Текст книги "Воспоминания и впечатления"
Автор книги: Анатолий Луначарский
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)
Разговор с Гербертом Уэллсом *
В Гартингтон-гоузе, в новом доме нашего полпредства, английским друзьям был дан маленький вечер 1 , во время которого им был показан известный фильм Довженко «Земля». Среди других гостей посольства был и Герберт Уэллс.
Во время приезда его к нам, в РСФСР 2 , я не был ни в Москве, ни в Ленинграде, таким образом личное наше знакомство состоялось только сейчас.
Уэллс был заинтересован возможностью разговора со мной и с первых же слов пригласил меня к себе.
Сначала мы говорим о «Земле». Уэллс не совсем понимает замысел Довженко. Мне приходится указать на то, что это в сущности скорее психологический и в известном смысле пантеистический замысел: некоторый гимн земле, ее плодородию, ее детям, которых она спокойно берет назад в свое лоно, чтобы заменить их свежими отпрысками. Я указываю на то, что моменты пропагандистские, агитационные, изображение классовой борьбы в деревне играют здесь, конечно, большую роль, составляют известный элемент патетики картины, но все же не задают тона. Уэллс как будто бы не согласен с этим. Поэтически-философское строение картины для него незаметно, и он повторяет, что, конечно, «Земля» имеет пропагандистскую зарядку, она служит добрую службу проповеди машинизации в отсталых странах, но что это пролетает над головой цивилизованного человечества, ибо его трактором не удивишь.
Я замечаю, что если даже стать на такую точку зрения, то и тогда придется признать, что дело не столько в тракторе, как таковом, как именно в тракторе, находящемся в руках коллектива, а не служащем для наживы отдельных лиц и эксплуатации других. Уэллс с этим совершенно согласен и даже подчеркивает, что он сам старый коллективист, что он понимает огромное значение нашего опыта коллективизации крестьянского хозяйства. «Но, – замечает он, – я не очень четко заметил всю эту сторону картины, потому вероятно, что не было никаких английских надписей, и поэтому для меня, – упрямо повторяет он, – от картины осталось впечатление в общем матерски сделанной пропаганды введения научной агрономии в ваше сельское хозяйство».
Отсюда Уэллс делает переход к другой теме. «Вы не должны думать, – говорит он мне, – что я в какой-нибудь мере отрицаю огромную важность пропаганды через искусство. Я в сущности никогда в жизни ничем другим не занимался. Я склонен думать, что и другие писатели всегда занимаются этим делом, только есть писатели несерьезные, уровень которых не возвышается над уровнем их публики, тогда они только придают форму образам мысли и чувствам читателей. Раз они не приносят при этом ничего нового, то, очевидно, ценность их произведений исключительно только в непосредственном удовольствии, и тогда это просто эстетическое искусство. Но имеет право называться подлинным писателем только тот, кто может научить чему-нибудь своих современников, кто лучше видит вокруг и больше видит впереди. Я всегда склонен был думать, что я все-таки таков. Конечно, при этом можно быть просто политиком или просто научным пропагандистом. Сущность политики – это воздействие на массы, и потому писать политические книги для меня самая высшая форма политики. Например, мою «Историю человечества» я рассматриваю как книгу чисто политическую, там беллетристика отходит на задний план, дело идет только о пропаганде. То же самое можно сказать о моей книге «Наука о жизни». Меня самого влечет к тому, чтобы одевать мои идеи в образы. Да и читателя это очень сильно привлекает. Раз мне дана эта способность передавать свои идея и чувства образами, было бы совершенно непонятно, если бы я ею пренебрег. Мало того, я считаю, что таким образом я и становлюсь наиболее сильным политиком в пределах отпущенных мне способностей и в то же время наиболее подлинным художником. Сильнее всех тот политик, который пользуется самыми сильными методами воздействия на окружающих, а искусство – самый сильный или по крайней мере очень сильный метод, и сильнее всех тот художник, который умеет в живых образах передавать полезные мысли, могущие способствовать движению его современников вперед, словом, художник, участвующий в общем движении человечества ко благу».
«Мы живем в такое тяжелое время, в такое черное, в такое опасное время, что художник, не желающий принять в его беге участия как политик, т. е. как вождь людей, кажется мне бесчувственным, бессмысленным, и я не могу признать за ним таланта, разве только некоторый формальный талант, какой признается за хорошим вокалистом, прекрасно распевающим песни, написанные композитором за два-три столетия до наших дней».
Слушаю эти разговоры и отмечаю про себя, что почти то же говорил у нас еще Чернышевский.
«Скажите, – спрашиваю я Уэллса, – как относитесь вы к вашему знаменитому коллеге Голсуорси? У нас его находят скучным, но тем не менее он имеет своих читателей. Лично я с огромным удовольствием читал его, ибо он необыкновенно четко раскрывает передо мною чуждый мир вашей нынешней, буржуазной Англии».
Уэллс смеется и говорит: «Голсуорси невозможный человек, сам он в высшей степени сноб и устраивает свою жизнь точь-в-точь так, как те консервативные герои, которые играют такую большую роль в его романах».
Я возражаю: «По-моему, у Голсуорси масса иронии по отношению к этой консервативной части его персонажей. В общем он, так же, как и вы, считает, что Англия отплыла к новым берегам, что происходит огромное культурное линяние».
Уэллс отвечает: «Да, конечно, Голсуорси очень умный, наблюдательный человек, но таков он только как писатель. Когда он пишет, он становится выше своей среды, это несомненно, и я, например, никогда не смог бы с таким поразительным знанием написать «Форсайтов». Для этого нужно самому быть немного Форсайтом, и Голсуорси таков. В жизни он консервативный англичанин, но умом и талантом он превозмог самого себя, и, не меняя ничего в порядке своего быта, он прекрасно сознает, что устои этого быта непрочны и что наступит какая-то не то благословенная, не то опасная весна».
Мне хотелось спросить мнение Уэллса о некоторых американских писателях, пользующихся не меньшим успехом у нас в России, чем он сам. Я даже, помнится, упомянул вскользь об Эптоне Синклере, Синклере Льюисе, о Драйзере и т. п. Но вместе с тем я упомянул об Америке, теме, более волнующей Уэллса, и он сейчас же заговорил о ней. «Америка, – сказал Уэллс, – это колоссальное явление. Ни в коем случае нельзя проходить мимо Америки. То, что в ней много грубой парадности, этого отрицать нельзя. Но это такой котел сил, который играет и будет играть огромную роль в судьбе человечества. Америка способна на такие внезапные прыжки вперед, которые заставят остолбенеть».
«Как раз в пути, – говорю я ему, – я прочел знаменитую книгу Дюамеля об Америке» 3 .
В первый раз я увидел, что Уэллс сердится. «Ах, – сказал он, – я тоже прочел эту книгу, и прочел с величайшим неудовольствием. Хотя Дюамель человек культурный и даже гиперкультурный, но, пожалуй, это большая гиперкультурность французского мещанина – не больше. Вот уж он-то уверен в том, что его удобная старая цивилизация и его довольно мелочная нервная утонченность есть закон всему миру. Американская грубая развязность для меня гораздо приемлемее, чем эта горделивая улыбка француза. Дюамель думает, что взвесил, смерил и осудил Америку, а на самом деле он только подошел к ее огромной фигуре и на ее фоне отпечатался как малюсенький Дюамельчик».
«Хотя вы не спрашиваете меня, – сказал Уэллс, – о том, что я думаю по поводу вашей страны, но я считаю себя очень близким к тому, что делается в ней. Да, мы, вероятно, никогда не согласимся друг с другом, – воскликнул он, делая предостерегающий жест, – я вовсе не требую от вас признания и сам не хочу говорить комплиментов. В последнее время я пришел к выводу, что вы находитесь в таком периоде развития, так сказать, в вулканическом периоде, когда катастрофа сама собой понятна, и, может быть, вы не можете даже двигаться вперед иначе, как такими судорожными толчками. С другой стороны, верите или нет, но я глубоко убежден, что роль подобной революционной конвульсии в Англии будет всегда весьма второстепенной. Нам нужно медленно накопить усилия для чего-то нового. Это проклятый факт, поверьте мне, это вовсе не весело, в особенности для человека в возрасте 60 лет. Хотелось бы, чтобы дела шли скорее, хотелось бы сделать все от меня зависящее, чтобы их ускорить. Но как можно это сделать? Только просвещая умы масс, и в особенности интеллигенцию, играющую огромную роль в Англии, склоняя на свою сторону выдающихся и влиятельных людей, устраивая всякие показательные учреждения, которые могли бы дать предчувствие новых форм жизни. Всякий, кто работает над этим, делает хорошую службу. Вы смотрите на нас с известным презрением, мы смотрим на вас с ужасом, но, в сущности, мы близки друг к другу, и нас почти одинаково не любят наши контрреволюционные партнеры. В целях мы не расходимся, я совершенно убежденный социалист, даже коммунист. В отношении целей я приветствую уже самую идею человеческого сотрудничества, организованной жизни, которую преподали Маркс и Ленин. Но только я никогда не мог бы решиться на революционный путь не только потому, что он жесток, а потому, что он менее приспособлен к тому материалу, над которым здесь приходится работать».
Гм, гм! – думаю я. – Как будто в самом деле – близость. Но вот наши меньшевики тоже не расходились с нами «в целях», но, считая ошибочным и вредным избранный нами путь, они очутились по другую сторону баррикады. Не будут ли когда-нибудь ваши единомышленники, мистер Уэллс, стрелять в английских коммунистов за то, что они выбрали недостаточно «англо-саксонский» путь продвижения общества вперед?
Мы поговорили еще на разные более или менее интересные темы, которые я не могу вместить в эту статью, и потом Уэллс повел меня в соседнюю комнату и показал шкаф, полный книг. На самом деле, в этом шкафу была одна книга в разных изданиях на всех языках мира. Это была «История человечества» Уэллса. Он вынул из шкафа том в хорошем переплете, положил его на стол и сказал: «Американцам удалось дать лишь очень немного сокращенное издание моей «Истории» в одном томе за один доллар. – И почти небрежно добавил с внутренней гордостью – До настоящего времени в Соединенных Штатах продано два с половиной миллиона экземпляров этой книги». Я даже отступил па шаг и невольно с особенным чувством посмотрел на этого человека. Два с половиной миллиона научно-популярной книги, наносящей сильнейший удар всяким буржуазным предрассудкам, прославляющей социализм, – это кое-что.
Уэллс подводит меня к другому столу. «Вот здесь лежит моя новая книга «Наука о жизни». Я пишу ее с моим сыном (он кладет руку на плечо своего сына, еще совсем молодого биолога) и с сыном старого биолога Гексли. Мне принадлежит общая редакция, подчас известная стилистическая обработка, а они вдвоем собирают материал, подыскивают подходящие аргументы и т. д. Эта книга, – говорит Уэллс, – материалистическая книга. Я смею утверждать, что вряд ли кто-либо из вас сильно осудит ее, хотя я не посвящен в тонкости вашей современной философии материализма, во всяком случае я высказался здесь против всех видов идеализма, против всех видов витализма и т. д. Я знаю, что в области общественной мы расходимся, и не будем спорить об этом. Но тут дело идет о биологических фактах. Я думаю, что я говорю на одном языке с вами. Книга говорит о том, как произошла жизнь, что она такое, дает общее представление о биологическом мире, переходит потом к жизни человека, дает понятия о здоровом и больном организме, об индивидуальной и социальной гигиене. Книга рисует ужасные картины того, как на самом деле живет еще человек. Она показывает, как мог бы жить человек, если бы он был действительным хозяином жизни и своей судьбы. Эта книга материалистическая и эта книга социалистическая, – говорит Уэллс. – Я надеюсь, что она тоже разойдется во многих сотнях тысяч экземпляров на различнейших языках мира, и я надеюсь, что я таким образом прибавлю кое-что к моим романам. Я даже люблю эти две книги больше, чем самые любимые мной мои романы. Мне кажется, что как будто урок, который история и я сам задали мне, таким образом будет более или менее выполнен. Кстати, – говорит он и показывает мне третью книгу, – вот мой новый роман, который на днях выйдет из печати 4 . Это самая злободневная книга. Вы знаете, когда злишься на что-нибудь, то злоба переходит в язвительность и ядовитость. Ах эти люди! Я описываю здесь нашего Муссолини, я описываю диктатуру его у нас в Англии, в какие формы он уложится, каких глупостей он наделает, как бесславен будет его конец. Таким образом английского Муссолини я показываю всю смехотворность и ничтожество английского официального мира, английской буржуазии. Ну, эту книгу вы, вероятно, переведете на русский язык», – говорит он.
Я отвечаю ему: «Мне кажется, что все ваши книги переводятся на наш язык, и вы находите в нашей стране чрезвычайно многочисленных читателей, хотя самые просвещенные читатели у нас, т. е. коммунисты, много, конечно, возражают на ваши утверждения».
На этом окончился наш в общем длинный разговор, и со всякими взаимными любезностями и обещаниями встретиться мы пожимаем руки Уэллсу, сыну и его жене, коммунистке, бывшей машинистке в нашем полпредстве, и расстаемся.
У Ромена Роллана *
Я очень давно не видался с Роменом Ролланом 1 . Даже мои приезды в Женеву 2 , от которой Ромен Роллан живет меньше чем в 100 километрах, не помогли делу. То я был слишком занят, то Ромен Роллан был болен. Только теперь уговорились мы наконец повидаться, для чего я и выехал к нему с двумя товарищами на автомобиле, огибая Женевское озеро, в довольно серенький день 24 апреля.
Я был совершенно убежден, что, несмотря на этот долгий срок, мы не только не сделались дальше друг от друга, но, наоборот, чрезвычайно сблизились. Свидетельством этому была и наша перепаска, но, что гораздо важнее, прежде всего вся деятельность Роллана за последние годы.
Я с огромным наслаждением читал последние произведения этого человека: его замечательную вторую, большую биографию Бетховена, его очаровательную книгу «Бетховен и Гете», его последнюю книгу, посвященную Эмпедоклу и Спинозе. Все эти книги свидетельствовали о поразительной чуткости их автора, о широте его культурных интересов, о глубине его мысли и чувства, об огромном зрелом мастерстве.
Эти книги, присоединяясь к прежним биографическим работам Ромена Роллана и к его работам по истории музыки, я считал совершенно достаточным основанием для того, чтобы взять на себя инициативу представления Ромена Роллана кандидатом в почетные члены Всесоюзной академии наук 3 .
Не могу не отметить здесь маленького досадного факта: Ромен Роллан был очень хорошо избран, но президиум Академии наук за многие истекшие месяцы не удосужился сообщить Роллану об его избрании официально, так что он до сих пор был лишен возможности выразить за это свою благодарность.
Но все эти новые культурно-исторические и философские работы Ромена Роллана меньше говорили об его сближении с нами, чем его огромный и решительный политический сдвиг.
Все знают, что Ромен Роллан всегда сочувствовал социализму и сразу сделался одним из защитников принципов нашей революции. Но огромным препятствием для его окончательного сближения с ленинским миросозерцанием и ленинской коммунистической практикой был его абсолютный пацифизм несколько толстовского духа.
Однако развитие событий, доказавшее чуткому Ромену Роллану, что ужасы войны вновь и неизбежно будут обрушены на человечество проклятым капиталистическим строем, весь ход событий, свидетельствовавший в его глазах о все более решительном наступлении реакции, привел его к выводу, что терпеть дольше нельзя, что именно любовь к человечеству должна заставить каждого мужественного человека стать в ряды самых решительных борцов против буржуазного строя, провозглашающих священную войну против буржуазии и не отрицающих насилия как повивальной бабки нового мира.
Об этом Ромен Роллан объявил всему миру отважно и ясно.
Маленький городок, скорее большая деревня, Вилль-Нев приютился в самом углу Женевского озера, и окружающий его пейзаж – несколько иной, чем по остальному побережью Лемана. Это побережье хотя и открывает чудесные виды на большие снежные вершины, но они почти всюду являются открытыми, обладают широкими и несколько расплывчатыми перспективами. Наоборот, в Вилль-Неве есть что-то несколько родственное Лугано. Горы здесь разнообразны по форме и краскам и надвинулись близко, они кажутся пластичными, их словно можно ласкать рукой. Озеро как-то прижалось между ними, словно готовое нежиться у их мягких и теплых подножий.
Ромен Роллан сожалел, что мы не смогли видеть «его природу» в хороший солнечный день. Но и в серенький день Вилль-Нев очарователен, и отлично понимаешь, почему этот уголок гор и воды, весь поросший роскошной растительностью, этот ласковый и тихий уголок избран стареющим борцом, мыслителем и поэтом, чтобы, охраняя его от излишней траты сил, позволить ему всю мощь своего духа, какою он еще в таком изобилии располагает, направить на свои главные цели – на разработку тончайших вопросов культуры человечества и на борьбу за ростки его будущего против темных сил.
Прежде всего чрезвычайно приятное впечатление получилось у меня от самого состояния нашего знаменитого друга.
Хотя ему значительно больше шестидесяти лет, но его никак не назовешь стариком по наружности.
Он уже с молодых лет несколько сутулится, но все же обладает высоким ростом, а движения его полны жизни и ни в малейшей мере не заставляют думать о старости, еще меньше того – его энергичное лицо, с сильно выраженным профилем и нависшими бровями. В анфас лицо его несколько строго, оно всегда преисполнено воли, глаза смотрят пристально и меняют оттенки выражений. Все в Ромене Роллане говорит о господстве ума и воли, об очень большой психической силе. А это – лучшее свидетельство подлинной, социально значимой крепости всего организма.
Разговор Ромена Роллана гармонирует с этим впечатлением, какое дает он глазам. Ум необычайной свежести и сосредоточенности. Огромная жадность знать все важное, что происходит на свете. Из своего зелено-голубого уголка Ромен Роллан зорко следит за действительностью и в особенности – политической. О, он совсем не похож на сентиментальных и доверчивых пророков и адептов гуманизма и пацифизма! Он не верит никаким хорошим фразам. Он не останавливается даже просто на критическом суждении о деятельности разных правительств и партий. Он научился у марксизма пронзать эти поверхности своим анализом. Он читает мало распространенные издания документов, которые могут раскрыть для пего внутренние пружины буржуазного мира, взаимоотношения гигантских трестов, весь жестокий и бессовестный переплет циничных хищнических интересов, который на самом деле повелевает правительствами, определяет их политику.
Мы не только не могли оспаривать того, что говорил наш хозяин о конференции 4 и обо всей нынешней политической ситуации, но мы с интересом прислушивались к его аргументации, находя в ней много нового и тонкого.
В общем, Ромен Роллан крайне озабочен современным положением, он боится, что естественным выходом из кризиса и тупика будет для капитализма война и притом война против его главного врага – против СССР. Поэтому он с величайшей тревогой присматривается к событиям на Дальнем Востоке 5 .
Он рассказал нам об идее Анри Барбюса созвать в Швейцарии всемирный конгресс борьбы против войны 6 , на котором представлены были бы главнейшие умы передового человечества, а также представители рабочих организаций, главным образом техпрофсоюзов, которые ближе всего соприкасаются с войной (металлисты, химики, грузчики и т. п.).
Наш политический разговор очень затянулся. Может быть, даже мы несколько утомили Ромена Роллана. Но он упрашивал нас оставаться. Прощаясь, он пообещал в ближайшие дни прислать свой «сторожевой крик» по поводу опасности текущего момента 7 .
Мы расстались с ним, как с близким человеком. Мы были осчастливлены этим свиданием. Хорошо, когда крупнейшие люди эпохи иногда издали, но все же верною стопою приходят к великим идеям своего времени.
<1932>.
Комментарии
Составление сборника, предисловие и примечания Н. А. Трифонова
Воспоминания из революционного прошлого *
Впервые напечатано под названием «Мое партийное прошлое» в книге: А. В. Луначарский. Великий переворот (Октябрьская революция), ч. I. Пг., изд-во З. И. Гржебина, 1919. Перепечатано (с сокращениями и исправлениями) в книге: А. В. Луначарский. Воспоминания из революционного прошлого. (Харьков), «Пролетарий», 1925.
Первоначально статья должна была делиться на главы. В машинописном тексте книги «Великий переворот по личным воспоминаниям» сохранилось название первой главы: «Как я стал социал-демократом».
(1) А. И. Антонов был родным отцом А. В. Луначарского, который носил фамилию первого мужа своей матери.
(2) С 1887 по 1895 год Луначарский учился в Киевской 1-й гимназии.
(3) I съезд РСДРП состоялся в Минске 1–3 марта 1898 года. Съезд принял решение об объединении всех местных социал-демократических организаций в единую Российскую социал-демократическую рабочую партию и о выпуске манифеста РСДРП.
(4) О марксистских кружках учащихся средней школы в Киеве начала 90-х годов см. статью И. Н. Мошинского (Юз. Конарского) «Девяностые годы в Киевском подполье» («Каторга и ссылка», 1927, № 6).
(5) Н. А. Бердяев уже к началу XX века перешел от ревизионистски истолковываемого марксизма на философско-идеалистические, а затем откровенно реакционные религиозно-мистические позиции. Луначарский в своих ранних статьях неоднократно полемизировал с Бердяевым.
(6) Миртов – псевдоним Петра Лавровича Лаврова, виднейшего представителя революционного народничества, автора известных «Исторических писем» (1868–1869). О личном знакомстве Луначарского с ним см. в настоящей статье.
(7) Имеется в виду книга наиболее видного представителя «легального марксизма» 90-х годов П. Б. Струве «Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России», СПб., 1894.
(8) М. И. Туган-Барановский, ученый-экономист, представитель «легального марксизма», в 1894 году защищал магистерскую диссертацию «Промышленные кризисы в современной Англии, их причины и влияние на народную жизнь».
(9) Речь идет, в частности, о книге русского философа-эмпириокритика В. В. Лесевича «Что такое научная философия», СПб. 1891. В. И. Ленин, приводя название этой книги, к определению «научная» в скобках добавил: «читай: модная, профессорская, эклектическая» (Полн. собр. соч., т. 18, стр. 51).
(10) Луначарский впервые уехал за границу в 1895 году.
(11) Книга Рихарда Авенариуса «Критика чистого опыта» в двух томах вышла на немецком языке в 1888–1890 годах.
(12) Впоследствии Луначарский подверг критике «лукавую и путаную философскую мысль Авенариуса, Маха и их сторонников и учеников», которая «соблазнила» его вместе с некоторыми другими марксистами. Луначарский признал полную правоту В. И. Ленина, неопровержимо доказавшего, «что все формы позитивизма, эмпириокритицизма, махизма и т. д. представляют собой бесспорный идеализм, что они ничего общего с диалектическим материализмом не имеют и не могут иметь» (А. Луначарский. Ленин и литературоведение. М., «Советская литература», 1934, стр. 21–22).
(13) П. Б. Аксельрод – один из основателей группы «Освобождение труда». Его работы 90-х годов ценил В. И. Ленин и другие русские социал-демократы. С 1900 года член редакции «Искры». С 1903 года – один из меньшевистских лидеров. В годы реакции возглавлял «ликвидаторство». К Октябрьской революции отнесся враждебно.
(14) Август Форель – швейцарский невропатолог, психиатр и энтомолог. Луначарский прослушал у него в Цюрихском университете «великолепный курс гипнотизма, сопровождавшийся блестящими экспериментальными иллюстрациями». В годы первой мировой войны, живя в Швейцарии, Луначарский часто посещал Фореля, ставшего активным социалистом и приветствовавшего русскую революцию.
(15) См. в настоящей книге статью «Несколько встреч с Г. В. Плехановым».
(16) М. М. Ковалевский, профессор-правовед и историк, был уволен в 1887 году из Московского университета за прогрессивный образ мыслей и уехал за границу. В 1901 году основал в Париже «Высшую русскую школу общественных наук».
(17) В работе Ф. Энгельса «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии» (1886).
(18) В своей двухтомной книге «Религия и социализм» (1908–1911) и некоторых статьях этого периода Луначарский развивал идеи так называемого «богостроительства». Стремясь «придать большую эмоциональную широту марксизму» и облегчить пропаганду социализма, который в своих «строгих и холодных формулах» якобы недоступен для широких трудящихся масс, Луначарский объявлял научный социализм новой религией (хотя и без веры в потусторонний мир), новым ответом на старые религиозные вопросы и настроения. В феврале 1909 года против этой проповеди Луначарского выступила газета «Пролетарий», а состоявшееся в июне того же года совещание большевистского центра осудило «богостроительство», «как течение, порывающее с основами марксизма». Философские воззрения Луначарского были подвергнуты критике В. И. Лениным в его работе «Материализм и эмпириокритицизм» и в ряде статей. Впоследствии под влиянием ленинской критики Луначарский признал свои «богостроительские» взгляды грубым заблуждением.
(19) В статье «О так называемых религиозных исканиях в России» («Современный мир», 1909, № 10).
(20) Ю. С. Гамбаров – профессор-правовед.
(21) Е. В. Аничков – историк литературы и критик.
(22) В «Автобиографической заметке» 1907 года Луначарский сообщает, что он вернулся в Москву в 1898 году. В этом году (после I съезда партии) и стали создаваться Комитеты РСДРП. До 1898 года в Москве существовал «Рабочий союз».
(23) В связи с судебным процессом Серебряковой, происходившим в 1926 году, Луначарский написал предисловие к брошюре: И. В. Алексеев. История одного провокатора. Изд. Моск. Губсуда, 1925.
(24) Луначарский был арестован 13 апреля 1899 года по обвинению «в организации кружков и революционной деятельности среди рабочих г. Москвы».
(25) Заключение в Киевской тюрьме, о котором упоминает здесь Луначарский, не предшествовало пребыванию в Таганской тюрьме, а последовало за ним и относится к 1900 году. См. в настоящей книге статью «В Киевской Лукьяновской тюрьме» и примечания к ней.
(26) Неточность: Луначарский был освобожден из Таганской тюрьмы 8 октября 1899 года.
(27) А. А. Богданов (Малиновский) – социал-демократ, философ, социолог, экономист, по профессии врач. После II съезда РСДРП примкнул к большевикам. Как член Бюро комитетов большинства вел в России работу по подготовке III съезда партии. На III, IV, V съездах избирался в члены ЦК. Входил в редакцию большевистских газет «Новая жизнь» и «Пролетарий».
В вопросах философии стремился создать собственную систему «эмпириомонизма» (разновидность субъективно-идеалистической философии), подвергнутую критике в работе В. И. Ленина «Материализм и эмпириокритицизм». В годы реакции Богданов возглавил отзовистов, организовал антипартийную группу «Вперед». На совещании расширенной редакции «Пролетария» был исключен из состава «большевистского центра» и вскоре окончательно порвал с партией.
В 1918–1920 гг. был одним из руководителей и теоретиков Пролеткульта. С 1926 года стал директором основанного им Института переливания крови, погиб, произведя на себе неудачный эксперимент.
(28) С. Н. Булгаков, экономист и философ, первоначально один из представителей «легального марксизма», уже к началу 900-х годов перешел на реакционные философско-идеалистические позиции. После Октября стал священником, эмигрировал из Советской страны.
(29) Рихард Демель – немецкий поэт и драматург конца XIX – начала XX века. Перевод двух стихотворений Демеля «Демон желаний» и «Освобожденный Прометей» был напечатан в 24-м сборнике т-ва «Знание» за 1908 год со вступительной заметкой Луначарского, подписанной буквами А. Л. Можно предполагать, что и перевод этих стихотворений принадлежит ему.
(30) А. М. Ремизов – писатель-декадент, идеализировавший старину в своих, большей частью стилизаторских, произведениях.
(31) Б. В. Савинков – член боевой организации партии эсеров, после Октябрьской революции организатор ряда контрреволюционных мятежей, затем белоэмигрант. В связи с судебным процессом по делу Савинкова, состоявшимся в августе 1924 года, Луначарский написал о нем статью «Артист авантюры» («Правда», 1924, № 201, 5 сентября).
(32) Луначарский выехал из Полотняного завода 26 января 1902 года и приехал в Вологду 2 февраля 1902 года. См. в настоящей книге статью «Из вологодских воспоминаний».
(33) Речь идет о цикле рассказов «Маленькие фантазии», печатавшихся в журнале «Русская мысль» (1902) и в газете «Курьер» (1903).
(34) Статья «Трагизм жизни и белая магия».
(35) Сборник «Очерки реалистического мировоззрения» вышел в 1904 году, сборник «Проблемы идеализма» – в 1902 году.
(36) Луначарский приехал в Тотьму 31 марта 1903 года.
(37) Статья «Н. Ленау и его философские поэмы» была напечатана в книге: Н. Ленау. Фауст. Поэма. СПб., «Образование», 1904. Перевод свой Луначарский опубликовал здесь под псевдонимом: А. Анютин.
(38) «Этюды критические и полемические». М., изд. журн. «Правда», 1905.
(39) Имеется в виду книга: Р. Авенариус. Критика чистого опыта в популярном изложении А. Луначарского. – Новая теория позитивного идеализма. Критическое изложение А. Луначарского. М., изд. С. Дороватовский и А. Чарушников, 1905.
(40) Неточность: срок ссылки закончился 15 мая 1904 года.
(41) В. В. Водовозов – публицист и экономист, член народно-социалистической партии.
(42) В августе и сентябре 1904 года Луначарский напечатал в «Киевских откликах» статью «Задачи театральной критики» и 9 рецензий па спектакли киевских драматических театров.
(43) Л. Я. Карпов после Октябрьской революции был членом президиума Высшего Совета Народного Хозяйства.
(44) На самом деле «примиренцы» своей половинчатой политикой играли на руку меньшевикам. Так называемая «июльская декларация», принятая группой примиренцев из ЦК летом 1904 года, означала открытую поддержку меньшевиков. На совещании 22-х большевиков, состоявшемся в конце июля – начале августа 1904 года под руководством Ленина, эта позиция была подвергнута уничтожающей критике.
