Текст книги "Экзамен-2 (СИ)"

Автор книги: Анатолий Оркас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Как только я открыл крышку и взял палочки, ко мне тут же обратился сам жрец.

– Как ты доехал, чужой?

– Благодарю… Плохо.

– Что ты имел для плохого настроения?

– Я видел казнь раба.

Некоторое время было тихо, только бряцали и звенели многочисленные столовые приборы.

– А вы своих рабов не наказываете?

– У нас нет рабов.

Жрец величественно перевёл взгляд на Хашеп. И та тут же ответила:

– Да, Хаал. У них нет рабов. Они сами рабы.

Я чуть не подавился лапшой. Горячее же! А тут такие заявления?

– Чего? – воскликнул я по-русски. – Почему это мы рабы?

– Вы рабы собственных механизмов, – спокойно ответила Хашеп по-английски.

Я не нашёлся что ответить. Ибо с какой-то стороны – правда.

– Значит, вы наказываете себя? – поинтересовался жрец и сунул в пасть очередной кусок. Очевидно, беседовать с набитым ртом здесь не только не нарушало приличий, но было чем-то вроде традиции. Потому что пока я не взялся за палочки – никто со мной не заговаривал.

Кстати. Остальные хаарши, присутствовавшие за обедом, внимательно прислушивались, но никак не вмешивались.

– Мы не наказываем себя, – я судорожно пытался вспомнить английские слова и не потерять смысл. – Мы… просто живём. Общаемся, дружим, враждуем. Иногда воюем. Я не знаю, как это происходит у вас, но думаю, что точно так же. Давно и у нас были рабы. Потом оказалось, что это не… неправильно. Неэффективно. Мы отказались от рабства.

– А что вы делаете с теми, кто не может и не хочет думать сам?

Я смутился. Мне показалось, что намёк был на меня.

– Мы их учим. Объясняем, что это неправильно.

– Мы делаем то же самое, – немедленно откликнулся жрец.

– И совсем не то же самое! Мы учим… правильно! Чтобы люди поняли. А у вас… Очень, очень жестокий мир.

Надеюсь что слово violent жрец поймёт правильно. Он владеет английским куда лучше меня.

– Наш мир ровно таков, каков он есть. Он ничуть не более жесток, чем любой другой. И ваш мир, как мне кажется, даже более жесток.

– А вот этот раб, почему его никто даже не попытался спасти?

– Спасти? Мальчик, у тебя странные понятия о спасении. От чего? От того, что он уже совершил?

– Нет, от того, что с ним сделали!

– Но если его освободить от ответственности, он будет делать это снова! Ведь казнят по необходимости! И ты говорил про обучение! Это у вас так учат?

– А что он сделал?

– Ты не знал, что он сделал, но собираешься спасать?

– Он мучился! – я упрямо поджал губы. – И это было жестоко! У вас очень жестокий мир.

– Мир вообще жесток. А ты не удивляешься, что Хаашеп знает так много языков в таком возрасте?

– Ну... Удивляюсь.

– А знаешь ли ты, как этого удалось добиться?

Мы оба перевели взгляд на бурую хаарши, но та лишь облизнула кончик носа.

– Я так понимаю, что это было жестоко и больно?

– Очень, – подтвердил жрец. – Очень? – спросил он у Хашеп.

– Хаал, я не могу ответить на твой вопрос.

– Почему?

– Он не мой ученик. Он мой любимый. Я не могу.

Я воочию увидел, как «глаза потемнели от гнева». Казалось, жрец сейчас её убьёт, но сдерживается из последних сил. А Хашеп отстранённо смотрела куда-то в стену, часто моргая. Наконец жрец оторвал от неё взгляд, как будто прятал кинжал в ножны. И на меня посмотрел уже спокойно.

– В вашем мире Хаашеп заразилась пустой болтовнёй. Трепаться – много силы не надо.

– В нашем мире, – вступился я за любимую, – были волшебники, которые силой слова меняли мир.

– Тоже много ума не надо. Вон, наши злословы поговорили – и открыли доступ к вам.

– Злословы? То есть, наш мир открыли со зла?

– А что, похоже, будто он несёт добро?

Я задумался. Очень уж сложный он человек… эээ… то есть, хаарши, этот отец Хашеп. Немудрено, что его так хотели пришлёпнуть. Но он и не ожидал от меня ответа.

– Эти мудрецы решили расправиться с вершителями, призвав на них демонов. Может, их задумка и увенчается успехом. Но вершители пока что изыскивают максимум удобства и пользы из этого общения. Как и положено хорошим вершителям. Но ты, демон, соблазняешь мою дочь. К худу ли, к добру ли, это так. Мы попытались спасти её, отправили к вам, но удалось ли? Ведь она попала к тебе. Не лучше ли тебе её оставить?

Я почувствовал спазм в животе. Никогда в жизни я не думал о том, что могу оказаться злом для Хаш. А она… Она так же спокойно смотрит. Боже, как она терпела отца всю жизнь? Я бы повесился от такого «родителя».

– У вас очень жестокий мир, – я всё ещё был под впечатлением сегодняшнего дня.

– У вас ничуть не лучше, поверь мне! – когти коснулись волос и пробежали по вискам, потом по щеке. – Просто он непривычный. Думаешь, мне в вашем мире было легче?

– Не представляю, – я погладил пушистую руку и прижался к ней щекой. Ощущение непередаваемое, и с женщиной невозможное. – Возможно, что ты права. Может быть, действительно, надо просто привыкнуть.

– Не надо, милый! Папа всё правильно делает. Тебе будет очень тяжело, но ты это и так знаешь. А привыкать – не надо. Всё образуется, как-нибудь да получится.

Я ухватил Хаш за талию и втащил на себя.

– Лисонька ты моя пушистенькая… Давай сегодня не будем заниматься сексом?

– Всё правильно, любимый мой. Эту неделю я для тебя недоступна. Так и есть.

– Почему?

– Буду проходить очищение.

– От меня?

– Именно.

Я срочно захотел обидеться. Точнее, скажи Хаш то же самое ещё утром или вчера – и обиделся бы! Надо же, какие мы нежные! Как трахаться с человеком – так это мы первые, а потом, значит, мы грязные! Но сегодня случилось слишком много такого, что заставило срочно пересмотреть свои взгляды. А Хаш ещё и подтвердила всё это словами.

– Я люблю тебя и позволяю делать с собой всё, что ты хочешь. Но вообще-то это неправильно и ненормально. Если мы хотим детей – мне надо пройти очищение.

– А мы хотим? – я был уже в этом не уверен.

– Надо, Коля. Мне – надо. Конечно, я могу свернуть со своего пути и отдаться тебе полностью и безраздельно. Но тебе и самому это будет не в радость. Пройдёт несколько лет – и ты выкинешь свою игрушку, постараешься от неё избавиться. Уйдёшь к вашей человеческой женщине.

Она говорила об этом спокойно, без грусти или упрёка.

– С чего ты так решила?

– Потому что иначе и тебе придётся свернуть со своего пути. А хватит ли у тебя на это сил? Я – дочь жреца, меня учил отец, так что я знаю пределы своих сил. А ты – нет. И будем мы с тобой два безнадёжных и бессмысленных существа, зацикленных лишь друг на друге и на этой зацикленности. И оба будем страдать. И оттого, что мы обязаны друг другу, и оттого, что уже ничего не изменить.

– Почему всё так плохо? – я обнял Хаш и тискал шкуру, прижимая к себе, зарываясь носом в шерсть.

– Потому что ты так думаешь, Коля. То, что я сказала – только может быть. Но не обязательно так будет. Если следовать своему пути – всё будет не так. И мы можем быть счастливы.

– А каков он, наш путь?

– Ты хочешь, чтобы я рассказала его тебе по шагам? – она лизнула меня в нос, и я привычно сморщился. – Пойдём вместе, посмотрим, каков он. Главное – не бросать друг друга. И если я буду знать, что ты меня любишь и принимаешь такой, какая я есть – я смогу выдержать всё. Но тебе придётся очень сильно постараться. Чтобы любить не только моё тело, но и меня всю, вместе с моим прошлым, будущим, знакомыми и незнакомыми…

– Хаш, ты сейчас поразительно напоминаешь жреца. Это всё слишком сложно для меня… пока. Давай просто спать?

Я повернулся на бок и согнул колени. А Хаш улеглась сзади, окутав меня уютным тёплым одеялом. При каждом вздохе шерсть мягко гладила меня по спине. И это успокаивало, помогая провалиться в сон.

Утром Хаш не было. Уже умчалась проходить свои очищения, даже меня не разбудила… Или будила, но я не проснулся? Иногда со мной такое бывает.

Встал, лениво размялся. Удивительное дело – дома всегда была цель. Сделать зарядку (надо же держать себя в форме!), убраться дома, приготовить еду, куда-то сходить, что-то почитать, кому-то ответить…

Здесь нечего делать. Дома безделье воспринималось как высшая степень наслаждения. Там отдых приносил уйму удовольствия. Лежишь – и каааайф! Наверное потому, что стоит вскочить – и вокруг масса занятий. А когда делать нечего – и лениться неинтересно.

Чем бы заняться? Хоть бы кофе с утра приготовить. Но где здесь взять кипяток – я не имел ни малейшего понятия. Вчера его приносили слуги. А сегодня что, идти искать кухню? Или обойтись без кофе? Хорошо, что удобства всё-таки не во дворе, а прямо во дворце. Но то, что хвостатым представляется «удобствами» – мне представляется достаточно неудобным. Правда, у меня перед ними преимущество. Я могу их санузлами пользоваться, без комфорта, но могу. А они нашими – только с большим дискомфортом.

Вот теперь опять встаёт вопрос, чем заняться? И вдруг – слуга! Мелкий какой-то хаарши, ребёнок, что ли?

– Чужой, Хаал говорить, ты иди он.

Явно не знает языка, просто повторяет то, что запомнил. Ну, «иду он». Сегодня Хаал одет в полосы ткани особого, блестящего оттенка. Белые, с ажурным узором по всему полю. Он встретил меня на пороге во внутренний дворик, посыпанный песком, украшенный кадками с растениями и какими-то статуями.

– Доброе утро, чужой.

– Доброго утра, Хаал.

Надо же! Он удивился. Уши и хвост дёрнулись.

– Почему ты называешь меня «Хаал»?

– А разве это не твоё имя?

– Нет. Это моя должность. Зовут меня по-другому.

– Ну, так и ты называешь меня по должности. Я, конечно, инопланетянин, но и у меня есть имя.

Он смотрит на меня и пару секунд молчит. Потом продолжает разговор так, как будто ничего не было.

– Сегодня Хашеп не будет с тобой. Но я думаю, она не подготовила тебя к жизни сегодня.

– Ни сегодня, ни вообще.

– Это не есть boorish, ей просто запрещено.

Я попытался вспомнить слово «буриш», но не знал его. Видимо, «не специально». А то я не знаю!

– Но тебе надо чем-то заниматься.

– Да.

– Возьми вот эту метлу и подмети двор.

– Я? Двор?

– Да. Именно ты. Возьми метлу и убери мусор.

Я растерянно оглядел внушительный двор. Как его подметать – я не имел ни малейшего представления. И вообще, чтобы я, космонавт, махал метлой? У них что, без меня работников мало?

– Но почему именно я?

– А что, эта работа слишком тяжела или недостойна тебя? Хорошо, можешь отслужить службу богам.

– Я не умею!

– Тогда начни с малого – подмети двор.

– Но почему двор?

– А чем бы ты собирался заниматься?

– Пока не знаю…

– Тогда просто подмети двор. Чем это хуже любого другого занятия?

Я чувствовал себя совершенно растерянным. Он говорил со мной спокойно, не принуждая меня, но и не отступаясь. Он говорил очень разумные вещи: действительно, я не представлял, чем буду заниматься в мире хаарши. Наверное, я предполагал, что это будет развесёлая поездка, и что хаарши тоже раскошелятся на экскурсию по своему миру… Сейчас мне уже было стыдно за подобные мысли. Конечно, Хашеп очень важная персона, но это не значит, что здесь будут рады разгильдяям и тунеядцам. И всё же… Я предполагал, что мне найдётся более достойная работа, чем подметать двор.

Хаал смотрел на меня спокойно, не торопил. Ну, что ж… В конце концов, им лучше знать, что делать. Я вздохнул патетически и взял метлу. Тут жрец развернулся и ушёл в дом. А я принялся возить метлой по двору. Однако, проблема! Двор посыпан песком. Метла метёт всё, что лежит на земле. И мусор, и песок. А вымести, по-хорошему, надо бы только мусор. Пытаюсь и так, и эдак – не получается! Выгрести обратно песок из получившейся кучки – тоже не выходит. Слышу кудахтание – за мной наблюдают два хаарши. И кудахтают, паршивцы! Ну, я вас!

Но хаарши ничуть не испугались гнева нового уборщика. Наоборот, очень дружелюбно подошли, что-то сказали… Показали… Я отдал инструмент.

Вот уверен, что на самом деле они этот двор как-то иначе убирают. Но они показали мне, как можно. И пусть это выглядит неуклюже и странно, но всё же результат достигнут. Песок с части двора сгребается в кучку, просеивается через сито в специальный лоточек, потом убранный участок посыпается заново и разравнивается такой специальной шваброй. И так – много-много раз! Двор-то большой!

Однако, к концу уборки у меня появился какой-то даже профессионализм. И хотя первое время всякие ходящие и любующиеся хаарши напрягали, то через час я уже перестал обращать на них внимание.

Один из моих добровольных помощников забрал у меня скопившийся мусор. Второй пригласил следовать за собой. И ведь не объяснишь, что мне нужно помыться. Хотя, даже если бы и объяснил – и что было бы? Ванных комнат здесь нет. Хотя… В туалете же вода есть!

Но привели меня напрямую в столовую. Или в трапезную. Короче, где мы обедали всем миром. Только сейчас там никого не было. Зато на столе стояли тарелочки и кувшинчики. И хаарши в зеленоватом плащике.

– Привет! Меня зовут Урриш. Я буду вас кормить.

Я представился и оглядел стол.

– Мне придётся есть вот это?

– Сядь. Я буду кормить. Ты был сказать, когда плохо, когда невкусно, когда что. Я запоминать. Вот здесь можешь бросать, – Урриш показал вместительный кувшин. – Если быть плохо – говорить сразу. Если нет – тоже.

Я содрогнулся. И не зря. Исследование было проведено по всем правилам. Сначала Урриш положил мне в тарелку чистой янтарной крупы. По вкусу – что-то вроде нашего риса. Заставил рассказать о своих впечатлениях. А потом пошло. Полить вот этим, попробовать – сказать. Добавить вот этого, попробовать, сказать. Нет, а вот если это положить – то надо не просто попробовать. Вытянуть язык, вдохнуть через него воздух, а только потом уже пробовать. А вот если этого добавить – то сначала смочить язык водой, потом – вдохнуть через него воздух, а потом уже пробовать.

На первом курсе Звёздного у меня был такой эксперимент. Ребята со мной поспорили на бутылку, что я не съем полбатона, шагая из угла в угол. Учитывая, что занятия у нас тогда были зверскими, а питанием молодые организмы озабочивались не сильно, то голодными были почти всегда. Я и поспорил. И был невероятно удивлён, когда после третьего укуса оказалось, что есть – не хочется! И даже перспектива бутылки не заставила мой живот принять остаток этого несчастного батона (каким бы вкусным он ни был).

Так вот. Сейчас я ощущал то же самое! Все эти ложечки, порошочки, кусочки и комочки у меня уже в горле стояли. Пришлось невежливо послать Урриша и объяснить, что больше просто не лезет. Не потому, что я наелся, нет. А просто не могу больше!

Как ни странно, он понял.

Хаш появилась только к вечеру. Когда я уже выбирал, чем буду ужинать.

– Что собираешься готовить? О, гречку с тушёнкой? Я тоже буду!

– А как же ваши многокомпонентные изыски?

– Ты сегодня нашу еду пробовал?

– Да!

Хаш закудахтала, глядя на моё лицо.

– Так что будет нормально, будто я попробую земную. А мне правда нравится. Очень простая еда, но вкусная. И живот потом не болит.

Да, совместимость питания двух несовместимых организмов – это изрядная проблема. Вообще удивительно, как это получается, что хоть какая-то еда подходит для нас обоих. Я был уверен, что на разных планетах должны быть разные пути развития жизни. Почему в обоих случаях получилась белковая жизнь – это загадка. Может быть потому, что условия на Хаарши близкие к земным? Тот же состав атмосферы, почти та же температура, то же притяжение… И жизнь прошла похожим путём, просто потому, что в таких условиях другого пути нет? Или всё наоборот, и здесь похожие условия именно потому, что жизнь развивалась аналогично? В общем, нам повезло. Мы хотя бы частично могли питаться инопланетными продуктами. Иногда – даже с пользой для организма.

Так что за вечерней трапезой мы с Хашеп добавляли в гречку тушёнку и с важным видом перемешивали получившийся продукт.

Беседа за ужином землянина не касалась, поэтому я сидел и слушал хаарши, пытаясь вычленить из разговора знакомые слова. Иногда удавалось, но в целом чужая речь и воспринималась как чужая речь.

А вечером, уже зарывшись носом в шерсть, я вдруг дёрнулся.

– Хаш! У тебя изменился запах?

Она тоже вскочила, не на шутку встревожившись.

– Коля? Ты это заметил?

– А что, не должен был?

Я опять принюхался. Это очень тяжело, даже невозможно – описать словами. Но привычный и знакомый аромат шерсти изменился.

– Ой, Коленька, прости, милый мой, любимый! Но мне пока нельзя! Хорошо?

– Да хорошо, конечно, – пробормотал я и лёг обратно.

– Ты же потерпишь?

– Что я, кобель какой? – едва слышно отозвался я.

– Я не буду от тебя уходить, хорошо?

– И не надо! Конечно, оставайся!

Хаш посмотрела на меня с такииим сомнением! Но улеглась, позволив себя обнять.

А я лежал, тискал пушистую грудь и чувствовал себя последним идиотом. Потому что реакция у меня была конкретная. И вот лежу я рядом со своей девушкой, и что-то внутри подталкивает: «Ну, давай! Давай! Ну, что она, не перетопчется? Ну, один разок!» И, что меня поражало больше всего, так это то, что я готов был поддаться! Ну, правда же, ну, что с Хашеп случится? Ведь детей у нас не будет, а если будут – мы оба будем на седьмом небе. Ну, так что, может… Может, ещё как-нибудь? Ну, может, может?..

Пожалуй, останавливало меня только одно. Точнее, два. Рядом со мной лежала не молоденькая неопытная девчушка, которая ломается по каждому поводу, набивая себе цену. Поэтому её отказ был именно отказом. И ещё. Я обещал. Кем я буду, если нарушу своё обещание? А тот, внутри, насмешливо: «Ой, да ладно! Если любит – простит! Куда она денется? А если не любит – нахрен она тебе сдалась?»

Я лежал, крепко прижимая свою любовь и терзаясь, а не предать ли её? И сам не знаю, что меня остановило.

Но вряд ли это были мозги.

– Мы решили учить тебя нашему языку.

Вот так вот однозначно. We are – это «мы». Не «я», не «они»…

– Велик ли был парламент? – хмуро поинтересовался я.

Настроение после прошедшей ночи было и так не самым радужным, а тут меня ставят перед известием, что они, видите ли, решили! А то, что я Хашеп уже второй месяц на это уламываю – это побоку, да?

– Мать Хашеп сказала, что это правильно. Я тоже так думаю. Ты, скорее всего, будешь против.

– Я, между прочим, давно Хашеп уговариваю, чтобы она начала меня учить! И даже есть некоторые успехи.

– И какие именно? – спокойно поинтересовался жрец.

Я согласен, что моё поведение было далеко от идеалов и канонов. Вообще, я вёл себя нагло и вызывающе. Да, признаю. Но дело в том, что хаал общался со мной всегда в неизменно ровном тоне, и любые мои ошибки или капризы никакой реакции не вызывали. А тут поневоле чувствуешь вседозволенность. Если бы он хоть раз напомнил о своём возрасте или квалификации – я бы, может, и притормозил бы. Но – нет! Так что сейчас мне стыдно за того дерзкого юнца, которого хаал пытался научить уму-разуму…

А ему было всё равно. Выслушав мои жалкие потуги составить осмысленную фразу, он так же ровно и без эмоций обронил:

– Я правильно помню, что ты приехал всего на два месяца, а не на две жизни?

– А что, можно за два месяца выучить язык?

– Это можно сделать за два дня. Но придётся постараться. Очень постараться. А ты не умеешь.

– Не умею «стараться»?

– Да. А я не успею научить тебя и этому тоже. Но можно воспользоваться силой.

Английское power очень ёмкое слово. Это и «сила», и «энергия», и даже «способность». Вот что он имел ввиду – насилие или способности?

– Это больно?

– Да.

Я вспомнил тот разговор за столом. Но Хашеп это прошла. И ничего мне не сказала. И ничего не говорила, типа «Если тебе предложат – ни в коем случае!». Но, может, хоть у неё спросить?

– Я могу посоветоваться с Хашеп?

– Она ничего не решает. Но, если хочешь – пожалуйста.

Это меня убедило. Значит, никаких тайных замыслов, ничего такого… А какого? Я подозревал жреца в тайных намерениях по отношению ко мне? Или просто боялся?

– Я готов.

Он заинтересованно оглядел меня, как будто впервые увидел.

– Тогда сначала иди, поешь. Поешь хорошо самой лучшей вашей еды. Потому что больше есть не придётся. Потом придёшь в малый observance зал.

– Где это?

Заинтересованность жреца тут же сменилась обычным равнодушием.

– Второе строение направо. Войдёшь – сразу налево. Обязательно используй туалет.

Я пожал плечами и отправился выполнять поручения. Самой лучшей – это какая найдётся. Какая у меня самая лучшая? Пусть будет вот это. Много есть не буду – не хочется. Посетить туалет – это хорошая мысль. Вопрос, а что делать, если оно не идёт? Посидеть, подумать о высоком… О том, что обучение языку у хаарши болезненное. Они что, учат розгами? Типа, пока не выучишь спряжения или склонения – не сядешь? В смысле, высекут так, что сидеть не сможешь? Пожалуй, в этом что-то есть. Потому что если бы нас кто-то заставил – мы бы обязательно добились результата! Но когда кто-то собирается нас заставить – мы обязательно начинаем возражать и упираться.

Я сосредоточился, но всё равно ничего не получилось. Вздохнув, я натянул шорты и расправил подол голубой мантии. Надо же, я к ней уже привык. Эдак научусь ходить и без всего остального. На хаарши эта одежда смотрится удивительно органично. Нет, всё-таки без шерсти я буду чувствовать себя голым.

В малом этом ихнем обсерванс зале меня ждало аж трое хаарши. И… Я посмотрел на это жуткое устройство для пыток и почувствовал, как по спине побежал нехороший холодок.

– Это что… Мне?

– Да, – ответил один из хаарши. – Будет больно, а ты не можешь держать ты. Оно будет держать ты.

Я ещё раз оглядел конструкцию из креплений и ремней.

– А хаарши тоже учатся здесь?

– Да. Именно так. Снимай отсюда одежду.

– Всю?

– Да. Всю.

Я пожал плечами и разделся. В конце концов, что они там увидят? Только меня. Но никто не обратил никакого внимания на моё красивое тело. Они засуетились, начали что-то готовить, в блестящую металлическую чашку типа «большая рюмка» мне налили что-то горячее и остро пахнущее. Я отпил – ууух! Ну у них тут и химия! Горячая жидкость имела вкус ядрёного химического коктейля, все сосочки на языке аж встали на дыбы.

– Пить совсем, – сказал хаарши. – И ложись сюда.

Но указал не на дыбу, а на матрасик на полу.

Пока я разбирался с вкусовыми ощущениями и последствиями приёма неизвестных мне препаратов, хаарши устроили мне сеанс массажа. Не знаю, где они практиковались до этого, но сделано было безукоризненно – они чётко следовали расположению мышц и нигде не передавили и не сделали больно. Особое внимание уделили шее и позвоночнику. Потом дали вторую рюмку, на этот раз я почти не почувствовал вкуса.

А потом наступил тот самый момент, которого я так боялся.

– Ложись, – хаарши махнул рукой на ромб с лучами, с каждой балки которого свешивались ремни.

И меня привязали. Сердце судорожно стучало пулемётом. А мысли метались стайкой перепуганных мух: это экзаменационный стенд? Не выучил – экзекуция? Или что? Почему? Как? Зачем? Зачем я вообще на это согласился? А не лучше ли сказать – всё, я больше не буду?

– Где хаал?

– Он будет был.

Пока я раздумывал над тайным значением этой конструкции, меня привязали. Сильно. Прочно. Аккуратно.

– Ходи головой.

– Что?

Хаарши покрутил головой, показывая, что он от меня хочет. Ха! Двигать головой не получалось!

– Сила! Ещё!

Я изогнул плечи. Помощники тут же подложили туда какие-то валики и я понял, что вот сейчас я совершенно беспомощен. Тут вошёл жрец.

Я впервые видел жреца в, так сказать, рабочем одеянии. И признаю – по уровню воздействия на психику неподготовленного человека оно оказывает очень мощное воздействие. Цветовая гамма, фактура тканей, всяческие прибамбасы, цепочки, колечки, какие-то ритуальные фигурки… Сразу видно – жрец! И первая моя мысль была – принесут ли на алтарь моё сердце или сразу мозги?

Конструкцию со мной вместе поставили если и не вертикально, то близко к этому. Некоторое время ничего не происходило, а потом меня вместе с узилищем развернули и поставили перед… другой конструкцией. К этому моменту я почувствовал, что внутри что-то происходит. Я не очень могу описать, что там ощущается, но организм заметил, что с ним что-то не так.

– Будет очень больно, – сказал мне жрец, встав передо мной. – Ты можешь кричать, дёргаться, ругаться. Это не важно. Важно, чтобы трубка не выскочила. Кричат все, не стесняйся.

– Трубка? – я не узнал собственного голоса.

– Терпи, и начнём.

И тут в затылок что-то воткнулось. О, да! Я орал и вопил, особенно когда это нечто полезло внутрь, в голову. Когда оно залезло и остановилось, а я получил возможность вздохнуть и передохнуть – я понял, что от надёжности крепления, действительно, очень много что зависело. Немного поверни голову – и всё насмарку. Но меня это сейчас не взволновало бы. Всё тело покрылось потом, внутри заволокло противной слабостью, дышалось тяжело.

А жрец приступил к какому-то ритуалу. Но я всё пропустил. Когда у тебя в башке торчит посторонний предмет, и ты кожей чувствуешь, что по нему что-то куда-то течёт – то всё внимание направлено внутрь, а что там перед тобой выплясывает разукрашенный зверёк – не воспринимается вовсе. К счастью для меня, всё закончилось довольно быстро. Но я думал, что за эти двадцать минут поседею. Потом трубку довольно резко выдернули из головы, но я даже не вскрикнул.

Потому что вообще уже слабо воспринимал реальность. И, опять же, не могу точно сказать, что именно изменилось. Но помню, что процесс отвязывания меня я наблюдал отстранённо, как будто это не моё тело, а чьё-то чужое. Как я оказался в другой комнате, сидя лицом к абсолютно тёмной стене – я не помню. Помню только, что слева от меня сидел хаал, а справа – Хашеп. А я пытался понять, кто из них кто, хотя точно знал, что Хашеп – справа.

– Урр си Хашеп, – сказала она.

– Урр си Смаарр, – сказал жрец.

– Урр фар Смаарр.

– Урр фе Хашеп.

Я слушал и пытался понять, что происходит. Почему «она будет жрец» или почему «Он не будет человеком». Откуда берутся эти «в настоящем времени прошлое и будущее сходятся воедино» или «сегодняшний завтрак потом будет вчерашником». Через какое-то время я понял, что не слышу того, что они говорят. Слова слились в монотонный гул. А ещё через некоторое время я понял, что моя голова превратилась в трубку. Трубка была длинной и гибкой, она проходила где-то между глаз и заканчивалась там, сзади, в том месте, куда засовывали инородный предмет. Поскольку головы у меня больше не было, то я ничего не видел и не слышал. И только через эту трубку в меня заливали что-то чужеродное, но такое мне нужное!

Кажется, напряжение оказалось слишком большим, и я потерял сознание. Хотя я так и не понял, что случилось. Помню только, что очень болели глаза, которых не было, а это сильно раздражало.

Возвращение в реальность было крайне болезненным. Я застонал.

– Тише, любимый мой, тише. Это пройдёт. Потерпи. Ты всё вытерпел, всё получилось. А это пройдёт, я знаю.

Прошло несколько секунд, прежде чем я понял, что звуки Высокого Языка действительно несут утешение и уверенность. Значит, действительно получилось. Но это усилие оказалось для мозгов слишком большим, и голова опять полыхнула болью.

– Если можешь – поспи. Если нет – я тебя поласкаю.

– О, нет! – простонал я. Если меня сейчас ещё и ласкать начнут – я же сдохну!

Хашеп рядом закудахтала.

– Милый, у тебя ещё некоторое время мозги будут путаться. У нас ласкать – это совсем не то, что ты подумал!

И я понял, что она абсолютно права. «Си эрр ашшаа» – это именно ласкать. То есть, проявлять внимание и участие, выражающееся в поглаживании и вычёсывании. И что мою многострадальную голову ласкают когти Хашеп. И хотя мне всегда приятны её ласки в любом виде – облегчения это не приносит…

Я сижу и смотрю на свою Хаш. Вот не знаю, почему, но я чувствую, что она – моя. Она сладко дрыхнет на матрасике и в этот момент особенно напоминает огромную и нескладную лису. Нескладную в том смысле, что она ничем лису-то не напоминает, хаарши вообще имеют уникальную форму тела. Но вот что-то лисье в ней есть. И вот она лежит на боку, ручки вытянула, ножки сложила, хвост свесился на пол… Бока мерно вздымаются, ухо во сне дёргается. На руках у неё чёрные перчаточки, а вокруг когтей рыжеватые пропалинки. Буроватый тёмный мех резко светлеет на груди и животе, кстати, там он намного мягче и нежнее, хотя и длиннее, чем на спине. Я вспомнил, как жалко она выглядела в конце полёта. А сейчас – упитанная, здоровая, гладкая. И это всё – моё! Голова ещё не прошла, но спать я уже не могу. Вот и сижу, любуюсь своей самочкой. Нет, девушкой. Ибо даже в мыслях не могу считать её животным. Хотя человека она напоминает только стоя и только со спины. И в скафандре. Милая ты моя, как же мне удалось в тебя втрескаться-то? Вот только гляжу на тебя – и внутри всё аж сжимается от нежности. А почему, как? Кто ж теперь объяснит?

И вот я знаю, через что ты прошла. Ты добровольно легла на эти прочные брусья, тебя крепко связали и засунули трубку в голову. И ты после этого долго и муторно учила языки. То ли один, то ли два, то ли все пять. Не знаю, как это делается, но если ты пять раз ложилась на этот стол пыток… Ты святая! И очень, очень решительная хаарши. Я, например, второй раз на это не пойду. Хоть застрелите. Мне сейчас даже просто касаться затылка страшно! Я хотел высказать этому Смаарру всё, что я о нём думаю, и о его методиках, и о всём их грёбаном мире… А сам сейчас думаю – если бы я знал, я бы дал себя привязать? Да фигушки! Ни за что бы не дался!

Хаш тоже устала. Это же надо чётко и в нужном темпе выдать сотни телодвижений, тысячи слов, десятки тысяч фраз и предложений! Хорошо, что у них уже наработаны методики… Интересно, а зачем хаарши разрабатывали методики обучения языкам? Да ещё столь варварские? Нет, ну надо же, голова уже почти не болит, но так и хочется почесать внутри. Очень занятная методика.

Я погладил пушистое бедро, и хвост шевельнулся. Просто шевельнулся, во сне.

Какой же необычный у меня получается медовый месяц! Начисто лишён секса, зато мучений – на двадцать лет вперёд.

Сейчас я понимаю людей, которые неожиданно обрели зрение или слух. Мир до этого был привычен, на недостаток не обращаешь внимания. И вдруг – оказывается, вокруг происходило столько интересного! А ты и не знал!

Например, я понимаю, что вот этот младший помощник старшего подмастерья какого-то там жреца распекает рабов. Раньше я бы подумал, что он ругается на них чуть ли не матом. Сейчас я знаю, что он просто перечисляет список их недоделок и ошибок. Уши рабов прижаты в смысле «Ой, я так виноват, я так виноват!» – но даже мне видно, что никакой вины они за собой не чувствуют. И ничего бы такого в этой бытовой сценке не было, если бы я не вспомнил выражение морды того раба. И уши! Теперь я знал, что они выражали отчаяние крайней степени. Но при этом казнимый не дёргался и никак не высказывал своих чувств, хотя, безусловно, знал, что с ним сейчас сделают.