло. Заказ царский, небывалый. Вы вдумайтесь: средневековое поместье на берегу Клязьмы. Искусственные водоемы, парки, храм. Фантастика! Если потянем… Полагаю, Саша, твоим коллегам такое и не снилось?

Пока я копался с замком квартиры, на лестничную клетку выполз Яша Шкиба, просветленный, гордый, пьяный и с пучком тысячерублевок в кулаке.

– Засим, сударь, извольте получить должок, – просиял торжествующей улыбкой. – А также прошу на вечерний коктейль!

– Неужели стипендия?

– Бери выше, сударь! Наследство, богатое наследство.

В это я не поверил, поскольку знал, что бедному Яше неоткуда ждать не только наследства, но даже единовременной ссуды. Разве что от папы римского. Однако, видно, ему сегодня действительно где-то подфартило: уж больно настырно он тянул меня за руку в свою квартиру.

Я нехотя поплелся за ним. У Яши, оказывается, были гости. На обшарпанном диванчике расположились две молоденькие поддатенькие инженюшки и, обнявшись, грустными голосишками напевали: «Зачем вы, девочки, красивых любите…»

– Ретро! – оценил я с порога, – Мощная вещь. Но зачем вы, красавицы, дали Якову Терентьевичу денег? Он же их все равно пропьет.

Девушки прекратили нытье, и одна из них очарованно прогудела:

– Мужчина пришел!

Вторая подтвердила басом:

– В самом соку. Поздравляю, подружка!

С девушками было просто, а с деньгами загадочно. По словам возбужденного Яши выходило, что нынче утром, копаясь в разном барахле, оставшемся от жены, в поисках якобы веревки для повешения, он наткнулся на золотой перстенечек с маленьким камушком. Этот перстенечек они с дворником дядей Ваней оприходовали возле ювелирного магазина за бешеную сумму – триста тысяч рублей. Под ношей неожиданно свалившегося богатства Яша не сломался и сразу накупил самых необходимых для жизни вещей: два ящика водки, ящик вина «Алабашлы», ящик пепси и груду консервов.

– Консервы, Саша, оставлю тебе по завещанию, – просто сказал актер, – Мне же еда, ты знаешь, ни к чему.

После этого мы обнялись, расцеловались и начали пить. Пили долго и спели много хороших старых песен, включая «Синий платочек» и «Шумел сурово Брянский лес».

Очнулся я среди ночи у себя на постели. Рядом посапывала голая девица, закинув тяжелую ногу мне на живот. Я попытался выкарабкаться из-под ее бедра, и девица проснулась.

– Тебя как зовут? – спросил я.

– Ну ты даешь, – хихикнула девица. – Вчера помнит, а сегодня забыл?

– Вчера была среда, а сегодня – четверг, – заметил я наставительно.

ГЛАВА 5

Пришлось попотеть. Неделя минула, как сон, а мы еще и не приступали. Но в тяжких спорах выработали стиль. Колотились пока втроем – Зураб Кипиани, помешанный на готике, и Коля Петров, со студенческих времен мечтающий о Вечном городе.

В среду, ближе к вечеру, когда мы сидели в мастерской среди живописного развала набросков и были готовы перегрызть друг другу глотки, позвонил Гаспарян и пригласил меня для приватной беседы. Сказал, что уже выслал машину. Я попытался отнекиваться, но он и слушать не стал.

Гаспарян принял меня без церемоний:

– Как идут дела?

– Нормально.

– Можете что-нибудь показать?

– Такие проекты на лету не делаются.

Хозяин восседал за своим начальственным столом, а я – напротив, боком, за продолговатым столом для совещаний.

– Вы в курсе, – спросил Гаспарян, – что контракт вчерне подписан?

– Да, конечно. Мои помощники уже получили аванс. Спасибо.

Несколько секунд он разглядывал меня без улыбки и как-то чересчур пристально. Но в этом не было ничего оскорбительного. Купил работника – пощупай его хорошенько. Это мы понимаем.

– Хочу, чтобы наша встреча осталась между нами, – сказал Гаспарян.

– Как вам угодно.

– Ваш патрон, Георгий Саввич, производит впечатление серьезного человека и репутация у него хорошая. Не так ли?

– Фирма надежная, не сомневайтесь.

– В предприятиях такого масштаба деловая хватка еще далеко не все. Потребна особая энергия, если хотите – талант. А это, как я понимаю, ваша прерогатива. Фирма тут ни при чем.

– Были бы деньги. Талантов вокруг полно.

Гаспарян нажал кнопку селектора, и буквально через секунду секретарша внесла поднос с кофе. Одну чашечку поставила передо мной, другую, зайдя со спины, перед шефом. Только чашечка черного кофе, больше ничего. Ни печенья, ни молока, ни сахара. Зато чашечка – тонкого китайского фарфора, размером с наперсток. Гаспарян угадал мои мысли.

– Не удивляйтесь. Министерство нынче экономит на всем, особенно на накладных расходах… Так о чем мы говорили?

– Я не помню.

– Так вот – о таланте. Одного таланта тоже мало. Важно стремление употребить его с наибольшей отдачей. Есть ли оно у вас?

– Я и в наличии таланта не особенно уверен, – прижался я.

Гаспарян улыбнулся с пониманием:

– Тогда поставим вопрос иначе. Вас не смущает мой замысел? Средневековый замок под Москвой и все такое?

– Нормально. Почему нет?

– Есть люди, которые втайне посмеиваются. Боюсь, к ним относится и ваш многоуважаемый Георгий Саввич. Нет-нет, не надо возражать! В сущности, это не столь важно. Но мне бы не хотелось, чтобы именно вы, Саша, отнеслись к проекту, как к нелепой причуде богача. Более того, мне хотелось бы, чтобы мы подружились. Искренне. Задушевно. Как два умных человека, которые поставили перед собой общую цель. Вы верите мне?

– Конечно.

Это была сущая правда. Надо было быть вовсе бессердечным, чтобы ему не поверить. В его иссиня-черных зрачках вдруг засветилась тяжелая, свинцовая печаль человека, который уже купил все, о чем мечтал, и мучился, что не истратил и сотой доли наворованного.

Гаспарян гибко поднялся и шагнул к металлическому сейфу, стоящему в углу. Достал оттуда какую-то желтую вещицу. Протянул мне:

– Хочу закрепить наши отношения. Маленький предварительный подарок.

Это был роскошный, с выпуклыми боками, с голубоватой изящной вязью на крышке, портсигар. Судя по весу, золотой. Не то чтобы я почувствовал неловкость, но и радости не испытал.

– Не знаю, чем отдарюсь, – промямлил я.

– Работой. Настоящей, честной работой, как положено мастеру… Да вы не тушуйтесь, все главные подарки у нас впереди.

Аудиенция была закончена. На прощание миллионер сунул мне в руку визитку, где один из телефонов был подчеркнут.

– Звоните в любое время.

– Непременно.

Не заезжая в мастерскую, необычно рано я вернулся домой. Не хотелось никуда идти и готовить не хотелось, поэтому внизу, в магазине купил пачку пельменей и две бутылки свежего «Очаковского». Извечная трапеза холостяка. Перед ужином позвонил родителям и минут пятнадцать разговаривал с матушкой. У них все было вроде пока нормально, хотя отец чрезмерно надрывался в своей мастерской. Не вылезал оттуда с утра до ночи, хотя в этом не было никакой необходимости.

Шесть лет назад батю шуганули на пенсию с большого поста – директора обувной фабрики. Удар по его мужскому самолюбию был настолько силен, что несколько месяцев он балансировал между белой горячкой и инфарктом. Это было трудное время, когда к нему нельзя было подступиться с каким-нибудь добрым разговором.

Спасение пришло, откуда не ждали. Большую часть дня отец пропадал в гараже возле своего «запорожца», там и напивался, там кто-то его и надоумил подрабатывать ремонтом машин. Копаться с автомобильными движками он всегда любил, вообще был истинно мастеровым человеком, дотошным и крайне добросовестным; а когда однажды перешагнул психологическую грань между тем, что помогал соседям в порядке любезности, и тем, что на этом, оказывается, можно зарабатывать на кусок хлеба с маслом, то как бы и пришло к нему второе мужицкое дыхание. Клиентура у него поначалу подобралась из соседних кооперативных гаражей, но постепенно ее круг расширился. Он арендовал помещение для мастерской и нанял двадцатилетнего паренька в помощники. Пить как отрезал, зато дома бывал редко. Забегал поспать да поесть горяченького, а иной раз, по летнему времени, и ночевать оставался в гараже, оборудовав себе там удобный лежак.

– Сегодня третий день, как нету, – пожаловалась мать. – Ты бы, сынок, подъехал к нему поглядел, чего он там чинит.

– Мама, о чем ты думаешь?!

– Чего там думать, кобель известный твой папочка. Ты-то весь в него уродился!

Повесив трубку, я задумался, покачивая в руке золотой портсигар. Мысли были скверные, смутные. Кто они такие, думал я, эти новые победители, пустившие старую жизнь под откос и взамен навязавшие нам, смирным обывателям, какой-то отвратительный суррогат? Как устроены? Чему учат своих чистеньких, холеных детишек? Сознают ли хоть отдаленно, что натворили?

Из желчного тумана меня вывел телефонный звонок. Голос в трубке женский, низкий, почти шепот, и я его сразу узнал. В голосе иногда больше индивидуальности, чем в походке. Это был как раз тот случай.

– Катя, ты?

– А это вы, Саша?

– Откуда ты узнала мой телефон?

– Он же записан на аппарате. Я списала, когда уходила. Не надо было?

– Как добралась тогда?

– Хорошо. Было уже утро. Я сразу поехала на работу.

– А сейчас ты где?

– Дома.

Я взглянул на часы – начало восьмого.

– Слушай, Кать, давай поужинаем вместе?

– Я хотела поблагодарить, вы…

– Сколько тебе надо, чтобы добраться до Центра?

– Ну, минут двадцать.

– Вот, а сейчас половина восьмого. Значит, через сорок минут встречаемся. Знаешь, где Дом архитекторов?

– Да. Но туда же пускают по удостоверениям.

– У меня оно есть… Договорились?

– Хорошо, я приеду.

Только положив трубку, я удивился. Куда это я разогнался и зачем? И что за дурная энергия во мне пробудилась, точно век воли не видал! Объяснение было самое примитивное: мне страшно захотелось увидеть эту девушку с быстрой речью, с худенькими плечами, с высокой грудью, с наивно-порочным взглядом. Оказывается, за всю эту сверхнапряженную неделю я ни на секунду о ней не забывал. Зацепила чем-то старика, а этого давно со мной не случалось. Двусмысленность нашего знакомства меня мало смущала. Я же не собирался вести ее под венец. Вызревал в меру пикантный любовный эпизодик, не более того.

На звонок в мастерскую ответил Коля Петров. Тон у него был такой, словно для того, чтобы подойти к телефону, ему пришлось вылезать из петли.

– Ты когда приедешь? – спросил он глухо.

– А что такое?

– Ничего такого, но или ты сейчас приедешь, или…

Тут трубку у него забрал Зураб:

– Саша, ты где?

– Что у вас там произошло?

– Ничего не произошло. Понимаешь, дружище, ты плохо объяснил Петрову, зачем его пригласил. Он решил, что мы собираемся строить большой девятиэтажный коровник.

После недолгой возни в трубке снова возник голос Петрова:

– Саша, приезжай немедленно, иначе я за себя не ручаюсь.

– Коля, прошу вас, не ссорьтесь. Отправляйтесь по домам, вам надо выспаться. Да и мне тоже.

Опять Зураб:

– Понимаешь, дружище, ему где-то в пивной сказали, что самый прочный материал для коровника – дубовый брус. Его надо лечить.

Я молча повесил трубку и вытащил шнур из розетки.

На свидание немного принарядился: шоколадного цвета брючата, модная светлая рубашка, замшевая куртка. Глядя на себя в зеркало, понял, что забыл сходить в парикмахерскую месяца полтора назад. Многострадальный череп с копешками волос по бокам напоминал неприбранное по осени поле. То, что надо, если девочка что-то смыслит в мужчинах. Одинокий плейбой на закате сексуальной карьеры.

Через Москву, начиная с Гагаринской площади, продвигался по шажку в час, как сквозь предбанник адовой печи, но поспел в срок. Только припарковался и подошел к парадному крыльцу, увидел Катю, спешащую от площади Восстания. Длинное, до щиколоток, платье в пестрых цветах крутилось, развевалось на ней, как у манекенщицы на подиуме: она не шла, а стремительно парила над тротуаром. Приблизилась – личико умытое, светлое, радостное, почти без косметики.

– Здравствуйте, я не опоздала?

– Ты очень красивая девушка, – задумчиво сказал я. – Ночью-то я не разглядел.

Вспыхнула, но не смутилась:

– Комплиментик, да?

– Мы не гусары, комплиментикам не обучены. Что видим, то говорим. Ты похожа на Стефанию Сандрелли, когда та еще была молодая.

– А вы, Саша, похожи на очень коварного человека.

– С чего ты взяла?

– Вы все так говорите, чтобы поразить воображение. Чтобы растревожить.

– Бог с тобой, Катя! Чем это я могу поразить воображение такой девушки, как ты?

– Добротой, – сказала она.

Я повел Катю вниз, в ресторан, слегка придерживая за гибкую талию. От прикосновений к ней меня било током. Вообще происходила какая-то чертовщина, я чувствовал, что влипаю во что-то ненужное, давно пережитое. Похоже, не я ей опасен, а она, ночная путешественница, ловко ловит меня на крючок и уже невзначай зацепила за губу. Ее серьезный, низкий голос, минуя смысл слов, завораживал меня, и я катастрофически, мгновенно поглупел. В зал вошел уже игривым юношей с веселой дурнинкой в башке. «Чего там, – думал сосредоточенно, – сейчас напою, отвезу к себе, потрахаемся от души, а там разберемся, кто добрый, кто злой!»

Уселись за свободный столик у стены, вдали от людей, и тут же подковылял Мюрат Шалвович, метрдотель, злачная душа этого дома. Подсел на минутку покалякать – особый знак внимания к постоянным клиентам.

Мюрат Шалвович ждал, когда я представлю его даме, поэтому не смотрел в ее сторону, потом все же посмотрел – и долго не мог оторваться. Щелкнул в воздухе пальцами, и мгновенно подлетевший незнакомый официант поставил на стол вазочку с тремя пунцовыми розами. Мюрат Шалвович заметил церемонно:

– Именно вам к лицу божественный оттенок догорающего заката, дорогая сеньорита.

– Как приятно в этом очумевшем городе услышать интеллигентную речь.

Мюрат Шалвович, кряхтя, поднялся:

– Приятного аппетита. Поздравляю вас, Саша!

– Угу, – сказал я.

Когда он отошел, я углубился в меню, хотя знал его наизусть. Оно никогда не менялось.

– Саша, вы чем-то недовольны? Я что-нибудь не так делаю? – Ее глаза сияли призрачным каминным огнем.

– У тебя нет ощущения, что мы уже бывали здесь?

– Вы-то бывали, я уж вижу. Но я здесь впервые. Мне очень нравится. Все так по-домашнему.

Я почувствовал, что следует поскорее выпить. На ужин заказал телячьи отбивные, салат и рыбное ассорти. Катя начала читать меню и ужаснулась:

– Саша, тут же совершенно дикие цены!

– А где теперь не дикие?

– Но не до такой же степени. Смотрите, обыкновенный бульон – восемь тысяч. Ой! Кофе – пять тысяч! Да что же это такое?! Кто же сюда ходит? Одни миллионеры? Да мне кусок в горло не полезет.

– Полезет. Плачу-то я.

Убийственный аргумент подействовал на нее слабо, и еще долго она косилась на нарядный, в глянцевой обложке прейскурант, пока я не переложил его на соседний столик. Официант подал графинчик коньяку и бутылку «Саперави». От шампанского Катя отказалась. Я никак не мог понять, придуривается она или действительно с деревенской непосредственностью переживает за мой кошелек.

– За что выпьем, Катя?

– Наверно, за знакомство?

– Хороший тост.

Мы выпили, глядя друг другу в глаза, и это была святая минута – чистая и простая. Дальше пошло еще лучше. Мы так много смеялись за ужином, что я охрип. Она была чудесной собеседницей, потому что большей частью молчала, но по ее разгорающемуся взгляду было видно, с каким удовольствием впитывает мои умные, затейливые речи, но пила она, к сожалению, мало и только красное вино. Я же заглатывал крючок все глубже, как жадный окунь.

Весь вечер у меня было праздничное настроение, хотя его немного подпортило появление в зале Леонтия Загоскина, местного алкаша-интеллектуала. Он тут пил и гулял много лет подряд, ничуть не меняясь внешне – бородатый, нечесаный, грузный, темнокожий, – и лишь с годами все больше стал походить на хлопотливого домового. По натуре Леонтий безвреден, но приемлем только в небольших дозах и в уместных обстоятельствах. Однако урезонивать его бесполезно. Где увидел знакомца, там и прилип.

– Привет, соколики! Как она, ничего?

– Отлично, Леонтий! Выпьешь рюмочку?

Леонтий, естественно, не отказался – и это был лучший способ его спровадить. Вообще-то по-настоящему он редко надирается, хотя всегда выглядел как бы под балдой. Жирный, без возраста, опрокинул рюмку в рот, как в заросший мохом колодец. Катя смотрела на него с оторопью, и Леонтий многозначительно ей подмигнул. Впрочем, по женщинам он тоже был, как известно, не ходок. Жил напряженной духовной жизнью человека, воскресшего после оплошного захоронения. Обернулся ко мне:

– Ну что, соколик, как тебе при капитализме?

– Очень нравится.

– Чем промышляешь, если не секрет?

– Ворую потихоньку, как и все.

Леонтий огорчился:

– Выходит, продался хамам? Небось ляпаешь им фазенды?

– Угадал, брат.

– И не стыдно?

– Стыдно, но жрать-то охота.

По угрюмому лику Леонтия скользнула горькая тень вечности. Он искал слова, чтобы поточнее определить мою вину перед человечеством* Я ему косвенно помог:

– Гунны приходят и уходят, дома остаются людям. Так было всегда.

– Но тебе не только жрать охота, да? Тебе и девок охота по ресторанам водить.

– Еще бы!

Кате со стороны могло показаться, что мы ссоримся, но это было не так. Если Леонтию не дать высказаться, он не отвяжется.

– Самое большое заблуждение так называемых интеллигентиков, – пояснил он не столько мне, сколько Кате, – они считают себя хитрее всех. Любую свою подлость оправдывают насущной необходимостью. И врут-то в первую очередь себе самим, а с толку сбивают народ. Я вам так скажу, девушка, а уж вы поверьте: русская интеллигенция – самое волчье племя, на ней столько вин, что адом не искупить. При этом, заметьте, поразительная вещь: всегда они правы, всегда радеют о ближнем. Ваш-то, Саня-то Каменков, еще не самый поганый, он хоть без маски… – Протянул руку над столом, как бы благословляя, и вдруг грозно рыкнул: – Палачам пособляешь, Саня! Дьяволу куришь фимиам!

Катя выпрямилась и запылала, как свечка, я же смиренно кивнул:

– Понял тебя, Леонтий. Завтра с утра выхожу на баррикады.

Довольный произведенным на девушку эффектом, вечный ресторанный вития поднялся, дружески похлопал меня по плечу:

– Зубоскалишь, Саня? Ну-ну. Встретимся на Страшном суде.

С тем и удалился.

– Кто это? – спросила Катя очарованно.

– Мелкий провокатор. Но мы с тобой ему не по зубам. Испугалась, что ли?

– Я думала, он тебя ударит.

Ее первое «ты» прозвучало как свирель пастушка.

– Что ты, он совершенно безобидный. Подкармливается в органах, но сейчас какой от него прок. Вот и заметался. Без работы боится остаться. И напрасно. Скоро у него будет еще больше работы, чем раньше.

По ее глазам я видел, ничего не поняла, и слава Богу. К этому времени я уже окончательно решил, что увезу ее домой и не выпущу до утра. Свои намерения не стал скрывать:

– Допивай кофе – и поехали. А то опоздаем.

– Куда опоздаем? У тебя какие-то дела?

– Поедем, пока горячую воду не отключили.

– Почему ее должны отключить?

Это было согласие.

– Объявление повесили, с какого-то числа отключат, но я не помню с какого.

Катя посмотрела на меня то ли с уважением, то ли с состраданием:

– Ты правда хочешь, чтобы я к тебе поехала?

– Тебя что-нибудь смущает?

Ее взгляд потемнел и увлажнился.

– Ну чего ты, Кать! Не хочешь – не надо. Мне самому спешка не по душе. Я всегда как мечтал: ухаживаешь за девушкой год, два, три – цветы, театры, художественные выставки, а потом раз – и поцеловал невзначай в подъезде.

– Не надо нервничать, – сказала Катя. – Мы обязательно едем к тебе.

Неподалеку от дома я тормознул у освещенной витрины какого-то коммерческого шалмана.

– Посиди, куплю чего-нибудь выпить.

Я купил бутылку коньяку, бутылку венгерского шампанского (нашего не было) и коробку конфет.

В квартиру проникли незаметно. Я любил свой дом, утонувший в глубине просторного зеленого двора, построенный еще в ту пору, когда Черемушки считались глухой окраиной. Девятиэтажный особняк, сляпанный немудрено, но прочно, не имел поблизости осмысленного архитектурного продолжения и потому напоминал каменного путника, присевшего наобум отдохнуть в городских трущобах.

Катя молчком нырнула в ванную, а я зажег электричество, в комнате чуть-чуть прибрался и на кухне накрыл на скорую руку стол – даже откупорил шампанское. Сел, закурил и стал ждать. Зазвонил телефон. Я не хотел снимать трубку, потому что не ждал ниоткуда хороших новостей, но аппарат надрывался неумолимо. Меня сразу насторожило его полуночное неистовство.

– Алло, слушаю! – в ответ после паузы ехидный и очень близкий мужской голос спросил:

– Ну что, клевую телку привел, барин?

– А вы кто?

– Дед Пихто. Извини, что помешал. Ты ее рачком поставь. Они это любят.

Я чувствовал то же самое, что бывает, когда неожиданно сзади гаркнут в ухо.

– Что еще скажешь?

– Ничего, приятель, больше ничего. Попозже перезвоню, расскажешь, как управился.

– А ты шалунишка!

В трубке самоуверенный гоготок – и гудки отбоя. Кто это был? Чего хотел? Машинально я потянулся к коньяку. Налил, выпил. Вкус жженого сахара – и никакой крепости.

– Ах ты гад! – сказал я вслух запоздало.

Вошла Катя, села на тот же стул, что и неделю назад, – умытая, с распущенными волосами. В прекрасных глазах – омут.

– Что-нибудь случилось? – спросила тихо.

Налил и ей коньяку в пузатую рюмку.

– Выпей, пожалуйста. Что же я один-то пьяный?

– Ты разве пьяный?

– Пока нет, но напиться хочется.

– Почему?

Я глядел ей прямо в глаза. Ее чистая кожа отливала нежным шоколадным загаром, высокие груди словно чуть вздрагивали, стесненные платьем. На ней не было лифчика, и необходимости в нем не было. Подняла рюмку к губам и залпом выпила. Хотела закашляться, но я ловко сунул ей в рот апельсиновую дольку. Тут же из-под ресниц брызнул светлый смех.

– Саша, значит, ты архитектор?

– Ну да.

– Наверное, тебе будет скучно со мной.

Я глубокомысленно почесал за ухом.

– Слушай, Кать, сейчас звонил какой-то жлоб. Чего-то даже вроде угрожал. Не твой знакомый?

– Ты что?! Откуда? А как его зовут?

– Он не назвался. Но он нас выследил.

– Как это выследил?

– Ну, он знает, что ты здесь.

В ту же секунду мне стало ее жалко. Она так заволновалась, завертелась, точно ее застали врасплох на чем-то постыдном.

– Если хочешь знать, у меня вообще никого нет.

– Так уж и нет!

– Саша, давай я лучше поеду домой, хорошо?

Впоследствии, вспоминая, я понял, что это была последняя минута, когда мы могли расстаться. Я потянулся к телефонному проводу и вытащил шнур из розетки.

– Кто бы ни был этот подонок, сегодня он нам не помешает.

Она закурила не слишком изящно.

– Саша, что бы ни случилось, хочу попросить тебя об одном.

– Проси.

– Не обижай меня понапрасну.

Я ее понял. Ее сердечко, как и мое, истосковалось от одиночества, но в отличие от нее я давно не верил в родство душ.

Через час мы сидели на разобранной постели, голые, и степенно обсуждали, что же такое с нами произошло. Беседа наша носила добротный физиологический оттенок. Когда она отдалась мне, когда вдруг взвыла в голос, как стреноженная кобылка, я без всяких усилий переместился в блаженное, упругое тепло и, кажется, на какой-то срок потерял сознание. У нее было проще. Она впервые испытала оргазм, а прежде полагала, что все это выдумки похотливых развратников, как женщин, так и мужчин. К ее сообщению я отнесся очень серьезно. Не буду приводить мои профессиональные рассуждения на этот счет, все глупости не перескажешь, но полагаю, точно так же витийствовал бы обретший голос сперматозоид. Катя слушала с умным, сосредоточенным видом, потом сказала:

– Знаешь, чего мне сейчас хочется?

– Чего еще?

– Горячего чая.

Чаем мы не ограничились. Разжарили на сковородке двухдневной давности вареную картошку, заправили жирной китайской тушенкой, покрошили лучку и слупили без остатка. Дальше взялись за бутерброды с сыром н паштетом. Катя смотрела на меня с испугом:

– Но ведь мы совсем недавно ужинали!

Войдя опять в роль сперматозоида, я объяснил, что в некоторых случаях, как раз похожих на наш, человеческий организм производит колоссальный, неадекватный выброс энергии, и чтобы компенсировать потерю, наступает вот такая обжираловка.

– У меня прямо живот раздулся, как барабан, – пожаловалась Катя.

– Ну-ка дай пощупаю.

– Саша, но не здесь же!

Замечание было разумным, и мы вернулись в постель, где успели еще о многом поговорить. Ночь длилась бесконечно, безвременно, но утро наступило внезапно. Я открыл глаза: солнышко белым лучом пульнуло в глаза из-под занавески. Возле кровати стояла Катенька, одетая, в своем длинном вечернем платье, аккуратно причесанная, с сумочкой в руке.

– Милый, я побежала… Прощай!

– Куда побежала?

– На работу, опаздываю… Ой!

Я попытался ухватить ее за что-нибудь, но это не удалось.

– Какая работа? Раздевайся немедленно!

– Не могу, Сашенька.

– Поцелуй меня.

– Нет, Сашенька, надо быть благоразумными.

– Что это значит?

– Это значит, что заниматься любовью надо ночью, а днем – работать.

– Ты что, спятила? Какая, к черту, работа?

Она не спятила, она ушла.

ГЛАВА 6

В мастерской – как на поле боя после генерального сражения, но когда я вошел, враждующие стороны мирно спали, разметавшись посреди бумажного бедлама. Зураб открыл один глаз и недовольно пробурчал:

– Позвони шефу, Саня! – перевернулся на другой бок и захрапел.

Я позвонил Огонькову, который, не здороваясь, подозрительно спросил: