Текст книги "Самый далекий берег"

Автор книги: Анатолий Злобин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

– Старшина обещал к вечеру, – ответил Войновский. Он обернулся, чтобы посмотреть, ползет ли сзади Беспалов, и в это время услышал истошный, Нечеловеческий вопль:

– Тикай!

Кричал Стайкин. Войновский зажмурил глаза, вжался в лед, не понимая еще, в чем дело.

Снаряд упал прямо в цепь. Он легко прошел сквозь ледяной покров, глухо взорвался в глубине. Огонь и вода вырвались наружу, встали столбом. Войновский почувствовал, как воздушная волна ударила в уши, кто-то выдернул из его рук автомат, он стал легким как перышко и полетел, переворачиваясь в воздухе, проехал по льду, перевернулся еще раз и, наконец, открыл глаза. И тогда увидел воронку, черную и громадную, как озеро. Она дымилась, волны кругами ходили по ней, вода с шумом скатывалась через края обратно.

Войновский услышал протяжные стоны и быстро пополз к воронке.

– Кто ранен?

– Ну и жаханул, гад! Чемодан!

Войновский обернулся. Рядом лежал Стайкин.

Правая сторона его халата была в рыжих пятнах.

– Ранен? – спросил Войновский.

– Брызнуло. И водой облило. Жаханул чемоданчик.

Ранен был Литуев. Осколок перебил ему ногу, и Проскуров уже перевязывал ее индивидуальным пакетом. Литуев негромко стонал. Солдаты со всех сторон сползались к воронке.

– Ну и дал прикурить.

– Двести семь, не меньше.

– Хорошо еще, что фугасный. Осколочный всех бы накрыл. До свиданья, мама, не горюй.

– Товарищ лейтенант? – Шестаков подполз и принялся ощупывать Войновского.

– Увы! – сказал Стайкин. – Опять я остался жив, как сказал мой боевой друг в сорок втором году, выходя из сгоревшего танка.

– Постойте, постойте, – перебил Войновский. – Ведь тут, рядом с нами, когда мы ползли, лежал кто-то?

– Позади вас человек полз, товарищ лейтенант. Неужели пропал?

– Беспалов его фамилия, – сказал Шестаков, – из артиллерии. Свояк нашего Молочкова. И выходят, за ним последовал?

– Беспалов! – закричал Стайкин. – Где ты?

Издалека донесся сердитый голос:

– Чего тебе? Отвяжись.

– Все целы, товарищ лейтенант, – сказал Проскуров. – Все на месте.

– Нет, нет, – взволнованно говорил Войновский. – Я прекрасно помню, кто-то еще лежал здесь, в цепи. Как раз на этом месте. – Войновский показал рукой на воронку. – Я отлично помню. У меня хорошая зрительная память.

– Впрямь был кто-то, – сказал Литуев. Проскуров наложил ему жгут, и Литуев перестал стонать. – Он еще огонька у меня просил, а я отвечаю: не курю.

– Память у тебя отшибло, – сказал Проскуров. – Это я у тебя огонька просил. А ты и сказал: не курю. А я, видишь, живой. Значит, это не я?

– Ты-то просил, это верно. А он тоже просил. Он тоже человек. Ой, тише ты! – Проскуров натягивал на раненую ногу валенок и сделал чересчур резкое движение, отчего Литуев вскрикнул.

– Кто же это? – спросил Шестаков, пугливо оглядываясь по сторонам.

– Севастьянов! – крикнул Войновский.

Севастьянова слегка отбросило взрывом в сторону, но он, кажется, даже не заметил, что рядом разорвался снаряд, и по-прежнему лежал, закрыв глаза и улыбаясь своим мыслям. Он все-таки услышал Войновского, посмотрел на него и приподнялся на локтях.

– Севастьянов, вы же рядом были. Вы не помните, кто лежал здесь?

– Не помню, товарищ лейтенант, – сказал Севастьянов. – Может быть, и я. Не помню. – Он лег и снова закрыл глаза.

– Где же он? – задумчиво спросил Шестаков и посмотрел на воронку. – Может, взрывом отбросило?

– Был, истинно говорю, был человек, – живо говорил Литуев. – Он еще огня у меня просил, а я отвечаю: не курю. А кто такой – убей, не помню.

– А ты иди, – сказал Стайкин, – не задерживайся. Без тебя разберемся. Ты теперь тоже с довольствия снят.

– И то верно. Пойду, братцы, не поминайте лихом. Живой буду, напишу. Прощайте, братцы. – Литуев пополз по льду, и раненая нога волочилась за ним, как плеть. Проокуров полз сбоку и поддерживал Литуева рукой.

– Из новеньких, может? – спросил Шестаков.

– Кострюков? – сказал Войновский.

– Кострюков еще утром уполз, товарищ лейтенант. Ему руку оторвало правую. Я сам его относил.

– Кто же это?

– Молочков! – воскликнул Стайкин. – Он самый.

– Он же убитый. – Шестаков посмотрел на Стайкина и покачал головой.

– Неужели не он? Ах, господи...

– А где Маслюк? – спросил Войновский.

Позади, за цепью поднялась рука, и громкий голос крикнул оттуда:

– Маслюк здесь. Живу на страх врагам. Сейчас с котелком к вам приду.

– Может, и не было никого, с перепугу мерещится. Такой снаряд жаханул.

– Человек не может пропасть? Правда? – спросил Войновский и посмотрел на Стайкина.

Стайкин пожал плечами, и вдруг глаза его сделались стеклянными. Войновский посмотрел по направлению его взгляда и вздрогнул. У края огромной воронки тихо и покойно покачивалась на воде белая алюминиевая фляга.

– Кто же это? А? – Войновский растерянно посмотрел вокруг и увидел, как солдаты быстро и молча расползаются прочь от воронки по своим местам. Шестаков посмотрел на воронку, быстро встал на колени, перекрестился и снова лег.

– Да, – сказал Стайкин. Он подполз к краю воронки, вытянул руку, поймал флягу, поболтал ею в воздухе. – Есть чем помянуть. Запасливый был человек.

Шестаков снова посмотрел на Стайкина и покачал головой. Войновский подпола к воронке и заглянул в воду. Вода была темная, глубокая и прозрачная. Она негромко плескалась о ледяную кромку, и Войновский ничего не увидел в глубине – только низкое, серое небо и свое лицо, незнакомое, искаженное и качающееся.

глава XI

Сергей Шмелев видел, как двухсотсемимиллиметровый снаряд упал прямо в середине второй роты и ледяной покров озера дважды поднялся и опустился, когда ударная волна прошла сначала по льду, а потом по воде. Шмелев послал Джабарова узнать, что там натворил снаряд, а сам остался лежать. Он ничем не мог помочь своим солдатам, и душная тревога все сильнее сдавливала сердце.

Впереди был берег. Позади простиралось ледяное поле, колодное и безмолвное, и туда тоже не было пути. Пятнадцать часов было контрольным временем боевого приказа. Красная стрела, начертанная уверенной рукой на карте, уже дошла до железнодорожной насыпи и вонзилась в нее. Стрела не знала и не желала знать, что на свете есть пулеметы, тяжелые фугасные снаряды, холодный лед, огненные столбы воды.

Шмелев посмотрел на часы и невесело усмехнулся. Было десять минут четвертого. Пошел мелкий снег. Он падал на лед, на землю, на ленту шоссе, на рельсы и шпалы далекой железной дороги. Берег затянулся зыбкой переливающейся сеткой.

Шмелев перевернулся на спину и закрыл глаза, чтобы не видеть падающего снега. Он лежал, закрыв глаза, стиснув зубы, ему казалось – еще немного, и он найдет выход. Лишь бы на минуту забыть обо всем, сосредоточиться на самом главном – и он узнает, что надо сделать, чтобы пробиться к берегу сквозь лед и снова обрести землю.

Тонко запищал телефон. Шмелев открыл глаза. Плотников по-прежнему лежал на спине. Лицо его стало белым, в глазницах скопилось немного снега, и глаза не стали видны. Шмелев пристально всматривался в белое застывшее лицо, словно мертвый мог открыть то, что искал живой. Щиток лежал у головы Плотникова и все время отвлекал внимание Шмелева. Шмелев вдруг разозлился на щиток, изловчился и что было сил пустил его по льду. Щиток покатился, дребезжа и царапая лед.

Телефон запищал снова. Григорий Обушенко сообщал, что видит на севере двое аэросаней, которые миновали пункт разгрузки и следуют к берегу.

Шмелев с досадой приподнялся на локтях. За тонкой сеткой падающего снега быстро катились по льду две серебристые точки. Гул моторов все явственнее пробивался сквозь треск пулеметов.

– Пойдешь встречать?

– Сами приползут.

Полковник Славин подползал к Шмелеву, и лицо его не обещало ничего доброго. На Славине был чистый свежевыглаженный маскировочный халат, на шее болтался автомат, а пистолет заткнут прямо за пояс. За Славиным гуськом ползли автоматчики. Пулемет выпустил длинную очередь, но Славин даже не пригнул головы.

Шмелев пополз навстречу. Часто дыша, они сошлись голова к голове. Красивое лицо Славина было искажено от ярости.

– Почему вы лежите? – спросил Славин. – На сколько назначена атака?

– Атака будет через час, товарищ полковник. Вы не опоздали.

– Не думайте, что я приехал для того, чтобы лежать рядом с вами. Атака будет через двадцать минут. Вызовите сюда командиров рот.

– Она будет девятой...

– И последней, – оборвал Славин.

– Товарищ полковник, прошу выслушать меня. Мне все время недостает тридцати секунд.

– Не понимаю вас.

– Только тридцати секунд. Пока немцы увидят, как мы поднимаемся в атаку, пока они передадут команду на свои батареи, пока там зарядят орудия, пока прилетят снаряды – на все это уходит полторы минуты. А чтобы добежать до берега, нам надо две минуты. Тридцати секунд не хватает, и мы натыкаемся на огневой вал. Я рассчитываю, что в сумерках они будут работать медленнее, и я возьму то, что мне недостает.

– Вам недостает решимости заставить солдат идти вперед и не ложиться. Вы сами дали противнику возможность выиграть время и пристреляться. Куда вы смотрели, когда вам помогали самолеты?

– Атака штурмовиков не дала особого эффекта. По всей видимости, у них очень крепкие блиндажи.

– A у вас, я вижу, слабые нервы. Вы преувеличиваете, капитан. Только я еще не понял – зачем? Или вы забыли о том, что обещали генералу?

– Очень хорошо помню об этом, товарищ половник.

Пуля шлепнулась, сочно чавкнув. Она вошла в лед под самым локтем Славина; Шмелев увидел, как на поверхности льда образовалась и тотчас затянулась водой крохотная дырочка. Славин и броиью не повел, лишь несколько отодвинул локоть раскрыл планшет с картой.

– На колокольне – немецкий снайпер, – сказал Шмелев.

– А это кто? – спросил Славин, кивая в сторону Плотникова.

– То же самое. Мой начальник штаба. – Шмелев оглянулся и посмотрел на Плотникова. Снега на лице стало больше, снег был теперь и на бровях и а лбу под каской.

Славин усмехнулся.

– Даже снайпера себе завели. Я вижу, немцы работают на вас.

– Немцы, товарищ полковник, работают против меня.

– Хорошо, капитан. Будем считать, что на первый случай мы выяснили наши отношения. Не будем уточнять частности. Нам надо делать дело. Поржите мне систему обороны на берегу.

– А как же командиры рот – вызывать? – Шмелев не мог понять, отчего он испытывает такую неприязнь к этому красивому полковнику.

– Вызовите командира второго батальона. Он еще жив?

– Докладываю обстановку, – Шмелев повернулся лицом к берегу.

– Доложите обстановку.

Такие слова произнес майор Шнабель, комендант немецкого гарнизона, обороняющего берег.

Немец сидел в глубоком плюшевом кресле, держа в руке телефонную трубку. На письменном столе перед немцем лежала только что полученная телефонограмма. В блиндаже было тепло, у двери слабо гудела печка. За ширмой виднелись две железные кровати, покрытые коричневыми одеялам! Из узкого окна, пробитого под самым потолком падал свет. Стены были обшиты листами фанеры, на них – картинки из иллюстрированных журналов. Чуть повыше висели ходики с поднятой гирей. На противоположной стене в одиночестве висел большой портрет Гитлера в деревянной рамке.

– Установили? – спросил Шнабель в телефон.

– Так точно, господин майор, – ответил собеседник Шнабеля. – Точно там, где вы приказали.

– Русские не заметили вас?

– О нет, господин майор. Мы закрыты щитом. Но скоро мы его сбросим.

– Какова мощность?

– О, господин майор, на русских хватит вполне. Я обещаю вам, что это будет не хуже, чем в Тиргартене в день салюта.

– Отлично, лейтенант. Мы ни за что не должны отдать русским эту дорогу. Я только что получил телефонограмму из ставки и первым сообщаю вам о ней. Автострада должна служить Германии. – Майор Шнабель покосился на портрет Гитлера. – Ни в коем случае не начинайте без меня. Я приду к вам, как стемнеет. Я сам хочу посмотреть на это зрелище.

... – Учтите, капитан, – сказал полковник Славин, – об этой операции знает Ставка. Дорог должна быть взята во что бы то ни стало.

Шмелев ничего не ответил. В последние дни на берегу он только и слышал про эту дорогу. Все кому не лень, говорили о ней. А все-таки брать ее придется Шмелеву.

– Ну что ж, пойдемте на исходный рубеж, – сказал Славин.

Стрельба на берегу почти прекратилась. Стало тихо. Над Устриковом поднялась первая ракета. Она тускло светилась сквозь летящий снег и упала далеко на правом фланге. Тонкий дымный след остался там, где пролетела ракета, и снег на лету постепенно заметал его.

На берегу послышался глухой гул. К поворот шоссе выполз немецкий танк – черный силуэт его, квадратная башня с длинным пушечным стволом размазанно проступили сквозь падающий снег.

Танк остановился и развернул пушку в сторону озера. Следом двигался второй, третий... Они проходили мимо стоявшего танка и, сердито урча, скрывались в деревне. Танк на берегу настороженно поводил пушкой.

– Прикажете открыть огонь? – спросил Шмелев.

– Ни в коем случае. Это очень важно, что они идут именно туда. – Славин принялся считать. – Пять, шесть, семь...

Танк на берегу медленно двинулся за последним танком и скрылся за домами.

– Восемь! – торжественно закончил Славин. – Вы понимаете, что это значит? Немедленно передайте донесение в штаб армии – на юго-запад прошли восемь немецких танков типа «пантера».

Шмелев отослал связного и пополз к берегу. За ним полз Славин, чуть сбоку – Обушенко. Они двигались наискосок, забирая влево, чтобы выбраться из зоны действия немецкого снайпера и выйти к цепи ближе к центру.

Впереди стали видны фигурки солдат, лежавших на льду. Славин обогнул Шмелева, быстро двигая ногами, пополз вперед.

Вокруг огромной широкой проруби лежали солдаты. Вода неслышно плескалась о кромку.

Молодой круглолицый офицер приподнялся и доложил полковнику, что взвод готовится к атаке.

– Ну и дыра у вас, – заметил Славин, глядя на воронку. – Целое озеро.

– Двухсотсемимиллиметровый, – сказал Войновский. Он лежал сбоку и не сводил глаз со Славина, .

Славин усмехнулся:

– Я вижу, вам тут нравится больше, чем на берегу.

– Там же фрицы, товарищ полковник, – сказал бойкий солдат с вывороченной губой. – Не пущают.

– Давайте попробуем вместе. Может быть, пустят. Нам необходима эта деревня и особенно шоссейная дорога. Понимаете? Эта главная рокадная дорога в тылу врага, и мы должны во что бы то ни стало перерезать ее. От этого зависит судьба наступления всей нашей армии.

Ракеты на берегу светились все ярче. Темнота сгущалась, разливалась над озером.

– Джапаридзе, секундомеры.

Грузин достал из полевой сумки три небольшие коробочки и протянул их Славину. Шмелев почувствовал, что дрожит от холода. Он потянулся было к коробочкам, но Славин строго посмотрел на него, накрыл коробочки планшетом.

Полковник Славин принял решение. Ровно через десять минут после того, как будут включены секундомеры, цепь поднимется и пойдет в атаку. Капитан Шмелев – на правом фланге, старший лейтенант Обушенко – на левом. За собой Славин оставлял центр. Цепь начнет двигаться к берегу без сигнала, и пройдет по крайней мере полминуты, прежде чем немцы заметят начало атаки.

– Средства поддержки включаются в действие после того, как противник обнаружит цепь и первым откроет огонь. На этом мы тоже выиграем время. – Славин замолчал и оглядел офицеров.

Шмелеву делалось все холоднее, и он с горечью подумал о том, что будет лучше, если он останется на льду вместе с теми, которые уже лежат там, потому что он не сумел привести их к берегу.

Григорий Обушенко слушал Славина и часто кивал головой. Когда Славин кончил, Обушенко посмотрел на Шмелева, но Шмелев не ответил на его взгляд и отвернулся.

Юрий Войновский слушал Славина, чувствуя, что в его жизни сейчас произойдет что-то очень важное и необыкновенное.

– Что же вы молчите, капитан? – спросил Славин.

– Товарищ полковник. Я был не прав. Я переоценил свои силы. – Шмелев говорил, чувствуя, как все в нем дрожит мелкой дрожью.

– Меня не интересует, что было вчера, – сухо ответил Славин. – Я хочу знать, когда вы будете готовы?

– Я готов, товарищ полковник. Приказывайте, – Шмелев встал на колени и твердо посмотрел на Славина.

– Теперь возьмем, гады. – Обушенко прибавил ругательство.

Славин передал им секундомеры:

– Внимание. Включаем.

Шмелев и Обушенко побежали вдоль цепи – в разные стороны. Стало еще темнее, фигуры бегущих быстро слились с темнотой. Проводив их глазами, Славин поднес к лицу секундомер, на мгновение осветил циферблат фонариком.

– Приготовить гранаты.

Пулемет на берегу выпустил короткую очередь. Было слышно, как пули входят в лед неподалеку. Раздался негромкий вскрик. Войновский обернулся и увидел, что Славин сидит и рвет зубами индивидуальный пакет, а левая рука безжизненно висит вдоль туловища.

– Черт возьми, – сказал Славин. – Я, кажется, ранен.

– Санитара, санитара сюда! – выкрикивал за спиной Войновского голос с резким грузинским акцентом.

Справа подбежал солдат с автоматом. Войновский узнал Шестакова.

– Скорей!

Шестаков опустился перед Славиным.

– Вы санитар? – спросил Славин.

– Не бойтесь, товарищ полковник, – говорил Шестаков, ощупывая в темноте Славина. – Я сегодня восемь человек перевязал, одного лейтенанта. Полковников, правда, не приходилось перевязывать. Но пуля, она дура, ей все равно, что ефрейтор, что полковник. Куда же вас стукнуло, не сюда?

Славин заскрипел зубами.

– Сюда, значит. Высоко. Выше локтя. С какой бы стороны к вам лучше подобраться?

– Рэзать надо, – сказал грузин.

– Как же так – резать? – сказал Шестаков. – Сукно-то какое... Может, расстегнуть лучше.

– Скорее же!

– Сейчас, сейчас, товарищ полковник. Прилягте сюда, на бочок. Вот так. Теперь мы мигом сообразим. – Шестаков разрезал финкой рукав халата и снова сказал: – Ах, товарищ полковник, сукно-то какое...

– Режьте же, черт вас возьми! – Славин не выдержал и выругался.

– Рэзать! – грозно приказал грузин.

Послышался треск разрезаемого сукна. Шестаков замолчал и больше не говорил. Славин лежал на спине, время от времени скрипел зубами. Лицо его смутно белело в темноте.

– Возьмите секундомер, – сказал он. – Сколько времени?

Сверкнув фонариком, автоматчик посмотрел на секундомер.

– Прошло семь с половиной минут, товарищ полковник. Осталось две двадцать пять.

– Кто из офицеров есть поблизости?

– Я здесь. – Войновский встал на колени перед Славиным.

– Слушайте, лейтенант. Вы поведете в атаку центр. Вместо меня. Я уже не смогу теперь. – Чувствовалось, что Славин с трудом сдерживается, чтобы не закричать от боли. – Запомните, лейтенант. От вашего мужества будет зависеть судьба атаки. Судьба всей операции «Лед».

– Так точно, товарищ полковник. Я сделаю, товарищ полковник, я сделаю, даю вам слово, – торопливо говорил Войновский.

– Я буду смотреть за вами. Я хочу своими глазами увидеть, что вы взяли берег. Возьмите секундомер.

Войновский зажал секундомер в руке.

– Товарищ полковник, большая потеря крови, – сказал грузин. – Вам надо немедленно эвакуироваться.

– Сколько осталось? – спросил Славин.

– Пятьдесят пять секунд, товарищ полковник, – ответил Войновский, посветив фонариком.

– Очень сильная боль. Вы не видели, есть ли выходное отверстие?

– Насквозь, товарищ полковник, – сказал Шестаков. – Касательное проникающее называется. Аккурат Молочкова утром так же ранило. Первая у вас, товарищ полковник?

– Первый раз.

– С боевым крещением, значит, вас. А то что же, на войне побывать и пули на поймать. Готово, товарищ полковник. Жгутиком бы надо, да нету.

– Вы следите? Сколько?

– Двадцать две секунды, товарищ полковник.

– Передайте капитану Шмелеву, чтобы он прислал донесение с берега.

– Я сделаю, товарищ полковник, все сделаю, вот увидите.

– Посмотрите еще раз.

– Десять секунд, товарищ полковник. Семь.

– Идите, лейтенант. Помните, что я сказал.

Войновский поднялся я пошел навстречу ракетам. Шестаков догнал его и зашагал рядом.

Берег был точно таким же, как на рассвете, когда они шли к нему в первый раз, с той лишь разницей, что теперь они знали, какой это далекий берег. И ракет стало больше, чем на рассвете. И пулеметы уже не молчали, как утром.

Солдаты шли, чуть пригнувшись. Фигуры их, расходясь в обе стороны и назад, постепенно растворялись в темноте, и Войновскому казалось, будто за спиной у него два сильных крыла и они легко и неслышно несут его к берегу.

Пулеметы забили чаще. Снаряд просвистел над головой, оглушительный пушечный выстрел раздался сзади. Войновский поднял автомат и закричал:

– Отомстим за кровь наших товарищей! Вперед! Ура-а-а! – и побежал, не оглядываясь, стреляя из автомата. Диск кончился, он выбросил его на бегу и вставил новый. Выброшенный диск, подпрыгивая, катился некоторое время впереди, потом завалился набок и укатился в сторону.

Шестаков бежал следом. Он увидел на льду выброшенный диск, поднял его, прицепил к поясу и побежал дальше, стараясь не потерять из виду Войновского.

Ракеты на берегу зажигались одна за другой, обливая ледяную поверхность безжизненным светом. Гулко ухнул разрыв. Столб огня и воды вырос перед Шестаковым, закрыл Войновского. Шестаков бежал не останавливаясь. Водяной столб рассыпался, фигура Войновского снова показалась впереди. Ледяные брызги обдали Шестакова, он захватил в грудь больше воздуха, бросился вслед за Войновским.

Ослепительная голубая полоса вспыхнула вдруг на льду. Лед задымился, засверкал под ногами. Темные фигурки заметались по полю, ослепляющий холодный свет подкашивал людей, они падали и кричали. Шестаков увидел, как Войновский вбежал внутрь слепящей полосы, резкая тень прочертилась по льду, и Войновский исчез. Еще не понимая, в чем дело, Шестаков добежал до голубой дымящейся полосы, вбежал в нее. Его тотчас хлестнуло по глазам. Он закричал от боли, однако удержался на ногах и не перестал бежать. Свет померк и ушел назад. Бледная желтая ракета висела над головой, черная полоса берега надвинулась на Шестакова.

Шестаков услышал впереди частый стук автомата. Набежал на Войновского, упал, вытянув руки.

– Стой, – в ужасе прошептал он. – Куда же ты?

– Вперед! – Войновский оглянулся и застыл с раскрытым ртом. Глаза его, горевшие голубым огнем, вдруг погасли. Голубая полоса исчезла, и даже ракеты не могли разогнать внезапной темноты, упавшей на лед. Над головой работал крупнокалиберный пулемет. Пули свистели поверху и уходили в темноту.

– Тихо! – приказал Шестаков.

– В чем дело? – Войновский стоял на коленях и, ничего не видя, ощупывал руками воздух впереди себя.

– Тихо! – повторил Шестаков. – Мы в плен попали. Ползи вперед.

глава XII

Полковник Славин наблюдал за движением цепи в бинокль. Он видел, как солдаты побежали после выстрела пушки, услышал далекое «ура», прокатившееся по полю.

Ракеты освещали ледяную поверхность, и картина боя предстала перед Славиным, схватываемая единым взглядом. Вспышки пулеметов и пушек по всему берегу, росчерки ракет, разрывы снарядов, встающие на льду, сзади тоже бьют пулеметы, пушки, и снаряды рвутся на берегу. А в середине, меж двух огней, цепь атакующих, бегущая вперед тремя углами, как три волны с острыми гребнями, ничто не заслоняло на плоском поле эту обнаженную систему боя, и она предстала перед Славиным в чистом первозданном виде, как схема на боевой карте, начертанная умелым штабистом.

Славин сделал неловкое движение, поднимая бинокль. Острая боль обожгла тело, голова наполняюсь туманом. Он опустил бинокль, пережидая, когда утихнет боль.

– Господи, помоги, господи, помоги, – без стали твердил связист, лежавший за телефоном. – Хорошо пошли, помоги, господи.

Боль в руке утихла. Полковник Славин смотрел, как четко и красиво исполняется его замысел, и думал о том, что он не покинет поле боя и пойдет в деревню после того, как она будет взята; там хирург сделает ему антисептическую повязку, и он пошлет донесение о том, что деревня взята и он ранен на поле боя.

Ослепительная голубая полоса рассекла темноту, было видно, как люди падают на бегу, взмахивают руками, бросают оружие.

– Боже мой, боже мой, – твердил тот же голос. – Что же это, боже мой? Помоги, господи.

И тогда полковник Славин отчетливо понял, что они никогда не возьмут берег. Не помня себя, он вскочил на ноги.

– Противотанковая, огонь! – Славин резко взмахнул рукой. Острая боль вошла в него, и он потерял сознание.

Луч прожектора вошел в самую середину цепи, отрезав берег от бегущих к нему людей. Мощный прожектор светил с левого фланга вдоль берега, и Шмелев мгновенно подумал: «Сволочь». Так он думал о неизвестном ему немце, который догадался поставить прожектор именно там, на фланге. Лучшего места нельзя было придумать. Ослепленные люди метались в полосе луча, и пулеметы били по ним.

Прожектор повернулся. Голубой луч медленно пополз по льду, преследуя бегущих, подобрался к Шмелеву. Лед сверкал и дымился, огненный снег кружился в воздухе. Шмелев бежал и никак не мог выбежать из этого дьявольского луча. Отчаянье, рожденное бессилием, гнало его вперед. Прямо перед собой он увидел длинное противотанковое ружье и солдата, лежавшего ничком.

– С землей целуешься? Стреляй!

Солдат поднял голову. Глаза его слезились. Луч прожектора медленно прополз по стволу ружья.

– Заряжай! – Шмелев достал патрон, и тело его тотчас сделалось тяжелым и всесильным.

Острая точка ослепительно сверкала на берегу, впивалась в глаза. Он долго целился, прежде чем нажать спуск. Приклад ударил в плечо, он уже видел, что промахнулся.

Луч прожектора вздрогнул, пополз назад, нащупывая его. Пулеметы на берегу повернулись, сошлись в точке, где лежал Шмелев, но он ничего не замечал и продолжал стрелять. Вскрикнул раненый солдат. Сверкающий свет наполз, обволок, острые иглы вонзились в глаза. Бледные разрывы вставали кругом.

Пуля косо ударила в каску, в голове загудело звонко. И тогда он собрал все обиды, всю горечь и словно выплеснул все это из себя вместе с выстрелом. Что-то вспыхнуло внутри ослепительного острия иглы, разорвалось брызгами во все стороны. И сделалось темно, радужные круги поплыли в глазах. Он закрыл глаза, но круги не уходили. Каска продолжала звенеть, он почувствовал, что поднимается в воздух, а моторы гудят на высокой ноте. Он летел, стремительно набирая скорость, и тело наливалось тяжестью. Вокруг сделался туман – он понял: проходим сквозь облака; жаркий огонь вспыхнул в глазах – понял: солнце. Солнце стало быстро уменьшаться, потухло, и на месте его одна за другой начали загораться звезды. Стремительно и неслышно вращаясь, небесные тела проносились мимо, кололи острыми иглами, испуская зеленый холод. Тело все больше наливалось свинцовой тяжестью, и Шмелев понял: земля не отпускает его от себя, потому что люди на земле еще стреляют друг в друга, он должен быть среди них – еще не пришло время улетать к звездам.

Бой утихал. На ледяное поле спустилась темнота. Джабаров подбежал к Шмелеву и лег рядом.

Другая тень промелькнула в темноте, шлепнулась на лед.

– Сергей, Сергей! – в отчаянии кричал Обушенко.

– Не трогайте его, – сказал Джабаров. – отдыхает.

Шмелев лежал на спине, раскинув руки, с лицом, сведенным судорогой. Трясущимися руками Обушенко отстегнул флягу, начал лить водку в рот Шмелева. Жидкость тонкой струйкой пролилась по щеке. Шмелев сделал судорожное движение и проглотил водку. Лицо разгладилось, он задышал глубоко и ровно.

Обушенко стоял на коленях и тряс его за плечи.

Шмелев удивился, увидев Обушенко, и спросил:

– Ты живой? – и снова закрыл глаза.

– Очнись, очнись! – кричал Обушенко.

– Где Клюев? – спросил Шмелев. – Он пойдет с нами. Скажи ему.

– Клюев убит. Плотников убит. Вое убиты. Ты один остался. Очнись.

– Собери всех вместе. Скажи им – они пойдут с нами. Они должны пойти. Собери их.

– Сергей, Сергей! – кричал Обушенко, а зубы его сами собой стучали от страха.

– Он спит, – сказал Джабаров. – Не мешайте ему.

– Я сейчас, – внятно сказал Шмелев. – сейчас приду.

В зале погас свет, на экране зажглись слова: показывали специальный выпуск новостей. Оркестр играл марш, испанцы бежали в атаку на фалангистов. Они бежали по склону горы, сквозь редкий колючий вереск. Пули вспарывали скалу, белая пыль снежно поднималась вокруг бегущих, пот катился с них градом, музыка играла боевой марш – кинохроника была самая настоящая. Солдаты бежали, ложились за камнями, вскакивали, опять бежали через вереск. Одного, тонкого, чернявого, показали крупным планом, он бежал с оскаленным лицом и стрелял из винтовки, а потом лег на белые камни и больше не встал, потому что так могут лежать только мертвые. А я все ждал, когда же он поднимется: я тогда не знал еще, как должны лежать мертвые; он все еще лежал, и Наташа схватила в страхе мою руку, но его больше не показывали. Мы вышли из зала. На улице стоял дикий мороз, белые сугробы тянулись вдоль тротуара, и нам некуда было деться. Я купил билеты, и снова мы увидели, как он бежит, оскалив рот, падает и лежит. А нам было по восемнадцать, и некуда было деться – мы в третий раз пошли целоваться в темный зал. И опять увидел, как тот чернявый, который упал, снова бежит с оскаленным ртом, а потом падает мертвый. «Смотри, опять он бежит», – сказала она, прижимаясь ко мне и дрожа. А испанец опять бежал и падал мертвый, потом снова стрелял и снова мертвый, стреляет мертвый, бежит мертвый, опять встает и бежит – пока были деньги на билеты. Мы ушли из кино и больше не целовались, потому что стоял дикий мороз и сугробы лежали кругом. Мы не вспоминали о нем, но испанец шел с нами. Наташа вдруг прижалась ко мне и спросила: «Боже мой, что же будет? А вдруг это всерьез и надолго?» А я даже не поцеловал ее, чтобы успокоить, я не знал тогда, что можно любить в мороз, ненавидеть в мороз, убивать в мороз, целовать в мороз, – ведь замерзшая земля – все равно наша земля, и пока мы на ней, мы будем любить и ненавидеть.

Обушенко запрокинул голову и пил из фляги долгими глотками. Шмелев открыл глаза и снизу смотрел на Обушенко; ему казалось, будто у Обушенко нет головы, а руки сломаны.

– Оставь глоток, – сказал Шмелев.

У Обушенко тотчас появилась голова, руки встали на свое место. Шмелев сделал глоток и сел, поджав ноги. Ракеты поднимались, били пулеметы – на поле все было по-прежнему. Шмелев снял каску, шум в голове стал тише. Пуля ударила в каску сбоку, оставив глубокую вмятину как раз против виска. Обушенко подвинулся и тоже рассматривал каску. Шмелев насмотрелся вдоволь, надел каску, затянул ремешок на подбородке.

– Принимай команду, капитан, – сказал Обушенко.

– Кто из ротных у тебя остался?

– Ельников, третья рота. Давай объединяться в один батальон.

– Давай, – сказал Шмелев. – Все-таки я возьму этот распрекрасный берег. Назначаю тебя своим заместителем.

– Вместо кого?

– Вместо Плотникова, вместо Рязанцева, вместо Клюева – вместо всех. Будешь и по штабной, и по строевой, и по политической.