Текст книги "Сокровища Аттилы"

Автор книги: Анатолий Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц)

Глава 13
СЫН

1

Подъезжал к Потаиссу он в шлеме, доспехах, теплом плаще. На боевом поясе висел меч в ножнах, в голенище сапога торчал кинжал с серебряной рукоятью превосходной работы. Видимо, убитый франк был воин не из последних: добыча была богатая. В тючке еще оставались штаны, рубаха, оленья шкура для спанья возле костра, в походной сумке убитого кроме запаса еды Безносый обнаружил пять золотых монет, несколько колец, перстней и толстую золотую цепь, коими награждают римских легионеров за отвагу. Изготовляются они из металла самой высокой пробы, и на них чеканятся девизы: «Фидес ми–литум» и «Виртус милитум» [37].

Разграбленный тысячей Чегелая Потаисс восстанавливался. Тысяча и не могла произвести больших разрушений в силу скоротечности пребывания в городе. Городок у реки выглядел обновленным и даже принарядившимся. Новенькие черепичные крыши выглядывали из листвы.

Завидев появившегося грозного гунна, стража на валу стала поспешно поднимать мостик, перекинутый через ров. Но Безносый властно крикнул им, что он – гонец и едет с важными вестями. Его пропустили не потому, что он назвался гонцом, а скорей из страха перед гуннами.

Люди на улицах шарахались от проезжающего мимо страшного всадника, хватали детей, прятались в подворотнях домов, запирали двери. Безносый лишь мрачно косился по сторонам, скаля зубы в недоброй улыбке. Несколько городских стражей попытались перегородить ему дорогу, но он так свирепо ощерился, что те в боязливом смятении отступили.

В усадьбе Альбия Максима вместо выломанных ворот были поставлены новые. Привратник в страхе кинулся прочь. Гунну пришлось самому отворять ворота. Оставив Солового возле бассейна, он вбежал в дом. В атрии спиной к нему сидела женщина, укачивая плачущего младенца. Услышав шаги, она обернулась, вскрикнула, вскочила. Это была не Лада. Безносый, смягчая страшную улыбку, миролюбиво спросил, где его Лада.

– Умерла она, умерла! – пятясь, прокричала испуганная женщина, прижимая к себе завернутого в козью шкурку младенца.

Безносый не дал ей уйти, огромным прыжком метнулся вперед, загородил дорогу, бешено прохрипел:

– Когда умерла? Ее недавно видели живой!

– Дней десять назад. Сильно болела. Она ждала тебя!

– Где мой сын?

– Вот он! – Женщина робко протянула сверток.

Безносый взял его. Увидел смуглое личико, щетинистые рыжеватые волосики – именно его он видел во сне. Младенец морщился, кряхтел, возился и не переставая плакал. Его сын! Безносый бережно прижал к груди сверток, неумело покачал, чувствуя нежность к родному крохотному существу, недоуменно спросил:

– Почему он плачет?

– Хочет кушать.

– Ну так накорми его!

– Мы поим его молоком козы. Скоро принесут, – объяснила женщина.

Видя, что страшный гунн настроен незлобиво, она успокоилась, даже попыталась дрожащими руками поправить покрывало на своей голове. Женщина была молода. Ребенок опять зашелся в плаче.

– Где твое молоко? – требовательно спросил Безносый.

– У меня не может быть молока. Я же не рожала.

В это время в атрий со двора вбежала испуганная рябая молодка с кувшинчиком в руке и, не заметив стоявшего возле колонны гунна, крикнула:

– У ворот собирается толпа! Мужчины вооружены. Готовятся взломать ворота. Кричат, что убьют какого–то гунна, который спрятался у нас… Ох! – Она закрыла ладонью рот, чтобы сдержать крик, только сейчас увидев Безносого, который, выступив из–за колонны, требовательно протянул руку, в другой держа малыша.

– Дай кувшин!

Онемевшая от испуга молодка отдала сосуд. Он был полон молока. Со двора послышались крики:

– Выдайте нам гунна! Мы расправимся с ним!

– Уходи! – прошептала Юргуту кормилица, – Уходи скорей, иначе тебя убьют! Оставь ребенка. Я выращу его. Меня звать Цирцея. Потом вернешься…

– Но я не хочу его оставлять! – возразил Юргут.

– Дай его мне, я накормлю!

Женщина, что забежала в атрий с кувшинчиком, произнесла:

– О, Цирцея, они кричат, что убьют и ребенка!

Кормилица вскрикнула, метнулась к гунну, принялась выталкивать его из помещения, крича:

– Уходи с младенцем! Беги через сад! Там есть тропинка. Выедешь к реке! Бери кувшинчик, корми малыша молоком!

Безносый выскочил во двор. От него врассыпную бросились какие–то люди. Он взлетел в седло. Нетерпеливо заржал Соловый. Цирцея побежала вперед открыть калитку. Крепкие ворота уже трещали под напором разгневанной толпы. Держа в одной руке кувшинчик, в другой сына, Безносый тронулся в сад. Его догнала рябая, сунула в походную сумку большую теплую лепешку. В саду Безносый заметил привязанную на веревке козу. Вымя у козы было большое. Он переложил кувшинчик, быстро нагнулся, схватил козу и втащил на седло.

2

Остановил он Солового далеко за городом. Опустил на землю жалобно блеявшую козу и, обнаружив, что поднял ее вместе с веревкой и колышком, привязал веревку к стремени. Коза стала пастись как ни в чем не бывало. Он накормил сына молоком из кувшинчика. Малыш едва не захлебнулся от сильной струи, вытекавшей из носика сосуда, но Юргут скоро приспособился. На становище он не раз видел, как кормят женщины грудных детей. Рубашка и штаны убитого им великана оказались как нельзя кстати, когда малыш намочился.

Насытившись, малыш уснул. Пока он спал, Юргут отыскал неподалеку заросли ивняка, срезал охапку гибких лоз, вернувшись, сплел колыбельку, удивляясь, как это ловко у него получается, выстлал дно колыбельки березовой корой и мягким мхом. Уложил в нее малыша и, бережно покачивая, задумался, куда теперь ехать. О сокровищах дакийских царей нечего и мечтать. Тысяча Чегелая ушла. Отправиться в орду? Но там спросят, почему один сбежал. Нередко случается, что воины покидают войско. Причин тому много, но наказание одно – взять на аркан. Безносый вспомнил искаженное предсмертной мукой лицо Корсака, его прощальные слова: «Я… с Неба буду… желать тебе… зла!» – и опасливо оглянулся. Шаманы говорят, что Тэнгри не благоволит к изменникам. Хоть Юргут и носит христианский крестик, но этих богов кто поймет, вдруг они на Небе договорятся между собой. Есть поверье, что те, кто наказан смертью, как Корсак, мстят людям, принимая обличья хищных зверей. Может, пристать к сарматам или вандалам? Но те и другие – чуждый народ, они союзники, пока тот, кто заключил с ними договор, силен. А гунны много зла им сделали. Конечно, они отыграются на Юргуте. К Джулату тоже не поедешь, обещание не выполнено. Хай, был бы Юргут один, что–нибудь бы придумал, а с сыном – как связанный. Скоро наступят холода. Зимой в лесу с малышом не проживешь. Да и лес степняку страшен.

Вдруг пасущийся неподалеку Соловый тревожно вскинул голову, запрядал ушами. Коза заблеяла. И тут Безносый спиной почувствовал чей–то тяжелый взгляд. Мгновенно вскочил на ноги.

Шагах в двадцати от него в лещиннике стояло огромное, заросшее длинной шерстью странное существо, похожее на человека и одновременно на зверя. Вжав голову в широкие, сильно покатые плечи, оно недовольно ворчало, оскаливая белые клыки, глаза его горели, как два светильника. Что–то ужасное, грозное, подавляющее исходило от свирепого облика лесного духа. Юргут понял: это душа убитого Корсака перевоплотилась в алмасты и требует жертвы.

Безносый вынул из походной сумки кусок лепешки, бросил в кустарник, миролюбиво сказал:

– Я не виноват в твоей смерти! Отправляйся к Чегелаю, это он велел взять тебя на аркан!

Но чудовище, продолжая злобно ворчать, сделало к гунну угрожающий шаг. Скрепя сердце Юргут кинул ему две золотые монеты. Алмасты вдруг схватил огромными ручищами куст лещинника, вырвал с корнем, отбросил в сторону, ударил себя огромным кулаком в волосатую грудь. Он явно требовал чего–то другого. Неужели хочет, чтобы Юргут отдал сына? О, мстительный дух Корсака выбрал время. Ярость забушевала в груди степняка. Он метнулся к Соловому, поставил возле него колыбельку, в которой спокойно посапывал малыш, выхватил меч, прорычал:

– Знай: я убью тебя еще раз!

Ломая кустарник, чудовище выскочило на поляну. Алмасты оказался велик ростом, и от него исходил смрадный запах. Юргут метнул кинжал. Тот по самую рукоять погрузился в брюхо лесного скитальца. С ужасающим ревом гигант вырвал кинжал, отбросил прочь, одним прыжком покрыл расстояние, отделяющее его от человека. Безносый часто выходил победителем в состязании меченосцев. Его клинок сверкнул быстрее молнии. Алмасты лишился лапы. Он попытался схватить гунна уцелевшей, навис над ним. Безносый упал на одно колено и вонзил меч под ребра алмасты с такой силой, что клинок вышел у того из спины. Рухнув, чудовище подмяло его, залив хлынувшей кровью. Безносый был настолько ослеплен яростью, что, выбравшись из–под тяжелой туши, продолжал рубить мертвого алмасты, пока не искромсал на кусочки. Только тогда он вскинул над головой меч и, подняв глаза к небу, ликующе пропел Песню Победы:

Разметал я врагов, и пролилась их кровь,

Не осталось в живых никого.

Благосклонный Тэнгри, храбреца награди

За безумную удаль его…

Потом он разыскал свои золотые монеты, наточил лезвие меча шершавым камнем–правилом, обнаруженным в сумке убитого караванщика, вырезал из шкуры алмасты два ремня, закрепил их на колыбельке сына так, чтобы ее можно было носить за спине. Теперь обе руки его оказались свободны. Он решил отправиться на юг. Там богатые города и теплые зимы.

Юргут сел на Солового. Ехал шагом. За ним бежала привязанная к стремени коза.

3

Так он ехал несколько дней. Приходилось часто останавливаться и кормить малыша. Молока у козы было вдоволь, хватало и сыну, и ему. Выручила еще и лепешка, которую сунула в сумку рябая молодка. Было и жареное мясо. В походной сумке убитого караванщика нашлось огниво, трут и кресало. А что еще нужно воину, привычному к походной жизни?

К сыну он испытывал все возрастающую нежность. Малыш был очень похож на Безносого, когда у того были целые ноздри. И такой забавник, сжимал кулачки, сучил пухлыми ножками, улыбался и гулькал при виде отца. У Безносого замирало сердце.

Встречающиеся на пути становища и стада он старался объезжать далеко стороной. Ведь если бы за ним погнались, козу пришлось бы бросить, и кормить малыша стало бы нечем. Но вскоре он и так лишился ее.

Случилось это под утро, когда он, забившись в глубь леса, крепко спал возле потухшего костра, бережно прижимая к себе сына. Коза и Соловый паслись неподалеку. Проснулся он от беспокойного ржания, топота и блеяния козы. Мгновенно вскочил с мечом в руке… Соловый, храпя, отбивался копытами от трех волков, норовивших вцепиться ему в горло. А два волка тащили козу в чащу. Взревев, подобно алмасты, Безносый кинулся на помощь Соловому. Два волка прыгнули ему навстречу и спустя мгновение валялись в траве с распоротым брюхом. Остальные скрылись в лесу. Но и коза оказалась мертва. Серые хищники успели перегрызть ей горло. На жеребце ран не было. Юргут подтащил козу к костру, из наполненного вымени нацедил кувшинчик молока, накормил сына. Затем освежевал козу, разделанное мясо пожарил, сложил в сумку, хотел снять с убитых волков шкуры, но раздумал. Надо было торопиться, молока оставалось самое большее на два кормления.

Молока хватило до утра. Безносый гнал жеребца, надеясь увидеть становище. Может, ему удастся выкрасть женщину, у которой есть грудной ребенок? Скоро он выехал из леса в степь. Слева синели далекие Карпаты. Впереди лежала огромная равнина с рощами и озерами. Но нигде не видно ни дымка. Сын завозился, требуя еды. Безносый разжевал козье мясо, сунул сыну в рот. Тот жадно зачмокал, сморщился, выплюнул, заплакал. Вуй, как плохо! Юргут вскочил в седло, привстав на стременах, вновь оглядел равнину. Далеко, возле самого края небесного шатра, он увидел синюю полоску реки. Это мог быть только Истр. На правом его берегу город Маргус – родина матери Юргута. Он погнал жеребца.

Безносый успел пересечь травянистую возвышенность и ехал, огибая большую рощу, когда из–за дальнего края рощи наперерез ему выскочило несколько верховых. Блеснули на солнце широкие лезвия копий. Замелькали бородатые лица, злобно устремленные на него глаза не предвещали ничего хорошего. Сарматы! Они наверняка узнали в нем гунна, И теперь спешили к одинокому всаднику, чтобы насладиться победой. Они не оставят в живых ни его, ни сына. Безносый пригнулся к гриве, уходя от погони.

Соловый храпел и рвался вперед огромными прыжками, словно понимал, что уносит от беды не только хозяина. Удивительно, но во время опасности сынок замолкал и как бы прислушивался. О, малыш вырастет великим воином! Юргут все сделает, чтобы взрастить его. Погоня стала отставать. Безносый больше всего опасался, что сарматы начнут пускать в него стрелы. Хорошо, что луки у них мелкие. Но вот одна стрела догнала и свистнула возле уха. Юргут на скаку снял со спины колыбельку, прикрыл сына собственным телом. И вовремя! Вторая стрела со звоном ударила о доспехи, отскочила.

А впереди уже приближалась река. Истр был полноводен и широк. На той стороне его виднелся город. Это мог быть только Маргус. Еще будучи гонцом, Юргут всегда находил верное направление и никогда не сбивался. Он уходил от погони и мысленно молил: «О всеблагие Иисус Христос, Тэнгри, повелительница стихий Земире, помоги мне переплыть реку!»

И боги выручили гунна, направив стремительно мчащегося Солового в узкую лощину между двух крутых холмов, спускавшуюся полого к реке. В других местах берег был обрывист. Истр плавно катил свои воды. Жеребец влетел в воду, не снижая скорости.

Безносый плыл, одной рукой вцепившись в гриву коня, другой придерживая драгоценную колыбельку на седле. Соловый могучей грудью рассекал волны, направляясь к противоположному берегу. Преследователи, подскакав к берегу, постреляли из луков, но стрелы не достигли цели.

4

Отставной легионер, ветеран XII Молниеносного легиона Марк Аврелий Максим, ехал в повозке на свое поле по дороге вдоль приречного ивняка, наслаждаясь осенним днем, беззаботный, как человек, хорошо исполнивший свое земное предначертание, имевший сносный достаток, довольный тем, что в этот день не болели его старые раны. Он благодушно отнесся к внезапному появлению выскочившего из ивняка мокрого человека, прижимающего к груди странную плетеную корзинку, в которой лежал сверток из козьей шкуры. Но на всякий случай придвинул к себе поближе топор на длинной рукояти – страшное оружие в руках бывшего бойца. Марк Аврелий Максим не испугался, увидев темное, обезображенное лицо свирепого гунна, похожее на морду пантеры, но привстал в повозке и взялся за топор. И только когда Безносый умоляюще упал перед ним, Марк остановил лошадь и отложил в сторону топор.

Из ивняка вышла мокрая лошадь, сунулась мордой в плечо гунна. А тот плакал, как плачут только сильные воины, охваченные ужасным горем, – молча и давясь слезами. Сжалившись, Марк спросил, что с ним. Безносый ответил на родном языке Марка, протягивая легионеру колыбельку:

– Я стану твоим рабом! Но спаси его! Он внук декуриона из Потаисса, его мать – дочь Максима Аврелия!

Взгляд ветерана Марка стал благосклонным, когда он услышал про Максима Аврелия, который был из того же рода, что и Марк. Взгляд его стал еще благосклоннее, когда гунн вынул из своей походной сумки массивную золотую цепь и протянул ее ветерану.

– Как звать мальчишку? – дружелюбно спросил он.

– Диор! – не задумываясь, ответил гунн. – Знай, его судьба удивительна! Диор вырастет великим воином!

И Юргут оказался прав!

Часть вторая
СЫН ГУННА

Глава 1
ДРАКА

1

Стараясь никого не разбудить, Диор осторожно выскользнул из атрия. Мускулистый обнаженный живот юноши туго стягивает боевой пояс с кинжалом – подарок гунна Юргута. Через плечо перекинута походная сумка. В руке факел. Недавно Диор стал совершеннолетним [38] и жаждет совершить подвиг. Тогда Юргут расскажет ему великую тайну.

В черном, промытом дождями летнем небе пылали яркие звезды. Бесшумным «волчьим» шагом юноша пересекает перистиль [39]. Справа полуоткрыта дверь на кухню. Там спит гунн. На хозяйственном дворе в загородках сонно похрюкивали свиньи. Возле каморки раба сармата Алатея Диор на мгновение остановился. От громкого храпа великана Алатея сотрясались турлучные стены его убогого жилища. Лежак сармата по правую сторону от двери. Диор мысленно представил себе, как подкрадывается к лежаку, вонзает кинжал в широкую спину ненавистного раба, придавливает коленями бьющееся в судороге тело и одним махом отрубает рыжую лохматую голову. Рука его машинально нащупывает оружие. Но мысль о том, что скажет Юргут, останавливает его. А гунн скажет, что убить спящего – недостойно мужчины.

Юноша пятится от каморки сармата, поворачивается и бежит вдоль ограды сада.

Дальняя сторона сада упирается в рощу. За рощей – кладбище. На днях сосед Материон испуганно рассказывал, как припозднился в поле и, возвращаясь домой, встретил в роще ночного демона – гигантское существо, обросшее волосами и с горящими как светильники глазами.

– Я стал размахивать факелом и молиться, – еще не оправившись от пережитого страха, кричал бледный Материон. – Тогда лесной дух в Гневе сломал молодое деревце и скрылся среди деревьев…

И вот тут белокурая красавица Элия, дочь Материона, как бы случайно бросила на Диора выразительный взгляд, красноречиво говоривший, что девушка полюбит того, кто победит лесного духа. Как победил его в свое время Юргут, защищая Диора – внука декуриона.

Впереди зачернела роща. Юноша пробирался в колючем кустарнике, скрывающем его с головой. Он не обращал внимания на царапины. Воин должен стойко переносить боль и всяческие страдания. Так учит гунн.

Факел Диор зажигать не стал, его глаза превосходно видят в темноте. Он шел так, чтобы зеленая звезда, мелькающая в просветах ветвей, была постоянно над правым плечом. Страха он не испытывал. Наоборот, задор и юная отвага переполняли его широкую грудь. Гунн Юргут научил Диора всему, чем владел сам, и теперь говорит, что внук декуриона, превзошел его, когда Юргут был молодым. Что и доказал недавно Диор, победив в драке трех совершеннолетних римлян, посмевших назвать его «вонючим гунном». Ха, он разбросал их, как наполненные воздухом бурдюки!

Таинственный ночной мир окружал Диора. Копошились вокруг невидимые существа, замирали при шуме раздвигаемых ветвей, дышали в затылок, осторожно прикасались мягкими лапками к обнаженной спине, словно ощупывали его. Непонятный шорох, приглушенный шепот, вкрадчивые шаги наполняли ночь. Случайно обернувшись, Диор заметил, как зажглись в темноте чьи–то желтые глаза, словно кто–то крался следом. Он сжал рукоять кинжала, остановился. Но Материон и Юргут говорили, что лесной дух громаден. То есть его глаза должны быть гораздо выше. На всякий случай юноша бросился туда, где мерцали желтые огоньки. Какое–то существо с жалобным взлаиванием отпрянуло в кусты, с треском прорываясь сквозь сплетения жестких ветвей.

В ночной темноте Диор обошел рощу вдоль и поперек. Вышел на кладбище, побродил между надгробий, вновь вернулся в рощу. Зажег факел и уже в его свете обнаружил то самое сломанное деревце, о котором упоминал Материон. Оно оказалось в руку толщиной. Земля возле деревца была рыхлая, и на ней отчетливо виднелись два гигантских следа. Значит, лесной дух боится встречи с Диором! Иначе бы показался. Диор вскинул над головой кинжал и пропел Песню Победы, которой его научил Юргут:

Благосклонный Тэнгри, храбреца награди

За безумную удаль его…

Вернулся домой он уже перед рассветом. Алатей по–прежнему беспечно храпел в своей каморке. Дядя Марк купил этого раба совсем недавно на торговой площади и долго удивлялся, что продавали Алатея сами сарматы, причем поразительно дешево. Завтра он сразится с рыжим гигантом.

Вернувшись в дом и улегшись на лежанке, Диор некоторое время размышлял о некоей тайне, что окутывает его рождение. Его мать – дочь декуриона Максима Аврелия. Но кто его отец? Марк и гунн уклоняются от ответа на этот вопрос. Почему?

2

Как смеет раб ухмыляться, глядя на своего господина? В загадочной ухмылке Алатея таится угроза, какая–то опасность исходит от этого рыжего сармата. На днях Алатей как бы случайно расспрашивал Диора, есть ли в Маргусе богатые люди и где они живут. Зачем расспрашивал? Эта мысль не дает юноше покоя. Следовало бы предупредить дядю Марка, ветерана XII Молниеносного. Но о чем предупредить? Подозрение – не доказательство.

Дядя сейчас в поле. Еврипида, жена Марка, и Юргут хлопочут на кухне. Вот кому бы следовало сказать об Алатее – гунну! Юргут любит Диора как сына и добровольно согласился стать рабом дяди, лишь бы не возвращаться к гуннам, от которых сбежал, убив нескольких своих сородичей, грабивших декуриона Аврелия. Марк и Еврипида верят гунну. И говорят, что Юргут принес в их дом достаток.

Из кухни доносится запах жаркого и чесночной подливы. Диор откладывает книгу, которую читал, и выходит из атрия. В перистиле столбы не мраморные, а деревянные. Тем не менее дом Марка – один из самых зажиточных в Маргусе.

На хозяйственном дворе в вонючих лужах блаженствуют свиньи. Сармат Алатей приставлен к свиньям. Он и воняет, как они. Вон рыжий сидит в загородке на корточках, обнаженный по пояс, в холщовых штанах, и чешет щетинистое брюхо здоровенному черному хряку. Хряк и сармат – друзья. Они часто беседуют. Диор готов поклясться в этом. Сам слышал не раз. Когда говорит Алатей, хряк молчит. Когда хрюкает – грубо и отрывисто – хряк, Алатей хохочет и трясет лохматой головой.

Храбрость, храбрость и еще раз храбрость, как часто повторяет дядя Марк. Спина сармата так широка и мускулиста, что у Диора холодеет в животе. Но страха он и сейчас не испытывает.

У хряка слегка задрана верхняя слюнявая губа, над которой торчат два желтых клыка. Кажется, что он свирепо ухмыляется. Алатей знает, что Диор владеет всеми языками, на которых говорят окрестные народы, и, не оборачиваясь, насмешливо спрашивает:

– Ты боишься меня?

Диор молчит, некогда отвечать, в мыслях он уже видел сармата мертвым.

Алатей проворно встает на ноги. Приземистому Диору он видится гигантом. Растопыренные бугристые руки сармата могучи, его глаза из–под шапки спутанных волос сверкают, как у хорька. Он возвышается над загородкой, помедлив, опирается на жерди, с силой сжимая и разжимая огромные кулаки, при виде которых у Диора заранее звенит в голове. С толстой шеи сармата свисает на засаленном ремешке клык вепря. Он, наверное, из рода вепрей.

Диор надменно вскидывает голову, пошире расставляет ноги, звенящим от напряжения голосом спрашивает:

– Ты, раб, владеешь языком вепрей?

– Ха–ха–ха! – гремит голос сармата. – Я чародей! Конечно, владею! А что?

Диор трижды сплевывает через правое плечо, брезгливо говорит:

– Ты глуп, раб!

Алатей. выходит из загородки, делает шаг к юноше. Они упираются взглядами, как два соперника–быка. Алатей вдруг отводит глаза, склоняет к широкому плечу голову и смотрит на юношу искоса. Так смотрят змеи или птицы. На шее Диора христианский крестик. Наговор язычника бессилен против христианина.

– Ты так и не сказал, кто в Маргусе самый богатый человек? – Голос Алатея пронзителен и груб, как у хряка.

– Зачем тебе это знать? – заносчиво спрашивает Диор, хоть уже догадывается об этом.

– Занять деньги. Хочу купить раба, – осторожно отвечает Алатей.

По римским законам раб может купить раба. Но сармат явно обманывает. Это видно по хитроватому выражению его лица. Чтобы подозрение переросло в уверенность, нужны доказательства.

– Богачей много, – простодушно говорит юноша, – Септимий, Гета, Помпоний, Север, Антонин, Фортунат – все они декурионы и богачи. Но они берут тридцать процентов годовых от суммы долга.

Вчера Марк хвалился перед гостями, что Диор «умеет вычислять проценты и просрочку по ним». Диор все еще упивается шумным одобрением гостей. Этот же дикарь, видимо, не представляет, что такое проценты, пренебрежительно машет толстой ручищей:

– Мне нужно знать, кто из них самый богатый!

– Самый богатый Фортунат!

Выражение широкого бородатого лица сармата становится еще более лукавым и насмешливым, он неожиданно спрашивает:

– Кто твои родители?

– Не дело раба задавать подобные вопросы!

– Ха–ха! Если ты считаешь, что Марк – твой дядя, ты ошибаешься!

Диор ошеломлен. Что этот варвар говорит? Как смеет! Алатей между тем продолжает, понизив голос:

– Ты мог бы и сам догадаться. Ха–ха! Еврипида гордится твоим умом, а ты, оказывается, несмышлен. Твой отец был гунном! Поглядись–ка в зеркало!..

Голос сармата прерывается, потому что Диор с разбега бьет его головой в живот. Удар хорош. Алатей, хрюкнув, опрокидывается навзничь. От его яростного рева у Диора, кажется, лопнут уши. Сармат вскакивает. В его глазах загораются огоньки безумия. Он хищно наклоняется, растопыривает узловатые руки и направляется к Диору вперевалку, как утка. Гигант осторожен. Он хватает юношу за шею, изо всей силы гнет к земле. Но он не знает мощи Диора, способного пальцами крошить камень. Диор вжимает голову в плечи, ныряет в ноги сармату, отрывает грузное тело варвара от земли, подобно Гераклу в схватке с Антеем, и бросает сармата через голову. Падая, сармат проламывает загородку. Раздается треск дерева, стон. Диор вдруг слышит за спиной полный ярости голос Юргута:

– Хай, сынок, тебе помочь?

Но юноша молчит, не отводя взора от пытающегося подняться сармата. Ха, помочь! Победа уже близка! Диор бросается вперед. Оседлав спину варвара, загибает лохматую голову дикаря назад. Сейчас хрустнет его позвоночник. Юргут одним прыжком оказывается возле борющихся, хлопает юношу по спине, кричит:

– Не убивай его, сынок!

В голосе гунна одобрение и радость. Диор ослабляет хватку. Сармат некоторое время лежит неподвижно, потом осторожно поднимает голову, убедившись, что та цела, на четвереньках ползет в свою каморку. Победа!

– Диор! Диор! – доносится ласковый голос Еврипиды.

Диор поворачивается и мимо гунна бежит на зов. У него возникла смутная догадка, о которой и подумать страшно.

Во внутреннем дворике бассейн полон воды. Прошлым летом муниципальные рабы [40] проложили по главной улице глиняные трубы от водонапорной башни. Дядя шутит, что Маргус стал вторым Римом: есть форум [41], амфитеатр, книжная лавка, две школы. И вот еще водопровод.

Диор подбегает к бассейну, вглядывается в свое отражение. Раньше в этом не было нужды: он был занят другим. Лучи солнца падают отвесно, вода блестит. Кто поверит истине, если она оскорбительна? Диор боготворит все римское, гордится тем, что принадлежит к избранному богами народу, презирает грубых варваров.

– Мой мальчик, почему ты оставил «Энеиду»? [42] – спрашивает Еврипида, когда угрюмый Диор входит в атрий.

После того как Диор избил своих обидчиков, он учится дома под присмотром Еврипиды. «Энеиду» приобрел в книжной лавке Марк, продав десяток свиней.

В атрии появляется Юргут. Его страшное лицо сияет, когда он говорит на латинском языке, хотя Диор владеет и языком гуннов:

– Диор станет прославленным поэтом, напишет лучше Вергилия!

Им всем очень хочется, чтобы Диор стал знаменитостью. Еврипида и Марк в один голос утверждают, что боги наградили юношу неслыханными способностями. Диор запоминает все, что читает, слышит, видит. А стоит ему малое время понаблюдать за жестами, интонацией, выражением лица чужестранца, он начинает понимать язык того.

Тщеславная гордость заставляет Диора упражняться в сочинении стихов, речей, у него есть мечта превзойти не только Вергилия, но и великого Цицерона, а также известных геометров и философов. Это кроме того, что он станет великим воином.

– Только большие цели порождают большие свершения! – любит говорить Марк, что, однако, не мешает ему во время «нундин», так римляне называют базарные дни, приводить Диора на торговую площадь, чтобы тот послушал разговоры приезжих алан, сарматов, вандалов и прочих. За новости, узнанные Диором, городская магистратура выплачивает Марку «суммы гонорариа».

Сейчас Диору неприятен вид Еврипиды и Юргута. Чтобы избавиться от них, он делает вид, что читает «Энеиду».

Когда жена Марка и повар, осторожно ступая, выходят из атрия, он отрывает глаза от книги. Мышление римлянина – это прежде всего логичное мышление. Диор гордится, что оно присуще ему в полной мере. Сейчас юноша думает сосредоточенно и спокойно.

Допустим, верно утверждение Марка, что он, Диор, – внук декуриона Максима Аврелия. Но разве это означает, что неверно утверждение Алатея, что он якобы сын гунна? Отнюдь! В пользу слов сармата свидетельствует то, что Диор похож на гунна, и то, что в Маргус привез его тоже гунн. Незадолго до рождения Диора город Потаисс был разграблен ордой Чегелая. Об этом рассказывал Юргут. Ветеран Марк бездетен и с охотой усыновил юношу. Для римлян усыновление – дело обычное. Чистота крови для римского гражданства значения не имеет. Императором может стать и вандал и галл. Не так давно римское гражданство получило паннонийское племя арависков. А они ни с какого боку не латиняне. Но в быту различия между римлянами и дикими степняками весьма ощутимы, а потому болезненны. Гунны некрасивый народ, их и презирают и боятся, они разрушают города, превращая их в пастбища для своих табунов. Не так давно гунны совершили поход на Византию [43]. На этот раз ими предводительствовал молодой племянник Ругилы Аттила. Ужасающие подробности этого похода до сих пор у маргусцев на устах. Аттилу прозвали «бичом Божьим».

Все это имеет прямое влияние на судьбу Диора. В школ над ним насмешничали. Элия Материона равнодушна к нему. Сквозь щель в заборе он часто украдкой наблюдает как белолицая кудрявая красавица гуляет по саду. Диору тогда становится трудно дышать, кровь приливает к голове, он следит за девушкой, как леопард из засады, и в один прекрасный день проломит забор. Но полюбит ли Элия гунна?

Верхний свет в атрии постепенно тускнеет, в углах сгущается темнота. Пора зажигать светильники. В перистиле раздается голос Марка, вернувшегося с поля, где работают его рабы. Вместе с дядей входят хромой лысый Квинт Ульпий и крикливый толстяк Гай Север. Оба когда–то бравые легионеры, сейчас старые, с сутулыми от груза боевых доспехов плечами и мозолистыми от рукояти меча ладонями.

Диор во все глаза глядит на Марка, словно видит впервые. Да, он настоящий римлянин: кудряв, голубоглаз, орлиный нос, тяжелый, словно вырубленный из гранита, подбородок. Заметив упорный взгляд приемного сына, Марк ласково произносит:

– Завтра нундины, мой мальчик! Пойдем с тобой на площадь. Ходят слухи, приедут сарматы из–за Истра.

Лысый Квинт Ульпий бодро хромает к скамейке, подтверждая слова друга короткими фразами, такая у него манера говорить:

– Слух, да! Магистры [44] испуганы. Декурионы просят. Опасность, да! Завтра узнать и доложить!