Текст книги "Самый далекий берег"
Автор книги: Анатолий Злобин
Жанры:
Военная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
Он лежал на льду и продолжал двигать руками, будто плыл. Солдаты вокруг падали на лед, словно круги расходились по воде, – цепь залегла.
Шмелев видел, как упал Клюев, и почувствовал за собой гнетущую пустоту. Он остановился, побежал назад, а пулемет бил в спину, стыд и отчаяние толкали его в темноту.
Клюев был еще жив, когда прибежал Шмелев. Он лежал спокойно и все понимал и слышал, хотя глаза были закрыты. Его подняли, понесли прочь от берега. Кровавый, дымящийся след стлался за ним по льду.
Навстречу бежали Плотников и радисты с радиостанцией. Они молча сошлись и положили Клюева на лед. Пулеметы были редкими, короткими очередями.
Шмелев встал на колени. Клюев открыл глаза и узнал его.
– На берег, – сказал он. – Иди на берег, Сергей. И Володьку с собой возьми.
– Хорошо, Павел, возьму.
– Володька, сын мой. Он уже большой, уже полгодика. На меня похож, вылитый. Я деньги посылал, ты не думай. А теперь ты будешь посылать. Адрес возьми. А потом поедешь и заберешь его. И на берег пойдете вместе – утром рано.
Он говорил негромко и свободно, глаза у него были ясные, спокойные.
Прибежал Обушенко. Судорожно, громко глотая слюну, он лег рядом с Клюевым и обнял его.
Радист включил приемник, и в трубке послышалея сердитый голос:
– Луна, я Марс, почему не выходишь на связь? Где Клюев? Первый вызывает Клюева. Как понял? Прием.
Щмелев молчал и держал руку Клюева в своей ладони.
– Прощай, Сергей. Скажи им, что берег наш. Мы ведь взяли, да? Мы ведь на берегу лежим? – Клюев хотел поднять голову, чтобы осмотреться, но каска была слишком тяжелой для него. Он застонал.
Шмелев промолчал.
– Луна, почему не отвечаешь? Дайте к аппарату Клюева.
Клюев закрыл глаза. Лицо его натянулось и застыло.
Синяя мгла просветлела. Ракеты стали бледнее. Смутные очертания берега медленно проступили на краю ледяного поля – синяя глыба церкви вздулась в центре деревни.
– Луна, я Марс. Ответь. Тебя не слышу. Слышишь ли меня?
– Будем отвечать? – спросил Плотников.
– Убери ее подальше, – сказал Шмелев.
глава VIII
Командующий армией ошибался – цепи атакующих находились не в четырехстах метрах от берега, а дальше. Это случилось само собой, когда рассвело и свет залил плоскую поверхность озера. Огонь вражеских пулеметов сделался более прицельным, и солдаты инстинктивно попятились, отползая метр за метром, чтобы выбраться из зоны прицельного огня. Шмелев увидел вдруг, что цепь приблизилась к командному пункту, и понял, что должен примириться с этим: было бессмысленно понуждать солдат лежать в бездействии под огнем пулеметов, пока им, Шмелевым, не придумано, как захватить берег.
Цепь отодвинулась от берега, и жизнь на льду показалась солдатам вовсе неплохой.
– Жмот ты, Молочков. Настоящий Шейлок-жмотик, – говорил Стайкин, лежа на боку и колотя острием финского ножа по льду.
– Нету же, старший сержант. Отсохни моя рука – нету. Перед атакой последнюю выкурил. Хочешь – сам проверь, – лежа на животе, Молочков похлопал рукой по карману.
– Пачкаться не хочу о такого жмотика. – Стайкин потрогал острие ножа и снова принялся долбить лунку.
Лед отскакивал тонкими прозрачными кусками. Пулемет выпустил очередь. Стайкин лениво погрозил финкой в сторону берега.
– Хочешь, колбасы дам? – Молочков запустил руку за пазуху и показал полкруга колбасы.
– Ой, мочи моей нет. Погибаю в расцвете лет. – Стайкин отстегнул флягу, сделал глоток.
Молочков обиженно отодвинулся, начал грызть колбасу зубами. Стайкин с ожесточением крошил лед. Кончив работу, он выгреб ледяное крошево и поставил флягу в лунку.
– Пейте прохладительные напитки. – Стайкин поднял голову и увидел Войновского, бежавшего вдоль цепи. Замахал рукой.
Войновский подбежал, лег, озираясь по сторонам.
– Разрешите доложить, товарищ лейтенант. Второй взвод лежит на льду Елань-озера. Ранено семь человек. Двое убито. Других происшествий нет. Настроение бодрое, идем ко дну. – Стайкин перевалился на живот и хитро подмигнул Войновскому.
Где-то вдалеке слабо ухнула пушка, и снаряд прошелестел, падая, а потом у берега вырос темно-серый столб воды, и гулкий звук разрыва прокатился над ледяной поверхностью.
Комягин подбежал и лег рядом с Войновскнм.
– Ну как? – спросил он, широко улыбаясь. – А мы тут загораем.
– Раненых там много, – ответил Войновский. – Палатки санитарные прямо на льду стоят. Я в санях с ранеными ехал, весь халат в крови, даже перед генералом неудобно... А обратно со снарядами...
– Как там? Расскажи. Говорят, самолеты скоро придут...
Только сейчас, при свете дня, Войновский впервые увидел лед и берег.
Лед слепил глаза. Вблизи он был чистым, чуть голубоватым, а дальше становился серым и отливал холодной жестью. Лед был кругом. И только там, откуда били пулеметы, протянулся темный силуэт Устрикова. Купы садов зловеще чернели над избами, черные хвосты дыма лохмато поднимались из земли, а среди них прорастала приземистая квадратная башня колокольни, увенчанная шпилем с крестом. Рядом с церковью виднелась белая двухэтажная школа, за ней начинался порядок изб, стоявших вразброс по берегу. Еще дальше на берег выходило шоссе, и было видно, как там на большой скорости изредка проносились грузовики.
Деревня казалась совсем не такой, как наблюдал ее Войновский в стереотрубу.
Еще один тяжелый снаряд упал перед берегом, выбросив вверх серый столб воды.
– Недолет, – сказал Войновский, с удивлением смотря, как серый столб распадается на брызги и опадает.
– Второй час пристреливает. – Стайкин покачал головой.
– Он, фриц, хитрый. Это он свою хитрость показывает.
– Что толку от такой артиллерии? – продолжал Войновский. – Недолет и недолет.
– Ваше-то бы слово да богу в уши, товарищ лейтенант. Нет ведь, не услышит, – Шестаков шевелил губами, но Войновский уже не слышал его: густой рев надвинулся сзади, пронесся над ними, устремился к берегу.
Самолеты сделали горку перед берегом, и пушки их яростно застучали. Самолеты прошли над садами, скрылись за деревьями, а потом один за другим вынырнули слева и пошли впритирку к избам, поливая их огнем.
Казалось, самолеты своим стремительным движением сдунули цепь.
Солдаты поднялись и побежали к берегу.
Юрий Войновский, недавний десятиклассник 16-й образцовой школы Бауманского района города Москвы, бежал к берегу, чтобы вырваться из окружавшего его ледяного пространства. Еще десять метров вперед, еще двадцать – до той вон воронки, там набрать больше воздуха в грудь – снова вперед и ни о чем не думать, только вперед, вперед, чтобы не отстать от других, не остаться тут навсегда.
Старший сержант Эдуард Стайкин, студент машиностроительного техникума из города Ростова, бежал по льду, яростно размахивая автоматом и ругаясь, но голос его тонул в разрывах и самолетном реве.
Ефрейтор Федор Шестаков, пензенский колхозник, бежал следом за Войновским, стараясь не отстать, и думал о том, что сейчас пуля ударит в него, он споткнется на бегу и грохается на лед. «Только бы в руку, – думал Шестаков, – в руку, чтобы не упасть, в руку, в руку...» Вскрикнув, кто-то упал рядом с ним, и Шестаков побежал быстрее.
Справа от Шестакова бежал рядовой Дмитрий Севастьянов, преподаватель русской истории – Государственный университет, город Ленинград. Севастьянов бежал, задыхаясь, и видел перед собой светлую аудиторию и лица студентов, а он читает лекцию об Александре Ярославиче Невском и защитниках города Пскова. Вдруг студенты оказались в серых шинелях, и он увидел, как они бегут, бегут – по пашне, по лугу, по склону высоты, карабкаются по скалам, обрывам, перебегают среди деревьев, от дома к дому – и падают, падают, скошенные вражескими пулеметами, и на месте упавших встают кресты. Севастьянов закричал, рот перекосился, а навстречу стремительно нарастал оглушительный вой.
Берег закрылся, пропал. Яркая стене поднялась между берегом и бегущими к нему людьми, она возникла неожиданно и воспринималась вначале как досадная, нелепая помехе, но снаряды падали гуще, плотные столбы огня вырастали на льду, а следом рвалась столбами вода, словно стремясь погасить огонь; но снова обрушивались залпы заградительного огня, вода клокотала, вырываясь в темной глубины и снова устремляясь за огнем, вперед, скорей к этой огненной стене, прорваться сквозь нее, увидеть берег. Солдаты слева уже добежали, стена закрыла их. Кто-то высокий наскочил с разбегу на серый столб, закачался, упал на колени и стал уходить вниз; по пояс, по грудь, совсем; мелькнула рука с автоматом, вода сомкнулась и выплеснулась кверху.
Один из самолетов вдруг клюнул носом и пропал среди деревьев. Там гулко ухнуло, черный столб поднялся к небу, а другие самолеты один за крутим проходили сквозь черный дым, взмывали вверх и шли на новый круг.
Севастьянов лег и услышал далекий рев самолетов, вой и шелест осколков, тяжелые всплески воды.
Огненная стена поднялась, как живая, и стала надвигаться на него. Не помня себя, он закричал и побежал прочь, а огонь скачками прыгал за ним по льду.
Самолеты пронеслись над головой и быстро исчезли в ледяной дали. Горячая стена позади медленно опадала и редела; за ней снова проступили очертания берега, пулеметные очереди хлестали вдогонку бегущим.
Задыхаясь, Севастьянов упал у воронки. Свежий ледок, легко разломился от удара. Он пил долгами, протяжными глотками и никак не мог напиться.
– Аккурат отсюда начинали, – сказал Шестаков, подползая. Севастьянов посмотрел на него, ничего не понимая, снова припал к воде.
Стайкин лежал неподалеку в обнимку с Молочковым. Передавая из рук в руки цигарку, они жадно курили и переглядывались друг с другом.
– Жмотик, – сказал Стайкин.
– Последнее наскреб, сам видел. Давай сюда...
– Тебя потрясти, еще посыплется. Зануда ты, – Стайкин с наслаждением затянулся, передал цигарку Молочкову.
– Вот вам и недолет, товарищ лейтенант, – сказал Шестаков, подползая к Войновскому. – Отдыхайте пока. Перекусить не желаете? – Войновский замотал головой. – Значит, аппетита не стало? Тогда пойду, может, затянуться оставят. – Шестаков вскочил и побежал к Стайкину.
глава IX
– На колокольне снайпер сидит, – сказал Плотников. – Под самой звонницей. Здорово работает, гад ползучий.
Шмелев не отвечал и, казалось, не слышал. Он лежал на боку и смотрел в ту сторону, где соединялись небо и ледяная даль. Плотников приподнялся и тоже стал смотреть. Маленькие черные точки, быстро увеличиваясь, двигались под серой пеленой неба. Шмелев перекатился на другой бок, лицом к Плотникову.
– Что скажешь?
Плотников встал на колени, сложил ладони у рта, закричал протяжно и тоскливо:
– Во-озду-ух!
Немецкие самолеты шли на бреющем полете, гуськом, два звена. Они открыли огонь издалека, еще не долетев до цепи, – темно-серые фонтанчики возникли на льду, запрыгали среди распластанных фигурок. Тень пронеслась, за ней вторая, третья – черная, рычащая, бесконечная карусель закружилась над ледяным полем.
Самолеты делали второй круг, когда Шмелев лег на спину и выставил вверх самозарядную винтовку. Ах вы, звери-изверги, пусть земля разверзнется и поглотит вас, ненавижу вас, не страшусь вас, не дам вам бесноваться на нашей земле!
Головной немец вошел в пике, крылья у него сделались тонкими, как у стрекозы, а черный нос взбух и начал изрыгать огонь. Шмелев выпустил весь магазин в этот черный рыгающий нос и услышал, как на льду застрочили автоматы. Немец вышел из пике, проскочил, но кто-то позади все-таки всадил в него свинец, немец споткнулся, клюнул носом, приподнялся, пытаясь из последних сил удержаться на лету, потом завалился набок и косо врезался в лед далеко за цепью. Лед прогнулся, затрещал, немец пробил его тупым носом и стал медленно проваливаться, заломив правое крыло. Под водой глубоко вздохнуло, водяной столб встал над полем. Огненная туча взметнулась из бушующего кратера и встала черным грибом до неба, лед содрогнулся и заходил ходуном.
Остальные немцы поднялись выше. Они сделали еще два захода и расстреляли все, что у них было. Потом они улетели.
– Так где же твой снайпер? – спросил Шмелев.
Немецкий снайпер работал не спеша. Он выжидал, когда застучит пулемет на берегу, и тогда делал свой выстрел. Он сидел на колокольне, чуть ниже звонницы – в бинокль ясно виднелась амбразура, пробитая в кирпичной стене.
– Крепко засел, гад ползучий, – сказал Плотиков.
– Надо противотанковыми вышибать, – сказал Шмелев, опуская бинокль. – Зажигательными.
Плотников отослал связных и принялся за боевое донесение. Шмелев невесело усмехнулся:
– Где мы сейчас находимся по графику?
– Уже взяли Борискино и Куликово. Подходим к Волковицам.
– Пиши скорее, а то Обушенко самолет себе заберет.
– Упал в нашей полосе, значит наш. Честно говорю.
По льду двигался странный продолговатый предмет со скошенными краями. Предмет подъехал ближе – стало видно, что за ним ползет Джабаров. Он выставил лицо из-за щитка и подмигнул Шмелеву.
– Для вас, товарищ капитан.
Плотников разглаживал на планшете мятые донесения командиров рот. Он взглянул на щиток и бросил:
– Убьют.
– Меня не убьют, меня только ранят. А раненый я еще живее буду.
Это был щиток от полковой пушки, окрашенный белой масляной краской. Верхний угол был отбит, броня в этом месте зазубрилась и покрылась цветом побежалости. С внутренней стороны на краске проступали пятна крови. Края щитка загибались под тупым углом, он прочно стоял на льду.
Шмелев подвинул щиток, поставил перед собой. Берег закрылся – и ничто не напоминало о нем. Пулеметы трещали далеко-далеко, с каждой секундой уходили дальше.
Шмелев вздохнул и отодвинул щиток в сторону.
– Товарищ капитан, что же вы? – спросил Джабаров.
– Не годится. – Шмелев вздохнул снова. – Мне за ним берега не видно. А я должен немца глазами видеть. Иначе во мне злости не будет. – Шмелев пустил щиток по льду, и тот подкатился прямо к Плотникову.
Плотников оторвался от донесения, поставил щиток перед собой. Потом выглянул из-за щитка, посмотрел на берег и снова спрятал голову.
– Хороший щиток, – сказал он, – просто замечательный. Где ты его раздобыл?
– У артиллеристов на первой батарее. Все, что от них осталось. Хоть вы возьмите.
– Конечно. Замечательный щиток. – Плотников положил щиток плашмя и принялся раскладывать на нем бумаги. – От такого щитка грешно отказываться.
– Тащил, старался. – Д жаба ров с обиженным лицом отполз в сторону и лег около телефонного аппарата.
Немецкий снайпер, сидевший на колокольне, высматривал новую цель. Ледяное поле из конца в конец просматривалось из амбразуры. Немец медленно шел биноклем, рассматривая лежавших в цепи русских. Взгляд задерживался на отдельных фигурах, потом скользил дальше: немец искал русского офицера. Во рту немца скопилась слюна, он хотел было плюнуть ее – и тут он увидел на льду трех русских. Первый русский разглядывал какой-то продолговатый предмет, потом толкнул предмет по льду, второй русский взял его, спрятался за ним, потом положил на лед и стал что-то писать на нем. Третий русский лежал в стороне, и рядом с ним стаяли два телефонных аппарата. Еще несколько русских лежали вокруг этой центральной группы, иногда они вскакивали и бежали вдоль цепи, потом возвращались обратно.
Немец опустил бинокль и жадно проглотил скопившуюся слюну. Около немца на ящике для патронов стоял телефон – прямой провод к майору Шнабелю. Немец взял трубку:
– Господин майор, я имею важное сообщение. Я обнаружил русский командный пункт и на нем три старших офицера.
– Будь осторожен, Ганс, – ответил майор ,Шнабель. – Эти русские упрямы как ослы, а их командир, видно, упрямей всех. Убей его, Ганс.
Немец просунул ствол винтовки в отверстие амбразуры и нашел русских в оптическом прицеле; все трое были в одинаковых белых халатах, в касках, у всех троих были офицерские планшеты. Руки немца слегка дрожали от волнения, он выжидал, пока рука обретет прежнюю твердость, и поочередно подводил прорезь мушки под фигурки русских, выбирая цель.
Крупная тяжелая пуля ударилась в наружную стену, и было слышно, как шипит термитная начинка. Потом шипенье прекратилось. Еще одна пуля пролетела мимо. Немец понял, что русские обнаружили его. Он быстро убрал винтовку и взял термос с горячим кофе, чтобы успокоиться. Теперь он стал вдвойне осторожным.
Плотников кончил писать донесение. Рука у него замерзла, и Плотников спрятал ее за пазуху.
– Изобразил? – спросил Шмелев.
Джабаров подполз к щитку, взял донесение и передал Шмелеву.
– Одну атаку все-таки прибавил? – сказал Шмелев.
– Тебе что – жалко? – Плотников вытащил руку и подул на нее.
– «Уничтожено до двух рот немецкой пехоты», – Шмелев прочитал это с выражением и кисло усмехнулся.
– Не веришь? – Плотников был оскорблен в лучших чувствах. – Пойди посчитай.
– «По шоссе прошло сто сорок вражеских машин в направлении Большая Русса», – читал Шмелев. – Сколько прибавил?
– Ни одной. Ей-богу! Сам считал. Честно говорю.
Шмелев достал из планшета карандаш и подписал донесение.
Со стороны озера к Плотникову подполз толстый солдат с лицом, закутанным до бровей.
– Отдай щиток. – Солдат ухватился за край щитка и потащил его на себя.
– Кто такой? Откуда? – спросил Шмелев.
– Товарищ капитан, это я, Беспалов. Разбило пушку. Расчет весь ранило. Один я уцелел. И щиток...
– Отправляйтесь во вторую роту, – сказал Шмелев. – В распоряжение лейтенанта Войновского. Быстро!
– Пойдем, пехота. – Джабаров вскочил и быстро побежал по льду.
Беспалов беспомощно оглянулся, посмотрел на щиток и пополз на руках за Джабаровым, волоча по льду ноги.
Плотников вложил донесение в пакет и посмотрел на Шмелева.
– Вот если бы каждому солдату такой щиток, мы бы живо... Ой, что это? – вскрикнул он вдруг удивленно, вскочил и тут же упал лицом вниз. Лед расступился под ним, белая плоскость сместилась, потемнела, закрыла яркое солнце, вспыхнувшее в глазах, а следом встала дыбом вторая белая стена и закрыла его с другой стороны. Он увидел в темноте плачущие глаза и не мог узнать, чьи они, потому что мятая газетная страница плыла и крутилась перед глазами, ледяные стены поднимались и опрокидывались со всех сторон. Строчки разорвались и потеряли всякий смысл, а лицо в маске смеялось беззвучным смехом. В тот же миг черная вода прорвалась сквозь грани, плотно обволокла, сдавила грудь, живот, ноги. Он хотел позвать на помощь; рот беззвучно раскрылся, ледяная вода ворвалась в него, подступила к сердцу. Из последних сил он взмахнул руками, чтобы разогнать черную воду, перевернулся – и все кончилось.
Шмелев видел, как Плотников, вскрикнув, упал и перевернулся на льду, раскинув руки и быстро открывая и закрывая рот. Шмелев схватил его за голову и опустил – пуля вошла в плечо, как раз против сердца. Он расстегнул халат, полушубок и, чувствуя на руке горячую кровь Плотникова, достал медальон и партийный билет. Пуля пробила билет наискосок. Легкий дымок поднимался от руки и от билета. Шмелев достал бинт и стал медленно вытирать руки. Потом окликнул связных и сказал:
– Приготовиться к атаке.
глава X
– Хоть погрелись, и то хлеб. – Стайкин упал рядом с Шестаковым. Он часто дышал и смотрел на берег горящими выпученными глазами.
– Братцы, спасите! – кричал кто-то с той стороны, откуда они только что прибежали.
– Ранили кого-то, – сказал Шестаков и быстро пополз в сторону берега.
Молочков был легко ранен в руку выше локтя. Он полз, широко загребая здоровой рукой. Шестаков подполз и принялся толкать Молочкова руками.
У воронки они остановились. Глаза Молочкова нервно блестели.
– Все, ребята. Отвоевался. Идите теперь до Берлина без меня. А я – загорать. Нет, нет, ты меня не перевязывай. Я уж потерплю. Зима. Не страшно, что рана, а страшно, что замерзнешь. Откроешь ее, а она замерзать начнет.
– Я тебя до санитаров провожу, – сказал Шестаков. – Метров шестьсот отсюда.
– Проводишь, Федор Иванович? – возбужденно спросил Молочков. – А я тебе махорку подарю, мне теперь не нужна. Бери, Федор Иванович, бери всю, вот здесь, за пазухой, а газетка там есть, в кисете лежит, бери. Интересно, ребята, в какой госпиталь попаду? Далеко увезут или нет? Может, мимо дома поеду?
– Заткнись, сука. – Стайкин посмотрел на Молочкова и выругался.
– Зачем раненого обижаешь? – сказал Шестаков, пряча в карман пухлый кисет. – Ты раненого человека не обижай.
– А я что? – поспешно говорил Молочков. – Я ничего. Ты, старший сержант, не сердись. Я честно ранен – в правую руку. Я не виноват, что пуля на мою долю пришлась. Я пока целый был, все делал, как надо. Я шесть раз в атаку топал. На меня сердиться грех. Хочешь, тебе что-либо подарю? У меня зажигалка есть трофейная. Хочешь, отдам? Мне теперь ничего не нужно. А хочешь, каску тебе подарю, ты ее перед собой положишь.
– Заткнись. – Стайкин отвернулся. – Жмотина!
– Так пойдем? Проводишь меня, Федор Иванович? Тут мешки где-то складывали, может, завернем туда? А может, пробежим, Федор Иванович? А то уже рука что-то холодеет. И крови много вышло.
– Ползком лучше. Тише едешь – дальше будешь.
Молочков хотел повернуться на здоровый бок, и в этот момент пуля ударила его в шею. Фонтан крови выплеснулся на лед. Он вскрикнул, схватился за шею, захрипел. Шестаков хотел было поддержать его, но тут же убрал руки и перекрестился.
– Готов.
Широко раскрытыми глазами Стайкин смотрел на затихшего Молочкова, потом залез в карман Шестакова, вытащил кисет и стал курить цигарку.
– Сам накаркал. Ошалел от счастья. Прямо спятил. – Стайкин кончил вертеть цигарку и зажал ее губами. – Про зажигалку он говорил. Не видел, какая она?
– Неужели полезешь?
Стайкин усмехнулся:
– Ему теперь ничего не нужно. Сам накаркал.
Вдоль цели полз толстый, закутанный до бровей солдат. Он поднял голову и посмотрел на Шестакова.
– Кто тут будет командир? Прибыл в распоряжение.
– Ты кто? Санитар? – спросил Шестаков. – Опоздал малость.
– Артиллерист я. – сказал Беспалов.
– A-а, бог войны. Здравия желаем. Где же твоя артиллерия?
– Разбило пушку. Прямым попаданием. Ничего не осталось – ни пушки, ни расчета. Один я уцелел. Вот к вам прислали. Капитан велел. Без меня тут, видно, плохо дело.
– Ну, теперь, раз ты пришел, наши дела поправятся. – Стайкин достал кремень и принялся выкать огонь.
– Да я не по своей воле. Пушку разбило. И щиток капитан отобрал. Лежит на льду, щитом закрылся. Ему-то что. – Беспалов оттянул подшлемник и показал круглое, красное от мороза лицо.
– Но-но, – с угрозой сказал Стайкин. – Ты насчет нашего капитана полегче. Не распространяй клевету.
Шестаков приподнялся, крикнул вдоль цепи:
– Товарищ лейтенант!
Одна из фигур на льду задвигалась.
– Что там?
– Молочкова убило! – крикнул Шестаков.
– Иду.
– Молочков? – испуганно переспросил Беспалов. – Какой Молочков? Не Григорий?
– Был когда-то Григорий, а теперь раб убиений, – ответил Шестаков.
Беспалов подполз к Молочкову, приподнял его. видев лицо убитого, он вскрикнул и стал причитать:
– Григорий, Григорий! Это я, Миша. Григорий, слышь, это я. Что же ты молчишь, Григорий? Вот где довелось встретиться.
– Земляк? – спросил Шестаков.
– Зять мой. Сестрин муж. Григорий Степаныч Молочков. И ведь знал по письмам, что он где-торядом. Как же я теперь сестре напишу, Григорий? – Глаза у Беспалова стали мокрыми, и он провел по лицу рукавицей.
– Не ропщи, – сказал Стайкин. – Война все пишет.
– Что же это такое, братцы? Погнали нас всех на лед, на убой погнали. Всех тут побьют под пулеметами и под пушками. Что же теперь делать, братцы?
Пулемет на берегу выпустил длинную очередь, и пули вошли в лед, не долетев.
– В чем дело? – спросил Войновский, подползая. Он изо всех сил старался не глядеть на Молочкова и на дымящиеся пятна вокруг него.
– Один выбыл, другой прибыл, – сказал Стайкин.
– Пойдемте, я укажу ваше место, – Войновский отвел глаза. – Будете в ПТР вторым номером.
– Подожди, у меня дело есть. – Беспалов перевернул Молочкова на спину и принялся шарить под халатом. Стайкин и Войновский смотрели, как он вытащил оттуда потертый бумажник, пачку писем, зажигалку, потом дернул Молочкова за шею, вытащил черный медальон и спрятал все это себе за пазуху.
Войновский отвернулся и пополз вдоль цепи. Беспалов подсунул под Молочкова руку, обхватил его за плечо и потащил за собой по льду.
– С ума сошел? – закричал Стайкин. – Это же мой боевой друг.
– Земляк он мой. Григорий Степаныч, сестрин муж. Мой же он, пусть со мной побудет, – прерывисто говорил Беспалов, продолжая тащить Молочкова.
– Дурак, дурак, а хитрый. – Стайкин выпучил глаза и с любопытством посмотрел на Беспалова.
Войновский повернулся:
– Приказываю оставить мертвого. Следуйте за мной.
– Конечно, все для своих...
– Положь. Не твое. Понял? – Стайкин показал Беспалову автомат.
Беспалов зажмурил глаза и быстро пополз за Войновским.
Шестаков задумчиво смотрел им вслед и с наслаждением курил цигарку.
В двенадцати километрах от этого места, к югу от Елань-озера, на опушке осиновой рощи стояла дальнобойная немецкая батарея, состоящая из двух пушек-гаубиц калибра 207 миллиметров. Командир батареи находился в одном из блиндажей на берегу, откуда он наблюдал за разрывами снарядов и передавал команды на огневую позицию.
– Правее ноль-ноль-два, – сказал командир батареи.
Команда пошла по телефону. «Правее ноль-ноль-два», – повторил солдат-связист, пожилой, вислоусый крестьянин из Баварии. «Правее ноль-ноль-два!» – крикнул лейтенант Кригер, круглолицый белобрысый юноша, командир огневого взвода. Недавний выпускник офицерской школы Кригер только-что приехал на фронт. Он был полон идеалов и мечтал сражаться с русскими. «Правее ноль-ноль-два», – повторил вслед за Кригером наводчик и осторожными движениями маховичка довернул ствол. Два солдата-подносчика подтащили на носилках огромный тупоносый снаряд, заряжающий и его помощник ловко подхватили снаряд в четыре руки и вставили его в казенную часть. Заряжающий хлопнул затвором и поднял руку. Наводчик еще раз проверил положение прицела и сказал: «Готово».
Таким же образом были исполнены команды «готово» и «огонь». И под конец лейтенант Кригер осторженно крикнул: «Огонь!», наводчик раскрыл рот и дернул шнур. В тот же миг опушка рощи окуталась огнем, оглушительным грохотом, едким молочным дымом. Огонь и газы вытолкнули снаряд из мрачного ствола, и он ушел под крутым углом к плоскости земли. Снаряд летел, ввинчиваясь в воздух и оставляя длинный, ноющий звуковой след.
Снаряд летел в сторону озера, на льду которого лежали русские. Пройдет почти минута, прежде чем он долетит туда. Одна минута чьей-то жизни.
Капитан Шмелев лежал на прежнем месте, чувствуя жгучий стыд оттого, что опять пришлось убегать от пулеметов и показывать немцам спину. Всем телом – похолодевшей спиной, горящими щеками, кончиками пальцев – он переживал это болезненное чувство стыда и никак не мог прогнать его от себя. Тонко пропищал телефонный аппарат, но Шмелев даже не повернул головы. Наконец он приподнялся и стал смотреть на Плотникова. Тот лежал, как его уложила пуля: лицом вверх, широко раскинув руки. Лицо стало совсем белым, щеки впали и натянулись. Тут же валялся брошенный щиток от пушки. Шмелев вспомнил последние слова, сказа иные Плотниковым: «Вот если бы каждому такой щиток...» Он лег головой к Плотникову и задумался над словами погибшего друга. Разве возможно достать столько щитков, чтобы прикрыть всех живых? Дерзкая мысль пришла ему в голову, но он тут же отбросил ее...
В двух километрах восточнее Шмелева, на левом фланге находился старший лейтенант Обушенко. Рядом с Обушенко со сложенными на груди руками лежал майор Клюев. Обушенко перевернулся на живот, подполз к телефону. Шмелев не отвечал, хотя Обушенко много раз нажимал зуммер.
Между Обушенко и Шмелевым лежали на льду солдаты – в трех-четырех метрах один от другого, чуть дальше или чуть ближе к берегу, и тела их как бы образовывали на льду прерывистую зигзагообразную линию, которая называлась цепью.
Немецкий фугасный снаряд летел в эту цель. Он уже дошел до верхней точки траектории и начал снижаться, набирая скорость и воя все пронзительней.
Войновский продолжал ползти вдоль цепи. Беспалов полз за ним и то и дело тыкался каской в валенки Войновского. Тогда Войновский оборачивался и сердито дрыгал ногой. Третьим полз Стайкин, время от времени подталкивая Беспалова под коленку стволом автомата, отчего тот принимался ползти быстрее и снова натыкался на Войновского.
В пятидесяти метрах позади цепи, неподалеку от позиции противотанкового ружья лежал пулеметчик Маслюк. Во время последней атаки Маслюк, поддерживая цепь огнем пулемета, выпустил три ленты; ствол пулемета раскалился до такой степени, что вода в кожухе закипела. Маслюк прижался к пулемету, чувствуя сквозь одежду приятную теплоту ствола, согреваясь и думая о том, что сейчас он согреется, возьмет котелок, пробежит к воронке, чтобы набрать там воды и залить кожух пулемета.
Ефрейтор Шестаков лежал, докуривая цигарку, и соображал, где бы ему раздобыть еще два запасных магазина к автомату. Он докурил цигарку, пока она не стала жечь пальцы; бросил окурок в воронку и принялся набивать диски.
Через пять или шесть человек от Шестакова лежал Севастьянов. Он лежал, закрыв глаза, и лицо светилось непонятной, загадочной улыбкой. врмя от времени Севастьянов беззвучно шевелил губами, а потом снова улыбался таинственно и радостно. Мысли его были далеки от войны: Севастьянов вспоминал прочитанную давным-давно книгу.
Рядом с Севастьяновым лежал Ивахин. Он быстро сдвигал и раздвигал ноги, пытаясь согреться, и вспоминал о том, как Леля провожала его на вокзале. Она вцепилась в него руками, ртом и ни за что не хотела отпускать от себя. И долго его рубаха была мокрой от ее слез, а неделю назад Леля написала, что просит простить ее и забыть, потому что она встретила другого, настоящего, и полюбила его: он фронтовик и с орденами. От этого воспоминания Ивахину стало еще тоскливей и горше.
Недалеко от него расположился пожилой солдат Литуев. Он лежал ногами к берегу и грыз сухарь. Скулы его быстро двигались под заиндевелым подшлемником. Литуев увидел ползущего по льду Войновского и перестал жевать.
– Товарищ лейтенант, в атаку скоро пойдем? – спросил он.
– Пока не передавали, – сказал Войновкий. – Я предполагаю, что с наступлением темноты.
– Не волнуйся, – сказал Стайкин, подползая, – тебя не забудем.
Подле Литуева лежали два солдата – Проскуров и Грязнов. Они лежали, тесно прижавшись друг с другу, тихо разговаривали меж собой.
– Я тогда ей и говорю: пойдем, пойдем со мной, не бойся, не съем...
– А она-то, она?..
– Поломалась для виду, потом пошла как миленькая. Пошли прямо в рожь...
– Эх, жизнь была! Представить невозможно.
– Товарищ лейтенант, – сказал Проскуров, увидев Войновского, – водку скоро выдадут?