Текст книги "Сокровища Аттилы"

Автор книги: Анатолий Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)

– Тебе следует искать союза с гуннами. Тогда вы станете сильны и можете идти на Константинополь.

Подумав, вождь сарматов заявил:

– Жаль отпускать тебя к Чегелаю. Я бы хотел оставить тебя при себе советником. Но гонец уже послан. Впрочем, я готов тебя усыновить!

Ясно, какую цель преследовал Абе—Ак, желая усыновить сына Чегелая. А почему бы и нет? Жизнь полна перемен и опасных неожиданностей. Абе—Ак рассчитывает когда–нибудь прибегнуть к помощи Диора, может случиться так, что и ему придется прибегнуть к помощи предводителя сарматов. Диор ответил согласием, зная от Кривозубого, что трое сыновей старого вождя погибли в походах, а больше детей у него нет.

О желании Абе—Ака усыновить гостя было объявлено в народе. На другой день Кривозубый как бы случайно поинтересовался, не вызывал ли еще Диор ночных духов.

– Это нельзя делать слишком часто, – сказал юноша.

– Жаль! Они могли бы сообщить тебе кое–что важное. Непременно с ними посоветуйся!

– О чем же? – насторожился Диор.

– Они тебе скажут, что со дня усыновления ты станешь смертельным врагом Алатея!

Слова Кривозубого вызвали лишь недобрую усмешку у сына Чегелая.

Он знал то, о чем не подозревал ни этот простодушный дикарь, ни даже умный Аммиан Марцеллин, описавший жизнь гуннов, ни другие, кто интересовался жизнью варварских народов. Пожалуй, первым на всем круге земли он понял, что является свидетелем громадного по последствиям события: перехода прав наследования – как имущества, так и власти – от племянников к родным детям [71].

Обычаи подвержены переменам. Юргут рассказывал Диору, что ныне сыновья более преданы отцам, чем племянники дядьям, и в доказательство поведал, как нынешний вождь гуннов Ругила отравил своего дядю Баламбера.

– Подобных случаев очень много. Все, кто богат и знатен, опасаются за свою участь и хотят иметь своих сыновей. Теперь начали понимать: кровь родных детей ближе крови племянников, – заключил старый гунн, не подозревая, сколько грозных для судеб народов перемен таится в его наблюдении.

Почет, богатство, власть суть неразделимы. Добиваясь одного, достигают и другого. И они порождают зависть и соперничество. Но где и когда зависть сопрягалась с благородством, а соперничество со святостью? Родные дети ближе по крови. Но ничего не дается без борьбы. Возможно, что Абе—Ак, лишившись сыновей, понимал, что и его может ждать участь Баламбера, и, кроме упрочения союза с гуннами, хотел иметь и надежную защиту в лице приемного сына. А есть ли дети у Ругилы?

Если есть, значит, и в ставке Ругилы на реке Тиссе назревают схожие события. В то время смутная догадка мелькнула у Диора, и он спросил, как погибли сыновья Абе—Ака.

– Странной смертью погибли, – отозвался Кривозубый. – Всем троим стрелы попали в спину, хотя враги были впереди. Наш прорицатель говорил, что стреляли свои. Но кто – назвать не успел. Алатей обвинил его в желании посеять рознь среди сарматов и сломал ему хребет.

– Обращался Абе—Ак к Верховному жрецу?

Воин, помолчав, буркнул:

– Да. Тот сказал, что судьба отдельного человека и даже народов – ничто.

Последние слова воина поразили Диора. Он и сам часто приходил к подобной мысли, как ни хотелось бы увериться в обратном. Было в этой мысли нечто такое, чего ум юноши не мог постичь ни логикой, ни прозрениями. Проникая в суть явлений и событий, он непременно наталкивался на один и тот же вопрос: что есть жизнь? Это или груда беспорядочно сменяющих друг друга состояний и случайностей или же это последовательно наращиваемые итоги какого–то непостижимого умом замысла?

О Верховном жреце сарматов Диор уже знал достаточно. Говорили о нем с величайшим почтением и таинственностью, обращались к нему лишь в самых крайних случаях как к посреднику между богами и людьми и просто как к человеку, отличающемуся необыкновенной мудростью, говорили, что Верховный жрец бессмертен, знает великие тайны, провидит будущее. Для племени он еще является хранителем священных преданий. Жил Верховный жрец отшельником в лесу, что за холмом.

Глава 5
ВЕРХОВНЫЙ ЖРЕЦ

1

Написав по просьбе Абе—Ака письмо императору Востока Феодосию, Диор испытал прилив тщеславной гордости. Вот он, доселе никому не известный, обращается к самому императору могущественнейшей из когда–либо существовавших империй! Не означает ли это, что он становится одним из распорядителей судеб народов на круге земли?

«Флавию Феодосию, цезарю и непобедимейшему принцепсу вождь племени фарнаков Абе—Ак желает счастья!

Говорю: с прискорбием и гневом узнали мы, что в городе Маргусе, принадлежащем твоему попечению, имеется много рабов, наших единоплеменников.

Как мы, свободные сарматы, ставящие превыше всего честь и достоинство, могли терпеть подобное?

Видеть наших сородичей в беде, когда наша верховная богиня Табити требует заботиться о благоденствии каждого соплеменника, и не помочь им – означает навлечь на племя сарматов неисчислимые беды, лишившись покровительства славной делами Табити. Есть ли что–либо позорнее, чем идти против воли Неба?

Мы предлагали твоему наместнику выкуп за наших соплеменников, но он отверг его, заявив, что не дело прокураторов вмешиваться в частную жизнь владельцев рабов, а тем более идти против римских законов.

Мы – гордые люди. Мы поклоняемся Мечу. Вызволить из беды близкого – есть наше право и достоинство. Поэтому мы взяли Маргус и восстановили справедливость, указанную нам Табити.

Рассуди же, Флавий Феодосий, и не таи обиду!»

После прочтения письма Абе—Ак высказал соображение, свидетельствующее о его дальновидности.

– Византийцы богаты и хитры! – заявил он. – Они боятся нашего союза с гуннами и сделают вид, что простили, но при удобном случае отомстят. Каким же образом? Постараются подкупить кого–нибудь, чтобы между нами возникла вражда. Беда в том, что об этом не сразу узнаешь. Особенно охоч до подобных дел магистр Руфин, хитрый как лис.

– Ты прав, – согласился Диор. – В твоем племени найдутся предатели.

Находившийся в шатре Алатей лишь мрачно сверкнул на Диора глазами, проворчал:

– Скорей они подкупят кого–либо из гуннов. Им это сделать легче и дешевле.

– А племянника подкупить легче и дешевле, чем сына, – с невинным видом подхватил Диор. – Есть ли у Ругилы сыновья?

– Были двое. Оба убиты стрелами в спину.

Вмешался Алатей, объявив, что это сделали убийцы, посланные Витирихом, стреляли из засады во время охоты.

От Диора не ускользнуло, с каким настороженным вниманием Абе—Ак отнесся к словам своего племянника и с какой подозрительностью спросил, откуда Алатею это известно.

– От купцов. Встретил караван, когда возвращался в становище от бургундов, – помедлив и закрыв глаза, ответил Алатей.

Поразительно, у варваров хватало хитрости, чтобы солгать, но не хватало, чтобы скрыть ложь.

И вот тогда Абе—Ак сказал Диору:

– Радуйся! Сегодня я поговорю с Верховным жрецом об усыновлении тебя!

Что–то злобное и дикое промелькнуло при этом известии на широком лице Алатея, но он промолчал.

Когда Диор, выйдя из шатра предводителя, направился к себе, возле площадки его догнал Алатей и, внушительно помахивая плетью, угрожающе проговорил:

– Я вижу, что привез тебя во вред себе. Берегись!

Ненависть, прозвучавшая в голосе сармата, была столь сильна, что Диор не смог преодолеть искушения увидеть, как закончит жизнь этот дикарь. И через мгновение тот предстал перед ним с арканом на шее, с посиневшим от удушья лицом.

Как человек ведет себя, такая у него и смерть. Уговорил Абе—Ака напасть на Маргус не кто иной, как Алатей.

2

О Небо, как разительно быт варваров отличается от быта римлян! В становище земля изрыта копытами и свиньями, трава чахла и пыльна, везде обглоданные кости, конский навоз, овечий помет, скотская требуха, облепленная полчищами зеленых мух. Поневоле хочется отвести взор.

Неподалеку упражняются в воинском мастерстве подростки. Ими руководит пожилой однорукий воин. Укрепив три тонких прутика строго в ряд, он заставляет подростков сбить прутики одной стрелой. Молодым сарматам удается это довольно часто. Над промахнувшимся смеются, обзывают кривоглазым и другими нелестными прозвищами. Среди упражняющихся есть и малыши, которые и ходят–то еще неуверенно, но уже держат в руках крошечный лук со стрелами, у которых вместо наконечника прикреплен войлочный кружок. Ребенок сумел увернуться от трех стрел. Четвертая попала ему в грудь и опрокинула. Видимо, удар был болезненным. Малыш сморщился, закряхтел, готовясь зареветь, но остальные дружно принялись его утешать. Потом мишенью служил подросток лет десяти. Надо было видеть, с какой ловкостью он уклонялся от стрел. Юноши постарше упражнялись несколько иначе. Они образовали круг. Один из них встал в центре его с длинной палкой в руке. И стал ею размахивать, пытаясь ударить стоявших в круге по ногам. Проделывал он это довольно быстро. Остальные подпрыгивали. Один не успел, палка настигла его. Молодежь с хохотом потащила неудачника к реке и бросила в воду. Тот вылез на берег мокрый и сконфуженный.

Возле гостевого шатра появился Кривозубый и сказал, что с сыном Чегелая хочет побеседовать Верховный жрец. Известие Диор воспринял с волнением, ибо давно ждал его.

Когда Диор и Кривозубый шли мимо гигантского меча, воин сообщил, что Верховный жрец настолько стар, что помнит время, когда кузнец–богатырь сарматов Ушкул ковал этот священный меч.

– Давным–давно, в незапамятные времена, – с гордостью сказал Тартай. – Ушкул – прародитель всех сарматов. У нас есть предание: когда враги станут нас одолевать, с неба на крылатом коне спустится богатырь Ушкул. Меч он выковал для своей руки! Вот почему мы его бережем!

Обитал Верховный жрец в месте довольно необычном. Чем дальше удалялись от становища Диор и Тартай, тем чаще встречались огромные замшелые валуны, тем выше поднималась трава. Диору никогда не доводилось видеть растения со столь мясистыми стеблями. И цветы вдоль малозаметной тропинки были необыкновенно крупные, яркие, душистые. Густые запахи дурманили голову. Сюда не достигал шум становища. Лишь шмели жужжали да гудели пчелы. Скоро заросли скрыли идущих с головой. Так шли они в зеленом сумраке, пока травы и цветы не расступились. Открылась поляна. На дальнем конце ее рос могучий дуб с густой и обширной кроной, узловатым стволом. Ветки его были облеплены множеством черных крупных воронов. Они словно спали, молчаливые и неподвижные.

К дереву была прислонена статуя, изображавшая босого длиннобородого старика в длинной рубахе, сидящего на пне. Выполненная довольно искусно, она, по–видимому, была вырезана из дерева. Очень древним показался Диору замшелый сарматский идол. Но на темном лице его выделялись молодые огненные глаза. Возможно, в глазницы были вставлены светящиеся камни. Диор почувствовал, что пристальный взгляд идола притягивает его к себе. Тартай шепнул юноше, чтобы он оставался на месте, подошел к древней статуе, упал перед ней на колени, воскликнул:

– О повелитель добрых духов, хранитель священных преданий, я привел его!

Идол вдруг шевельнулся и произнес:

– Пусть подойдет ко мне римлянин.

Приблизившись, Диор понял, что перед ним глубокий старец с ветхим, как бы окаменелым лицом, на котором морщины напоминали трещины и жили лишь огненные глаза. Они неотрывно смотрели на юношу.

Ему вдруг вспомнилось все то недоброе, что он успел сделать людям, но тут же возникла тщеславная гордость. Разве он не превосходит любого во всем, кроме разве красоты? Да, этот старик необыкновенен. Но пусть он догадается, что скрывается за приветливой улыбкой Диора.

Вороны на дубу вдруг встрепенулись, враждебно закаркали, шумно снялись с дерева, взмахивая огромными крылами, закружились над поляной, стягиваясь в свистящую плотную стаю. Они были похожи на желтоглазых фурий – римских богинь мести. Солнечный день потемнел. Поднялся ветер. Зловещие птицы, хрипло крича, суживали над Диором черный стремительный круг. Вдруг один из воронов выпал из этого смрадного вихря и попытался вонзить изогнутое лезвие клюва в обнаженный затылок юноши. Диор отшатнулся, прикрыл голову руками. Да уж не гарпии ли это?

Шелестящая стая сомкнулась над ним, подобно черному облаку. Птицы снижались, клевали юношу, взмывали вверх. На голову и руки посыпались удары, как будто одновременно вонзались десятки ножей. Диор упал на колени. Но ужаса не испытал. Почему–то именно в этот момент перед его мысленным взором возникло прекрасное лицо Элии, вызвавшее у него нежность. И тотчас атака черных птиц прекратилась. Вороны взмыли вверх.

По лицу и рукам Диора струилась кровь. Злоба на Верховного жреца охватила его. Гадкий старик напустил на него гарпий! Как только возникла злоба, вороны тревожно закричали, снизились, готовясь клевать. Диор вновь вызвал в памяти гордое и прекрасное лицо Элии, невольно рождавшее у юноши нежность. Вороны поднялись и закружились на высоте, как бы выжидая. Диор вскочил на ноги. Кривозубый Тартай стоял поодаль с вытаращенными в изумлении глазами. На него вороны не обращали внимания. Нетрудно было сообразить, что нападению гарпий подвергался тот, кто имел нечистые помыслы. Диор мысленно повторил десять христианских заповедей. Вороны подлетели к дубу, стали опускаться на ветви, застыли неподвижными глыбами. И все это время Верховный жрец неотрывно следил за Диором.

То ли завораживающий взгляд жреца обладал магической силой, то ли воздух на поляне имел целебные свойства, но спустя самое короткое время у Диора перестала течь кровь, раны зажили, от них остались лишь малозаметные шрамики.

– Я мог бы избавить тебя и от них, – вымолвил жрец, – но пусть они напоминают о твоей порочности.

– Послушай, маг, – обрадованно возразил Диор, – порочных людей много! Почему же ты наказал именно меня?

Вороны опять подняли головы и зашевелились. Диор вызвал в памяти тропинку, по которой шел сюда, уютный зеленый сумрак и то приятное волнение, что испытал он в ожидании встречи. Птицы успокоились. Оказывается, не так уж они и страшны. Подобие улыбки проступило на древнем лице жреца, и веселые искорки промелькнули в его глазах, когда он сказал:

– Это не наказание, сын Юргута, а поучение. Садись вот на этот пень, разговор у нас будет долгим. А ты, Тартай, отправляйся в становище. Придешь за ним на закате.

Когда воин ушел, изумленный Диор спросил, откуда жрецу известно, чей он сын?

– Я знаю о тебе гораздо больше, чем знаешь ты сам, – ответил тот. – Этому есть причина. Ты отмечен Высшим Знаком Судьбы.

– Но ведь я порочен!

– В твоем возрасте нет совершенных людей. Совершенство предполагает не борьбу со страстями, ибо это дело безнадежное, но отсутствие их. Святость – удел стариков.

– Зачем же ты говоришь мне об этом сейчас?

– Чтобы ты знал, что твоими действиями управляет некая Воля, то, что вы называете Провидением или Судьбой. Ты ждал от меня этого ответа?

– Да, ждал.

– Как видишь, твой внутренний голос тебя не обманывает.

– Если Провидение руководит мной, следовательно, оно управляет и моей порочностью.

– Именно так, Диор. Подумай вот над чем. Обуянных страстями людей действительно слишком много, так много, что не уцелел бы ни один человек на всем круге земли, если бы страсти направлялись исключительно на разрушение. Люди обычно берут во внимание эту сторону дела, забывая, что вожделения не только разрушают, но и создают. Что относится к людям, свойственно и народам. Без разрушения нет созидания, без созидания нет разрушения. Нет добра без зла. Я вижу, ты хочешь возразить, что подобное состояние не исключает хаоса, который противен дисциплинированному уму римлянина. Успокойся! Хаос – лишь видимость, он необходим простым смертным, чьи мысли не простираются дальше пастбища. А таких большинство, и только им нужно постоянно напрягаться в борьбе с ним. Деяниями же народов управляют те, кого бы ты назвал мудрецами.

– Это вожди?

– О нет! Не вожди и не предводители. Короли, цари, императоры, конунги управляют явно. Они лишь исполнители воли мудрецов. И не ведают об этом!

То, над чем Диор размышлял так мучительно, что мысли его можно было уподобить мухам, бесплодно бьющимся на бычьем пузыре окна, сейчас получало ясное и логическое объяснение. Он спросил с возрастающим интересом:

– Почему же мир столь несовершенен?

– Ты задаешь трудные вопросы, Диор, – слабо улыбнулся жрец. – Трудные потому, что словами, будь их хоть тысячи, невозможно изложить истину. Однажды произнесенное слово застывает подобно раскаленному металлу, вылитому в форму. А можно ли тем, что неподвижно, определить состояние, то, что летуче, изменчиво, например движение, запах, начало умирания? Столь же изменчива и истина. Чтобы узнать ее, следует проследить все ее превращения от зарождения до гибели. Что невозможно. Но часть истины, нужную тебе, ты постигнешь. Не сразу, а постепенно.

– Я понял, – просто сказал Диор, – ты предполагаешь во мне постепенное приближение к мудрости?

– Да. Этого требует Высший Тайный Совет, управляющий миром.

– Что за Тайный Совет?

– Не требуй от меня большего, чем я могу открыть. Узнаешь, когда придет время.

– Но ответь мне на один лишь вопрос. Очень простой: нельзя ли было предотвратить набег сарматов на Маргус?

– Вопрос, сын Юргута, хитер, но не более того. Да, я мог бы предотвратить грабеж Маргуса. Как и многие другие ужасные дела. Но высшая цель Тайного Совета не в этом! Возвратимся к уже сказанному. Подумай, что стало бы с народами, если бы люди были только добры? Я не говорю о том, что это невозможно, я спрашиваю, что бы произошло? Пока отвечу на него сам: народы бы лишились энергии – этой могучей созидательницы и разрушительницы, которая с неистощимым упорством вновь и вновь обновляет мир! Рождение есть умирание, а последнее влечет за собой новые бесчисленные рождения. Высшая цель управления миром – соблюдение равновесия! Большего от меня не требуется. Об остальном ты узнаешь, когда в твоей душе поселится Бог.

– Почему бы ему не появиться в душе младенца? – с горечью спросил Диор.

– Через много лет, сын Юргута, ты задашь этот вопрос Тайному Совету, и мудрецы ответят на него сами. Пока же я сказал достаточно.

– Да, ты сказал достаточно. Знает ли о твоей тайне Абе—Ак?

– Подозрительность губительна, Диор! – упрекнул его жрец. – Повторю: вожди не ведают, что являются исполнителями чужой воли.

– А если они творят только зло?

– Твоего опыта достаточно, чтобы ответить на этот вопрос самому.

– Как мне следует вести себя, чтобы скорее достичь совершенства?

– Можешь делать все, что заблагорассудится. Даже убивать своих врагов. Твое будущее нам известно.

– Оно печально?

– Его нельзя раскрывать.

– Но этим занимаются прорицатели.

– Это хитрецы, а не истинные прорицатели. Будущее должно быть неведомо человеку, равно как и народам, иначе потеряется интерес к свершениям. Скажу лишь вот что: гунны скоро обретут нового вождя – могучего хитроумного Аттилу. Ты будешь рядом с ним. Когда понадобишься, тебя найдут.

– У гуннов есть мудрецы?

– Нет. Это молодой народ. Ты станешь первым. Многое будет зависеть от тебя. Однажды к тебе придет человек и скажет два слова: тайна мудрецов. Доверься ему. Нам пора прощаться.

У Диора невольно вырвалось:

– Мне хорошо с тобой! О многом я еще хочу расспросить тебя! Позволь мне остаться! Я хочу быть твоим учеником!

– Дни мои сочтены, сын Юргута. Как и дни племени фарнаков. К нашей кончине приложишь руку и ты. Живи, как жил раньше. Вот уже и Тартай явился. Прощай!

Перед тем как войти в заросли трав, Диор бросил последний взгляд на поляну. Солнце уже опускалось за лес в беззвучии тишины, вечерний колдовской свет озарял поляну, и синие тени лежали на неподвижном сарматском идоле с огненными глазами, на птицах–гарпиях, казавшихся сейчас призраками. Слова жреца о тайне мудрецов явственно звучали в его ушах. Грудь его наполнилась радостью. Он всегда верил, что принадлежит к вершителям судеб народов. И вот подтвердилось! Будущее отныне создает он! И нет для этого ему никаких препятствий, наоборот. Скоро он предстанет перед Чегелаем, укрепит его доверие к нему как к сыну рассказом о сокровищах дакийских царей, о золотом кресле – вожделенной мечте Чегелая. Прекрасно! Думая так, Диор и не подозревал, какие испытания ждут его.

Когда травы сомкнулись над головами Диора и Кривозубого, сармат, опасливо оглянувшись, воскликнул:

– Хай! Эти вороны! Никогда их не видел раньше! Как налетели! Хотел кинуться на помощь, но даже руки поднять не мог! Верховный жрец заколдовал меня. Это он вылечил твои раны?

– Да, он.

– Жрец очень сильный маг. Однажды к нему принесли воина с разрубленной головой. Тот был как мертвый. Еле дышал. И что же? Воин через неделю отправился в новый поход! В том походе ему совсем снесли голову. Мы приставили ее к телу, опять потащили к жрецу. Он сказал, что принесли слишком поздно, голова уже не прирастет. О чем была у вас беседа?

Диор хотел ответить правдиво, но вдруг как бы со стороны с удивлением и необъяснимой тревогой услышал собственный равнодушный голос:

– У жреца до нас побывал Алатей. Уговаривал запретить Абе—Аку усыновить меня. Жрец отказался, заявив, что богиня Табити против того, чтобы вождем фарнаков стал Алатей. Великие беды тогда ожидают сарматов!

– Ва–ба–бай! – в величайшем возбуждении воскликнул Кривозубый. – Он так и сказал?

– Если мне не веришь, спроси у него.

Кривозубый, забыв о Диоре, стремглав понесся вперед.

3

Утром в гостевой шатер Диора явились шаман и сарматка с ворохом одежды. Шаман объявил, что Верховный жрец дал согласие на усыновление Диора вождем племени фарнаков и Абе—Ак дарит юноше одежду воина.

Диор был облачен в рубаху из конопли с глубоким разрезом ворота и с длинными рукавами, в облегающие штаны и низкие замшевые сапожки. Шаман поднес ему короткий воинский кафтан–безрукавку из войлока, с широким боевым поясом, так что кафтан оказывался как бы стянут. В холодную погоду предосторожность весьма нелишняя.

Возле шатра Абе—Ака женщины и подростки разжигали костер, ставили на него пиршественный котел. Привели черного барана, козу и здоровенного вола. Из шатра вышли обе жены Абе—Ака, сели на скамейки. Жены вождя были одеты в широкие пузырящиеся платья.

На обряд усыновления собрались все жители становища. Когда приготовления закончились, шаман ударил в барабан. Из шатра появился Абе—Ак. Его усадили на отдельную скамейку. Алатей наблюдал за происходящим издали, лицо его было темней тучи. Воины охраны держали обнаженные мечи.

Шаман кинжалом ловко перерезал горло козе, подставил под льющуюся кровь чашу. То же самое проделал с бараном его помощник. Вола зарезали воины. Шаман слил кровь всех трех животных в общую чашу, поставил ее перед Абе—Аком со словами:

– Сегодня твоя любимая жена Амага родит тебе прекрасного сына! Радуйся, вождь!

После этого шаман подвел Диора к Амаге. Ноги ее были широко расставлены, а платье на животе нарочно вздуто так, что казалось, будто эта женщина действительно вот–вот родит. Шаман велел юноше встать босыми ногами на скамейку и залезть через широкий вырез платья Амаги и вылезти между ее ног. Что Диор и исполнил. Когда он не без труда появился из–под подола платья Амаги, шаман торжественно оповестил народ:

– Родился сын Абе—Ака! Мы назовем его в честь богатыря Ушкула. Вот он, новый сын Абе—Ака по имени Ушкул! Радуйтесь!

Абе—Ак со словами: «Радуется мое сердце!» – погрузил в чашу с кровью руку, провел по лбу Диора широкую красную полосу. Рыжий Алатей мрачно и злобно косился. Но что он мог поделать, если Абе—Ак подобрал себе в охрану самых верных и храбрых воинов. Люди, окружившие место обряда, дружно кричали:

– Абе—Ак и Амага родили прекрасного сына!

– Он будет богатырем, как Ушкул!

– Воскресли наши надежды!

Народ был явно доволен. Кривозубый говорил, что люди побаиваются хитрого и вероломного Алатея. Мало кто желает видеть его вождем.

В это время в становище показался скачущий всадник. Пригнувшись к гриве, он нахлестывал коня. Возле повозок залились лаем собаки. Свинья, визжа, метнулась из–под копыт. Подлетев к возвышению, на котором сидел Абе—Ак, сдержав скакуна, воин прокричал:

– Говорю: дальняя застава встретила отряд гуннов. Направляются сюда! Посланы за сыном Чегелая!

Лицо Абе—Ака выразило огорчение, но он велел пропустить гуннов в становище и сказал Диору:

– Помни, сын, осенью будет великое собрание племени. На нем я объявлю тебя вождем вместо себя. Скажи об этом Чегелаю. Пусть он явится с тобой в мое племя. Времена тревожные, могучая Табити видит: у Абе—Ака нет большего желания, чем иметь крепкий союз с гуннами!

– Пусть исполнится воля Табити. Я все сделаю как нужно, – ответил Диор.

Вскоре площадка возле шатра Абе—Ака наполнилась приземистыми, темнолицыми всадниками. Вот они, гунны, гроза и ужас вселенной! Диор смотрел не отрываясь на свирепых воинов в кривых шапках, покрытых пылью, пропахших степными ветрами, овеянных грозной славой. Они же, проделав долгий путь, казалось, не чувствовали усталости, весело скалились, беззаботно перекликались, словно не замечая устремленных на них глаз притихшей толпы. Было в облике коренастых безбородых воинов что–то дикое и отвратительное одновременно.

К скамейке Абе—Ака вперевалку приблизился сухощавый узкоглазый гунн, его шапку опоясывала черная лента. Небрежно поклонившись, сказал:

– Я сотник Узур. Говорю: послан неустрашимым темник–тарханом Чегелаем за сыном его, названным римлянами Диором…