Текст книги "Самый далекий берег"

Автор книги: Анатолий Злобин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

глава I

глава II

глава III

глава IV

глава V

глава VI

глава VII

глава VIII

глава IX

глава X

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

глава I

глава II

глава III

глава IV

глава V

глава VI

глава VII

глава VIII

глава IX

глава X

глава XI

глава XII

глава XIII

глава XIV

глава XV

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

глава I

глава II

глава III

глава IV

глава V

глава VI

глава VII

глава VIII

глава IX

глава X

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

глава I

глава II

глава III

глава IV

* * *

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

САМЫЙ ДАЛЕКИЙ БЕРЕГ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

НЕТ ХУЖЕ —

В ОБОРОНЕ СТОЯТЬ.

ИЗ СОЛДАТСКИХ РАЗГОВОРОВ

глава I

Старшина глушил рыбу толом. Рыбы было много, и глушил ее по-всякому: с лодки и с берега. С лодки удавалось собрать рыбы больше, но день выдался теплый, может быть, последний теплый день, и старшина решил, что солдатам будет полезно искупаться.

– Приготовиться! – скомандовал он.

Солдаты раздевались с достоинством, не спеша. Белые солдатские тела становились все более красивыми по мере того, как сбрасывались с них воинские одежды. Телефонисты из соседнего блиндажа вышли на берег и, стоя у сосны, смотрели, как старшина глушит рыбу.

– Огонь! – крикнул Катаров. У него был мощный баритон, и он очень любил командовать.

Севастьянов зажег шнур, пробежал к обрыву, изо всех сил метнул палку – к ней привязаны шашки с толом. Севастьянов уже не молод, но крепкий, поджарый – и живот втянут. Выбросив вперед руку, он стоял на краю обрыва и следил за полетом палки.

За Севастьяновым с лаем бежал ротный пес Фриц. Проскочил меж ног Севастьянова, прыгнул с обрыва на камни, с камней – в воду. Солдаты радостно закричали, замахали руками, подбадривая пса.

Старшина опомнился первым. Схватил автомат, стал давать короткие очереди поверх Фрица в надежде, что пес испугается и повернет обратно. Ветер гнал по воде рябую волну. Рыжая голова то скрывалась, то снова мелькала среди волн. Старшина перенес прицел. Фриц исчез под водой, нет, снова вынырнул, заколотил лапами по воде. Доплыл до палки, ухватил ее зубами, поплыл обратно. В автомате кончились патроны, старшина с бранью швырнул оружие.

– Сейчас, сейчас... – нетерпеливо говорил Севастьянов.

Фриц упрямо плыл к берегу. Солдаты стояли вдоль обрыва будто завороженные. Пес подплыл ближе, стало видно, как сизый дымок от горящего шнура вьется у морды. И тогда старшина дал команду к отступлению:

– Полундра!

Солдаты пустились наутек. Старшина убедился, что прыти у них хватает, и побежал следом за Севастьяновым к толстой корявой сосне. Они быстро карабкались по ветвям, пока не почувствовали себя в безопасности. Старшина перевел дух, осмотрел поле сражения. Фигуры солдат матово белели среди ветвей. Берег был пуст.

Над обрывом показался дымок, потом рыжая морда. Мокрый Фриц выбрался наверх, положил палку, победно и зловеще пролаял – в ту же секунду сверкнул огонь, взрыв оглушительно прокатился по поляне. Белое облако плотно окутало Фрица.

Старшина зажмурился. Вязкая струя ударила в уши, было слышно, как взрыв раскатывается и уходит в глубь леса. А когда старшина раскрыл глаза, ни облака, ни Фрица уже не было.

Катаров поднял голову:

– Шашки остались?

Севастьянов не слышал и продолжал смотреть на берег.

Частый стук копыт раздался в лесу. Старшина вздрогнул и обернулся. Лошадиные крупы мелькали среди деревьев, и только теперь старшина почувствовал страх: глушить рыбу на переднем крае было строго запрещено.

Старшина уже стоял на земле, а недоброе лицо Шмелева стремительно надвигалось на него.

Султан враз встал, часто перебирая ногами. Катаров отчаянно вскинул голову.

– Товарищ капитан, вторая рота занимается физической подготовкой. Тема – лазание по деревьям. Докладывает старшина Кашаров.

– Кто вел стрельбу? По какой цели? Быстро! – стоя на стременах, Шмелев в упор глядел на старшину.

Джабаров остановился чуть позади капитана и тоже поедал старшину глазами.

Старшина Кашаров не принадлежал к числу тех людей, для которых правда дороже всего на свете. Жизненный опыт и долгая служба в армии научили его, что правдой лучше всего пользоваться в умеренных дозах и главным образом в тех случаях, когда скрывать ее дальше становится невыгодно.

– Разрешите доложить. Стрельба велась по обнаруженной плавающей мине, – по лицу Шмелева старшина понял, что говорит не то, однако уже не мог остановиться, закончил бодро: – Мина взорвана метким выстрелом, израсходовано сорок три патрона. Потерь нет.

Шмелев молча спрыгнул с лошади.

Солдаты слезали с деревьев, поспешно одевались, стыдливо прячась за стволами сосен. В воздухе сильно пахло толом.

Шмелев остановился у обрыва, пронзительно свистнул.

– Фриц! – позвал он.

– Разве он не в роте? – невинно удивился старшина. – Я же его в роте оставлял.

– Вот что, старшина. – Шмелев резко повернулся. – Еще раз увижу или узнаю – будет худо.

– Есть будет худо, – старшина красиво приложил руку к фуражке, пристукнул каблуками.

По берегу, размахивая руками, бежал связист. Шмелев шагал к блиндажу.

Командир бригады полковник Рясной спрашивал по телефону:

– Что за взрывы в вашей полосе? Доложите.

– Вторая рота проводит учебные занятия, – наобум ответил Шмелев. – Тема занятий – отражение танковой атаки.

– Хм-м, – Рясной недоверчиво хмыкнул в трубку. – А скажи-ка, дорогой, ты случайно не знаешь, для чего твой старшина выписал вчера на складе двадцать килограммов тола? Сижу вот и голову ломаю – для чего ему столько тола?

– Разрешите выяснить и доложить вам? – Шмелев посмотрел в раскрытую дверь блиндажа.

Сидя на ступеньках, Кашаров невозмутимо набивал магазин автомата патронами.

– Выясни, дорогой, выясни и мне рыбки пришли...

– Ваше указание будет выполнено. – Шмелев с досадой положил трубку.

Как ни в чем не бывало старшина вскочил, зашагал следом.

У обрыва сидел на корточках Севастьянов. Дотронулся пальцем до небольшой ямки, быстро отдернул руку.

Шмелев остановился.

– Что, Севастьянов, невесело?

– Видите, как? – Севастьянов поднялся перед капитаном и показал рукой на яму. – Непонятно... Я часто думаю о тайне жизни и смерти. Неужто смерть не оставляет следа?..

Стоя позади Шмелева, старшина делал отчаянные знаки Севастьянову.

–Какие будут указания, товарищ капитан? – быстро спросил он. – Можно продолжать?..

– Слышали, что полковник сказал? – Шмелев сердито стукнул хлыстом по сапогу и зашагал к лошадям.

– Приготовиться! – скомандовал старшина за его спиной.

Лошади уже подъезжали к маяку, когда над озером прокатился гулкий взрыв.

Старшина Кашаров знал свое дело.

глава II

Штаб армии располагался в глубине соснового леса. Блиндажи посажены глубоко в землю, их низкие травяные крыши напоминают могильные холмы, а часовые, как памятники, застыли у блиндажей. Над некоторыми блиндажами висят на кольях маскировочные сети. От входа к входу проложены стлани, сколоченные из досок.

Их осталось семеро. Юрий Войновский, Борис Комягин, Саша Куц и еще четверо из соседней роты. Семь не видавших войны, наскоро обученных лейтенантов военного времени – все, как на подбор, рослые, безусые, перетянутые желтыми хрустящими ремнями. Один Куц коротышка, зато выправка у него с косточкой. Красиво выворачивая руки, он легко шагает по стланям, остальные – гуськом за ним, Юрий Войновский – замыкающий.

Навстречу то и дело спешили штабные офицеры. Тогда Куц сходил с дорожки, выбрасывал ладонь к пилотке.

Чаще всего проходили полковники. Где-то за Уралом (воинская часть 13908) на все их училище был всего-навсего один седой полковник, и его можно было увидеть раз в неделю на общем построении или когда полковник случайно встречался на дороге – тогда вся рота за двадцать метров переходила на строевой шаг, старый полковник тоже подтягивался и стоял смирно, пока рота не проходила мимо. А здесь, в лесу, полковники были на каждом шагу, всех родов войск и возрастов. В руках у них кожаные папки, свертки с картами, на кителях – колодки от орденов. Казалось, весь лес кишит полковниками. Они шли без фуражек, небрежно кивали в ответ.

По боковой дорожке шагал капитан с полевыми погонами. Он шел налегке, насвистывая, и вся грудь у него в орденах. Лейтенанты остановились, отдали честь. Капитан увидел их, и глаза его настороженно заблестели. Будто крадучись, подошел ближе.

– Что за парни! Какие парни! – с восторгом сказал он. – Прямо чудо что за парни. Орлы, а не парни. Куда же вы теперь, орлы?

– Куда все, туда и мы, – сказал Куц. – Рвемся.

– Я же говорю: что за парни! Какие умницы! Академики! – Капитан прошелся по дорожке, и лицо его сияло. Он был сухой, легкий, а ноги как пружины; он двигался, почти не касаясь земли, и вся грудь у него в орденах. Он шел по дорожке и просто таял от восторга. – Академики, честное слово. Прямо не знаю, что делать с такими академиками?

– А что делают с академиками на фронте? – нагло спросил Куц.

– Ну что за умницы! – восхищался капитан. – А какие высокие! Какие красивые! Прямо чудеса. – Он остановился, лицо его стало строгим и жестким. – Вот что, ребята, будем знакомы – капитан Чагода, командир армейской разведки. Нужен орел. Но такой орел, чтобы всем моим орлам орел. Командир взвода моих орлов. Условия – шоколад и масло. И к концу войны – грудь в орденах.

– Как у вас? – спросил Саша Куц.

– За это не ручаюсь, – ответил Чагода. – Хоть и воюем мы всем народом, а ордена дают по индивидуальному списку. Но поскольку в разведке страха больше, то и шансы повышаются. И шоколад... В пехоте вы шоколада во сне не увидите. Повезло вам, ребята, что меня встретили. У меня как раз вакансия образовалась. Вот какие вы везучие.

– Мы согласны, – сказал за всех Комягин. – Выбирайте сами.

– Ваш выбор, – прибавил Саша Куц.

Чагода прошелся по стланям и опять растаял.

– Ну и везучие вы, ребята. Высокие, красивые. Страсть какие высокие. Вот вы – сколько? – Он остановился и показал пальцем на Войновского.

– Сто восемьдесят семь, товарищ капитан.

– Какой рост! В гвардию надо таких везучих парней с таким выдающимся ростом. Прямо не знаю, кого же на вакансию взять, раз вы все такие гвардейцы.

«У него есть вакансия», – со страхом и радостью думал Войновский. Он смотрел, как Чагода приближается к нему, сверлил его взглядом и твердил про себя: «Вакансия, вакансия...» Чагода дошел до Юрия, посмотрел на него влажными блестящими глазами и повернул обратно.

Спустя два часа они шагали по тем же дощатым стланям в обратную сторону. Стлани кончались у шлагбаума. Часовой увидел их и взял винтовку на караул. Войновский удивленно оглянулся. К шлагбауму подъезжала пятнистая машина. Часовой поспешно поднял шлагбаум. Машина проехала, не замедляя хода. Рядом с водителем сидел генерал с белым бескровным лицом. Лейтенанты вытянулись. Сверкнул золотой погон на правом плече генерала, и машина мягко покатилась по настилу.

– Генерал-лейтенант Быков, – сказал часовой, глядя вслед машине. – Командующий всеми лесными и болотными дивизиями. Строгий человек.

Часовой отобрал у них пропуска, опустил шлагбаум.

На развилине дорог лейтенанты прощались. Четверо других, из соседней роты, уезжали на север, в штаб корпуса, а Войновский и Комягин – на запад, в 122-ю стрелковую бригаду. Саша Куц провожал их.

– Значит, в сто двадцать вторую? – говорил Куц. – Вам крупно повезло, ребята.

– В чем?

– Мой капитан так сказал. Если, говорит, кому в сто двадцать вторую, тому, значит, крупно повезло.

– Все равно, – сказал Комягин, – дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут.

Регулировщик остановил грузовик и окликнул их. Они залезли на ящики со снарядами. Куц бросил снизу вещевые мешки, и грузовик тронулся.

Теперь их стало двое, и они уж знали, что война начинается с разлук, и им еще предстояло узнать, что она кончается смертью.

Две маршевые офицерские роты выехали из училища. Две роты, сто восемьдесят лейтенантов, пять красных грузовых вагонов. Их прицепляли то к эшелонам с танками, то с пушками, то с минами: эти предметы требовались войне в первую очередь. А навстречу шел порожняк – за новыми порциями танков, пушек, боеприпасов. Поразительно, до чего же много порожняка двигалось навстречу. И лишь одни встречные эшелоны шли не порожняком – поезда с ранеными. Порожняком они шли на фронт – это были самые нужные, самые скорые поезда войны.

Маршевые роты пересекли всю полосу затемнения, прошли насквозь всю армейскую цепочку – училище за Уралом, запасной офицерский полк РГК^[1], штаб фронта, армии, бригады – военная машина работала четко и безотказно: их снабжали сахаром и консервами, обеспечивали сапогами и махоркой, соединяли в группы, распределяли. С каждым разом их становилось меньше, пока от двух рот не осталось два человека, которые сидели на ящиках со снарядами, продолжая свой путь.

Штаб бригады находился на широкой поляне. Среди ровно срезанных пней поднимались блиндажи, заваленные сверху засохшими ветками. Они шли по тропинке между блиндажей и удивлялись тишине прифронтового леса.

Издалека донесся протяжный звук разрыва. Прокатился по лесу, замер.

– Слышишь? – спросил Войновский.

– Дальнобойная бьет, – ответил Комягин.

У входа в блиндаж командира бригады сидел на пне бритый сержант с котелком в руках. Он посмотрел на офицеров и сказал:

– Полковник занят. Отдыхайте пока, я вас позову. – Бритый сержант посмотрел котелок на свет и принялся чистить его золой, которая была горкой насыпана на земле.

Дверь блиндажа распахнулась, оттуда выбежал скуластый румяный майор. Сержант вскочил, вытянув руки. Котелок покатился по траве. Румяный майор зацепил котелок ногой и выругался. Войновский и Комягин отдали честь, но майор не заметил их и быстро зашагал прочь от блиндажа. Сержант посмотрел вслед майору.

– Майор Клюев. Пострадал за Катьку. – Сержант хихикнул, поставил котелок на пень и спустился в блиндаж.

В первую минуту Войновскому показалось, что в блиндаже никого нет. Узкий луч солнца косо пересекал пространство блиндажа, словно золотистая кисея накинута в углу. Оттуда прозвучал глуховатый голос:

– ...Сижу вот и голову ломаю – зачем ему столько тола?.. Выясни, дорогой, выясни.

Войновский увидел в углу костлявого седого старика с высоким лбом. Старик сидел неестественно прямо на железной койке, держа в руке телефонную трубку и вытянув худые ноги; на ногах у него ночные туфли, а вместо кителя шерстяная куртка. Борис Комягин отдал рапорт. Полковник положил трубку и молча разглядывал офицеров. Кровать, на которой он сидел, стояла в нише, и весь блиндаж был просторнее, чем казалось с первого взгляда, а за фанерной перегородкой находилось другое помещение.

Полковник поморщился, как от зубной боли, схватился за поясницу.

– Какого года? – строго спросил он.

– Одна тысяча девятьсот двадцать четвертого, товарищ полковник, – отчеканил Комягин.

– Оба?

– Так точно.

– Значит, воевать приехали? Ничего себе устроились. – Рясной снова поморщился. – Я тут тоже день и ночь воюю. Эти комбаты меня в могилу сведут.

– Так точно, – сказал невпопад Комягин.

– Но-но! Я им не дамся. Меня похоронить не так просто. Вы знаете, что такое радикулит?

– У моей матери был радикулит, товарищ полковник, – сказал Войновский. – Она лечилась утюгом.

– Вы думаете, утюг лучше песка? – Рясной с интересом посмотрел на Войновского.

– Утюг очень хорошо помогал матери, товарищ полковник.

– Не соврал, – Рясной улыбнулся, показав редкие зубы. – Марков! – крикнул полковник за перегородку. – Найди новеньким попутчика в Раменки. А вы пришлите мне Чашечкина, он там наверху на пеньке сидит.

Они отдали честь, вышли из блиндажа.

По лесу прокатился звук далекого разрыва.

– Слышишь? – спросил Войновский. – Опять дальнобойная бьет.

– Это противотанковая, – возразил Комягин. – Я слышал, как полковнику докладывали по телефону.

Из блиндажа вышел Чашечкин, внимательно оглядываясь вокруг. Сел на пень, принялся чесать затылок. У соседнего блиндажа показался сутулый солдат с веником в руках. Чашечкин встрепенулся:

– Эй, Никита, у тебя, случаем, утюга нет?

– Чаво тебе? – откликнулся Никита.

Чашечкин безнадежно махнул рукой, встал, побрел от блиндажа, разглядывая землю.

– Да, – задумчиво проговорил Войновский. – Вряд ли на фронте достанешь утюг...

глава III

Ефрейтор Шестаков копал яму за околицей, на краю пустыря, где обычно проводились строевые занятия и общебатальонные построения. Земля оказалась пустырная, неудобная: после тонкого дернового слоя пошла тяжелая липкая глина. Шестаков снял гимнастерку, положил ее на доски и продолжал копать. Куча досок и жердей была навалена около ямы.

Стайкин в гимнастерке без ремня, с мятыми погонами вышел на крыльцо. Посмотрел на небо, потянулся длинным гибким телом – и тут он заметил Шестакова. Глаза Стайкина тотчас сделались наглыми, он исчез в избе и через минуту снова появился на крыльце, тонко перетянутый ремнем, в фуражке и даже с автоматом на груди.

Стайкин спрыгнул с крыльца, с решительным видом зашагал к яме. Шестаков продолжал копать и, похоже, не замечал Стайкина. Стайкин подошел к яме и сделал грозное лицо, выворотив для этого толстую нижнюю губу.

– Ефрейтор Шестаков, почему не приветствуете старшего командира?

– Это тебя-то? – Шестаков усмехнулся. – Замешался огурец в яблочки.

– Опять вы вступаете в пререкания. Хотите еще наряд заработать?

– А ты не мешай, мешало.

Стайкин положил автомат на доски и подмигнул Шестакову:

– Ладно, земляк. Вылезай из своей братской могилы. Перекурим это дело.

– А есть чем? – Шестаков перестал копать и посмотрел на Стайкина.

Стайкин вытащил кисет, помахал им в воздухе. Шестаков поставил лопату к стене, вылез из ямы.

– Газетка моя, табачок твой, – сказал он, подходя и поглаживая рыжие, выгоревшие усы.

– Внимание, уважаемые зрители! Сейчас мы продемонстрируем гвоздь нашей программы. Заслуженный ефрейтор, народный артист без публики Федор Шестаков покажет вам, как он заработал наряд вне очереди, – держа кисет в вытянутой руке и извиваясь всем телом, Стайкин отступал перед Шестаковым вдоль кучи досок.

Шестаков повернулся и прыгнул в яму. Стайкин отвесил поклон над ямой, скрутил толстенную цигарку и задымил. Шестаков молча копал, выбрасывая землю из ямы. Стайкин блаженно растянулся на досках.

Шестаков продолжал копать, размеренно наклоняясь и выбрасывая землю.

– Ну Шестаков, шуток не понимаешь. – Стайкин подошел к яме и присел на корточки с кисетом в руке. – Бери, бери. Какой табачок! Доставлен на специальном бомбардировщике с острова Сицилия.

Шестаков взял кисет и полез из ямы. Они присели рядышком на досках.

– Табак, правда, хороший, – сказал Шестаков. – Сводки боевой не слышал сегодня?

– На Центральном фронте бои местного значения. На Южном – освободили Макеевку. Наша рота загорает в обороне. Больше ничего не передавали.

Из-за леса донесся протяжный взрыв. Стайкин прислушался, а потом посмотрел на Шестакова.

– Уже третью кидает, – сказал Шестаков. – Видно, рыба хорошо нынче идет. Когда люди убивают друг друга, зверям хорошо. Сколько рыбы в озере развелось, сколько дичи в лесу бегает.

– Философ. За что же он тебе наряд дал?

– Сказано – за пререкание.

– Как же ты с ним пререкался?

– Никак не пререкался. Я человек смирный, необидчивый.

– За что же тогда наряд?

– Захотел и дал. На то он и старшина.

– Волнующе и непонятно, – сказал Стайкин. – Ты по порядку расскажи. Вызывает, скажем, тебя старшина.

– Так и было. Это ты правильно сказал. Зовет меня старшина. Я как раз гимнастерку штопал. Ладно, думаю, потом доштопаю. А в мыслях того нет, что на страх иду. Пришел. Смотрю...

– Ну, ну! Конкретнее. – На лице Стайкина было написано полное удовольствие.

– Вот я и говорю. Пришел. Докладываю, как по чину положено: так, мол, и так – прибыл по вашему приказу.

– Ты к делу, к делу. Он-то что?

– Он-та? «Иди, – говорит, – Шестаков, наколи дров на кухню». Чтобы я, значит, дров к обеду наготовил. На кухню, значит...

– Ну, ну, дальше...

– А ты не нукай. Я и без тебя знаю, как рассказ вести. Вот я и думаю: отчего не наготовить, работа простая. Тогда я и говорю: «А где топор, товарищ старшина? Как же без топора по дрова?» Тут он и давай орать. Я, конечно, стою терпеливо.

– Что же он кричал?

– Чего кричал? Известное дело: «Приказываю наколоть на кухню. Выполняйте приказание».

– А ты?

– Что я? Мне не жалко. Я и говорю «А где топор?» Он еще пуще давай кричать: «Приказываю наколоть!» А я ничего. Спрашиваю: «А где топор?»

А он уже руками машет, ногами топает: «Приказываю повторить приказание». А где топор – не говорит. Так и разошлись в мыслях.

– А где топор? – Стайкин держался за живот беззвучно хохотал.

– А мне все равно – что дрова колоть, что землю копать. Работа – она всегда работа, незалежливого любит. Не ерзай – гимнастерку помнешь.

– А где лопата? – Стайкин прямо умирал от смеха. – Не спрашивал?

– Зачем? Про лопату я сам знаю. У нас в сенях три лопаты стоят.

– Дурак ты, Шестаков, – сказал Стайкин, поднимаясь и тяжело вздыхая.

– Зачем же с дураком разговариваешь? Ума от этого не прибавится.

– Хочу выяснить твою природу – кто ты есть? Дурак или прикидываешься.

– Тогда на ту сторону пересядь и выясняй. Я сюда кидать стану. – Шестаков прыгнул в яму, поплевал на ладони и стал копать.

Он работал спокойно и красиво. Сначала снимал землю на штык во всю длину ямы так, что на дне ее как бы образовывалась передвигающаяся ступенька. Доведя ее до края, Шестаков аккуратно подрезал стенки, выбрасывая комья земли и начинал резать новый ряд.

На опушке леса часто застрочил автомат. Прокатился далекий взрыв. Шестаков поднял голову, прислушался.

– Эх, не знал я, где топор лежит. Сейчас бы на кухне рыбу чистил. – Шестаков покачал головой и принялся выбрасывать землю.

Из лесу вышли три человека. Впереди шел невысокий толстый сержант с двумя вещевыми мешками на плечах. За ним шагали налегке два офицера. Они подошли ближе, толстяк свернул с дороги. Войновский и Комягин остановились на обочине, с любопытством разглядывая солдат.

Васьков подошел к яме, вытер ладонью вспотевшее лицо.

– Здорово, земляк, – сказал он.

– У меня таких земляков, как ты, сто восемьдесят миллионов, – ответил Шестаков.

– Что за порядки у вас в батальоне? – строго сказал Васьков. – Один по лесу шатается, галок стреляет, этот в яме сидит. Где штаб батальона?

Шестаков ничего не ответил и бросил землю под ноги Васькова. Тот с руганью отскочил от ямы. Стайкин обошел вокруг ямы и стал объяснять писарю, где стоит изба, в которой находится штаб. Войновский и Комягин подошли к яме и заглянули в нее.

– Для чего окоп копаешь, солдат? – спросил Комягин.

– Это не окоп, товарищ лейтенант. А я не солдат.

– Что же это? – спросил Комягин.

– Кто же вы? – спросил Войновский.

– Ефрейтор я, товарищ лейтенант. Ефрейтор по фамилии Шестаков. Призывник пятнадцатого года. Под Перемышлем тогда стояли.

– А это что же? – снова спросил Комягин.

– Как что, товарищ лейтенант? В обороне что всего нужнее? Нужник. Вот мы и строим нужник для солдат и офицеров. По боевому приказу старшины.

Войновский пожал плечами и ничего не ответил. Комягин нахмурил брови и посмотрел на Васькова.

– Ну и порядки у вас в батальоне, – строго сказал Васьков.

Юрий Войновский проснулся оттого, что его дергали за ногу. Он открыл глаза и увидел пожилого ефрейтора с рыжими, выгоревшими усами.

– Товарищ лейтенант, – тихо говорил тот, – которые будут ваши сапоги?

– Зачем вам сапоги?

– Как зачем? – удивился Шестаков. – Чистить.

– Кто вы такой? – Войновский не узнавал Шестакова.

– Я денщик ваш, товарищ лейтенант. Ефрейтор Шестаков я. Вчера дорогу вам показывал. – Шестаков покосился в угол, где спал Комягин.

Юрий все еще ничего не понимал.

– Меня старшина послал. Старшина Кашаров.

Я теперь денщик ваш буду, ординарец то есть. Я еще в первую мировую денщиком служил, мы тогда под Перемышлем стояли. Работа привычная. Которые будут ваши сапоги?

Юрий сел на лавку и все вспомнил: он приехал на фронт и получил назначение...

– Вот мои сапоги, – сказал он. – Только, пожалуйста, поскорее. Наверное, уже поздно.

– Слушаюсь. – Шестаков взял сапоги, на цыпочках вышел из избы.

На улице послышалась громкая протяжная команда:

– Рота-а, выходи строиться!

Войновский прильнул к окну. Невысокий щеголеватый старшина стоял в красивой, спокойной позе перед строем, а голос его растекался по улице:

– Р-р-рота-а, р-р-рняйсь!

И сразу резко и коротко, как удар хлыста:

– Ста-вьть!

И снова:

– Р-р-р-няйсь!

– Ну и голос. – Комягин поднялся с лавки и посмотрел в окно.

– Где Грязнов? – пел старшина. – Немедленно в строй. На поверку не выходят только мертвые.

За строем, неловко размахивая руками, торопливо пробежал высокий солдат. Он стал на свое место, и старшина снова запел «равняйсь» и «отставить».

Под окнами, держа в руке сапоги, прошел Шестаков. Он остановился позади строя и стал делать знаки старшине. Кашаров заметил Шестакова и крикнул:

– Стайкин, проведи построение.

Борис Комягин отодвинулся от окна. Шаги старшины послышались на крыльце. Комягин быстро лег на лавку, натянул на себя шинель и закрыл глаза. Войновский удивленно глядел на Комягина.

Старшина вошел в избу и с порога перешел на строевой шаг. Он шагал прямо на Войновского, а потом сделал шаг в сторону и одновременно вскинул руку к пилотке.

– Товарищ лейтенант, – говорил он, будто задыхаясь, – вторая рота занимает оборону на берегу Елань-озера. Рота готова к построению согласно приказу. Докладывает старшина Кашаров, – старшина опустил руку и фамильярно улыбнулся. – Рыбки свежей не желаете на завтрак?

– Свежей рыбки желаю, – весело ответил Войновский. – Только доложить вам придется лейтенанту Комягину. Он назначен на первый взвод и потому замещает командира роты. А я командир второго взвода Войновский.

– Очень приятно. – Старшина уже не улыбался, обошел вокруг стола и в нерешительности остановился перед Комягиным. Тот лежал на лавке и крепко спал. Войновский вошел в игру.

– Эй, Борис, подъем. Старшина с докладом прибыл.

Комягин с трудом продрал глаза и сел на лавку, кряхтя и потягиваясь. Старшина слово в слово повторил доклад, а под конец сказал про рыбу.

Комягин соскочил с лавки, присел перед старшиной, вытянув вперед руки. Потом выпрямился, снова присел на носки, сводя и разводя руки и делая шумные вдохи и выдохи. Стоя смирно, старшина с почтением смотрел, как новый командир роты приседает и выпрямляется. Наконец Комягин кончил гимнастику, сел на лавку, принялся натягивать сапоги. Старшина, сделав большие глаза, уставился на сапоги.

– Что сегодня на завтрак в роте? – Комягин строго топнул каблуком по полу.

– Уха, товарищ лейтенант, – ответил Кашаров, не сводя глаз с сапог.

– То-то, – голос Комягина стал мягче. – А на будущее запомните, старшина: офицеры роты питаются из общего котла. И вообще – с сегодняшнего дня советую бросить все эти штучки.

– Какие штучки, товарищ лейтенант? – с удивлением спросил Кашаров.

– Повторяю: бросьте. И чтобы никакого ничего. Ясно?

– Есть никакого ничего. Ясно. Разрешите идти?

Старшина сделал четкий поворот и, печатая шаг, вышел из избы. Войновский не выдержал и прыснул в кулак. Комягин сидел на лавке и улыбался.

В сенях послышался сердитый голос. Войновский приложил палец к губам, на цыпочках прошел : двери. За дверью слышался грозный свистящий цепот:

– Я тебе чьи сапоги велел взять?

– Лейтенантовы.

– А ты чьи взял?

– Не тот разве? – испуганно спрашивал Шестаков.

– Ах ты, господи, ну что мне с тобой делать? – старшина вздохнул в безнадежном отчаянии.

Войновский сел на корточки, обнял себя руками и начал вздрагивать и трястись, задыхаясь от беззвучного смеха. Комягин смотрел на него и ничего не понимал.

– Юрка, а ты почему без сапог? – спросил Комягин. – Где твои сапоги?

глава IV

Иногда ему казалось, что время застыло. Война отняла у него не только будущее, но и прошлое. На войне, полагал он, стоило жить лишь ради войны, а ее-то как раз и не было – одна вода, вода, вода... Он потерял счет дням и неделям и чувствовал, что ему становится все труднее держать себя в руках. Последние усилия Шмелева уходили на то, чтобы никто не заметил, как ему плохо.

Он оторвался от стереотрубы и увидел, что молодой лейтенант смотрит на него растерянно и с обидой.

«Ага, – заметил про себя Шмелев, – его уже проняло».

А вслух сказал:

– Учти, Войновский, раз мы пришли сюда, в такое распрекрасное место, нам придется идти дальше и брать все это. Поэтому – сиди. Восемь часов за трубой каждый день. Сиди так, чтобы я тебя ночью разбудил и ты мне назубок ответил, какая у него оборона. Что нового он настроил? Что готовит?

– И давно вы тут стоите, товарищ капитан? – спросил Войновский, и Шмелев уловил нотку сочувствия в его голосе.

«Видно, я стал совсем плох», – горько подумал он и сказал:

– Запомни, что я тебе сейчас скажу. Мне тоже не нравится здесь сидеть на этом распрекрасном берегу. И я не собираюсь здесь засиживаться. От нас самих зависит, как скоро мы пойдем туда. – Шмелев показал глазами в озеро, стараясь сделать это так, чтобы не видеть воды: он уже нагляделся на нее до тошноты.

– Понимаю, товарищ капитан, – сказал Войновский. Он был чертовски молодой, высокий, большеглазый, рвущийся в бой, перетянутый тугими ремнями. Час назад он заступил на первое боевое дежурство и еще ни разу, даже в трубу, не видел живого врага – вот какой молодой и зеленый он был. А потом он понюхает пороху и в одно мгновенье перестанет быть молодым.

– Теперь посмотри в трубу, – разрешил Шмелев.

Войновский прильнул к окулярам и тотчас вскрикнул. Шмелев улыбнулся про себя: все, кто впервые смотрел в трубу, вскрикивали от неожиданности.

Стереотруба с оптической насадкой давала двадцатикратное приближение, далекий вражеский берег становился неожиданно близким и казался оттого еще более враждебным. Чтобы точнее вести наблюдение, обе трубы на маяке были настроены синхронно.

Шмелев посмотрел в свою трубу и тоже присвистнул от удивления. По шоссе медленно ползли четыре самоходных орудия. В перекрестье окуляра сквозь толщу слегка вибрирующего воздуха были отчетливо видны длинные стволы пушек, черные кресты на бортах. Тупоносая легковая машина обогнала орудия. За ними тянулся конный обоз с высокими фурами. Весь вражеский берег был в движении.

Самоходные пушки прошли по-над берегом, скрылись в деревне. Войновский с удивлением смотрел на Шмелева.

– Вот видишь, – одобрил Шмелев. – Сразу обнаружил важное передвижение в стане противника. Теперь смотри и запоминай.

Юрий резко повернулся к стереотрубе, ремни на нем захрустели, и Джабаров, сидевший позади на ящике, поднял голову, чтобы посмотреть, что там хрустит.

– Видишь церковь? – говорил Шмелев, не отзываясь от окуляров. – Все отсчеты веди от церкви. Деревня называется Устриково. Церковь в ней – ориентир номер один.

– Понимаю, товарищ капитан.