Текст книги "Сокровища Аттилы"

Автор книги: Анатолий Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц)

Именно Диору, первому из жителей Паннонии, стало известно о намерении алан и вандалов уйти из Галлии в Иберию и дальше [45]. Это позволило претору [46] провинции снять с лимеса [47] два легиона и направить их против гуннов. Поэтому Аттила не рискнул напасть на Мезию, соседнюю с Паннонией провинцию.

Одышливый Гай Север, усаживаясь на скамейке, хрипит:

– Ульпий, как ты разговариваешь с юношей! Ты уже не оптиан [48], а он еще не легионер, чтобы понимать твои команды. Послушай меня, мальчик, в городе говорят, что гунны скоро явятся в Паннонию всеми своими ордами. Народ обеспокоен. В этом году истек срок договора между Римом и гуннами.

Каждый год с приходом весны в Маргусе с тревогой ожидают нашествия кровожадных степняков. Слухи об их зверствах один ужаснее другого. Несколько лет назад во время нундин некий очевидец рассказывал, как в Потаиссе толпа колченогих гуннов, подобно своре голодных собак, набросилась на беременную женщину. Гунны повалили ее, взрезали живот, вынули из ее чрева плод и тут же пожрали его сырым. Диор тогда спросил у Юргута, правда ли это. Но тот лишь загадочно улыбнулся, сказал, что латиняне сами не агнцы.

Орда Ругилы с недавних пор заняла Дакию и часть Верхней Паннонии, вытеснив оттуда бургундов и остготов, которые ушли в Галлию. Но через Истр гунны не переправились. Ругила разместил свою ставку на реке Тиссе. И вот мирный договор истек.

Сейчас гунны могучи как никогда. У них много союзников. Приход конницы Ругилы в Нижнюю Паннонию, сплошь равнинную, с прекрасным травостоем, неизбежен. И тут Диора осеняет счастливая мысль. Ведь незадолго до его рождения Потаисс грабила орда знаменитого Чегелая. Если появление гуннов неотвратимо, почему бы не извлечь выгоду из своего положения, назвавшись сыном Чегелая, прославленного полководца гуннов?

Глава 2
ВЕЛИКАЯ ТАЙНА

1

За ужином воспоминания ветеранов длинны, как зимние вечера, и заменяют изысканность и количество блюд. А какие упоительно–гордые слова они произносят, разгоряченные чашей фалернского!

– Помнишь Марк, как мы рубились с германцами у Железных ворот? [49] Сам Феодосий Великий [50] видел наши потные лица!

– Еще бы! Тогда Ульпий прикрыл собой легата… [51] От нашего крика «барра» [52] дрожали скалы!

– По трупам вперед! Мне стрела в плечо! Вырвал, да! Барра!

– А что тебе, Ульпий, сказал тогда легат?

– «Мало говоришь, много делаешь!» Вот что сказал!

Поистине величие духа воспитывается в подобные мгновения. От воспоминаний ветеранов Диора раньше с ног до головы обдавало жаром. Он упивался мыслью, что рожден властителем по высшему римскому праву, и невольно предавался мечтам. И порой так ярко представлял себе, что шагает впереди тысяч покрытых пылью и славой легионеров, что слезы выступали у него на глазах.

Но сегодня Марку и его друзьям не до воспоминаний. Они негромко и тревожно переговариваются. Лысый Ульпий сидит под светильником, розовые оттопыренные уши его напоминают крылья бабочки, кажется, что он вот–вот взмахнет ими.

– Лимес прорвут, да! – кричит он. – Нужна помощь!

Ветераны одеты не в туники, а в более приспособленную к здешнему климату одежду – рубахи и полотняные штаны. Их теперь не отличишь от варваров–германцев. Только гунны везде выделяются своей отвратительной внешностью. От этой мысли Диору хочется плакать. Марк озабоченно спрашивает у него:

– За сколько дней, мой мальчик, легионы из Британии могут прийти в Паннонию?

Об этом он и сам знает, но, видимо, хочет лишний раз похвастаться отменной памятью Диора. Марк все умеет оборотить в свою пользу.

– Когда Стилихон [53] вызвал в Италию британские легионы, они подошли к Равенне [54] на двадцатый день, – без запинки отвечает юноша.

В помещение входит Еврипида, лицо ее встревожено.

– Марк, – говорит она, – нам следует уехать. Здесь может повториться то, что было в Потаиссе.

– Куда уехать? – мрачно спрашивает багровый от выпитого вина Марк.

– Во Фракию. Там тоже есть канаба нашего легиона – отвечает Еврипида.

– Разве они туда не придут?

– Но сюда явятся раньше!

– О чем вы говорите! – вмешивается толстяк Север. – Урожай ведь не собран. А все вложено в хозяйство! Плохо, что у нас нет императора, подобного Феодосию Великому! Гонорий [55] любил щупать кур, а Валентиниан [56] занимается щупаньем молоденьких красоток. Ему нет дела до блага империи!

– Но есть полководец Флавий Аэций! – напоминает Марк.

– Последний великий римлянин! – кричит Ульпий.

При упоминании прославленного патриция лица ветеранов светлеют, и они некоторое время уважительно молчат. Вдруг Гай Север хлопает себя по волосатым ушам, досадуя на забывчивость, говорит, таинственно понизив голос:

– Радуйтесь! Есть возможность разбогатеть! Я узнал тайну василиска. Всего за пять денариев!

Пять денариев – цена поросенка в нундины. Гай не такой человек, чтобы легко распроститься с деньгами. Недавно по городу распространился слух, что снадобьем, изготовленным из василиска, можно красную медь превращать в золото. Все только и говорят об этом. Но никто не знает, как приготовить снадобье. Впрочем, никто толком не знает и кто такой василиск.

– Так говори! – не выдерживает Марк.

– Надо взять яйцо от двенадцатилетнего петуха, – сообщает Север, – посадить на него жабу…

– Ха, зачем? – удивляется Ульпий.

– Жаба должна высидеть цыпленка! Не перебивай, Ульпий! Цыпленка в горшке закапывают в землю. Держат двадцать дней. За это время у него отрастает змеиный хвост. Это и есть василиск!

Гай обводит друзей выпученными глазами, проверяя впечатление. Все трое достаточно богаты, но не прочь прибавить к своему достатку еще толику.

– Снадобье! Говори, да! – напоминает Ульпий.

– Дальше просто! Горшок вынимают. Разводят под ним огонь. Пепел василиска смешивают с кровью рыжего человека и уксусом. Вот и снадобье! Берут медную пластинку, обмазывают смесью, кладут в огонь. Получается золото!

– У Материона есть петух, ему ровно двенадцать лет! – говорит Диор. – А сармат Алатей рыжий!

Ветераны переглядываются. Гай Север с несвойственной ему прытью вылетает из атрия, словно у него выросли крылья. Ульпий тоже вскакивает, его уши наливаются кровью, когда он возбужденно кричит:

– Еврипида, бронзовый горшок! Ко мне, да!

– И захвати медную крышку! – добавляет Марк.

Они возбужденно топчутся в атрии. Появляется Еврипида с горшком.

– Где жабы? – орет Ульпий, хватая горшок.

– Во дворе их много, – отвечает жена Марка. – Зачем они вам?

В дверях появляется, тяжело дыша, Гай Север, в его кулаке зажато яйцо.

– Не раздавить, да! – предупреждает Ульпий, подставляя горшок. – Клади быстро! Марк, веди в подвал!

Трое ветеранов, забыв о своем почтенном возрасте, убегают во двор. Оттуда вскоре доносится голос бывшего оптиона:

– Марк, заступы, да!

Еврипида удивленно спрашивает у Диора, что случилось. Но тот, не отвечая, встает и идет во двор. Возле дальней колонны в темноте полыхает факел. Его держит Ульпий, освещая дорогу спускающимся в подвал Марку и Северу. Сармат Алатей, ни о чем не подозревая, храпит в своей каморке.

– Подавай жабу, Ульпий! – доносится из подвала голос Марка.

– Где жаба, да? – наклоняется к отверстию оптион.

– Поищи возле бассейна!

Факел Ульпия мечется от бассейна и обратно, потому что ветеран в спешке выронил жаб, и те хладнокровно ушлепали в темноту. Чья–то сильная рука хватает Диора за плечо и тащит за колонну. По хватке нетрудно узнать Юргута.

2

– Так это ты мой отец? – грустно спрашивает Диор у седого длинноволосого гунна.

– Как ты узнал? – испуганно хрипит Безносый.

– Это нетрудно понять. Ах, отец, ты сделал меня несчастным! Зачем ты привез меня к римлянам?

Безносый долго молчит, лишь тяжело дышит в темноте. Из подвала, куда спустился и Ульпий с жабой, слышен скрежет заступа о камни, шумная возня. Наверное, усаживают жабу на яйцо.

– Ты убьешь меня? – вдруг покорно спрашивает Юргут. Голос его непривычно дрожит и слаб, как у ребенка. – Я ведь гунн еще в полной силе.

– Зачем? – спрашивает Диор. – Разве отцов убивают?

– Я хотел для тебя лучшего! – шепотом кричит Безносый. – Хотел вырастить тебя вдали от того, что сам пережил. Ты же видишь, как сладко едят и пьют римляне! А гунн изо дня в день довольствуется ячменной лепешкой и куском вяленого мяса. Римляне спят в теплых домах на пуховых перинах, им нипочем дождь, снег, жара, холод. А гунн вечно в пути, и все невзгоды обрушиваются на него! Знаешь ли ты, что в наших кочевьях умирает каждый второй ребенок? Но даже выжив в детстве, гунн редко в тридцать лет не калека. Мы воины до самой смерти! Потому мы так свирепы. Все народы живут лучше нас и презирают нас – потому мы так жестоки! Сынок, я хотел тебе только лучшего! – Голос Юргута дрожит. Кажется, что он вот–вот расплачется.

Неужели гунны могут плакать? Судя по Диору – никогда. Конечно, у отцов всегда самые лучшие намерения относительно сыновей. Но что может быть нелепее дикаря, получившего римское воспитание? Ах, отец, отец!

– У тебя недобрый взгляд, сынок! – произносит Юргут. – Очень недобрый…

Диор молчит. Теперь его взгляд всегда будет таким.

– Кто моя мать? – спрашивает он.

– Славянка. Звали Ладой. Рабыня декуриона Максима. Она умерла.

– Это ты убил декуриона?

– Да, – хрипит отец. – Но он тебе никто! И Марк тебе не дядя. Но Марк любит тебя, сынок!

Да, любит. Но он же использует способности Диора для своей пользы. Правда, Диор до сих пор делает вид, что ни о чем таком не догадывается. Любовь у людей прекрасно уживается с корыстью.

– Впредь не называй меня сынком! – сурово говорит он отцу.

– Почему? – робко спрашивает тот.

– Если уж моего происхождения не скрыть, – задумчиво говорит Диор, – то пусть моим отцом будет Чегелай. Ты понял? Мне так нужно!

В это время из подвала показывается факел, затем рука и высовывается лысая голова Ульпия. Когда ветераны выбираются во двор, Ульпий, размахивая догорающим факелом, кричит:

– Ха–ха! Привязать жабу к яйцу! Да!

– А она не подохнет? – озабоченно спрашивает Марк.

– Рабам кормить, да!

– Рабам поручать столь тонкое дело нельзя. Пусть кормит Еврипида. И вели ей молчать! – советует Север.

И это избранный богами народ! Доверчивые глупцы! Неужели Диор не найдет способа возвыситься над подобными простачками?

Ветераны, шумно переговариваясь, удаляются в атрий. И тогда Юргут яростно кричит сыну:

– Говоришь, тебе так нужно? А обо мне ты подумал? Пятнадцать лет я влачу жалкое существование раба! Ради тебя! А мог бы стать тысячником! Но не стал. Из–за кого? Ты хочешь отплатить мне, своему отцу, черной неблагодарностью?

Диор насмешливо отвечает:

– Ты желал мне единственно лучшего? Так пожелай еще раз!

Юргут в бешенстве заносит руку для удара, но юноша перехватывает ее. Они борются, ломая друг друга, у Юргута трещат кости, когда Диор прижимает его к колонне.

Наконец сын ослабляет хватку. Тело Безносого сотрясает крупная дрожь.

– Не смей поднимать на меня руку! – рычит Диор, – В следующий раз я вырву ее!

– Я уже стар. Из–за тебя стал христианином. Хотел дожить возле тебя в тепле и покое. Мечтал взрастить твоих сыновей воинами!

– Ты сделал из меня воина, – холодно напоминает Диор.

– Да. Но слишком дорогой ценой!

Юргут вдруг всхлипывает и закрывает лицо руками. У него стучат зубы, словно он стоит на ледяном ветру. Юноша с любопытством всматривается в отца. Жалости он не испытывает. Интересно, сколько людей убил Юргут?

– Выслушай, и ты убедишься, что я прав! – Голос Диора становится примирительным. – Я не намерен повторить твою судьбу, равно как судьбу Марка и тысяч других глупцов! Я хочу стать знатным, хочу власти, богатства, славы! Знай, Рим уже обречен! Но тем не менее я останусь внуком декуриона Аврелия. А если еще окажусь сыном знаменитого Чегелая, то осуществить мою цель будет гораздо легче! Ты же будешь при мне слугой. Лучшего предложить не могу…

– Так ты хочешь объявить себя сыном Чегелая? О, ты действительно умен…

– А теперь скажи, у него были дети?

– Было семеро сыновей.

– Но ты говорил, что в ваших кочевьях умирает каждый второй ребенок?

– Да, это так. Но о судьбе детей тысячника мне ничего не известно. Чегелай сейчас командует Южным крылом конницы Ругилы. Да, ты умен… И, возможно, прав! – В голосе Юргута уже нет гнева.

– Мы будем вместе, отец.

– Я согласен, – покорно отвечает Безносый. – Настала пора рассказать тебе великую тайну…

Когда стражи на городской площади пробили в медную доску полночь, Диор уже знал о сокровищах дакийских царей, о подземелье и общине тайных братьев. Выслушал он отца со все возрастающим изумлением. Когда тот закончил, юноша спросил:

– Говоришь, Старший Брат собирался бежать?

– Да. Об этом я догадался, когда подслушал разговор стражей о том, что Юлий послал Ардариха в Аквенкум с письмом.

– Римляне не стали бы ему помогать. Слишком опасно, – задумчиво говорит Диор. – Даже если бы он обещал им половину.

– Поэтому Юлий и увеличил число стражей, оставил в охране только германцев.

– Сколько нужно вьючных лошадей, чтобы вывезти сокровища?

– Не меньше сорока.

– Сколько их было в потайной долине?

– Примерно столько же.

– Но ведь лошади нужны и охране.

– Да, это так. Стражей было больше тридцати.

– Где Юлий взял бы вьючных коней?

– Мог купить. Но на это ушло бы много времени.

– Простые дружинники могли восстать против римлянина?

– В случае, если бы узнали, что тот собирается сбежать с золотом.

– Ардарих был алчен?

– Как все. При виде золота люди теряют голову.

– Поэтому тебя и поймали в сеть! – Диор беззвучно смеется. – Мне кажется, сокровища остались в подземелье!

– Почему ты так решил?

– Подсказал внутренний голос. После твоего бегства там что–то произошло. Нам надо ехать туда!

– Но Диор, у римлян ты можешь стать великим человеком!

– Скорей великим я стану у гуннов. Но сначала узнаем, что с дакийским золотом.

– А дальше?

– Дальше? – Диор опять беззвучно смеется. – Я найду возможность открыться Чегелаю! И пусть он попробует отказаться от такого сына!

Глава 3
МЕСТЬ

1

Кто не готовит себя к необыкновенным свершениям, тому никогда не стать великим. Если бы Марк и Еврипида знали, как Диор проводит время перед сном, они бы еще больше гордились им. Он мысленно представляет себя императором Рима. Эта игра ослепительно прекрасна. Она – плод одиночества и мощи рано созревшего ума. В последнее время Диор обдумывал две возможности: или отдать варварам римские провинции, сохранив лишь Италию, или восстановить древний принцип, когда–то хорошо послуживший Риму: «Разделяй и властвуй».

Узел судьбы империи весьма запутан, это тот случай, когда, укрепляя в одном месте, ослабляешь в другом. Уйти из провинций – значит сократить линию обороны, мощно усилить италийский лимес, но отдать плодороднейшие земли – обречь империю на прозябание, что вскоре непременно скажется на обороне. Подобные противоречия разрешаются не логикой, но жизнью. То же с принципом «разделяй и властвуй». Он был применим, когда Рим неизмеримо превосходил варварский мир во всем и могущество его казалось несокрушимым. Тогда наделение варваров римским гражданством несло последним величайшие блага, полезнее и легче было добиться его, нежели воевать с империей. А поскольку преимущество потому и является преимуществом, что им наделяются немногие, то в известном смысле возникало даже соперничество, то есть варвары сами желали, добиваясь благорасположения сильного, быть разделенными.

Лучшие времена империи давно миновали. Она подобна человеку, пораженному старческими недугами. В то время как варварские юные народы полны сил и могут отнять у Рима все, что представляет для них ценность. Но если им незачем добиваться благорасположения Рима, то им теперь выгоднее объединиться, дабы властвовать над Вечным городом, следовательно, о применении древнего принципа не может быть и речи.

Империя давно уже не ведет наступательных войн, а лишь защищается – это свидетельство упадка духа. Величие стоит не дешево. Но пока о нем заботятся, сохраняется тщеславная гордость и желание властвовать над окрестными народами. Говорят, что причиной слабости Рима послужили пресыщенность богатством и порочность граждан. Распущенность отнюдь не способствует укреплению духа. Утрачены даже ясность и лаконичность мыслей. Можно ли восстановить былое величие? Нет и нет!

Диора порой навещают прозрения. Недавно, размышляя над судьбами Вечного города, он вдруг понял, что вечного ничего не бывает. Существование любого государства, равно как и жизнь отдельного человека, имея начало, непременно должно иметь и конец. То, что для человека смерть, для государства – распад. Империя обречена. Нынешняя порочность нравов – следствие ее былого величия. Так стоит ли держаться за римские ценности?

2

Утром Диор и Марк отправляются на торговую площадь. Маргус – городок небольшой, но, как все провинциальные города, получившие италийский статус [57], благоустроен наилучшим образом. Под мощенными булыжником улицами скрыты клоаки. К каждому дому подведена вода. В центре города – форум, капитолий, базилика, общественные термы, рынок. Торговой площадью служит внутренний двор рынка, где размещены торговые ряды и лавки перекупщиков. Крытая галерея защищает покупателей от зноя и дождя. Во дворе – бассейн с живой рыбой для продажи. На форуме бьют три фонтана, освежая воздух. Ремесленные мастерские и гостиница – за чертой города, поэтому улицы чисты, нешумны, утопают в зелени. Статус города Маргус получил при императоре Адриане [58]. Население его занесено в трибу [59] императора и хранится в архиве императорской канцелярии вместе с описью земель, принадлежащих Маргусу, а точная копия – в городском совете декурионов.

Под триумфальной аркой, возведенной в честь Траяна–победителя, Марку и Диору пришлось посторониться, чтобы пропустить декуриона Фортуната, важно шествующего в белой тоге с пурпурной понизу каймой, его сопровождали два ликтора с фасцами [60], которые покрикивали на зазевавших простолюдинов:

– Посторонись! Идет славный Фортунат! На его средства построены термы! Хвала достопочтенному декуриону!

Один из простолюдинов, попятившись, случайно задел ремесленника. Стоило посмотреть, с какой заносчивостью тот воскликнул:

– Не трогайте меня! Я – свободный гражданин!

Виновник происшествия, никого не замечая, прошествовал дальше. Диор посмотрел ему в спину. Напряг взгляд. Декурион вдруг споткнулся, нелепо взмахнул руками и, потеряв всякую важность, испуганно по–женски взвизгнул, упал, тога задралась, обнажив белые пухлые ноги. Ликторы кинулись его поднимать, отряхивать. Вид Фортуната был растерян и смешон, когда он поверх голов почетных стражей оглядывался, не понимая, что с ним случилось. Диор не отрывал от него глаз. Фигура декуриона вдруг стала колебаться, как отражение в воде, менять свои очертания, как бы растворяясь и сгущаясь, и вместо живого цветущего Фортуната перед Диором предстал труп утопленника, лежащего в воде. Видение длилось какое–то мгновение и пропало. Юноша отвернулся. С недавних пор он обнаружил у себя удивительную способность, которую тщательно скрывал. Стоило ему посмотреть в спину уходящему человеку и мысленно представить впереди того яму или бугорок, как человек спотыкался на ровном месте и падал. А если Диор долго вглядывался в того, чье будущее ему хотелось узнать, то возникала схожая с описанной картина. Вчера, когда он смотрел на Марка, то увидел его сидящим на полу с разрубленной, залитой кровью головой. Он знал, что обладает странной и страшной силой, которой другие не имеют.

Перед Марком тоже уважительно расступаются, хотя он и не декурион. Он имеет гораздо больше двадцати пяти тысяч денариев, нужных для вхождения в «блистательное сословие». Но Марк скуповат. Чтобы стать декурионом, надо уплатить в городскую казну десять тысяч денариев и еще заниматься благотворительностью, как тот же Фортунат, построивший на свои средства термы. Марк считает, что деньги предпочтительней славы. Несколько тысяч денариев Марк заработал в виде «сумм гонорариа», которые выплачивает магистрат Диору как переводчику. Не сомневаясь, что Марк ему не откажет, Диор говорит:

– Дядя, нужно продать Алатея. Как можно скорей!

– Почему? – удивляется Марк.

– Он насмешничает надо мной.

– Ах, вот как! Я велю наказать его плетьми.

– Вид его мне неприятен.

– Ну, раз ты его ненавидишь, придется продать в следующие нундины.

На пустыре возле рынка, на месте разрушенного храма египетской богини Исиды, культ которой в Паннонию занесла Сирийская когорта, сооружается христианский храм. Наружные стены его в строительных лесах. По ним снуют рабы и поденщики. Христианская община Маргуса ожидает приезда епископа. Община стала влиятельной и богатой после эдикта Гонория и Феодосия о лишении языческих храмов имуществ [61]. Ныне язычники совершают свои обряды втайне. Марк говорил, что в дни его молодости было наоборот.

– О, непостоянство судьбы! – с горечью восклицает бывший легионер. – Мы отказались от домашних богов – ларов, и это не принесло нам счастья! – Спохватившись, ветеран бормочет: – Прости, Господи, мои прегрешения! – и крестится.

Лавок на рынке около трех десятков. Более всего процветают те, кто торгует привозными товарами. Возле них всегда толпится много покупателей, особенно окрестных поганус [62]. У дверей булочной выставлен на всеобщее обозрение гигантский медовый пряник с изображением императора Валентиниана в одежде триумфатора. Подобные пряники выпекают в керамической форме с готовым рисунком. На медовике выдавлена и надпись: «Если император в безопасности, мы живем в золотом веке».

Книжная лавка – последняя в правом ряду. Еще издали Диор жадно устремил туда взгляд. Косяки двери увешаны объявлениями о новинках.

О Христос Пантократор! Среди новинок оказались и «Диалоги» Платона! Какая изощренность ума, какая глубина суждений таится в мыслях великого грека! Насладиться безукоризненной логикой защитительной речи Сократа – есть ли большая радость для юноши, страждущего знаний?

Хозяин лавки бережно снял с полки книгу в кожаном переплете, сказал Марку:

– Что–то сегодня на рынке слишком много приезжих сарматов. Ведут себя нагло. Магистрату не следует пускать их в город.

– Заплачу за книгу после нундин, – отвечает Марк.

Значит, опять рассчитывает на «сумму гонорариа». А потом скажет Диору, что пришлось продать десяток свиней. Бородатый хозяин–грек добродушно покачивает головой в знак согласия.

Сарматов и на самом деле необычно много. Они прямо на земле разложили стопки кож, мешки с орехами, кожаную сбрую. Рядом жалобно блеют ягнята и стоят кувшины с диким медом. По договору варвары приезжают на нундины без оружия. Их возле переправы осматривает городская стража.

Бросается в глаза, что сарматы, рослые, крепкие, в меховых кафтанах, кожаных штанах, держатся гораздо бесцеремонней, чем в прошлые приезды, пренебрежительно расталкивают горожан, бродя возле лавок, перекликаются, словно в лесу. От них несет кислым запахом овчин и немытых тел. То и дело между заносчивыми варварами и надменными горожанами вспыхивают перебранки.

– Как смеешь ты, варвар, плевать мне под ноги! – кричит мускулистый римлянин рослому лохматому сармату.

– Ха, тебе мал места? Отскочи в сторона! – косноязычно отвечает тот.

Окружившие ссорящихся люди хохочут над забавным ответом сармата. Гунну бы он не осмелился дерзить.

Диор выбирает место для наблюдения возле бассейна, где в прозрачной воде плавают громадные тупорылые осетры в окружении рыб помельче. Несколько варваров изумленно цокают языками, склонившись, суют в воду руки, пытаясь схватить проплывающую рыбину. Один из них, богатырского сложения, седой, с умным властным лицом, делает вид, что тоже увлечен созерцанием рыб. Но к нему время от времени подходят соплеменники и почтительно говорят что–то на своем каркающем языке. Нетрудно понять, что этот богатырь – предводитель. Диор незаметно приближается к варвару. И слышит такое, отчего у него перехватывает дыхание. Низкорослый смуглый сармат говорит вождю:

– Хвала Небу, славный Абе—Ак! Алатей передал: у богатых жителей крыши домов из свинца.

Крыши из свинца только у десятерых горожан, в том числе у декуриона Фортуната и Марка.

– Крепки ли ворота? – спрашивает тот, кого назвали Абе—Аком.

– Достаточно легкого тарана.

– Улицы на ночь перегораживаются?

– Алатей сказал, нет.

– Запомни расположение домов, чтобы ночью быстро найти.

Другой сармат радостно сообщает:

– Хао, Абе—Ак! Я выяснил. Эргастул [63] охраняют десять стражей. Там сейчас больше сотни рабов. Дашь мне отряд, и я освобожу рабов.

Абе—Ак прерывает говорившего:

– Где размещается стража?

– В башне.

– Как проникнуть в тюрьму?

– Дверь в нее ведет из башни.

– Удастся ли быстро захватить ее?

Лазутчик озадаченно мигает, не зная точно. Абе—Ак сурово говорит:

– Иди и до отъезда все выясни!

Так вот для чего сарматы продали Алатея! Они намереваются ограбить Маргус! Один из молодых сарматов, как бы подтверждая догадку Диора, восклицает, обращаясь к другому:

– Смотри, вон идет белолицая девушка. Вот бы переспать с нею!

– Потерпи, – отвечает тот, – скоро переспишь с любой!

Марк выжидательно топчется поодаль. Диор направляется к нему, ветеран шепотом спрашивает:

– Что они говорят? Собираются гунны напасть на город?

Диор отвечает, не солгав:

– Нет, гунны не нападут. Их нет на левом берегу.

Внимание его и Марка отвлекает драка, возникшая между горожанами и сарматами. Ветеран торопится на помощь своим. К месту драки уже спешит городская стража.

3

На следующее утро Диор идет на хозяйственный двор. Более убогого жилища, чем у Алатея, нет, наверное, на всем круге земли. Здесь едва помещается деревянный лежак, прикрытый старой шкурой, скамейка и крохотный очаг. Алатей готовит себе в котелке кашу, помешивая ее щепкой. При виде юноши лицо его расплывается в угодливой улыбке. Диор останавливается в дверном проеме. Рядом в закутках беспокойно хрюкают свиньи и визжат поросята. Вонь здесь такая, что впору зажать нос.

– Я тебе приготовил кое–что, – таинственно сообщает Алатей и, не вставая с корточек, шарит длинной рукой под шкурой на лежаке, вынимает бронзовое зеркальце. – Возьми–ка, всмотрись!

Диор высокомерно отводит протянутое ему зеркало, сухо произносит:

– Это уже не нужно. Кто мой отец, я знаю и без того!

– Кто же?

– Тархан–темник Ругилы, прославленный Чегелай!

От неожиданности сармат роняет в котелок щепку.

Она некоторое время торчит в булькающей ячменной каше, скрывается. Алатей толстым пальцем пытается поддеть ее, обжигается, плюется. Но лицо его значительно и весело.

– Так, так, – говорит он, – сам Чегелай… Как ты узнал?

– Сказал Юргут. Он сам привел к Чегелаю дочь декуриона Аврелия. Потом охранял дверь!

– Зачем же Юргут привез тебя сюда?

– Узнав о моем рождении, Чегелай послал Безносого в Потаисс. Велел привезти меня. Но его тысячу в это время Ругила направил далеко на запад. Моя мать умерла. Безносый не решился в одиночку ехать по землям племен, настроенных враждебно к гуннам. Он оказался в Маргусе, потому что Марк тоже из рода Аврелиев, а значит – мой дядя! Ты солгал, раб!

– Прости меня, Диор, я рад, что ошибся! Не хочешь ли откушать со мной? – Голос Алатея почти нежен.

Как мало нужно, чтобы тебя уважали! Всего лишь незначительная ложь, которую проверить невозможно. Диор поворачивается и, надменный, уходит.

Потом он сидит возле ограды, скрытый кустами, наблюдая в щель, не появится ли в саду Элия Материона. А вот и девушка. О, как она прелестна, юна, свежа! Белое платье, подпоясанное тонким витым шнурком, подчеркивает грациозность и волнующую женственность ее хрупкой фигуры. На плечах приспущен платок, завязанный на груди кокетливым узлом, на пышную прическу наброшена золотая сетка, голова гордо поднята, на тонких запястьях сверкают серебряные браслеты, полураскрытые губы, кажется, источают аромат роз. Диору она видится богиней.

– Элия, Элия! – страстным шепотом зовет ее Диор.

Но она делает вид, что не слышит умоляющего зова юноши, и проплывает мимо забора, обдавая Диора дразнящим запахом молодого тела.

– Элия! – Диор в ярости трясет изгородь, не замечая боли от вонзившихся в ладони колючек. Ему на голову сыплются листья.

Девушка приостанавливается и с негодованием говорит:

– Неужели ты надеешься, что я могу полюбить тебя?

– А почему бы и нет? О Элия! – стонет Диор.

– «Ты запятнан позором»! – Она быстро уходит.

Это обычный ответ девушки юноше, имеющему унизительные недостатки. Бешенство охватывает Диора. Ему ничего не стоит вырвать плетень, в несколько прыжков догнать ее, но он сдерживается, лишь тяжело смотрит ей вслед, но вдруг, испугавшись, отводит глаза.

Когда Диор вернулся из сада, Еврипида спрашивает его, не брал ли он зеркальце из спальни.

– Зачем мне оно? – зло спрашивает юноша. – Зачем мне оно, если я знаю, что безобразен!

– Что с тобой, мой мальчик? – ошеломленно спрашивает Еврипида.

Диор не отвечает, лишь зловеще хмыкает. До самого вечера он мечется по своей спальне, поглядывая на меч, висящий на стене. Он отомстит! В его голове зреют замыслы.

Возвращается с поля Марк и с порога весело объявляет, что на том берегу действительно нет гуннских отрядов, замечены лишь сарматские, да и те малочисленные.

Еврипида, сидящая за ткацким станком, говорит:

– Какая разница, мой любимый муж, кто нас будет грабить – гунны или сарматы?

– Как бы не так, жена! – бодро отвечает Марк. – От сарматов мы отобьемся. Уже послан гонец в Железный легион. Через несколько дней две когорты будут здесь! А тебе, мой мальчик, я принес подарок, держи! – С этими словами Марк протягивает Диору книгу.

Это «История» Аммиана Марцеллина. Как бы обрадовался Диор, принеси Марк ее раньше. Сейчас его лицо остается хмурым.

– Да уж не заболел ли ты? – с тревогой спрашивает Марк. – Нет ли у тебя жара?

– Он стукнулся с разбегу головой о колонну, – сообщает Еврипида. – На какие деньги ты купил книгу?

– Получил задаток. Продал Алатея и хряка! Через два дня придут забирать. Как видишь, мой мальчик, я выполнил свое обещание. С Аммианом Марцеллином я был знаком. Вместе служили на южном лимесе. Он сирийский грек, очень образованный. Жаль, что умер. Честно признаться, царствие ему небесное, центурионом [64] он был никудышным, но написал книгу – и тем прославился!

Ах, если бы не «История», возможно, все было бы иначе. Но Диор прочитал, что писал Аммиан Марцеллин о гуннах: «Лица у них безобразные, безбородые, как у скопцов… Питаются они кореньями и полусырым мясом, одеваются в холщовые рубахи и шкуры… Они не имеют определенного местожительства, ни домашнего очага, ни законов, ни устойчивого образа жизни, кочуют по разным местам, как будто вечные беглецы с кибитками, в которых проводят жизнь. Здесь жены ткут им жалкую одежду, спят с мужьями, рожают детей…»