Текст книги "Планета–тайга: Я живу в заонежской тайге. В медвежьем краю"

Автор книги: Анатолий Онегов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

Глава пятнадцатая
ВОЛКИ

Отношение с волками складывалось у меня не так просто, как с медведями. И в этом, пожалуй, было виновато то самое первое впечатление, которое я упоминал в рассказе о собаках. Таким первым впечатлением, надолго определившим мое отношение к серым хищникам, было впечатление детства, проведенного во время войны на берегу реки Камы…

Мы поселились тогда в уральском селе и, как подобает вновь прибывшим, начали постепенно изучать законы местной жизни. Вот здесь‑то моей детской впечатлительности и пришлось встретиться сначала со словом «волк», а потом и с самими волками. Сейчас, спустя много лет, я несколько иначе смотрю на те причины, которые вызвали нашествие волков в трудные военные зимы. Сейчас я склонен верить тому предположению, что там, на Урале, вдалеке от линии фронта, количество волков вряд ли резко возросло с началом войны. Появление волков в деревне я объясняю лишь притуплением бдительности людей. Безусловно, волки были в округе и до войны, но тогда были и охотники, и эти охотники, их ружья являлись не последним сдерживающим волков фактором.

Человек и волк – это то самое извечное противостояние, которое в память о древности проблемы можно было бы назвать Великим. Человек из века в век уничтожал серых хищников, и из века в век волки не упускали случая нагрянуть в хозяйство людей. Нагрянуть, и нагрянуть с победой, пожалуй, это было большой заслугой животных, находящихся под гласным надзором. И эта заслуга не безосновательно приписывается волчьей изворотливости и даже волчьему уму. Умение жить на поле боя, не оставить под выстрелами свое основное ремесло – такими качествами рядом с волком может похвалиться еще разве только рыжий лис.

И теперь, принимая эти факты за исходные, я и осмелился утверждать, что именно временное притупление бдительности населения, а не резкое возрастание численности хищников открыло волкам путь в наше уральское село. К тому же память более авторитетных тогда людей до сих пор хранит тот факт, что во всех зимних набегах из года в год участвовала лишь одна волчья стая…

Об объектах волчьей охоты и в зимнем лесу я узнавал уже здесь, в заонежской тайге. Я видел трудную тропу стаи по глубокому снегу, тропу, которая за целый день похода могла не принести животным успеха, и невольно представлял себе, насколько легче был бы путь волка по накатанной дороге, которая пролегла от деревни к деревне. Но сейчас в нашем лесу эти дороги заняты человеком, заняты прочно и весомо, и волки только в безысходном случае отваживаются посетить деревню.

Но тогда на Урале люди отступили, отложили на время ружья, и волки ворвались в село… Утром по дороге в школу мы находили следы волчьей стаи, находили оброненные в спешке остатки волчьей трапезы и по клочкам шерсти, по собачьим головам с горечью узнавали, что на обратном пути нас уже не встретят ни Дружок, ни Жучка… По утрам мы жались у крайней избы, поджидали остальных, зажигали факелы и не слишком смело отправлялись в школу по той дороге, которая стала принадлежать волкам… Память еще и сейчас прочно держит густую метельную тьму декабрьского раннего утра и далекие и близкие вереницы, кучки и толпы факелов, по которым можно было безошибочно определить, из какой деревни движутся в школу ученики… Факелы горели, роняя искры, почти гасли на ветру и снова вспыхивали желтоватым светом, освещая ребячьи руки, шапки и лица, встревоженные недетской заботой… Факелы освещали переметенную снегом дорогу и уверенно отпечатанные на снегу волчьи следы, по которым с опаской шагали стоптанные ребячьи валенки… И возможно, эта самая память, это первое впечатление и поставили передо мной преграду на пути к волку, которую пришлось долго преодолевать…

Первый раз слово «волк» было произнесено за нашим вечерним чаем где‑то в середине августа. С Янцельского озера только что вернулся Василий и рассказал о встрече со следом волчицы и волчат. В этот вечер я поднялся на бугор за деревней и несколько раз предложил животным на их собственном языке ответить: где они и сколько их тайно путешествует по округе? Подражать вою волчицы я умел не так чисто, а поэтому преподнес животным свое предложение голосом волка–самца. Эхо долго носило над вершинами елей мой вой, потом тайга успокоилась, и я снова повторил свой призыв… Третий, четвертый раз, но мне никто не ответил… Я вернулся в избу и успокоил пастухов, что волки, видимо, случайные. Но пастухи тут же после чая уселись забивать в старые позеленевшие гильзы сумасшедшие заряды пороха. В этот раз на порох дроби не полагалось: выстрелы предназначались только для вежливого предупреждения хищников. После таких предупреждений, произнесенных прямо с крыльца, на пол избы сыпалась давно высохшая замазка и глухо потрескивали оконные стекла…

Что подействовало тогда на волков: то ли фальшь моего голоса, то ли громовые выстрелы в небо, – но обнаружить новые следы непрошеных гостей в следующие дни никому из нас не удалось. В деревушку снова пришла тишина. Мирная тишина жила с неделю, но в конце недели волки снова удостоили нас своим вниманием. Они явились в конец озера и огласили тайгу своим тоскливым воем… За озером завыла волчица. Она выла высоким, жутким голосом, будто кого‑то звала. От такой песни животного становилось одиноко и страшновато рядом с темной стеной сентябрьского леса… Волчица еще раз повторила свой призыв, и опять ей никто не ответил…

Зная в общих чертах осеннюю жизнь волчьей семьи, я мог ожидать в ответ на вой волчицы голос волка–самца, скулеж молодых, прибылых волчат, рожденных в этом году, или почти поставленные тенора волков–переярков, старших детей волчицы, родившихся в прошлом году… Туман совсем затянул озеро, спрятал крыши наших домиков, а я стоял на холме за деревушкой и слушал ночной лес. Волчица по–прежнему выла в одиночестве… Ждать дальше было нельзя: волки могли уйти, и я не смог бы разобраться, сколько серых гостей пожаловало к нам. Снова, как и в прошлый раз, я приложил ладони к губам и затянул требовательную песню волка–самца… Я окончил песню, переждал эхо и снова повторил вой. И почти тут же из дальнего конца озера, из Концезерья, мне ответила волчица… Три, пять минут – и я еще раз на волчьем языке объявил о своем желании встретиться с животными. Последний раз волчица ответила мне оттуда, где оканчивался лес и начинался выпас для скота… Дальше она не пошла.

На следующее утро я отыскал следы ночного визита волков и лишний раз убедился, что ответить постороннему волку–самцу волчица могла тогда, когда рядом с ней не было отца волчат.

Рядом с волчицей не оказалось и ее прошлогодних детей, волков–переярков. Только два не очень взрослых волчонка следовали за матерью в ночном походе. Этот поход начался где‑то за Долгим озером и продолжился далеко на север от нашей деревушки.

Казалось, после ночного визита волков в нашем лесу ничего не изменилось. Так же беззаботно разгуливали телушки, так же благополучно собаки совершали свои лесные походы, но к пастухам пришла настоящая тревога. Днем мы стали внимательно следить за стадом и не совсем спокойно принялись ждать следующую пятницу.

Сначала пятница казалась мне сказкой или случайным совпадением, но пастухи говорили об этом вполне серьезно, и следующая неделя полностью подтвердила их предсказание: волчица вновь посетила наши места в ночь с пятницы на субботу… Еще с вечера мы закрыли в избах собак и чутко прислушивались к таежной тишине… Вой повис над озером с первой ясной звездой. Он жил недолго, но, еще тоскливей, чем на прошлой неделе. И снова в ночном концерте принимала участие только волчица. Она по–прежнему отвечала мне, но уже не так смело продвигалась в мою сторону…

Постепенно волчья пятница стала для меня законом животных. Волки никогда долго не задерживались на одном месте, они всегда куда‑то шли, торопились, их маршрут, видимо, был точно расписан, все охотничьи угодья надо было обойти в положенное время, строго придерживаясь того расписания, в котором за нашей деревушкой значилась только ночь с пятницы на субботу. Эти пятницы также не приносили мне никакой беды, и у меня оставалось время поразмыслить над своим дневником, куда я тщательно заносил всю информацию о передвижении нашей волчьей стаи… Хотя и редкие, но достаточно точные сведения позволили мне в общих чертах нарисовать тот маршрут, по которому в течение недели следовали волки. Этот маршрут начинался и замыкался на нашей деревушке, и такой четкий круг приводил меня к сравнению волчьих походов с путями передвижения тигров в индийских джунглях…

Охотник в Индии, взявший на себя миссию избавить жителей глухого селения от тигра–людоеда, никогда сразу не торопился к месту происшествия. Прежде всего он приобретал карту окрестных мест и, сидя в своем городском кабинете, тщательно наносил на нее путь передвижения тигра, который отмечался в джунглях очередными жертвами. Такое стоическое терпение рядом с кровью людей могло показаться чуть ли не преступлением, но другого выхода не было: людоед все еще шел своим кругом, который охотнику пока не был известен. Но вот круг замкнут, расписание животного известно, и охотник выезжал в джунгли для приведения приговора в исполнение…

Сравнение наших волков с тигром–людоедом, мое и без того неприязненное отношение к серым хищникам – все это заставляло ждать одну из очередных пятниц во всеоружии… Неприязнь к волкам подогревалась и последними сведениями, поступившими оттуда, куда ушли телушки и пастухи. На краю леса волки разорвали Шарика, который жил рядом со мной целое лето. Тогда, в первые свои волчьи ночи, я еще не задавал себе вопрос: почему в глуши, в самом волчьем логове Шарик избежал гибели и почему его не стало там, где было больше людей и куда путь волкам вроде бы был прегражден? Что было виной моей невнимательности и необъективности? Может быть, тяжелые воющие ночи глубокой осени, когда ветер ломился в дом, рвал крышу, гремел дверью, когда на небе не было ни луны, ни звезд и когда крик о помощи никуда и никогда не дойдет?

В такие ночи я пропускал очередную волчью пятницу, не выходил за деревню и не слышал волчьего воя. Но именно в такую ночь волки и заявились под самые окна моего домика… Что хотели, что ждали эти скрытные звери от человека, зачем круг за кругом бродили около моего дома?.. О ночном визите я узнал только под утро по размытым следам – волки снова выдержали свое расписание…

Последняя встреча с волками в 1965 году произошла зимой, ночью. Тогда я спутал дни, у меня не работал приемник, я забыл нанести на краю стола очередную зарубку и почему‑то уверенно считал, что волки пропустили свою очередную пятницу. Но волки снова оказались верными себе, снова нагрянули ко мне вдруг и снова ушли безнаказанными…

С вечера я кинул на бугор за деревней клочок клевера и с появлением луны выбрался на улицу, чтобы дождаться зайцев. Я стоял прислонившись к стене старого амбара и любовался серебристо–седой хребтиной косогора. Оттуда, из‑за косогора, вот–вот мог появиться быстрый пушистый зверек. Снег горел под луной, как вышедшая [2]2
  Вышедший мех – товарный мех, мех после осенней линьки.


[Закрыть]спинка голубого песца. Луна висела позади, отбрасывая на снег мою тень, и я старался не шевелиться.

Заяц должен был показаться мне сначала голубым призраком. Он обязательно немного постоит и осторожным шариком скатится потом вниз ко мне, к клеверу… Я буду долго любоваться его тенью… и, может быть, выстрелю…

Луна уже немного прошла вперед и вот–вот должна была появиться у моего левого плеча. Стоило повернуть голову – и я увидел бы ее, белую и чистую, луну жестокой зимы. Но поворачивать голову не хотелось. Мороз был вокруг: он был у щек, у носа и настойчивыми язычками уже заползал под куртку. Морозные струйки холодно копошились на спине под рубашкой, и стоило шевельнуться, как они тут же разлились бы по всему телу…

Еще немного – и я ушел бы от мороза. Убежал бы, на ходу откинул дверь и остановился бы только у печки… Я бы убежал, но, может, нежелание ощутить холод именно в эту минуту и задержало меня еще у стены амбара.

И тут на косогоре серым дымком встала тень. Тень встала вдруг, как в теневом театре, но не так четко, будто не в фокусе… Лиса! Еще далеко. Немного ближе – и стволы ружья закроют ее…

Ты не увидишь зверя, полуприкрытого стволами, ты просто знаешь сейчас, что верное ружье ляжет в плечо именно так, за полсекунды до того момента, когда зверь рванется вперед, тяжело осядет и свалится набок… А потом в серебро снега вольется дымчато–бурый отлив лисьего хвоста.

А может, и не стрелять?..

А тень все стояла на прежнем месте, стояла слишком долго для непоседливого животного. Стояла в вымороженной тишине ноябрьской ночи, неподвижно и смутно, как призрак, но уже не в одиночестве… Рядом стояла вторая тень… третья… четвертая… Волки!.. Четыре ночные тени, четыре серых убийцы, четыре врага, и только пяток патронов, да и то с бесполезной сейчас дробью…

Прошла зима, наступила весна, волки вернулись в тайгу, и теперь я снова почти каждый день встречал их следы. Мне встречались следы расправы хищников с лосями, встречались кровь и останки жертв, но, несмотря на это, исподволь я стал испытывать глубокий интерес к жизни серых охотников. Этот интерес приходил после анализа волчьих засад, в которых хищники ждали на краю болота лося. Я отмечал волчье терпение, умение расчетливой атакой загнать лося на вязкое болото, лишить его возможности пустить в ход острые копыта передних ног… Все яснее и яснее стала вырисовываться для меня строгая и четкая организация летнего хозяйства волков, и я начал ловить себя на мысли, что уже не с такой непримиримостью наношу на свою карту очередную волчью тропу.

Откуда взялось это более терпимое отношение к волкам? Может, оно появилось только потому, что волки стали для меня объектом исследования, а всякий живой объект исследования должен был оставаться живым до тех пор, пока мои вопросы не получат полных ответов? А может, мое отношение начало меняться только потому, что кровь и жертвы попадались не так часто, как рисовалось это прежде моему воображению? Все это были вопросы вопросов. Эти вопросы остаются и по сей день, как остается и по сей день Великое противостояние человека и волка.

Да, безусловно, волки дали мне возможность разобраться в их хозяйстве, понять тактику их охот, их законы и ограничения, а главное, они помогли мне разобраться в самом себе и еще раз утвердиться в мысли, что не каждое детское впечатление имеет право оставаться ключом к пониманию дальнейших событий. Я не хочу сейчас останавливаться на роли волка–санитара, регулятора численности, регулятора качества животного мира – эти вопросы широко обсуждаются. Я просто снова вернусь в нашу лесную деревушку, чтобы еще раз вспомнить выстрелы пастухов в ночное небо и более подробно рассказать о местном решении вопроса «человек и волк» как о варианте решения проблемы Великого противостояния…

То ли в силу чрезмерной занятости, то ли в силу, в общем‑то, мягкого, терпимого характера жители нашей деревушки никогда не стремились выбить вокруг себя все живое. Рядом с деревушкой всегда оставалось мирно поживать изрядное количество медведей, лосей, лис и зайцев. Не составляли исключения из этого правила и волки, которые, впрочем‑то, иногда все‑таки приносили дань за мирное соседство с человеком. Но такую дань человек собирал, как правило, только в том случае, когда волчья шкура, а с нею и премия сами шли в руки… А в остальном? В остальном жители деревушки ограничивались выстрелами в небо, да и то лишь с конца лета, когда волчья семья отправлялась в свои походы…

Добиться от местных жителей глубокого обоснования такого способа мирного существования со своим злейшим врагом мне не удалось, чаще в ответ я слышал короткие фразы, вроде: выстрела боится, помнит долго, ученый волк лучше неученого, место у нас для волков подходящее – убей одного, придет другой, а от нового жди беды… Но в этих коротких фразах, кажется, и скрывалась логика мирного соседства, по которой жила не только наша лесная деревушка. Такой логике с успехом следовало до и после войны село на Урале, где проходило мое детство, где волк был просто оттеснен с дорог в лес, в котором серому хищнику и полагалось по всем теориям быть регулятором и санитаром дикого животного мира, пока обходящегося без человека.

Я не хочу утверждать, что данная логика выдержит любую критику, но выстрелы в нашей деревушке были, изредка они гремят и в других лесных деревнях, рядом с этими деревнями тоже живут волки, и, как правило, потерь от такого соседства наблюдается совсем мало…. Выстрелы вверх и мирное соседство с волками мне посчастливилось и самому проверить на берегу Долгого озера, где я и моя собака были самыми близкими соседями волчьей семьи.

До нашего появления на озере избушка и залив, которые мы называли нашими, входили в летнее хозяйство той самой волчицы, что прошлую осень строго по пятницам заводила ночные концерты неподалеку от лесной деревни. И вскоре после поселения в лесу я начал отмечать непрошеные визиты волчицы к моему домику…

Обычно волчица выходила на тропу следом за мной. Проводив меня немного, она сворачивала в сторону и исчезала в тайге. Новый день, новые следы на тропе – и теперь эти следы подходили к моему жилью совсем близко… Что искало животное? Что хотело оно от меня?..

Я вспоминал все известные мне встречи с волками, вспоминал прошлогодние визиты стаи под мои окна и начинал испытывать тревожное беспокойство за свою собаку…

Собаку я больше не оставлял одну даже тогда, когда отправлялся ловить рыбу. Иногда мы покидали избушку не на одну ночь, пытаясь хоть как‑то отвлечь внимание волчицы, но, возвращаясь обратно, снова узнавали о визите непрошеной гостьи… Волчица – гостья, и пока мирная – это была для меня еще одна загадка. Загадку хотелось решить. И тогда я и задал себе вопрос: а может быть, здесь, в тайге, рядом с волчьим хозяйством непрошеными гостями были мы? Может быть, наше появление заставило волчицу кружить около избушки, чтобы выяснить намерения новых соседей?

Я слышал, что волки не выдерживают взгляда человека, что они всячески избегают встреч с людьми, но эта волчица озадачила меня своим поведением, и скоро я начал глубоко верить, что она все‑таки ищет разгадку: кто поселился в ее владениях… Не знаю, что осталось у волчицы после нашей встречи, но тогда она ушла спокойно, ушла в сторону своего логова и больше не повторяла своих загадочных кругов. Встреча с волчицей произошла неожиданно. Утром, как всегда, я выпустил на прогулку пса, взял полотенце и отправился к лодке совершить утренний туалет. Я спускался к лодке немного шумно, до лодки оставались метры, я поднял глаза и увидел волчицу… Волчица смотрела на меня внимательными глубокими глазами умной собаки, которая, пожалуй, немного знала, что такое наказание. В глазах животного не было того самого хищного огонька, о котором рассказывают в страшных сказках… Она долго и пристально всматривалась в меня. Потом волчица чуть–чуть наклонила голову, будто желала еще раз и немного со стороны убедиться, что за существо поселилось там, где положено жить только ей.

Мы расстались спокойно. Волчица отступила на полшага, повернулась и, не прячась, открыто и независимо, ушла от лодки берегом озера. Потом она перепрыгнула через ручей, что вел в Тимково озеро, потом я еще видел ее серую шубу, мелькнувшую на противоположной стороне озера…

После встречи в лесу началась мирная полоса. Волки больше не крались за мной по тропам, а собака пребывала в хорошем настроении. Такой мир, установившийся между нами и соседями–волками, я мог объяснить себе, вспомнив пожар на лесном болоте. Там, около лесного болота, тоже жили люди, и эти люди тоже не знали нападения волков на свое хозяйство, хотя следы хищников нередко встречались чуть ли не за огородами деревни. Где жили эти волки, почему они бродили за огородами, не причиняя никому вреда? На эти вопросы и ответил лесной пожар… Захламленное лесное болото загорелось в начале лета. Первыми поднялись с горящего болота тетерева, а следом за птицами ушла с болота и волчья семья. Волки шли открыто, оставили чуть в стороне деревню и скрылись в лесу…

На лесном болоте рядом с деревней было логово волков, там волки из года в год приносили своих щенят и, боясь выдать местонахождение волчат, строго поддерживали мир с людьми, своими ближайшими соседями. Этот мир был установлен волками по их собственной инициативе. Видимо, точно такое же решение приняла и наша волчица, логово которой находилось совсем недалеко от избушки. Но подобный встречный мир волков, пожалуй, еще не был достаточным оправданием для любого близкого соседства человека и хищника: логово радом с селением – случай единичный, и я ждал осени, ждал, когда животные отправятся в свои глубокие охотничьи рейды.

И такое время наступило. О начале волчьих рейдов первой объявила волчица, почти тут же ответил ей волк–самец, а спустя две недели к семье присоединились и те два волка–подростка, которые прошлой осенью пришли вместе с матерью на свой первый сборный пункт. Волки отправились в дорогу, и мне пришлось вспомнить выстрелы, которыми пастухи регулярно предупреждали своих серых соседей…

Ночью меня разбудило злое ворчание собаки. Дверь у нас никогда не запиралась, и я осторожно подошел к окну, чтобы узнать, кто нарушил ночной покой. За окном никого не было, но собака зарычала громче и с хрипом двинулась к дверям. Я привязал собаку, взял ружье и открыл дверь. Рядом с избушкой сидели волки, те самые волки, которые не так давно были нашими мирными соседями…

Тайга, ночь… А если бы я не привязал собаку? Остановили бы тогда волков какие‑нибудь мирные договоры?

В волков можно было стрелять, но я по примеру Василия и Петра предпочел разговаривать с волками иначе. Мое ружье выстрелило несколько раз по вершинам деревьев. Волки исчезли. Нет, они не ушли из тайги, они еще много раз показывались в наших местах, по–прежнему выдерживая расписание своих походов, но мое хозяйство упорно обходили, как обходили прошлой осенью нашу деревушку, когда из нее разносились по тайге громовые выстрелы…