Текст книги "Наш друг граммпластинка. Записки коллекционера"

Автор книги: Анатолий Железный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 23 страниц)

Определитель дат записи советских грампластинок

За долгую, почти семидесятилетнюю историю своего существования, советское граммофонно-пластиночное производство более десятка раз передавалось в подчинение различных учреждений, считавших своим долгом аннулировать прежнюю систему нумерации граммофонных записей и ввести свою собственную. Точно так же они поступали и в отношении этикетки грампластинок.

Имея набор граммофонных каталогов, можно достаточно точно систематизировать граммофонные записи согласно принятым в разные годы системам нумерации. В моем распоряжении есть каталоги грампластинок за 1919, 1923–1924, 1926–1927, 1929, 1930, 1931, 1933, 1934–1969 годы. На каждом из них указано название учреждения, в ведении которого находилось в тот или иной период граммофонно-пластиночное производство. Это облегчило задачу идентификации применявшихся в разное время систем нумерации граммофонных записей.

Однако это лишь часть главной задачи, заключающейся в том, чтобы с помощью матричных номеров научиться узнавать дату записи любой из советских граммофонных пластинок. Поэтому, зная матричный номер, нужно еще правильно определить, к какой именно системе нумерации он относится. Ошибка здесь совершенно недопустима и может привести к путанице, так как каждая из систем оперирует, по сути дела, одними и теми же номерами.

Примеров такой путаницы немало. Остановимся на датировке старых граммофонных записей, приводимой на выпусках ретроспективных пластинок фирмы "Мелодия". На пластинке М60-47661 ("Мы из Ленинграда") одна из записей имеет матричный номер Л 973 и датируется 1938 годом. В то же время на пластинке М60-47149 ("О любви не говори") запись с матричным номером Л 1321 датируется 1936 годом. Надо ли доказывать явную ошибочность такой датировки? Здесь нарушен ее основополагающий принцип, заключающийся в том, что матричные номера используются по мере нарастания чисел, т. е. чем больше число, из которого состоит матричный номер, тем к более позднему времени он относится.

Того, кто в этом сомневается, отсылаем к монографии Е. И. Регирера "Граммофонная пластинка", где дается описание завершающего этапа записи звука на восковой диск на специальном звукозаписывающем станке: "Остановив мотор станка… снимают диск и помечают вне пределов форматной канавки номер записи".

Естественно, что запись очередного использованного матричного номера в журнале регистрации идет в сторону увеличения, а не наоборот. Отсюда следует, что матричные номера записей Л 973 и Л 1321 либо неверно датированы, либо относятся к разным системам нумерации и должны обозначаться по-разному.

Лишь после того, когда мы точно установим, к какой из систем нумерации относится интересующий нас матричный номер, можно приступать к определению даты его использования.

Задача датировки граммофонных пластинок прошлых лет не вызывала бы никаких затруднений, если бы сохранились все журналы регистрации граммофонных записей. К сожалению, журналы за 1919–1933 годы пропали. Поэтому сейчас мы вынуждены прибегать к различным приемам и косвенным данным для того, чтобы узнать дату записи той или иной пластинки прошлых лет. Один из таких приемов заключается в следующем.

Берем какой-нибудь каталог грампластинок, скажем, за 1930 год. Отыскиваем в нем самый большой матричный номер: 950. Принимаем, что все последующие номера будут относиться уже к 1931 году. Затем в каталоге 1931 года также отыскиваем самый большой матричный номер: 1462. И таким образом получаем, что в 1931 году были использованы для записи матричные номера от 951 по 1462.

Конечно, такой способ не может дать абсолютно точной картины, но при отсутствии других источников достигнутая степень точности оказывается вполне удовлетворительной. Ошибка здесь не может превышать один год.

Предлагаемый вниманию коллекционеров определитель дат записи советских граммофонных пластинок составлен на основании обширного статистического материала. Это первый опыт такого рода, и он отнюдь не претендует на абсолютную точность и не дает исчерпывающей информации о всех без исключения советских грампластинках. Некоторые из применявшихся систем нумерации еще не достаточно расшифрованы и не вошли в определитель. Основные же системы, представляющие как бы магистральную линию развития нашей грамзаписи, даны полностью.

Весь материал разделен на отдельные блоки, каждый из которых имеет самостоятельную систему нумерации записей. Если в заголовке блока приведены названия нескольких учреждений, в ведении которых последовательно находилось граммофонно-пластиночное производство, то это означает, что система нумерации грамзаписей оставалась одной и той же, не меняясь в зависимости от подчиненности.

Центропечать ВЦИК, 1919–1921 гг., Госпросснаб НКП, 1922–1923 гг.

Это первая система нумерации советских грампластинок, введенная для регистрации записей выступлений вождей пролетарской революции. Кроме речей, на пластинках Центропечати записывались революционные песни, марши, декламация. Пластинки с этикеткой "Центропечать" выпускались московской фабрикой бывшей "Пате", а после ее закрытия – Апрелевской фабрикой грампластинок.

Госпросснаб Наркомпроса продолжил список регистрации грамзаписей, начатый Центропечатью ВЦИК. В это время пластинки выпускались только одной граммофонной фабрикой – фабрикой Пятилетия Октября.

Ориентировочная разбивка матричных номеров

Довольно большое количество матричных номеров в 1922–1923 гг. объясняется тем, что для выпуска пластинок с этикеткой фабрики Пятилетия Октября во все возрастающем объеме применялись дореволюционные матрицы разных фирм.

Музпред НКП, 1924–1927 гг.

Когда производство граммофонных пластинок передали Музпреду НКП, была введена новая система нумерации. С 1924 года до середины 1925 года матричные номера по системе Музпреда выглядели так: X 0–1, X 0–5 и т. п. В середине 1925 года, после перевода производства пластинок с закрывшейся фабрики Пятилетия Октября на введенную в строй Апрелевскую фабрику, графика матричных номеров видоизменилась, хотя список регистрации записей был продолжен. С учетом этого обстоятельства разбивка матричных номеров по годам их использования для записи будет такой:

Музтрест НКЛП, 1927–1929 гг.

Музтрест Наркомата легкого машиностроения начал новую, свою собственную систему нумерации граммофонных записей. На этикетках пластинок этого периода и на самой пластинке за пределами этикетки можно было увидеть сразу несколько различных номеров. На этикетке, чуть ниже центрального отверстия – номер заказа, одинаковый для обеих сторон диска. За ее пределами, на самой пластинке указывался матричный номер записи, заключенный между двумя рисками (например, – 276-). Иногда, кроме названных номеров, в случаях перепечатки записи с дореволюционных национализированных матриц, ставились еще каталожный и матричный номера той фирмы, которой принадлежала эта матрица.

Новых записей делалось очень мало, зато в огромном количестве использовались национализированные матрицы ("Граммофон", "Зонофон", "Сирена", РАОГ и др.).

Ориентировочная разбивка матричных номеров пластинок

На этом заканчивается акустический период советской грамзаписи.

Музтрест ВСНХ РСФСР,

Культпромобъединение ВСНХ РСФСР,

Музобъединение ВСНХ РСФСР,

1929–1933 гг.

В феврале 1929 года была зарегистрирована новая этикетка, предназначенная специально для пластинок, записанных электромеханическим способом. По рисунку она не отличалась от прежней, акустического периода, но изменился цвет: вместо желто-голубой она стала желто-красной (для выпусков «экстра» – золотистокрасной). Кроме того, в верхней части этикетки появилась надпечатка «электрозапись».

Регистрация электрозаписей велась одновременно по двум спискам: прежнему, начатому еще в 1927 году (общему списку), и по новому, предназначенному только для электрозаписей.

С сентября 1930 года, в связи с реорганизацией Музтреста в Культпромобъединение, этикетка пластинок изменилась. С этого момента на ней появились заглавные буквы КПО (иногда латинским шрифтом КРО), что означает Культпромобъединение. Номера по общему списку больше не ставились, остались лишь матричные номера электрозаписи.

Некоторое время производство пластинок находилось в ведении Музобъединения, а с середины 1933 года оно было передано вновь организованному Грампласттресту Наркомата легкой промышленности (НКЛП), затем – наркомату тяжелой промышленности (НКТП). Система нумерации грамзаписей продолжалась по прежнему списку, но буквы КПО (КРО) с этикетки исчезли.

Разбивка матричных номеров по годам записи (в числителе по общему списку, в знаменателе – по списку электрозаписей).

Грампласттрест НКТП,

трест «Металлоснабширпотреб НКОМ СССР»,

1933–1940 гг.

С декабря 1933 года Грампласттрест ввел новую систему нумерации граммофонных записей. Матричный номер указывался одновременно на этикетке пластинки и за ее пределами, прямо на массе диска с той лишь разницей, что на массе он ставился всегда с номером варианта записи, помещенного на данном диске, например: на этикетке № 3572, на массе диска 3572/3. Кроме того, выставлялся также номер разрешения Главреперткома на запись (ГРК), Ленреперткома (ЛРК) или Укрреперткома (УРК).

Распределение матричных номеров.

Здесь есть одна интересная особенность. В 1935 году Грампласттрест сделал, если судить по количеству использованных матричных номеров, 2789 записей, то есть в пять раз больше, чем в предыдущем году! Откуда такая производительность? Все объясняется очень просто: на самом деле было осуществлено всего 789 новых записей, а 2000 фонограмм, сделанных ранее Культпромобъединением-Музобъединением-Грампласттрестом НКЛП и признанных ценным культурным наследием, было решено включить в активный фонд и продолжать их тиражирование под эгидой Грампласттреста НКТП, сохраняя при этом прежние матричные номера. Вот почему граммофонным записям, сделанным Грампластрестом НКТП, во избежание повторения не присваивались матричные номера от 1000 до 2999.

Грампластинки военных лет, 1941–1945 гг.

При расшифровке и описании особенностей нумерации граммофонных пластинок военных лет сталкиваемся с некоторыми трудностями, так как журналы регистрации за 1941–1943 гг. не сохранились. Тем не менее есть достаточно убедительные косвенные данные, позволяющие сейчас обойтись без недостающих журналов.

В 1941 году, в отличие от предыдущих лет, номер разрешения Главреперткома вместо обычного ГРК обозначался одной буквой К. По этому признаку можно установить, что регистрация номеров записи в 1941 году началась с № 10723. Нетрудно также определить, что первая пластинка, записанная уже после начала войны имела № 11015 – это видно по внезапно изменившемуся характеру записей.

Есть очень надежный способ установить и номера пластинок, записанных в 1942–1943 годах, несмотря на утрату журналов регистрации. Когда в октябре 1942 года московский Дом звукозаписи возобновил свою работу, все новые записи нумеровались по системе, несколько отличной от принятой ранее: вместо пятизначных номеров ставились сокращенные, трехзначные, например: вместо 11139 – лишь 139. Так продолжалось до середины 1943 года, когда количество трехзначных номеров превысило 500. После этого они вновь стали пятизначными. Таким образом, нумерация, введенная в декабре 1933 года Грампласттрестом НКТП, в военные годы не прерывалась, несмотря на временный переход к трехзначной нумерации.

Еще одной особенностью пластинок 1942–1943 годов и частично 1944 года было то, что вместе с номером разрешения Главреперткома указывался также и год выдачи этого разрешения, соответствующий году записи пластинки: ГРК 21/42, ГРК 108/43 и т. д.

Распределение матричных номеров записей пластинок военных лет.

Комитет по делам искусств при СНК СССР,

Министерство культуры СССР,

Всесоюзная фирма грампластинок «Мелодия»,

1946–1969 гг.

Нумерация пластинок послевоенных лет особых комментариев не требует. С 1951 года к номерам пластинок на 78 об/мин. добавляются номера долгоиграющих дисков монозаписи (индекс Д), а с 1961 года также и стереозаписи (индекс С), которые начинаются с № 101. Это объясняется тем, что первые стереозаписи (100 номеров) были сделаны в 1960 году, но нумеровались они в общем списке вместе с монозаписями и выделялись лишь одним индексом С, например: С 06561-2, С 6567-8, С 0007005-6.

С 1981 года Всесоюзная студия грамзаписи начала указывать на этикетках и на конвертах пластинок дату записи, поэтому продолжать далее таблицу матричных номеров нет необходимости.

Кроме основной нумерации советских грампластинок, которая была показана выше, существовало еще несколько второстепенных, побочных систем нумерации. В качестве примера можно назвать системы, применявшиеся объединением "Коверкустэкспорт" для своих пластинок "Сов Сонг", Экспериментальной фабрикой грампластинок в Ленинграде, трестом "Ленкино", ленинградской фабрикой радиоизделий, Ленмузтрестом, фабрикой звукозаписи ВРК (как до войны, так и в послевоенное время). Расшифровать все эти системы не представляется возможным, да в этом и нет необходимости, так как в некоторых случаях прямо на диске ставилась дата записи. Так, например, на пластинке треста "Ленкино" с двумя фрагментами фонограммы кинофильма "Петер" стоит дата: 1936 г., а на пластинках Экспериментальной лаборатории грампластинок Ленгоркино обозначался не только год, но даже месяц и день записи. Поэтому приведу примерную разбивку матричных номеров по годам их использования лишь по двум второстепенным системам нумерации дисков.

Фабрика звукозаписи ВРК при СНК СССР

Фабрика грампластинок Ленмузтреста

Номера пластинок по этой системе указаны на этикетке, например: 11-242 А на одной стороне диска и 11-242 В на другой. Но ориентироваться на них не следует. Ниже этикетки, прямо на массе пластинки даны матричные номера записи. Только они точно указывают на последовательность выполнения записей.

Патриарх киевских коллекционеров

Не раз слышал я от своих друзей и знал из прессы о том, что в Киеве на улице Степана Халтурина (бывшей Паньковской) живет знаменитый коллекционер Сергей Николаевич Оголевец, у которого, будто бы лучшая в Киеве коллекция граммофонных пластинок, а сам он – непревзойденный знаток истории отечественного граммофона. Так как и пластинки, и особенно история граммофона были предметами моего страстного увлечения, я во что бы то ни стало решил с ним познакомиться.

И вот в один из летних дней 1968 года отправляюсь в гости к Сергею Николаевичу. В кармане у меня записка с адресом: Паньковская, 10, квартира 7.

На входных дверях коммунальной квартиры № 7 было написано: "С. Н. Оголевец – стучать 1 раз". Я стукнул. Дверь открыла красивая пожилая женщина и, ни о чем не спрашивая, провела меня в комнату, где за большим, покрытым клеенкой столом, сидели два человека. Они вопросительно посмотрели на меня. Я поздоровался.

Один из сидевших, в аккуратной черной шапочке на голове, спросил:

– А вы, молодой человек, из какой будете оперы?

– "Я тот, которого никто не любит…", – нашелся я и представился.

– Хоть на Демона вы нисколько не похожи, но все равно садитесь. Рассказывайте, что привело вас сюда.

Я рассказал о своей небольшой еще коллекции пластинок, о поисках материалов по истории отечественной грамзаписи и честно признался, что надеюсь здесь что-нибудь раздобыть для пополнения своей фонотеки.

Сидевшие за столом переглянулись.

– Кажется, того же поля ягода! – смеясь сказал второй. – Честь имею представиться: Аполлон, друг детства.

– Сергей Николаевич Оголевец, прирожденный филофонист и шаляпинист.

Мы разговорились. Оказалось, что мы отлично понимаем друг друга, идем сходными путями, оба составляем сводный каталог пластинок фирмы "Граммофон" с той лишь "незначительной" разницей, что я занимался этим делом всего несколько лет, а Сергей Николаевич еще с довоенных времен.

Так 20 лет назад началась наша дружба, которая прервалась лишь со смертью Сергея Николаевича в 1985 году.

Во дворе дома № 10 по улице Паньковской, куда выходило одно из окон квартиры семьи Оголевец, стоял флигель. Там обитал помощник пробирера Окружного Пробирного управления некий Лепковский. У него был граммофон, и нередко по вечерам из открытых окон флигеля доносились заманчивые звуки музыки и голоса знаменитых артистов.

Как зачарованный, стоял Сережа у окна и мечтал о том времени, когда он наконец вырастет и тоже купит себе граммофон и много-много самых лучших пластинок.

Его отчим, человек хотя и расчетливый, но добрый, видя страстное увлечение мальчика, сумел выкроить из скромного семейного бюджета необходимую сумму. Втайне от всех он сходил в магазин Генриха Индржишека на Крещатике и оплатил покупку, но договорился, что доставят ее домой лишь вечером. И вот, когда уже стемнело и в комнатах зажгли свечи, неожиданно появился посыльный и вручил Сереже подарок от "неизвестного" – граммофон и к нему пять пластинок.

Радости не было предела. Вновь и вновь заводился граммофон, и каждая пластинка прослушивалась много раз. Было это в 1914 году. С этого вечера и началась многолетняя коллекционерская деятельность Сергея Николаевича Оголевца.

Долгие годы собирал он свою знаменитую коллекцию. Нередко, чтобы приобрести понравившуюся пластинку, приходилось отказывать себе даже в самом необходимом. Вот как об одном таком случае рассказывал сам Сергей Николаевич.

"В один из сереньких голодных дней 1920 года мать дала мне все имеющиеся у нее деньги – красную "керенку" (сорок рублей) и послала меня на Подол, чтобы я там, на Житием базаре, купил что-нибудь съестное.

Когда я пришел на базар, ноги сами понесли меня к ларькам и столикам с граммофонами. Один из знакомых "граммофонщиков" поманил меня к себе и, таинственно подмигнув, сказал, что у него есть для меня нечто совсем особенное, но что стоит оно дорого – целых сорок рублей.

Этим "нечто" оказалась пластинка знаменитого Карузо с неаполитанской песней "Не светится оконце". Я ответил, что хотя у меня этой пластинки нет, но думаю, что и половины названной суммы будет вполне достаточно.

– А вы ее слушали? – спросил он. – Нет? Ну так то-то же. Иначе вы отдали бы за нее не сорок, а все восемьдесят рублей. Поверьте мне, это же изумительная вещь! Будете благодарить меня всю жизнь!

И я поверил… Домой я принес большую новенькую пластинку великого Карузо и поставил ее на диск граммофона. Карузо пел, а мы – моя мать, брат и я – плакали. Плакали и от голода и от божественного пения, от песни, прекрасней которой я никогда прежде не слышал…"

Постепенно фонотека росла. В ней появились пластинки не только знаменитых итальянцев-Ф. Таманьо, Э. Карузо, М. Баттистини, Дж. Ансельми, Титта Руффо – но и таких замечательных русских певцов, как Ф. И. Шаляпин, А. В. Нежданова, Л. В. Собинов, Д. А. Смирнов, И. В. Ершов, А. М. Давыдов и многих, многих других.

Уже в самом начале 20-х годов все чаще и чаще стали приходить к Сергею Николаевичу ценители вокального искусства – вначале только друзья, а потом и вовсе незнакомые люди. Всех их принимали с одинаковым радушием. Заводили граммофон и слушали пластинку за пластинкой.

Среди первых посетителей был и профессор Киевской консерватории Этторе Гандольфи. Случалось, он приводил с собой весь свой класс – сорок будущих вокалистов. Разместить всех в небольшой комнате не было никакой возможности: некоторым приходилось слушать пластинки через открытую дверь, стоя в коридоре. После каждой прослушанной арии Гандольфи подробно объяснял все достоинства и недостатки исполнения. Учились студенты, вместе с ними учился и Сергей Николаевич. Впоследствии, не имея никакого музыкального образования, он стал тонким знатоком вокального искусства, сам немного пел, и к его вполне профессиональным оценкам прислушивались даже опытные певцы, признанные мастера своего дела.

Так постепенно зародилась замечательная традиция: каждое воскресенье, в одно и то же время любой желающий мог совершенно свободно прийти и послушать любую пластинку из коллекции. Эти воскресные концерты, продолжавшиеся, не считая военных лет, до самого конца 70-х годов, придали коллекционерской деятельности Сергея Николаевича глубокий общественный смысл.

К началу Великой Отечественной войны коллекция достигла внушительной величины – 1200 пластинок. Но Сергей Николаевич не просто их накапливал. Он первым из советских коллекционеров начал собирать и систематизировать данные по огромному фонографическому наследию прошлого, составлял списки напетых тем или иным вокалистом пластинок (дискографии), старался точно определить, в каком году сделана была каждая из записей.

С особым увлечением собирались пластинки великого русского певца Федора Ивановича Шаляпина. Составив список напетых им пластинок, Сергей Николаевич старался разыскать и включить в свою фонотеку по возможности все пластинки Ф. И. Шаляпина. Из любви к творчеству этого выдающегося артиста, Сергей Николаевич то ли в шутку, то ли всерьез назвал свою коллекцию "АФИША", что расшифровывается так: "Академическая фонотека имени Шаляпина".

И вдруг – война. Все ближе и ближе подкатывал к Киеву огненный вал. Отправляясь на призывной пункт, Сергей Николаевич был спокоен за свою семью: райвоенком обещал в случае чего своевременно ее эвакуировать. Однако случилось так, что семья все-таки не успела выехать и была вынуждена остаться. Как страшный сон вспоминаются дни оккупации. От голода и лишений умерли сначала отчим, потом бабушка жены, а за ними многие другие родственники. В страшном сентябре 1943 года, когда оккупанты выгоняли всех жителей Киева, Татьяна Николаевна, жена Сергея Николаевича, зная истинную цену с таким трудом собранной фонотеки, приняла меры к ее спасению: она разделила коллекцию на несколько частей и разнесла пластинки по квартирам знакомых. Вернувшись в освобожденный Киев, Татьяна Николаевна прежде всего обошла всех, у кого оставляла пластинки. Результат превзошел все ожидания: из 1200 пластинок уцелело более 800 штук. Так была спасена эта редкая по тем временам коллекция.

Кончилась война. Вернувшись домой, Сергей Николаевич вновь принялся за любимое дело. А в 1946 году возобновил проведение воскресных граммофонных концертов. Истощенные, измученные войной, но не утратившие своей тяги к прекрасному, приходили люди и с упоением слушали голоса любимых артистов.

Киевский коллекционер С. Н. Оголевец

В разные времена на концертах Сергея Николаевича побывали такие известные оперные певцы, как М. В. Микиша, М. П. Стефанович, А. А. Иванов, Б. Р. Гмыря, Е. И. Чавдар, П. С. Белинник. С группой драматических актеров приходил Е. Б. Вахтангов. А Зоя Михайловна Гайдай неоднократно приводила из Киевской консерватории весь свой вокальный класс.

На квартире Сергея Николаевича в 1963 году Киевская студия хроникально-документальных фильмов снимала один из сюжетов к картине о жизни и творчестве Ф. И. Шаляпина. Консультировала кинематографистов дочка певца Ирина Федоровна, специально для этого приезжавшая в Киев. Она была буквально поражена собранной Сергеем Николаевичем "шаляпинеаной" – пластинками, открытками, фотографиями, всевозможными публикациями и даже нотами произведений либо исполнявшихся Федором Ивановичем, либо посвященным ему. "С благодарностью за любовь к отцу и с пожеланиями успехов во имя искусства", – так написала Ирина Федоровна в памятном альбоме коллекционера.

Сколько пластинок было в фонотеке Сергея Николаевича? В многочисленных очерках о коллекционере, опубликованных в республиканских и союзных периодических изданиях, называются разные цифры. Да и сам Сергей Николаевич не мог точно сказать, сколько у него пластинок. Приблизительная цифра – около 4 тысяч.

Особо следует сказать о главной теме фонотеки – пластинках, напетых Ф. И. Шаляпиным. Вместе с оригинальными дисками – "Граммофон", "Голос хозяина" и "Виктор" – и с учетом перепечаток на советских пластинках Апрелевского и Ногинского заводов в фонотеке С. Н. Оголевца насчитывалось около 150 граммофонных записей русского певца. Так как в то время еще никто не знал точного количества сделанных Ф. И. Шаляпиным граммофонных записей, то коллекция Сергея Николаевича считалась едва ли не самой полной.

Сюда, на улицу Степана Халтурина, приходили и коллеги по увлечению. Среди них были и начинающие, и умудренные многолетним опытом коллекционеры грампластинок. Сейчас уже для всех нас, друзей Сергея Николаевича, очевидно, что его квартира была своего рода клубом, методическим центром коллекционеров граммофонных пластинок. Здесь мы общались друг с другом, делились опытом, хвастались друг перед другом своими находками, менялись пластинками – и это была полнокровная, интересная, до предела интеллектуально насыщенная жизнь. И в центре этой жизни был Сергей Николаевич Оголевец, настоящий патриарх киевских коллекционеров.

В своем коллекционерском увлечении мы не замечали движения быстротекущего времени. Казалось, так будет всегда. Но годы неумолимо совершали свой круговорот, и лишь когда не стало Сергея Николаевича, мы ощутили, какую роль он играл в нашей жизни. Лишившись центра притяжения, киевский коллектив коллекционеров постепенно распался, общение почти прекратилось. Никто не сумел взять на себя роль Сергея Николаевича – в этом смысле он оказался незаменим. А как хотелось бы вернуть утраченное общение, снова объединить людей, увлеченных одним делом. Но осуществить это может только созданный усилиями самих коллекционеров клуб любителей старой пластинки.