Текст книги "Между ночью и днем"

Автор книги: Анатолий Афанасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

– Зачем ездил к Гаспаряну, мастер?

– Георгий Саввич, вы следите за мной?

– Не считай себя слишком важной фигурой, Каменков. Если за каждым следить…

– Откуда же узнали?

Самоуверенный смешок.

– Слухом земля полнится. Чего он хочет?

– Торопит… Георгий Саввич, а это не ваш, случайно, человек мне домой вчера названивал?

– Не мели чепуху. Как продвигается проект?

– Пока топчемся на месте. Берем разгон.

– Саня!.. Сколько вас?

– Пока трое. С понедельника еще двое подтянутся.

– Саня, помни! Такой шанс судьба дважды не предлагает.

– Это само собой.

– И еще прошу тебя, как коллега коллегу: никаких шуров-муров за моей спиной.

– Исключено, гражданин начальник…

Проснулся Коля Петров, закопошился на полу, сел, чихнул. Испепеляя меня взглядом, как ведьмочка из «Вия».

– Саня, я с Зурабом работать не буду.

– А что такое?

– Да его же надо лечить. У него крыша поехала.

– В чем это выразилось? Он тебя укусил?

Коля Петров нашарил под собой сигарету и задымил.

– Представь себе, свихнулся на национальном пункте. Подмосковье для него все равно что горное ущелье, сам он – Давид-строитель, а заказчик – царица Тамара. Чего я вчера натерпелся, словами не описать.

– Я не сплю, – подал голос Зураб. – Слушать этот бред мне очень тяжело.

Завтракали мы на кухне, пили чай с бутербродами, и мне было неловко оттого, что они всю ночь вкалывали, а я… Чтобы как-то оправдаться, я сказал:

– С такой женщиной познакомился, сто лет воли не видать.

Заинтересовался один Зураб:

– Блондинка или брунетка?

– Все при ней, – сказал я. – И даже разговаривает по-человечески.

– Большая редкость, – согласился Зураб. – В наше время они обычно понимают: один доллар, десять доллар – и больше ничего.

– Вот гляди, Саня, – возмутился Коля Петров. – Он и нашу родную речь нарочно коверкает.

Зураб не обратил внимания на его выпад, не сбился с любимой темы.

– В женщине главное – душевное расположение, – заметил наставительно, – У меня была подружка тем летом. Ну, парни! Поглядеть не на что. Нош кривые, грудей вообще нету, один глаз стеклянный – даже плакать хочется. И что ты думаешь? За ней народ скопом ходил. Только на «мерсах» и возили. Я ее у такого крутяка отбил, страшно вспомнить. Угадай, в чем секрет? Петров не поймет, ты, Саня, угадай… Огонь в ней был, душа живая. Слова всякие знала, которые никто не знает. Обоймет, нашепчет в ухо – ты и спекся. При этом сама кончала восемь раз подряд.

Коля Петров подавился бутербродом и побежал сплюнуть в сортир. Зураб невинно улыбался.

– Кстати, Саня, какой-то нехороший человек тебя вчера искал.

– Кто такой?

– Не назывался. Раз десять звонил. Наверное, чего-то хочет тебе сказать.

– Почему нехороший? Может, по делу?

– Слушай, Саня, мы же не в Америке. По голосу всегда отличишь. Этот очень грубый, нелюбезный. Почти как Петров.

До обеда проработали спокойно, никто нас не тревожил, и было такое ощущение, будто вернулись в юность. Но не в ту, где бубенчик в ухе, а в ту, где сказка была былью.

Часам к трем я стал засыпать на ходу и прилег покемарить на массажном коврике. Мастерская принадлежала фирме, и Огоньков не без задней мысли пропускал мимо ушей все мои просьбы о приобретении бытовой мебели. В огромном полуподвальном помещении не то что лечь, толком посидеть было негде. По мнению шефа, такая обстановка способствовала высокому творческому подъему.

В коротком сне я ненадолго свиделся с Катей, которая была еще обольстительнее, чем ночью, и очнулся в такой неприличной позе, что сам себя устыдился.

– Эй, Саня! – вопил Зураб. – Хватит дрыхнуть, подойди к телефону, это он!

– Кто он?

– Нехороший человек, я же тебе говорил.

Голос в трубке был мне незнаком, но так же неприятен, как и вчерашний, ночной. Ночной был нагл, этот – слащав.

– Господин Каменков?

В слове «господин» сегодня заключена целая социальная типология. Люди поделились на тех, кто никак не может к нему привыкнуть, и на тех, кто произносит его с иронией. Совершенно всерьез называют друг друга господами лишь вчерашние комсомольские и партийные боссы, придурки с телевидения да еще всякая шпана, которая носится на иномарках.

– С кем имею честь? – спросил я.

– Сергей Сергеевич, – представился звонивший. – Хотел бы условиться о встрече.

– А кто вы? Что вам надо?

– Видите ли, Александр Леонидович, вопросец, который надобно обсудить, сугубо приватный. Не хотелось бы вдаваться в подробности по телефону.

– Вы уверены, что мы должны что-то обсуждать?

Незнакомец (представляю, какой он на самом деле Сергей Сергеевич) даже, кажется, немного обиделся:

– Как же не уверен? Зачем бы я тогда звонил? Вопросец хотя и приватный, но наиважнейший. Именно для вас наиважнейший.

– Для меня?

– Разумеется, для вас. Вы же руководитель проекта… э-э-э… этого грандиознейшего… э-э-э… мемориала?

Нехорошее предчувствие, которое стыло во мне после вчерашнего угрожающего звонка, мгновенно вызрело до размера душевного нарыва.

– Хорошо, давайте встретимся. Когда, где? Может быть, завтра?

– Откладывать никак нельзя. Что, если через полчасика в «Неваде»? Это в десяти минутах от вас!

Да, я знал этот уютный коммерческий притон, на котором всегда висела табличка «Мест нет», а улочка напротив была запружена машинами с дипломатическими номерами.

– Договорились. Через полчаса буду.

…Сергею Сергеевичу по виду было около пятидесяти – неприметный мужичонка с внешностью бухгалтера. В очках с сильной диоптрией выражение глаз не разберешь. Устроились мы не в «Неваде», а на открытом воздухе, за белым столиком под пестрым тентом. Здесь подавали кофе, соки, пиво, водку и так называемые гамбургеры – утеха кретинов, мясная гнилушка, упрятанная в непропеченное тесто.

Сергей Сергеевич еще до моего прихода заказал кофе и, когда я в раздумье остановился у входа в «Неваду», истошно завопил через улицу:

– Господин Каменков! Господин Каменков! Сюда! Сюда!

У него была одна редкая родовая примета, которая обнаруживалась с первых минут общения: за все, что он ни делал и ни говорил, хотелось немедленно въехать ему в рыло. И это при том, что был он подчеркнуто обходителен. Чашку кофе я демонстративно отодвинул на середину стола.

– Слушаю вас, товарищ!

Сергей Сергеевич снял очки и чистым платочком аккуратно протер стекляшки. Без очков лицо у него сразу обрюзгло, налилось печеночным соком, но выражение глаз по-прежнему осталось неуловимым.

– У меня всего десять минут, – поторопил я.

– Я уложусь, – заверил он, – хотя, должен признаться, приходится выполнять очень деликатное поручение.

– Чье именно?

– Это не существенно… Так вот… есть мнение, что надобно вам, уважаемый Александр Леонидович, оставить эту затею.

– Какую затею?

Сергей Сергеевич виновато улыбнулся, отчего щеки его сползли к скулам, точно глиняные.

– Да вот контракт с господином Гаспаряном придется расторгнуть.

– Вы не больны? – спросил я.

– К сожалению, нет. Да и кто я, собственно, такой? Всего лишь жалкий порученец. Гонец, так сказать.

– Но почему ко мне? Я ведь тоже всего лишь исполнитель. У меня свое начальство – генеральный директор фирмы «Факел» Георгий Саввич Огоньков. Вам бы надо, наверное, к нему обратиться с этой ахинеей.

Мой собеседник сделал вторую попытку улыбнуться, и на сей раз его сизые щеки почти проглотили подбородок.

– Это не ахинея, – сказал он. – Вы чего-то недопонимаете, дорогой Александр Леонидович. Огоньков, естественно, будет уведомлен. Но у меня поручение именно к вам. Впрочем, уполномочен также сообщить, что в случае добросердечного согласия и готовности сотрудничать вам будет выплачена соответствующая моральная компенсация. Речь идет о вполне приличной сумме. Скажем, о полутора тысячах американских долларов. Признайтесь, это лучше, чем ничего.

Я склонился ближе к собеседнику.

– Сергей Сергеевич – ваше настоящее имя?

– Желаете, чтобы я показал паспорт?

– Не надо. Хотите угадаю, кем вы были в прежней жизни? До того, как стали вымогателем.

– Зачем угадывать? Сам скажу, если вам интересно. Работал в райисполкоме. А еще раньше – контролером ОТК на ЗИЛе… Александр Леонидович, я вам не враг, уверяю вас. Напрасно вы стараетесь меня оскорбить. У меня трое детей, мать-пенсионерка. Попробуйте прожить на триста тысяч…

– Но почему они выбрали именно вас для подобных поручений?

– О, над этим я как раз размышлял… Полагаю, им нравятся мои манеры и общий, так сказать, антураж. Я внушаю доверие клиентам. Никто не сомневается в моей порядочности.

Я курил уже вторую сигарету.

– Хорошо, это все лирика… Скажите, кто они такие и почему хотят, чтобы я порвал контракт?

– Саша, вы меня удивляете. Я могу сказать только то, что мне велено.

– Что будет, если я, к примеру, не соглашусь? Или, к примеру, хрястну вас по черепу вот этой пепельницей?

На всякий случай он снова снял очки:

– Не думаю, что вы это всерьез.

– Почему? Я человек азартный. Игрок.

– Это не та игра, в которую можно выиграть, – сказал он, и за эти слова я простил ему все. Да и что было прощать? Запоздало проросшее семечко советского режима, он действительно был пешкой, которую двинул вперед невидимый гроссмейстер.

– Я должен подумать.

– Конечно, они всегда дают немного времени, прежде чем включить счетчик. Вечером перезвоню, хорошо?

– А знаете, вы мне понравились.

– Спасибо. Умные люди всегда, в конце концов, находят общий язык. Кстати, гонорар – полторы тысячи – вы можете получить немедленно.

– Ничего, потерплю до вечера.

Не заглядывая в мастерскую, я погнал в контору. Огоньков был на месте, сидел в кабинете понурясь и рисовал чертиков в блокноте. Мне ни о чем не пришлось спрашивать.

– Да, Санечка, – сказал он грустно. – Это наезд, причем солидный.

– На кого? На вас или на Гаспаряна?

– Помнишь, как в Писании? Не спрашивай, по ком звонит колокол, он звонит по тебе.

По дороге в машине, когда я мчался сквозь одуревшую от духоты Москву, все во мне кипело от возмущения: «Мерзавцы! Бандиты! Обложили, продыхнуть не дают!» Но сейчас, в прохладном кабинете с кондиционированным воздухом, созерцая хоть и расстроенного, но ничуть не смятенного шефа, я успокоился, и весь этот неожиданный эпизод помнился каким-то нелепым недоразумением. Ну да, бандиты, ну да, люмпенизированное общество, но каким боком это может коснуться меня? Не я ли, словно в предчувствии роковых перемен, долгие годы тщательно и упорно возводил в своем сознании драгоценный уголок, блаженную обитель эмпирического эстетизма – прочнейшее защитное поле от всякой мирской заразы?

– Но все же, что произошло?

Георгий Саввич по крышке стола толкнул ко мне коробочку ментоловых пастилок «Пастироль».

– Пососи, для горла хорошо. Дымишь, как паровоз. Что произошло, говоришь? Да просто какая-то очередная ихняя разборка. Косвенно перекрывают кислород Гаспаряну. У него газ, нефть. С кем-то не поделился. Это ему знак… Хотя есть тут одна странность, которая мне непонятна.

– Какая?

– Да вот что-то тут не по правилам. Это же не какие-нибудь урки схлестнулись. Это правительственные чиновники и, скорее всего, какой-нибудь банковский синдикат. Обычно они разбираются тихо, не выносят сор из избы. Им шумные эффекты ни к чему. Это миллионеры в законе. Ты слышал хоть раз, чтобы какого-то министерского клерка грохнули?

– Разве не бывает?

– Именно что не бывает. Или бывает, но по ошибке. Шмоляют по фирмачам – это сколько угодно. Иногда отстреливают банкиров. На худой конец глушат чересчур задиристых журналистов и прокуроров. Но канцелярскую мышку, бюрократа с портфелем – зачем? Без него всем одинаково плохо. Бюрократ – всех вяжет крепче, чем кровью. Кто же рубит сук, на котором сидит? Все нынешние капиталы узакониваются его круглой печатью. Сегодня ты вор, а завтра печать тебе шлепнули, и ты уже самый почетный член общества, хочешь – баллотируйся в президенты. Образно говоря, неприметный человек с портфелем и есть курочка, которая несет золотые яйца для всех.

– Спасибо за лекцию, – искренне поблагодарил я. – Но продажных бюрократов повсюду как червей в банке, они же легко взаимозаменяемы.

– Верно, Санечка. Но от замены одного на другого никому все равно никакой прямой корысти. Только лишние хлопоты. Гораздо проще купить того, кто уже сидит.

Конечно, он знал, что говорил, и не мне было с ним спорить.

– И все-таки что же… Значит, проекту хана?

Георгий Саввич полыхнул очами, как фонариками, – опасный, тусклый был огонь.

– Тебя что, сильно пуганули?

– Меня нет, а вас?

– Как можно… У меня, братец, смета запущена уже на пятьсот рабочих. Улавливаешь?

– Какие будут распоряжения?

– Сиди тихо, не рыпайся. Вечером повидаюсь с Гаспаряном, перезвоню тебе.

Достал из встроенного в стену холодильного шкафа бутылку минеральной воды, давно забытой – «Нарзан».

– Придется принимать адекватные меры, – сказал доверительно.

– Отлично. Но я в ваших бандитских играх не участвую.

– А денежки любишь?

– Люблю.

– Сашенька, милый мой дружок! Пей водичку, полезно для желудка… В бандитов он не хочет играть. Ишь ты какая целка. Да ты в них три года играешь. Опомнился!

Опять он был прав, а я – нет. Потому у него и дети давно за границей, в безопасном месте, а мой единственный сынок, полагаю, мечтает стать рэкетиром.

– Ребяток своих не тревожь. Пусть спокойно работают.

Чтобы не тревожить ребяток, я поехал сразу домой. Был седьмой час, когда добрался до Академической. Там меня ждал небольшой сюрприз. На скамеечке, в тополиной тени, закинув ногу на ногу, сидела Катя. В пальцах сигарета. Вчерашнее вечернее платье она сменила на короткую кремовую юбку и свободный голубой блейзер. Мало кто из мужчин, проходя мимо, не оглядывался на нее. У меня аж дыхание перехватило. Вынужден был опуститься рядом и тоже закурил.

– Интересно, – сказал я, – а если бы я поздно вернулся?

Засмеялась, точно я пошутил.

– Чего смешного?

– Ты должен был почувствовать, что я здесь.

– А если бы вернулся не один?

– С дамочкой?

– Да, с дамочкой.

Ненадолго задумалась.

– Наверное, я бы ушла. Но мне кажется, у тебя нет никакой дамочки.

– Почему это?

– Ну, есть разные признаки. Мы, девочки, это чувствуем.

Подошел дядя Ваня, дворник, извинился за беспокойство, озабоченно спросил:

– Саня, ты не видел случайно этого гада Яшку?

– Да я только подъехал, а что с ним?

– Час назад побежал в магазин и до сих пор нету.

– Так сходи в магазин.

– Там тоже его нету. Еще раз извини.

В квартире мы с Катей, не мешкая и как-то не сговариваясь, очутились в постели, торопливо помогая друг другу раздеться. Время, как вчера, вытянулось в звенящую струну.

Телефонный звонок вернул меня в суровую действительность. Я знал, что это Сергей Сергеевич, и вместо «алло» сказал:

– Вы где?

– Возле метро, у булочной… Как вы догадались, что это я?

– По походке, – объяснил я.

– Прямо удивительно!

Среди вечерней суеты пожилой порученец, как ему и положено, выделялся своей неприметностью. Маскировочные очки, сутуловатая осанка, – если бы не добротный костюм, вполне сошел бы за побирушку.

– Давайте деньги, – потребовал я.

– Значит, согласны?

– Куда денешься.

Сергей Сергеевич, покосившись по сторонам, достал из внутреннего кармана пиджака довольно пухлый конверт.

– Можете пересчитать. Ровно полторы тысячи.

– Передайте хозяевам, – сказал я, – поражен ихним благородством. Могли тюкнуть по темечку – и дело с концом. А вместо этого – компенсация. Ничего не скажешь, западный стиль.

– Солидные люди, – подтвердил порученец, – Только не надо с ними шутить.

– Я себе не враг. Деньги пусть пока у тебя побудут. Только не потеряй.

Я первый протянул ему руку и, похоже, удивил его этим жестом. Ладонь у него была вялая и жирная.

…Домой я сразу не попал, хотя очень туда стремился: перехватил в скверике возбужденный дворник:

– Яшку в ментовку замели!

– За что?

– Так кто знает… они же теперь… Леша, выручай! Покалечат дурака.

Бедный старик трясся, точно с угара, и это было чудно. По его долгой мытарской жизни уж ему ли бояться лишнего тумака.

Пришлось идти в отделение, оно было рядом, через пять домов. Дядя Ваня со мной не пошел, спрятался поодаль за деревьями.

У дежурного капитана, сидевшего за перегородкой, я выяснил, за что забрали Яшу. Он возле магазина пел срамные частушки и оскорбил милиционера, который сделал ему вежливое замечание.

– Нельзя ли его отпустить? – спросил я.

– Он ваш друг? Родственник? – У капитана было мужественное, честное лицо рязанского хлебопека.

– Сосед.

– Зачем же он хулиганит, ваш сосед? Мешает людям отдыхать.

– Здесь какое-то недоразумение. Яков Терентьевич известный, заслуженный артист, деликатнейший человек…

– Раз артист, тем более должен подавать пример. Ничего, посидит месячишко, одумается. По пьяной лавочке мы все артисты.

– Товарищ капитан, позвольте за него поручиться?

Капитан поднял голову от стола, уставился на меня прямым непререкаемым взглядом:

– Вы как с луны свалились, гражданин. Порядков разве не знаете?

– А-а, – спохватился я и полез в карман. – Разумеется! Вот, пожалуйста, залог, примите великодушно, – и опустил перед ним на стол две десятидолларовые купюры, – Извините, больше нету.

Капитан укоризненно покачал головой, смахнул деньга в открытый ящик, гаркнул в полный голос:

– Эй, Кузьмич! Слышишь меня?

– Чего?! – глухо отозвалось из глубины коридора.

– Давай приведи этого певца.

Я уже полагал дело решенным, но тут случился еще один досадный инцидент. В отделение на рысях влетели два дюжих омоновца в бронежилетах и с автоматами. Я как-то не успел сразу посторониться, и один из омоновцев, пьяненький и заводной, с ходу пребольно двинул мне локтем под ребра. Отброшенный к стене, я лишь ошалело хлопал глазами, видя перед собой два юных, перекошенных ненавистью лица.

– Кто такой? – прохрипел омоновец, надвигаясь. – Чего тут толчешься?

По его молодецкой ухватке я догадался, что следующий удар он нанесет прикладом и скорее всего в голову.

– Не надо, эй! – Капитан поднялся за стойкой. – Слышь, Сережа, не трогай… это так человек, ничего… Пускай…

С сожалением омоновец опустил автомат, а его приятель, яростно отмахнув воздух ребром ладони, свирепо процедил:

– Гляди, гад, второй раз не попадайся!

Тут же они исчезли, словно их вымело порывом ветра.

– Отчаянные ребятки, – с непонятным выражением заметил капитан. – Никакого укороту нет.

– Надежда наша, – согласился я, потирая бок. – Защитники демократии.

– Ну, про это лучше не надо…

Высокий, крупный сержант привел Якова Терентьевича, которого я с первого взгляда не признал. Морда у него была сбита набок, набрякла сизыми, раздутыми подглазьями, и сам он сделался пониже ростом. Утром был совсем не такой.

– Что это с ним? – спросил я у капитана. Но за него ответил сержант.

– Оказывал сопротивление, – заметил веско, – Вот и пострадал маленько.

За руку я вывел Яшу на улицу, в прохладный ночной мрак, но заговорил он только в виду родного подъезда. Вырвался из наших с дядей Ваней дружеских рук и грозно объявил:

– Уеду! Завтра же уеду из этой проклятой страны!

– Вот оно как! – удивился дворник. – И куда же направишься, Яша?

– С тобой я вообще не разговариваю, старый дурак. А тебе, Саня, скажу. Днями получу ангажемент, мне твердо обещали, уеду в Европу, оттуда пришлю приглашение. Ты меня вырвал из рук палачей, и этого я тебе не забуду.

– В чем же я-то виноват, – поинтересовался дворник. – Я тебя ждал, ждал…

– Ты сколько денег дал, ты считал?

– Как сколько? Ровно на бутылку, еще с прикидом.

– И с прикидом?! Представляешь, Сань, две тыщи затырил, жлобина, понадеялся, так отпустят по знакомству. Из-за этого я там и заторчал.

– Ну ладно, – сказал я, – вы разбирайтесь, а я пошел. У меня гости.

Дверь я не стал отпирать, позвонил. Катя спросила: «Кто там?» – и тут же отперла, не дожидаясь ответа. Кинулась мне на грудь. На ней ничего не было, кроме моей пижамной куртки.

– Сашенька, я, наверное, сделала большую глупость! Ты простишь меня?

– Весь коньяк выпила?

Оказывается, пока меня не было, телефон названивал не переставая. Катя не выдержала и сняла трубку. Думала, может, что-то срочное и важное. Вышло и то и другое. Женщина, которая не назвалась, долго ее допрашивала, а потом велела немедленно убираться из квартиры, иначе она приедет с какими-то двумя мальчиками и те вырвут ей обе ноги, вышибут мозги и сделают еще что-то такое страшное, о чем и говорить нельзя. Эти мальчики, по словам женщины, специально обучены, чтобы учить уму-разуму молодых потаскух.

– А ты что ответила?

– Ой, Саша, я так перепугалась! Сказала, что я твоя соседка и ты пригласил меня, чтобы прибраться. Но она не поверила.

– Почему, думаешь, не поверила?

– Она сказала, что за такое подлое вранье проткнет мне сердце раскаленной спицей. Ой, Саша, она такая выдумщица!

– Ты хоть ужин приготовила?

– Конечно, все давно на столе.

Сели есть солянку, заправленную подсолнечным маслом, очень вкусную, с яйцами и ветчиной. Запивали темным «Останкинским» пивом. После всех дневных потрясений меня вдруг охватил сентиментальный порыв.

– Как-то я привык к тебе, Кать, – пробормотал я, заколдованный ее темно-блестящим взглядом. – Даже странно, как быстро.

– И я тоже.

– Если ты лгунья, то самая искусная из всех, кого я знал.

– Нет, я не лгунья.

– Может, поживешь у меня, чем бегать туда-сюда?

– Конечно, поживу, если хочешь. Это я на скорую руку стряпала, а вот посмотришь, как готовлю, пальчики оближешь. Саш?

– Чего?

– А если та женщина вдруг придет, что ты ей скажешь?

– Наденька? Нет, она не придет. Грозится только.

Катя опустила глаза в чашку. Я спросил:

– Хочешь, чтобы я про нее рассказал?

– Наверное, это меня не касается?

– Давай знаешь как договоримся?

– Как?

– Ни в чем не оправдываться. Я же не спрашиваю, кто у тебя был вчера. И ты не спрашивай. Это так скучно. Пока нам хорошо, будем вместе. Надоест – расстанемся. Может, завтра, а может, через месяц. Оба свободные.

– Я не хочу с тобой расставаться!

В таинственный мрак ее глаз я погружался все глубже, всеми жилками к ней тянулся, и вряд ли такое бывало со мной прежде.

– Кать, сколько тебе лет?

– Ты уже спрашивал – двадцать пять. Но я старше тебя.

– Почему?

– Кроме тебя, у меня больше никогда никого не будет.

Пустым обещанием она повязала меня по рукам и ногам.

ГЛАВА 7

…Как всякий загнанный в угол, я начал прикидывать, к кому можно обратиться за помощью. Были у меня влиятельные знакомые, и среди них высокопоставленные чиновники, но в мою ситуацию никто из них не годился. Даже если кто-то захочет потрудиться ради меня, то пока он будет по-российски разворачиваться и прикидывать, что к чему, меня, конечно, сто раз «поставят на правилку». Тут нужен был человек особенный, с уникальными данными, и один такой мелькнул в моем омраченном сознании смутной, лукавой тенью. Гречанинов Григорий Донатович – большая шишка в КГБ, сотрудник Управления внешней разведки, однако ни чина его, ни должности я до сих пор не знаю. О том, как мы с ним познакомились и сошлись, – после, а сейчас я просто утешительно вспомнил атлетически сложенного, немолодого человека с гипнотическим взглядом и с мягкой интеллигентной речью. Гречанинов был из тех, с кем рядом остро чувствуешь, как опасна и привлекательна наша быстротекущая жизнь. Если сравнивать с навалившимися на меня оборотнями, то он был им, конечно, не по зубам, но…

Да, Гречанинов был тем человеком, к кому можно обратиться за помощью, и он вряд ли откажет, но… Глупо, смешно, но я все еще надеялся выкарабкаться собственными силами…

Трое суток подряд Зураб, Коля Петров и я не покидали мастерскую. Еду нам готовила Галя, супруга Зураба.

Однажды навестил нас шеф, просидел около часа, изучая предварительные эскизы, и вел себя как ни в чем не бывало. Мне сказал втихаря:

– Не волнуйся, Саша, ситуация под контролем, Гаспарян все уладил.

Увлеченные работой, мы уже не замечали, как уходит день и наступает ночь, и, сломленные усталостью, спали прямо на полу. Зураб и Коля больше не цапались, и все мы трое стали как кровные братья, связанные ужасной мечтой. Замок наших снов постепенно переносился на белые листы ватмана.

Впервые за долгие годы я опять был беспечен, как в молодости, когда будущее кажется бесконечным. Несколько раз на дню звонила Катя, и мы вели такие же разговоры, какие ведут птички на веточке. Зураб с пониманием ухмылялся, Петров морщился, а Галя, когда ей довелось услышать мою птичью белиберду, мудро заметила: «Давно пора!» – точно проводила в гроб.

На четвертый день, когда наступил вечер, она не позвонила. Шесть, семь, восемь – тишина. Я сам начал названивать, но безрезультатно. Беспокоиться пока было не о чем, мало ли какие могли произойти в ее планах изменения, к примеру, поехала домой: я ведь не спрашивал, как она объяснилась с родителями по поводу своего многодневного отсутствия. Честно говоря, оттягивал этот разговор. Вдруг окажется, что для них это очередное обыденное дочернее приключение. Думать так мне не хотелось… Но все же если вернулась к родителям, то, в конце концов, и там есть телефон.

В начале девятого я сказал:

– Хлопцы, сегодня, кажется, пятница? А что, если нам смотаться по домам? Пока грязью не заросли.

Зураб неожиданно обрадовался:

– Ох, надо бы, надо бы! Который день дети непоротые.

Петров, которого никто нигде не ждал, кроме непочатой бутылки, буркнул недовольно:

– Вам бы, я вижу, только предлог найти, чтобы смыться. Работнички хреновы!

Его один голос против двух оказался недействительным, и мы расстались до утра.

Ровно в десять я вошел в свой подъезд, где почему-то ни одна лампочка не горела. Вдобавок и лифт не работал. Бегом я взлетел на пятый этаж, предчувствуя, что ничего хорошего меня там не ждет. В щелку под дверью пробивалась полоска света. Я отпер и вошел. Катя сидела на полу под вешалкой, привалясь к стене, и тихонько, по-щенячьи поскуливала. Рубашка на ней была разорвана до пупка и живописно свисала с одного плеча. Левая сторона лица распухла и отдавала синью, словно ее прогладили утюгом. Широко открытый правый глаз она устремила на меня, но в нем было мало жизни.

– Кто?! – спросил я.

В ответ неясное бормотание из разбитого рта.

Я помог ей подняться и довел, почти донес до ванной. Там у меня была аптечка со всем необходимым. Минут за пятнадцать я привел ее в порядок: умыл, смазал ссадины йодом и сделал холодный компресс на левую щеку, обмотав голову махровым полотенцем. Концы полотенца завязал на макушке, и когда она взглянула на себя в зеркало, то уже попыталась улыбнуться. Лучше бы она этого не делала, потому что от ее улыбки у меня сердце застучало, как от чифиря.

Уложив в постель, я заставил ее выпить рюмку коньяку и напоил горячим чаем с медом и молоком.

История с ней приключилась такая. Возвращалась Катя позже обычного, в восьмом часу, потому что накануне выскребла, выскоблила всю квартиру, а сегодня надумала переклеить обои на кухне: заезжала в «Тысячу мелочей» и еще в два хозяйственных магазина, но так и не подобрала ничего подходящего. На автобусной остановке к ней привязался высокий симпатичный парень и предложил донести до дома сумку с продуктами. Поклялся, что никогда не встречал девушку с такой потрясающей фигурой. У нее не возникло и тени подозрения в его неискренности. Она привыкла к тому, что мужчины день и ночь рыщут по городу и ищут, где им обломится. Но она, Катя, никогда не знакомилась на улице («А я?» – «Ты – особый случай!») и держала себя с парнем хотя и корректно (чтобы не злить), но строго. Заподозрила неладное только тогда, когда к ее провожатому возле самого дома присоединился второй юноша, ухватистый громила с наглыми, «взъерошенными» глазками. Естественно, она не собиралась идти с ними в подъезд, начала упираться, но они ее туда втолкнули. Как на грех, возле дома никого не было и в подъезде было темно. Катя им сказала: «Ребята, вот у меня в сумочке семьдесят тысяч и еще есть золотое колечко. Берите, только не бейте!» Они так загоготали, словно услышали анекдот.

– Саша, я очень испугалась. Знаешь, в животе так все обмякло, и, кажется, я описалась.

Бандиты повалили ее на пол, один уселся на плечи, зажав ее между ног, а второй потребовал, чтобы она сделала ему минет. От страха Катя его укусила, но не поняла за что, за что-то мягкое. После этого они начали пинать ее ногами, приговаривая: «Не кусайся, сучка, не кусайся, зубы вырвем!» Но били не очень сильно, больше для потехи. Только один раз тот мальчик, которого она укусила, увлекся и с криком: «Посылаю под штангу!» врезал ей ботинком в лицо. Катя потеряла сознание, а когда очнулась, то одна лежала в темноте под батареей. Сумочку и продукты они унесли с собой. Кое-как Катя добралась, доползла до пятого этажа, отперла квартиру, и вот… Но еще вот что важно: когда они ее волтузили, один сказал: «Передай своему кобельку, это только аванс!»

– Ты понимаешь что-нибудь? – спросила Катя. – Что значит – аванс? Они еще меня будут бить?

– Не думаю. Скорее, теперь на меня переключатся.

Как бы для того, чтобы подтвердить мои слова, затарахтел телефон и тот же подонок, который звонил на днях, слащавым голосом поинтересовался:

– Ты зачем, гнида, полторы тысячи взял? Чтобы папу за нос водить?

– А кто твой отец? Орангутанг или крокодил?

– До скорой встречи, – пообещал звонивший и повесил трубку.

Посреди ночи мы занялись любовью, и честное слово, такого со мной еще не было. Если мы не развалили кровать, то только потому, что она была куплена еще в те незабвенные времена, когда человек человеку был друг, товарищ и брат.

ГЛАВА 8

– Отвезу тебя домой, – сказал я Кате за завтраком. – Отлежишься денек-другой. Тем временем все уладится.

– Что уладится?

Она уже позвонила на работу и предупредила, что заболела.

– Что уладится, Саша? – повторила она.

Я помешивал сахар в кофе серебряной ложечкой и старался на нее не смотреть, потому что, когда я смотрел на нее, она мгновенно поворачивалась боком.

– Да пропади оно все пропадом. Сегодня же дам отбой. Кстати, ты зря стесняешься. Синяки украшают женщину. Это очень современно. Вроде кожаной тужурки.

– Хочешь отказаться от проекта?

Пора было вспылить, и я вспылил:

– Миленькая, какой, к черту, проект! Они нас пристукнут, как двух кроликов, вместе или по очереди. Как им заблагорассудится.

Теперь она глядела на меня в оба глаза, темный огонь завораживал меня.

– Саша, ты такой трус?

– Думай как хочешь. Я только не понимаю, из-за чего ты-то переживаешь? Тебя каким боком касается проект?

– Тебе дорога эта работа, а ты дорог мне. Я ведь тебя полюбила.

Ничего не скажешь, умела она облекать свои мысли в простые, но исчерпывающие слова.

– Прошу тебя, Катя, оставь. Я все сам улажу. Сегодня же улажу… А мы с тобой давай-ка слетаем на юг. Я знаю одно хорошее местечко. У тебя когда отпуск?

– Ты себе не простишь, если откажешься от этой работы.