Текст книги "Человек летающий"
Автор книги: Анатолий Маркуша
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
Все дальше, быстрее и выше
Самолеты летали все дальше, и выше, и быстрее. Отчет Анри Фармана о его первом междугородном перелете Шалон – Реймс, состоявшемся 30 сентября 1908 года, воспринимался уже с улыбкой.
«Признаюсь, вначале я был смущен и даже волновался – что-то ожидает меня впереди, там, где столько препятствий? Могу ли я быть спокойным, рассчитывая только на устойчивость своего аппарата и на исправность его мотора?
Эти сомнения не совсем оставили меня и в первые минуты, когда я был уже в воздухе. В начале пути я летел над полем. При спокойной атмосфере все шло хорошо. Но вот около селения Мурмелон показалась группа высоких тополей. Как быть? Тополи угрожающе вырастают. Испуганные вороны крикливой стаей снимаются с деревьев и улетают в сторону.
Тополи уже в 30 метрах от меня. Как обойти их? Справа? Или лучше слева? А рощица не так мала, пожалуй, метров пятьдесят… Надо решаться.
Небольшое движение рулем высоты, и мой аппарат послушно поднимается над препятствием. Озираясь вниз не без волнения, я с удовольствием убеждаюсь, что верхушки деревьев не были задеты. Прекрасно! Летим дальше. Однако спокойствие не было продолжительным. Впереди вырастают жилые строения и – что еще хуже – высокая мельница. Ну, думаю, была – не была! Умирают в жизни только раз!..»
Фарман благополучно долетел до цели, покрыв в тот исторический день (газеты так и писали – исторический!) 27 километров за 20 минут…
Как только что было сказано, самолеты летали все дальше, и выше, и быстрее. Летали и… падали.
До 1912 года в авиационных катастрофах погибли 155 мужчин и 3 женщины. В 1908 году одна катастрофа приходилась на 1600 налетанных километров, в 1910 году километраж возросло 32 180, а в 1912 году – до 172 163 километров. Самолеты явно становились надежнее. (Для сравнения: в 1960 году одна катастрофа приходилась на 125 000 000 налетанных километров).
Несколько неожиданную точку зрения избрал известный историк авиации К. Вейгелин, рассматривая печальные, но неизбежные события той поры.
«Аварии облегчали выполнение задач летной техники, так как учили, как нельзя делать, как не надо летать, какие недостатки следует устранить. Заинтересованность же аэродромной публики, жаждущей зрелищ, не ослабевала от катастроф нисколько… скорее даже обострялась». Примем к сведению эту точку зрения и заглянем в старые, статистические отчеты. Данные их, оказывается, не столь устрашающи, как можно было ожидать. А если принять во внимание более поздние сведения – Луи Блерио скончался естественной смертью в возрасте 64 лет, первый пилот Великобритании Джон Брабазон умер в 80 лет, «адмирал двух полюсов и Атлантики» Ричард Берд – в 70 лет, обладатель первого пилотского свидетельства Германии Август Эйлер – в 89 лет, Анри Фарман – в 84 года, Орвилл Райт – в 77 лет; покоритель штопора Константин Арцеулов прожил почти 90 лет… – то картина примет и вовсе оптимистический оттенок.
Как бы там ни было, но в 1911–1912 годах люди не только отважно летали, но уже вполне успешно сочиняли ИНСТРУКЦИИ, явно рассчитанные на массовое применение авиации. Вот что рекомендовалось, например, знать и добросовестно исполнять авиационному пассажиру той эпохи:
§ 1. Пассажиру, летящему впервые, следует в общих чертах разъяснить назначение и действие рычагов, кранов и переключателей, расположенных в непосредственной близости от его места в самолете.
§ 2. В случае вынужденной посадки пассажир должен напрячь ноги, пригнуться и втянуть голову в плечи. При этом очень важно крепко держаться за опорные точки кабины, с которыми летящий должен быть заблаговременно ознакомлен.
§ 3. При взлете и посадке пассажиру следует располагаться строго по центру сидения и сохранять спокойствие.
§ 4. Многие пассажиры, особенно те, что занимаются спортом, первоначально испытывают желание балансировать вместе с самолетом; некоторые – только головой, некоторые – всем: туловищем. Эта потребность – естественная.
§ 5. Желательный головной убор для полета плотно облегающая шерстяная шапка, для защиты глаз – очки. И шапки, и очки должны надежно закрепляться, а руки оставаться свободными, т. к. пассажиру предстоит крепко держаться за указанные в кабине места. Обувь должна плотно сидеть на йоге и обеспечивать полную свободу движения.
§ 6. Пассажиру не следует иметь при себе колющих предметов, больших ключей, чтобы в случае жесткой посадки не получить от них повреждений…»
Катастрофы, конечно, были, но не так уж много их случалось. И вероятно, теперь, спустя три четверти века, правильнее спрашивать, не сколько жертв потребовали первые шаги в небо, а какими причинами были обусловлены эти потери?
Судя по архивным материалам, вызывающим, правда, некоторое сомнение в абсолютной достоверности, около 70 % катастроф произошли по вине летчиков, остальные из-за погодных условий, из-за неисправности материальной части, по неустановленным причинам.
Но как понимать вину летчиков?
Буквально с первых же дней практических полетов стали складываться две школы пилотирования: одна утверждала принцип свободного маневрирования, ссылаясь на опыт птиц, другая – рекомендовала пуще огня опасаться кренов…
Как ни странно, но чрезвычайно быстрое распространение авиации привело к тому, что первые пилоты сплошь и рядом отрывались от земли, не успев даже приблизительно ознакомиться с теоретическими трудами профессора Н. Е. Жуковского – уже тогда всемирно признанного ученого; прислушаться к высказываниям профессора Октава Шанюта, заглянуть в наследие Отто Лилиснталя, поинтересоваться соображениями Альфонса Пено…
Люди торопились, люди чрезмерно верили в инстинкт и удачу.
Вот что рассказывает о своем первом полете один из популярнейших пионеров-летчиков России – Сергей Исаевич Уточкин: «Поле, на котором я готовился совершить полет, но всех отношениях изобиловало опасными свойствами. Короткие, прямые и узкие виражи. Насыпь, бугры, столбы, канавы и здания. И заборы со всех сторон. Здесь нельзя было попробовать полететь. Нужно было сразу лететь. И лететь искусно, умело и точно… Да притом высоко – выше препятствий.
Однако я верил в себя.
Почему, – думал, – в двадцати разновидностях спорта я легко овладевал каждым и очень скоро постигал тонкости? Глаз мой выработан, рука тверда, энергия и воля… Я улыбнулся и, садясь на пилотское место, поглядел на кучу красного кирпича: через несколько мгновений я буду над ней…»
И ни у кого ни одного дня не обучавшийся летному делу Уточкин отважно оторвался от земли.
«Дикое настроение охватывает меня. Безудержность, восторг новизны ощущений. Земля, мой враг, уже в десяти саженях подо мной. И я во властных объятиях другой стихии…»
Вот так он вылетел самостоятельно и, что еще более удивительно, – вполне благополучно приземлился!
Впрочем, Уточкину не только и не всегда везло. В знаменитом перелете 1911 года Петербург – Москва он потерпел две аварии подряд и не сумел добраться до первопрестольной, что, впрочем, не остановило его и не отвратило от авиации…
Кстати, раз уж речь зашла о перелете Петербург – Москва, послушаем, как вспоминал это грандиозное для своего времени событие победитель гонки, единственный долетевший тогда до Москвы А. В. Васильев: «В разгоряченном мозгу поднимались тревожные видения. Был момент, когда я начал галлюцинировать, и тогда мне стало казаться, что из густой шапки леса простираются костлявые руки, они – все ближе, они уже тянутся ко мне! Еще мгновение – и они захватят меня в свои цепкие объятия и повлекут вниз к смерти. Мрачное отчаяние овладело мною. Моментами я был близок к тому, чтобы выпустить руль из окровавленных рук и, закрыв глаза, с чувством неизъяснимого наслаждения броситься в объятия стерегущей меня смерти. Но цепкие руки не поддавались безумному мозгу. Безвольное тело инстинктивно пыталось использовать какие-то возможности, ухватиться за тоненькую ниточку, связывающую его с жизнью».
Справедливости ради надо заметить: дела дважды падавшего на этом маршруте Уточкина обстояли куда хуже, чем дела Васильева, однако ничего подобного он не высказывал и тем более не писал…
Впрочем, победителей, говорят, не судят.
И еще говорят: о мертвых, или хорошее, или – ничего…
Несколько строчек из других воспоминаний о том же событии.
«Перелет между столицами давал в пути много ярких красочных картин, прекрасно иллюстрирующих отношение X этому делу со стороны местного населения… Так, в Крестцах, при спуске одного авиатора некоторые из окружившей его толпы со слезами на глазах бросались перед ним на колени, целовали ему руки, а какой-то старик молился вслух, благословляя судьбу за доставленный ему случай увидеть настоящее чудо…»
Я думаю, чтобы понять человека, очень важно ощутить его время. Помню, я спросил своего покойного ныне отца, близко знавшего Уточкина, присутствовавшего на многих его полетах, каким был этот человек-легенда?
– Азартным, – сказал отец, подумал и добавил: – И совсем ребенком…
Азарт?
Конечно, риск всегда порождает азарт, но на одном азарте далеко не улетишь.
И трудно согласиться с афоризмом бесстрашного Уточкина: «Кто летает, тот падает. А кто боится падать – пусть не летает». (Это было сказано 21 августа 1911 года, вскоре после аварии на пути из Петербурга в Москву.)
Позвольте, однако, забежать несколько вперед, чтобы возможно предметней разобраться в этой серьезной проблеме.
Близилась первая мировая война. Уже строились военные самолеты, и было совершенно очевидно: летательным аппаратам противников не избежать встреч в воздухе. Что тогда?
Идея рискового воздушного боя не могла, естественно, не занимать авиаторов.
Чтобы представить всю неподготовленность авиации хотя бы к теоретическому решению задачи, достаточно заглянуть в печатный труд капитана Родкевича «Авиационные войска» (1913 г.).
Бравый капитан предлагал: «Заметив самолет противника, полететь ему навстречу, беря постепенно большую высоту, и пролетая над ним, бросить в него снаряд».
Следующая рекомендация не мучившегося сомнениями капитана звучала еще анекдотичней: «Если самолет противника близко и летит на той же высоте, то, подлетев на дистанцию 300–400 м, круто повернуть на 180° и, таким образом, дать струю воздуха, которая может перевернуть самолет противника».
И было это не в 1903, а в 1913 году, в котором число 27 августа следовало бы напечатать ярко-красной праздничной краской!
Конечно, высказывания капитана Родкевича можно отнести к курьезному жанру и не останавливаться на них, но как быть с вполне официальными воззрениями командования? Вот выписка из штабного немецкого документа той эпохи: «Самолеты не смогут нанести вреда друг другу, не пожертвовав собой. Для поражения воздушного противника на дальнем расстоянии недостает необходимого оружия. Пулемет же не гарантирует успеха, и воздушный стрелок не сможет поражать цели при их быстром угловом перемещении».
Таким образом, военные делали ставку на самолет-разведчик. А о способности летательных аппаратов вести воздушный бой и поражать противника в воздухе никто из серьезных людей всерьез и не говорил.
Впрочем…
27 августа 1913 года Петр Николаевич Нестеров замкнул в киевском небе свою первую мертвую петлю, по справедливости носящую теперь его имя.
Об этом важнейшем авиационном событии, равно как и первом таране, совершенном Нестеровым 26 августа (8 сентября) 1914 года, написано достаточно много и подробно. [Мне бы хотелось поэтому, не пересказывая всем известные события, привести лишь краткие хронологические данные, которые, несомненно, помогут получить ответ на поставленный раньше вопрос – чем же все-таки были обусловлены первые потери?
Петр Николаевич Нестеров родился 15 (27) февраля 1887 года в Нижнем Новгороде. 29 октября 1906 года по окончании Михайловского артиллерийского училища он был произведен в офицеры. Девятнадцатилетний юноша-артиллерист жадно «ловил» все, что как-то касалось едва нарождавшейся тогда авиации. Щебетание «Парижского птичника» доносилось до России, еще слабо и прерывисто, но все-таки доносилось…
В 1910 году Нестерова прикомандировывают к кавказкой резервной артиллерийской бригаде. Причина несколько для нас неожиданная – слабое здоровье (!)… Нестеров весьма надеется, что целебный кавказский климат поможет ему.
В октябре 1910 гола Нестеров впервые наблюдает публичные полеты. В воздухе – Сергей Уточкин. Нет, не праздным зевакой присутствует Петр Николаевич на летном поле. Им к этому времени уже разработан и послан в Главное инженерное управление проект оригинального самолета… А спустя год он закончит работу над «Проектом горизонтального руля глубины и направления для летательных аппаратов». (И первый, и второй, и более поздний – третий – проекты останутся без внимания).
В июле-августе 1911 года Нестеров будет жить в Нижнем Новгороде. Здесь он построит в содружестве со студентом МТУ П. П. Соколовым планер и впервые оторвется на нем от земли.
Чувствуете, какое напряжение? Какая целенаправленность?
7 октября после долгих мытарств, после непосредственного обращения к военному министру (в нарушение всех норм воинской субординации) Нестеров будет зачислен в Петербургскую Воздухоплавательную школу.
Дальше прошу читать особенно внимательно!
12 сентября 1912 года Петр Николаевич Нестеров, двадцати пяти лет от роду, совершает первый полет на самолете, а 28-го, шестнадцатью днями позже, сдает экзамен на звание пилота-авиатора. И еще через семь дней – 5-го октября – получает звание военного летчика.
Что нужно было в ту пору, чтобы удостоиться этой чести? Не так мало, как кажется сегодня, непосвященным.
Вот документальный перечень зачетов.
1. Практика и применение аэропланов в военном деле.
2. Развитие техники авиации.
3. Теоретические сведения по авиации.
4. Материальная часть и служба аэропланов.
5. Двигатели внутреннего сгорания (авиационные и автомобильные).
6. Автомобили.
7. Материаловедение и сопротивление материалов.
8. Радиотелеграфия.
9. Метеорология.
10. Фотография.
11. Практические испытания в полетах.
12. Испытания в полетах применительно к п. 1.
Полет по маршруту не менее 1,5 часа. При этом пребывание на высоте от 1000 до 1200 метров не менее 30 мин. Планирующий спуске высоты 500 м, остановка не далее чем в 150 м от заданной точки. Подъем на высоту 500 м, посадка с выключенным двигателем, заход – с разворотом…
В двадцать шесть лет Нестеров возглавляет групповой перелет трех самолетов по маршруту: Киев – Остер – Козелец – Киев. Спустя две недели он завязывает свою «мертвую петлю» в небе.
Надо понять – эта петля не просто рискованный маневр в воздухе, а дерзкий вызов всей осторожной, «тихой» школе летания – без кренов, «блинчиком»… Эта петля – не случайный трюк отважного пилота, а результат долгих раздумий, теоретических трудов, сомнений, – словом, результат работы ума и сердца!..
31 августа 1913 года Петр Николаевич Нестеров произведен в штабс-капитаны. Жить ему остается без пяти дней один год…
Он успеет еще: совершить перелет Киев – Одесса – Севастополь; проэкспериментировать на «Ньюпоре» с переделанным хвостовым оперением; пройти по рекордному маршруту: Киев – Гатчина за один день; выполнить боевые вылеты на разведку и бомбардировку противника.
26 августа (8 сентября) 1914 года Нестеров погибнет, тараня противника.
Он прожил всего двадцать семь с половиной лет.
Он пролетал не полных два года. Он испил полной чашей и безразличие властей, и недоброжелательство прессы, и нужду, и коварные приступы малокровия…
Он не согнулся и до последнего дня оставался верен идее: в воздухе везде опора!
Нестеров заложил основы высшего пилотажа, доказал применимость самолета в воздушном бою, прославил свое имя в дальних полетах. И все это – в считанные месяцы.
Вот его подлинные слова: «Военный летчик никак не может обойтись без умения делать фигуры высшего пилотажа. Вертикальные виражи, перевороты и петли должны быть обязательной программой для того летчика, который не захочет на войне играть роль курицы или мирного голубя… Неизбежные воздушные бои будут схожи с нападением ястребов на ворон… А кто из вас захочет быть вороной».
Эти слова Нестерова стали как бы завещанием товарищам его и коллегам. Они были услышаны и восприняты. Вот всего два небольших документальных тому подтверждения.
Летом 1915 года штабс-ротмистр Козаков «протаранил немецкий аэроплан, снизил его, оставшись невредимым и не испортив своей машины». Штабс-ротмистр успешно продолжал боевую деятельность и годом позже вновь «сбил у Двинска германский аэроплан, за что отмечен штабом Верховного Главнокомандующего…»
Из приказа кайзера Вильгельма II:
«Я в полной мере горжусь пехотой, кавалерией и артиллерией и буду счастлив то же самое сказать о моем воздухоплавательном корпусе. Я желаю, чтобы мои авиаторы стояли на такой же высоте своего искусства, на которой стоят русские».
Комплимент несколько неожиданный и тем более ценный, что Вильгельма никак нельзя заподозрить в симпатиях к российской авиации.
Я думаю, что творческая потенция Петра Николаевича Нестерова, этого удивительного человека, смотревшего на мир, как свидетельствуют его портреты, неизменно грустными и несколько удивленными глазами, сравнима, в моем представлении, с творческой потенцией общепризнанного гения России – поручика Михаила Юрьевича Лермонтова…
Через двенадцать дней после Нестерова выдающийся французский летчик Адольф Пегу повторит петлю.
Появятся и другие последователи. Дальше – больше, и это будет означать – школа свободного маневрирования в воздухе, школа, породившая высший пилотаж, а потом и воздушную акробатику, – побеждает!
Много лет спустя знаменитый мастер пилотажа Альфред Фронваль накрутит за 3 часа 52 минуты 962 петли подряд. Это будет как бы венок на могилу Петра Николаевича Нестерова, венок от благодарных потомков.
И грянул бой
Боевая страда началась для авиации в Триполи и на Балканах. События разворачивались достаточно быстро – в октябре 1911 года к театру военных действий прибыли первые летчики и самолеты, и сразу пошли разведывательные полеты, корректировка артиллерийских стрельб, подготовка к опытам бомбометания.
Документы рассказывают: «…высота разведывательных полетов колебалась от 800 до 1000 метров. Высота 800 метров не гарантировала от ружейного огня… В одной из разведок был ранен летчик Монти, летевший пассажиром с летчиком Росси. Это был первый летчик, раненный пулей в воздухе».
И все-таки разведывательные действия авиации были признаны вполне целесообразными и весьма полезными.
«Особо важное значение имела разведка 26 ноября, – сообщает тот же источник. – Летчики донесли, что две колонны арабов численностью около 20 тысяч человек выступили со своими обозами из Аин-Зара по направлению в глубь страны к Тархона, причем у оазиса Аин-Зара осталось около 20 палаток.
Результатом этой разведки был переход итальянцев в наступление».
С бомбометанием дело обстояло сложнее.
«Метание бомб… представлялось в то время действием чрезвычайно жестоким и носящим предательский характер. Было даже предложено применять воздушные суда исключительно для целей разведки… На 1-й Гаагской конференции 1899 г. было постановлено не пользоваться в течение 6 лет воздухоплавательными аппаратами для обстрела и бомбардировки противника…» Но на второй Гаагской конференции 1907 года Германия, Австрия, Италия и Россия отказались продлить действие этого запрета, а Франция, Япония, Испания и Швеция воздержались от голосования…
И вот 1 ноября 1911 года с высоты 700 метров поручик Гавотти сбросил первые четыре бомбы на неприятельские скопления в оазисе Аин-Зара.
Кто помнит сегодня имя поручика Гавотти и тот день?
Конечно, поручики только выполняют приказы генералов.
Но когда приходит время отвечать, генералы ссылаются на стратегическую необходимость, запутываются и, опустив глаза, уныло повторяют, что они только солдаты, что они исполняли приказы свыше, а решали политики. Получается замкнутый круг: и все виноваты, и никто не виноват.
И все-таки, помни люди, к чему ведут бомбардировки с воздуха, помни постоянно, начиная с того дня, когда черная тень перкалевых крыльев самолета Гавотти не легла на цель, протестуй они – может, и не пришлось бы вносить в историю авиации имя полковника Тиббетса, возглавившего экипаж в составе: второго пилота Люиса, штурмана Ван-Кирка, бомбардира Феррба и прикомандированных к ним специалистов Парсонса, Джеппсона и Безера. Это они 5 августа 1945 года в 8 часов 15 минут и 15 секунд сбросили с «летающей крепости», кстати сказать, лишь накануне сменившей бортовой номер «82» на имя матери полковника Тиббетса – «Энола Гей», атомную бомбу на несчастную Хиросиму…
Не будем, однако, уходить слишком далеко. Прелюдия первой мировой войны показала: воздушная разведка, безусловно, целесообразна, бомбометание – возможно.
Подробно разбираясь в действиях авиации на Балканах, историк добросовестно зафиксировал: «У Чатаджи отмечена в воздухе первая жертва от огня с земли: погиб от турецкой пули французский летчик – доктор медицины Константэн».
На потерях наземных войск от действия авиации внимание историка почему-то не задержалось.
А большая война близилась. И заинтересованные государства выпускали военные самолеты сотнями, ускоренно готовили личный состав военно-воздушных сил. Продолжительность полета боевых машин была доведена до 4 часов, скорость – до 90 километров в час, скороподъемность на высоту 1000 метров – до 10–15 минут, полезная нагрузка (включая экипаж) – до 200 килограммов; мощность двигателей поднялась до 100 лошадиных сил…
И все-таки мировую войну авиация всех стран-участниц встретила далеко не подготовленной.
Уже на полевом аэродроме действующей армии приспосабливал штабс-капитан Нестеров к хвосту своего «Морана» тросе грузом, рассчитывая этим кустарным снарядом выводить из строя самолеты противника… (Увы, не успел!).
Уже в походных ремонтных мастерских, а порой в деревенских кузницах наскоро изготовлялись стальные стрелы. Стрелы эти пачками сбрасывали с самолетов. Вероятность прямого попадания была, разумеется, ничтожной, но панику они вызывали изрядную, особенно в кавалерии на марше.
Рискуя жизнью, оружейники на скорую руку превращали артиллерийские снаряды в авиационные бомбы…
Летчики вооружались, чем могли: винтовками, карабинами, ручными гранатами.
Наблюдатели брали в полет пулеметы. Подполковник Зигерт в своих послевоенных воспоминаниях рассказывает, как в 1914 году он надел на ствол карабина граммофонную трубу, и поясняет: «Для устрашения противника»…
Вооружение самолета сделалось насущнейшей потребностью.
И вот что мы узнаем: в воздушных боях против немецких летчиков прославился известный французский пилот-рекордсмен, воспитанник «Парижского птичника» – Роллан Гарро. Искусно маневрируя, он подходил к самолету противника с хвоста, сближался с ним до минимальной дистанции и в упор его расстреливал.
Одним своим появлением в воздухе сержант Гарро внушал немцам ужас. В его действиях было что-то мистическое: совершенно невозможно было представить, из чего и как стреляет этот бешеный француз?
Действительно, летал Гарро на одноместном самолете, и обе руки летчика были заняты управлением. Пулеметы, которые к тому времени начали устанавливать на самолетных крыльях, хоть и давали летчику возможность стрелять и пилотировать одновременно, совершенно не обеспечивали точности попадания – трассы их шли «вразнос» (это немцы знали доподлинно и по собственному опыту…).
А тут, что ни атака, то дымный факел в небе!
Трудно сказать, как долго оставалась бы тайна Гарро неразгаданной, если бы его не подбили при бомбежке вокзала де Куртр. Это случилось 18 апреля 1915 года. Самолет Гарро попал в руки к немцам. И первый же осмотр машины уничтожил все легенды.
Пулемет на машине Гарро был установлен на фюзеляже, параллельно продольной оси самолета и достаточно близко к ней. Ствол пулемета глядел… прямо в лопасть воздушного винта, усиленную стальной накладкой. Когда летчик нажимал на гашетку, часть относительно мягких пуль ударялась в эту пластинку-отсекатель и отлетала прочь, а другая – большая часть! – проходила между лопастями винта. Такое устройство позволяло Гарро целиться по противнику всем самолетом. Это было грандиозное изобретение!
Теперь очевидно: открытием Роллана Гарро была начата истребительная авиация всех военно-воздушных сил мира.
В документе 1915 года появились такие строчки: «Никакие другие способы борьбы с летательными аппаратами противника не могут быть столь же действенными, как противопоставление им собственных вооруженных аппаратов. Средствами вооружения являются специально приспособленные митральезы, легкие пушки, пулеметы, ружья, револьверы, ручные бомбы, начиненные взрывчатыми веществами, небольшие зажигательные снаряды для дирижаблей, особые абордажные крючья или гарпуны, наконец – всякий острый предмет, способный повредить оболочку дирижабля или важные части аэроплана».
Конечно, после открытия, сделанного сержантом Гарро, эти строчки – дань инерции, однако нельзя не заметить – инерции, действовавшей в правильном направлении, ибо формула истребительной авиации – скорость – огонь – маневр! – оказалась верной.
Идея Гарро была подхвачена и усовершенствована немцами. Пулемет ставился также – на фюзеляже, и ствол его смотрел прямо в плоскость, сметаемую воздушным винтом. Но спусковой механизм был соединен не непосредственно с гашеткой, укрепленной на ручке управления, а через особое устройство, связанное с мотором. Через синхронизатор. Когда летчик нажимал на гашетку, спусковой механизм приводился в готовность, но еще не срабатывал. А вот когда лопасть отходила от дульного среза, спусковой механизм включался. Включался синхронизатором!
И пули – все пули! – летели, не задевая винта, как бы сквозь свободные промежутки в плоскости вращения пропеллера.
Через десять дней лейтенант Бельке получил переоборудованный самолет и в третьем полете сбил первого противника. Так пулемет, стрелявший «сквозь винт», был принят на вооружение немцами. Сперва утверждалось, что к этой истории приложил руку известный голландский конструктор Антони Фоккер. Позже заслугу переадресовали Францу Шнейдеру… Повторяю, я не ставлю своей целью ни утверждать, ни тем более ниспровергать приоритеты, хочу только подчеркнуть: идея синхронизатора, как и идея автопилота, положила начало широкому использованию автоматики в авиационной технике.
Говорят: не надо делать из мухи слона. А может быть, иногда надо? Именно делать, а не раздувать?!
Не начнись применение автоматики в те отдаленные годы, пусть робкое, осторожное, мы бы, пожалуй, и сегодня только еще собирались создавать дистанционное управление и многие иные самолетные чудеса.
Перелистывая документы, посвященные боевым действиям первой мировой войны, будь то отчеты генералов Арманго и Вуазена, полковника Блеза или майора Ортлиба, знакомясь с итоговыми трудами генерала Гепнера или комбрига Лапчинского, отсеивая из бесчисленного нагромождения событий и фактов золотые крупинки, легким пунктиром отмечающие главное направление развития боевой авиации, невозможно не заметить: реальная, действительная помощь военно-воздушных сил наземным армиям в их изнурительной борьбе была значительно меньшей, чем предполагали предвоенные апологеты авиации.
Во всяком случае ни на одном театре военных действий, ни в одном сражении первой мировой войны авиация не вышла за рамки тактического успеха.
Вот весьма эмоциональная и вместе с тем довольно точная оценка истребительной авиации, данная видным теоретиком того времени: «Истребительная авиация представляет собой скорее сборище странствующих рыцарей воздуха, чем вооруженную кавалерию.
Легко понять, что в этом есть что-то неправильное, так как война решается столкновениями масс. Странствующие рыцари воздуха должны уступить место воздушной кавалерии». Это писалось, можно сказать, по горячим, еще не успевшим остыть следам первой мировой войны.
И дальше: «Самолеты-истребители должны быть исключительными самолетами – всегда на грани технических возможностей данного момента – и требуют исключительных летчиков. Война же ведется машинами и людьми среднего качества. Поэтому необходимо изменить господствующую до сего времени концепцию воздушного боя…»
Да, конечно, в те годы в истребительной авиации еще жил дух рыцарства, многое еще идеализировалось, не зря же Рене де Шавань восклицал: «Летчик-истребитель является великим фехтовальщиком в воздухе, а самолет – его рапирой»; и не зря величайший ас Франции Гинемер утверждал: «Тот летчик будет победителем, который владеет инициативой, решимостью и личной отвагой. Необходим талант, который нельзя приобрести никаким обучением».
И тем не менее в июне 1917 года лейтенант Деллин сформулировал общие правила воздушного боя для одноместного самолета, сформулировал с такой удивительной и прозорливой точностью, что когда я сравнил их с основными положениями инструкций, действовавших вплоть до начала второй мировой войны, существенных расхождений не обнаружилось: «В бою двух истребителей при всех прочих равных условиях больше шансов на победу у того, который действует настойчиво и уверенно, проявляя дерзновенность и инициативу».
Еще не зажили раны первой мировой войны, а уже, как ни странно, началась подготовка к новым, будущим сражениям. И немедленно, словно грибы после дождя, стали появляться теоретики, с пеной у рта утверждавшие, что в грядущей войне победит та страна, которая сумеет достигнуть воздушного превосходства над противником.
В 1932 году в Берлине вышла и была шумно разрекламирована книга майора Гельдерса: «Воздушная война 1936 года». Слегка закамуфлировав истинные планы поднимавшего голову фашизма, Гельдерс живописал в беллетристической манере будущую тотальную войну. По понятным причинам агрессивный майор сталкивал Англию с Францией и рисовал картину полного разгрома Парижа, а затем и поражение всей страны.
Волею майора Гельдерса вымышленный командующий Великобританским королевским воздушным флотом полковник Берклей произносит такую речь: «Английский воздушный флот находится в полной боеспособности, и его задача заключается в том, чтобы сломить волю Франции путем решительных нападений на глубокий тыл неприятельской страны, разрушения баз вооружений и внесения паники в население. Он твердо убежден, что это удастся, ибо британский воздушный флот является мощным родом войск, созданным и обученным для ведения самостоятельной воздушной войны. Воздушный флот может решить исход воины в течение нескольких дней в пользу Англии».
В конце концов полковник Берклей переходит от слов к делу. Мгновенно превратившись в генерала, – Берклей без особого труда разносит в клочья Париж, а следом половину Франции…
