Текст книги "Планета–тайга: Я живу в заонежской тайге. В медвежьем краю"

Автор книги: Анатолий Онегов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 26 страниц)

Год 1965–й. Овсы

Главную дорогу людей я прошел уже много раз. Целью было: продукты, письма и просто люди. В дороге я старался быть на всех лесных ручьях, у болот и приметных деревьев в одно и то же время. Эти хождения и помогли мне увидеть того первого моего медведя, который впустил меня в лес. Я назвал его Хозяином.

Хозяин почти всегда был на своем месте: я или слышал его, или видел, тяжелого, строгого, без лишних движений, но пристально разглядывающего меня. Тогда я останавливался, не очень торопливо снимал рюкзак и закуривал.

Встречи проходили обычно утром, в 10 – 11 часов и, как правило, во время моего обратного пути. Медведь узнавал о человеке и выходил на дорогу. Выяснение личности проводилось на расстоянии трех–четырех десятков шагов и оканчивалось для меня разрешением идти дальше.

В конце встречи медведь, как всегда, уходил вправо, в ельник, по краю болота. И опять четкость границ, где за рубежи принята естественная география. Но Хозяин уже покинул свою опрометчивую лежку – сон в пяти шагах от дороги, наверное, не всегда был спокойным. Остальное хозяйство животное сохранило.

Почему первым встречал меня именно Хозяин? Случайность? А если допустить, что на этой территории поселился бы более мелкий, не очень взрослый и менее мудрый медведь? Остался бы он рядом с Главной дорогой и с пусть редкими теперь людьми?.. А если бы и не ушел, то, по крайней мере, не стоял бы на моем пути так долго, что я успевал выкурить не одну папиросу. Получил бы он тогда имя Хозяин? А сейчас на дороге в лес стоял именно Хозяин. И пусть он объявился на этом участке в силу случайности, но остаться здесь хозяином получил право только он… Солидность, уверенность в себе, немалая сила, приличный вес (одиннадцать – двенадцать пудов) – это все за Хозяина.

Не мог же я назвать Хозяином того неосторожного медвежонка, что носился вокруг Черепова… Череповский медвежонок ворошил каждую жестянку, что оставлял я возле его «дома», мял ее, ничего не находил и бросал. Однажды в банку я накапал жженого сахара, и банка исчезла с дороги. Я отыскал ее в кустах: медвежонок вывернул жестянку и вычистил ее до блеска…

Мог ли я почтительно относиться к этому животному? Вот почему и сложилось для него несолидное прозвище. Оно родилось от названия поляны и необычности для остального медвежьего общества поведения его отпрыска, осколка… С тех пор на Черепове и жил просто Черепок.

Черепок ломал спичечные коробки, рвал бумажные кулечки с сахаром и вареной рыбой, но предпочитал все‑таки не показываться мне. Чем‑то он походил на боязливого щенка, живущего только на задах деревни. Я видел часто таких зверьков. При ласке и наличии лакомства их можно было вернуть к человеку. Путь к Черепку был, пожалуй, таким же, но требовал времени. А над тайгой уже повисла осень, сырая, нудная, с убегающими днями и заботами о близкой зиме. Черепок же остался жить по–прежнему.

Осенью я услышал наконец медвежий сигнал предупреждения. Встреча состоялась у Вологодского ручья… Я услышал, как «плюется» медведица.

Мамаша действительно плевалась – это было фырканье, чуть с рыком, со слюной. Слюна не обещала бешенства – скорей ее наличие было вызвано чем‑то съестным, которое Мамаша только что отыскала. Я помешал трапезе.

Рык повторился и перешел в неразборчивое ворчание. Выдерживать нервы слишком серьезной родительницы мне не хотелось, и я отступил, попятился назад. Глаза уговаривали Мамашу успокоиться. Набор фраз, произносимых про себя, был прост: «Успокойся, милая, успокойся… Успокойся, милая, я не помешаю тебе…»

Я освободился от рюкзака, присел на корточки и продолжил начатый разговор уже вслух… Конечно, интонация, конечно, тепло в голосе… Медведица уже не рычала, но глаз от меня не отводила. Нос ее уже не искал, а только ждал… Я вытянул из кармана папиросу и раскрыл спичечный коробок… Медведица рыкнула снова. Объяснения в любви пришлось повторить.

Охладить обстановку помог медвежонок. Он высунулся вперед, неосмотрительно подвернулся под родительскую лапу, и Мамаша тут же отправила его обратно за свою спину – и все это не спуская с меня пристального взгляда. Медвежонок заскулил, опрокинулся, наткнулся на братишек и сестренок, братишки и сестренки тоненько фыркнули, и матери ничего не оставалось, как приняться за наведение порядка. Она повернула голову к своему детскому саду, подняла лапу, и пискуны тут же исчезли в кустах. Я потерял глаза медведицы. Она поворчала на кусты, медвежата высыпали обратно и закрутились вокруг матери – они были недалеко, но уже без меня…

Семья ушла позже, и не в лес, а вперед, по дороге. Чем была для них эта дорога людей? Автострадой? Кратчайшим путем от ручья к ручью? Или местом, где больше грибов, муравьиных пирамид, где открыта почва и до корней и личинок легче добраться? Часто я видел на таких дорогах и покопы, и развороченные муравейники, но были и другие следы медведей, прямые, безразличные ко всему следы от ручья к ручью, от болота к болоту… Но все летние путешественники соблюдали неприкосновенность соседних территорий – дом соседа оставался только его владением.

Однажды нарушение было совершено… Первый подобный акт я обнаружил на Угольных полянах, где до этого мирно обитал Мой Мишка. Чужие следы пересекли обе поляны, прошли по открытому месту и исчезли в лесу.

Незнакомый зверь пришел со стороны Красова озера, шел прямо, будто знал куда, форсировал ручей, прошел по Малому Угольному, ничего не нашел, видимо, для себя и на Большом Угольном и свернул в чащу.

Медведя не интересовали ни пни, ни ягоды – он просто куда‑то направлялся. След его меньше, чем у Хозяина, но крупней, чем у Лесника… Кто он? Куда? Медведь шел на Черепово. Перед Череповым он лежал в кустах, наверное, слушал, что‑то проверял, потом пробороздил по траве бывшую пашню и повернул обратно к Красову озеру… Зачем приходил?.. Овсы! Конечно, овсы! И память!

Еще в том году на Угольных и на Черепове сеяли и растили овес. И животные выходили на овсы, мяли хрупкие стебли, сосали восковые метелки… В этом году овса уже нет. Но зверь помнил и пришел. Пищи не оказалось на Угольных… Медведь отправился к Черепову – и тоже пусто. Память! Память через зиму, берлогу, гон и лето. Память места и времени.

Догадка «овес» не только открыла для меня цель медвежьего перехода, но и родила беспокойство: «А вдруг… Вдруг Мой Мишка, Хозяин, Мамаша, Лесник, Черепок и Дурной уйдут на настоящий овес, туда, где есть охотники и ружья?..» Нет, эта боль была не от ненависти к крови. Я знал, что возьму ружье, когда в лесу заявится обезумевший хищник, чтобы предупредить дальнейшую кровь и погасить возможное недоверие людей к другим медведям. Но сейчас я переживал за своих медведей, как переживают за друзей, которые могут попасть в беду.

Черепок цел – не ушел. Дальше… Дальше по Черепову лежали (и тоже с ночи) следы еще одного медведя, также приходившего на непосеянный овес. Животное прибрело с севера, ничего не нашло и вернулось обратно. След привел меня к Верхнему озеру, где совсем недавно бродил Лесник. Конечно, это был след Лесника, он тоже помнил овсы, не нашел их, вернулся обратно, но не задержался на старом месте… Исчез и Дурной.

Я ходил теперь по пустому лесу, собирал просто так случайные осиновые листья, упавшие мне на плечи. Вечерами по этим листьям я восстанавливал дневные маршруты и грустно знал, что теперь в «медвежьем государстве» осталось только два жильца: Черепок и Мой Мишка. Только они никуда не ушли со своих летних квартир.

А остальные? Как они? Вернутся ли обратно?.. И медведи вернулись, вернулись еще в конце сентября.

Хозяин по–прежнему занял дорогу в лес, Мамаша снова продолжила свои походы от ручья к ручью, объявился и Лесник, и мы еще раз встретились с ним. Позже всех прикатил Дурной. Все заняли свои прежние места, но ненадолго.

Первым на зиму ушел Мой Мишка, ушел за Красово озеро в сухой еловый остров. Потом исчезла Мамаша. Куда? Не знаю. В своей последней дороге на Верхнее озеро я не нашел следов Лесника и Дурного. Перестал потрескивать по кустам Черепок. А последним ушел Хозяин.

Я возвращался в лес по юго–западной дороге людей в свою избушку на Домашнее озеро. Давно уже не было у нашего озера телят, давно ушли пастухи. Мне некуда было торопиться – мой огонь зависел теперь только от меня самого, и его можно было развести даже здесь, в лесу. Я сидел и просто курил на дороге, как раз там, где в августе начинал обходить владения еще незнакомого мне Моего Мишки. Тишина тайги подмокла от осени и грустного слепого дождя. В мокрой тишине почернели стволы елей, лес стал ближе и ясней без листа и броских красок. Идти никуда не хотелось. Хотелось молчать и, может быть, именно сейчас сказать моему «медвежьему государству», гостеприимному и доброму, просто «до свидания».

Я сказал это «до свидания» про себя, но мне ответили. Ответили не близко, но ясно: «чик–чик… чик–чик» – так всегда случайно потрескивает неосторожный сучок под мягкой медвежьей лапой… Кто‑то еще не заснул, кто‑то ходит, что‑то ищет, проверяет. Но совсем скоро медвежьего «чик–чик» уже не будет, не будет до весны.

Спокойной вам зимы, друзья…

Год 1966–й. Еще один год

Оканчивался еще один год «медвежьего государства». В этом году я узнал о «смутном времени» в жизни медведей, когда весна, бескормица, когда животные ходят шире, забыв на время прежние границы своих личных владений. Я видел следы медвежьих охот, совершенных после выхода из берлоги, останки лосят и взрослых лосей. На Главной дороге людей мне удалось наблюдать гон животных и воочию убедиться, что в этот период медведи не так рассудительны, как обычно.

К концу лета я отыскал всех своих прошлогодних друзей… Так же на Главной дороге встречал меня Хозяин. Он не стал ни веселей, ни угрюмей… Встречи с Мамашей у Вологодского ручья повторялись ни теплей, ни серьезней. Ее медвежата подросли, но теперь их было только двое – третий куда‑то исчез.

Наконец мне удалось увидеть Черепка и даже подружиться с ним. Состоялось мое знакомство и с Дурным, трусливым и несолидным медведем. По–прежнему радовал меня Мой Мишка. Талантливое животное, пожалуй, помнило меня, помнило даже мою собаку, относилось к ней несколько пренебрежительно, но не агрессивно и даже допускало со стороны моего четвероногого друга то, что в обществе людей принято называть некоторой фамильярностью, – нередко моей собаке удавалось приблизиться к нашему медведю вплотную и даже повилять хвостом в знак расположения.

Рядом со старыми именами в этом году появились и новые. Охотничью избушку на дальнем таежном озере, где мы с собакой провели большую часть времени, исправно посещал Домашний медведь. Он никак не желал покидать нас, радостно приветствовал каждое мое возвращение в лес, доставлял нам массу хлопот и категорически отказывался вернуться к своей родительнице – Мамаше номер 2, которую покинул лишь этой весной.

Более тесные отношения с Мамашей номер 2 установил не я, а мой беззаботный щенок. Он регулярно посещал счастливое семейство, преспокойно резвился с медвежатами, возвращался целым и невредимым, зато мне приходилось выслушивать грозные нравоучения медведицы, когда, движимый только беспокойством за жизнь собаки, я слишком близко подплывал на лодке к ее медвежатам.

Удалось мне разыскать и того Неизвестного медведя, что отправился в прошлом году на поиски непосеянного овса.

Этот медведь жил далеко, за Красовым озером, в глухой тайге, не пользовался никакими дорогами, найти его удалось с трудом и перед знакомством пришлось терпеливо выслушать бранную речь, содержание которой не оставило никаких надежд на дальнейшие встречи. След Неизвестного я сравнивал с рисунками, что сделал веерной во время гона с отпечатков того самца, с которым чуть не столкнулся на Главной дороге людей. Медвежьи следы совпали и привели меня к интересному выводу, что в гоне участвовал не непосредственный сосед медведицы, – а не предпочитает ли медведица ухажера, который не состоит с ней в близком родстве?

Под занавес медвежьих походов мне пришлось испытать и несколько неприятных минут, встретившись с Лесником… Лесник разыскал лося, зарезанного волками, а я не совсем тактично поздоровался в это время с медведем.

Но, к счастью, Лесник остался тем же самым прошлогодним Лесником, который не помнил о человеке ничего плохого. Мне удалось отступить, как отступает в лесу более слабое животное перед более сильным, но благородным соперником, я трезво выслушал рык зверя и примирительно ретировался, еще раз убедившись, что даже в крайнем случае медведь остается благоразумным, хотя и не слишком ласково предупреждает: «Убирайся!»

Да, я мог теперь, по обычаю местных охотников, расписаться в тайге на дереве под двумя не совсем обычными для меня еще в прошлом году понятиями: Добродушие и Доверие.

Мог сказать, что мои утверждения родились не в зоопарке, а в настоящем «медвежьем государстве», где медведь не приспособлен, не принижен, не зависим от нас. Узнать тебя можно только в твоем доме. Пожалуй, это истина такая же непреложная, как и утверждение, что медведь не совсем глупое существо.

О своеобразном медвежьем уме знали еще цыгане, знали и русские поводыри бурого увальня, что потешал людей по ярмаркам и праздникам. Медвежьи способности хорошо известны цирку. Знают сообразительность этого зверя и лесные старатели, охотники и рыбаки, что встречаются с Мишкой на лесных тропах… Как велик твой ум, Хозяин, Мамаша, Мой Мишка? Что вы можете еще, кроме того, что уже известно о вас? Как расположить вас на той лесенке, где каждая следующая ступенька вверх отличается от предыдущей качественным понятием «умнее»?

Масса нерешенных для меня вопросов требовала иного подхода к животным. Мои хождения по тропам, тропление зверя, встречи с глазу на глаз, обходы территорий, разыскивание лежек, видимо, уже исчерпали себя. Да, я мог сказать, что медвежьи «дома» сохраняются даже через зиму, не разрушаются летом в период ягодников и сочных корней. Я мог как‑то судить и о «смутном времени» весной, и о гоне, о памяти места и времени этими животными, о перемещениях на овсы, о возвращении в старые «дома» перед уходом на берлогу и о праве медведицы воспитывать новых детей на прежней территории, рассылая подросших отпрысков в иные кварталы «медвежьего государства». Я мог утверждать о благородстве зверя, о сигнале–предупреждении, о безумии в период гона и о глупости людей, неосмотрительно поднимающих ружья в сторону не такого уж безобидного животного. Теперь у меня была более полная карта «медвежьего государства», пережившего зиму, но эта карта все‑таки оставалась еще во многом Белой.

Мои догадки, что новое, иное в работе с медведями необходимо, подтверждал и тот Коэффициент Полезной Информации (КПИ), что падал с каждым днем при тех же затраченных усилиях. Когда кривая КПИ перешла сверху вниз рентабельную границу, я почти оставил медведей и принялся рисовать еще одну Белую карту – карту «государства рыб». Просто щуки, просто окуни и просто плотва, туда я еще мог проникнуть с доступной мне методикой – здесь КПИ был для меня еще достаточно высоким.

А медведи?.. А медведи вот на этой все еще Белой карте. Здесь почти все, что смог я выспросить у них… И не у всех, и не по всей стране, и даже не по всей области. Рядом со мной жило небольшое, но достаточно плотное государство, или, как принято говорить в науке, отдельная популяция животных.

Да, медведь юго–западного угла Архангельской области – это не медведь Камчатки или Уссурийской тайги. Даже у людей одной и той же нации бывают разные характеры от географии и условий жизни. Наверное, также и у медведя. А чтобы гипотеза об умных животных стала истиной, пожалуй, нужна совсем новая Белая карта.