Текст книги "Мировая холодная война"
Автор книги: Анатолий Уткин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 62 страниц)
Союз англосаксов
Обдумывая свою политику в послевоенный период, Черчилль в сентябре 1943 г. все более открыто начинает говорить о союзе англоязычных народов, о том, что Великобритания и Соединенные Штаты разделяют общую концепцию того, что «справедливо и достойно». Обе страны стремятся к «честной игре», разделяют «чувство беспристрастной справедливости и, прежде всего, любовь к личной свободе». Черчилль всячески превозносит «божий дар общего языка» – бесценное орудие для создания нового мира. Он говорит в эти дни даже об образовании общего гражданства между Соединенными Штатами и Великобританией. «Мне хотелось бы верить, что англичане и американцы будут свободно пересекать океан, не думая, что они иностранцы, приезжая друг к другу». Такой союз открыл бы безбрежные перспективы для «расширения того пространства, где говорят на нашем языке».
Черчилль предложил сохранить объединенный англо-американский комитет начальников штабов после войны «ну, скажем, еще на 10 лет». (Черчилль объяснял Эттли, Идену и Объединенному комитету начальников штабов, что это «его самая любимая идея»). Сохранение объединенного комитета штабов дало бы обеим странам «огромные преимущества». Предусматривался обмен офицерами в военных колледжах, система совместной подготовки войск, обмен новыми видами оружия, результатами новых исследований, «общее использование военных баз, фактическое взаимосплетение двух стран». В третий раз в своей жизни сталкиваясь с проблемой нарушения европейского баланса в ущерб Британии, Черчилль полагал, что делу может помочь лишь привлечение крупнейшей неевропейской страны.
В телефонном разговоре 10 сентября 1943 г. с Иденом, Черчилль сказал, что «наши отношения с русскими развивались бы лучше, если бы вначале мы сумели обеспечить тесные связи в американской стороной. Очень важно для нас не позволить русским пытаться каким-либо образом сыграть на противоречиях с Соединенными Штатами». Черчилль отмечал растущее влияние побед СССР на расстановку сил, возникающую в Италии, где западные союзники пока не владеют контролем над всей ситуацией. Но более всего Черчилль считал в этом смысле взрывоопасной зону Балкан. Здесь он предвидел возможность быстрых и резких перемен в Венгрии, Румынии и Болгарии, «которые открывают доступ к Дарданеллам и Босфору для русских».
Атмосфера секретности, которая окутала Белый дом, особенно касалась атомного проекта. Доклады ее руководителя В. Буша к Рузвельту шли в одном экземпляре и никогда не «оседали» в архивах Белого дома. Президент не рассказывал о «Манхеттене» даже государственному секретарю. Он лично заботился о том, чтобы работа в трех ключевых лабораториях – в Оак-Ридже, Хэнфорде и Лос-Аламосе была полностью изолирована от внешнего мира. И хотя в атомном проекте приняло участие огромное число лиц – более полутораста тысяч – на «официальную поверхность» в Вашингтоне эта тайна «не всплывала» никоим образом. Нужно отметить широкое распространение практики, в общем и целом не характерной прежде для общественной жизни США: тщательная цензура переписки, подслушивание телефонных звонков, запрет даже намекать домашним на характер производимой работы, повсеместное использование личной охраны, кодирование имен. Колоссальный по объему работ проект «Манхеттен» финансировался настолько хитроумным способом из разных статей военных ассигнований, что не вызвал подозрения у самых внимательных исследователей бюджета. Только в феврале 1944 года, когда дело было уже поставлено на поток, Стимсон, Маршалл и Буш обрисовали потенциальные возможности нового оружия лидерам конгресса – Рейберну, Маккормику и Мартину.
На конференции министров иностранных дел в Москве в октябре 1943 г. государственный секретарь Хэлл постарался оказать нажим на Москву по двум вопросам: экспорт коммунизма и подавление религии внутри России. По обоим пунктам Молотов преимущественно молчал, как бы давая понять, что Россия готова на значительные перемены. И она ценит дружбу своих западных союзников. Коммунистический Интернационал канул в прошлое, в России появился новый гимн, с амвонов церквей призывали к борьбе за отечество. Хэлл видел удовлетворявшие его признаки
Обобщая происходящее, посол Гарриман пришел к заключению, что в наиболее важной сфере – военной – русские показали себя склонными к сотрудничеству, но они настаивают на необходимости иметь дружественную Польшу и навсегда прервать традицию «санитарного кордона» на своих западных границах. Русские будут стремиться сформировать дружеские отношения с государствами, с которыми они граничат на западе. Но Гарриман предлагал не обольщаться; он оценивал отношение России к восточноевропейским странам как «жесткое».
Не щадя себя наша страна бросила все на дело национального выживания. В столице Урала Свердловске были собраны представители семидесяти семи научных институтов с целью создания Государственного научного плана. Специальные комитеты ученых были сделаны ответственными за различные участки общенародных военных усилий – производство танков, самолетов, артиллерии и так далее. Геологи отправились в самые девственные районы огромной страны, чтобы обеспечить индустрию ископаемыми, чтобы компенсировать потери в европейской части. Такие гении как самолетостроитель Туполев работали на Родину даже в местах не столь отдаленных. Жизнь была тяжела. Крайнее напряжение войны, мобилизация всех мужчин, перевод всех средств на военные нужды понизили и без того невысокий жизненный уровень. Еще 13 февраля 1942 года Верховный Совет СССР принял закон о мобилизации всего трудоспособного населения. Отпуска были отменены, была введена 66-часовая рабочая неделя.
Стала ощутимой союзническая поддержка. Как отмечают на Западе ( в данном случае англичанин А. Кларк), «русские предпочитали свое собственное оружие, которое было почти в каждом случае лучше того, которое им предлагали союзники». Исключение составляли транспортные самолеты «Дакота», бомбардировщики «Митчел», истребители «Мустанг». Но все же советская сторона более всего ценила поставку товаров – одежды, питания, радиоустановок, пакетов первой медицинской помощи. Но наибольшее впечатление и пользу производили грузовики «Студебеккер» и вседорожные джипы «Виллис».
Тегеранская конференция
После многочасового полета президент Рузвельт впервые в жизни попал в расположение Советской Армии. «Священная корова» совершила посадку на советском аэродроме в нескольких километрах от Тегерана, «в огромной равнине, с Тегераном и снежными пиками на севере… Огромная нищета кругом». Лишь одну ночь провел Рузвельт в американской легации. Сообщения о заговоре против «большой тройки» были переданы советскими представителями через посла Гарримана, и Сталин предложил Рузвельту, во избежание опасных разъездов по ночному Тегерану, остановиться на территории советского посольства.
Позднее Рузвельт объяснял Ф. Перкинс, что он остановился на территории советского посольства в Тегеране именно желая возбудить «их доверие», утвердить «их уверенность» в американском союзнике. Рузвельт говорил, что провел жизнь в постоянных попытках поладить с людьми. И до сих пор это ему удавалось. Сталин не может отличаться чем-то принципиально особенным. Даже если он не убедит его стать хорошим демократом, он сумеет выработать рабочие отношения. Сталин поселился в небольшом доме. Черчилль жил в английской легации по соседству. Сталин, умевший, когда он этого хотел, произвести впечатление, приложил в случае с Рузвельтом немалые усилия. Окружавшие президента вспоминают о невысоком человеке, широкие плечи которого забывали забыть о его росте. Сталин в общении с Рузвельтом был весь внимание, но его безусловный такт ничем не напоминал подобострастие Чан Кайши.
Встреча Рузвельта со Сталиным произошла довольно неожиданно для президента. Он был в спальне, когда Сталин направился к центральному зданию посольства. Президента выкатили в большую гостиную, а в двери медленно входил невысокого роста человек в наглухо застегнутом кителе. По воспоминаниям телохранителя Майкла Рейли «первая встреча с ним производила шокирующее впечатление. Хотя он был низкого роста, но производил впечатление крупного человека». Горчичного цвета военная форма блистала благодаря только что введенным в Советской Армии погонам. Позднее Рузвельт рассказывал сыну Эллиоту: «Он казался очень уверенным в себе».
Трудно было представить себе двух более разных людей. Сталин был очень невысокого роста, одет был в защитного цвета кительс орденом Ленина на груди, лицо в оспинах, копна седеющих волос, поврежденная левая рука. Рузвельт – в синем костюме, в инвалидном кресле, львиной прической и неизбежной улыбкой. Контраст едва ли мог быть большим.
Что могло бы предотвратить «холодную войну»
После первых рукопожатий началась полуторачасовая беседа. Уже в ней Рузвельт постарался очертить контуры той политики, которая ему казалась оптимальной для двух величайших стран. Во-первых, он постарался довести до Сталина свое мнение, что европейские метрополии потеряли мандат истории на владычество над половиной мира. Он говорил конкретно о необходимости вывести Индокитай из-под французского владения, осуществить в Индии реформы «сверху донизу» («нечто вроде советской системы» – на что Сталин ответил, что «это означало бы революцию»). Во-вторых, Рузвельт указал, что хотел бы видеть Китай сильным. Эти два обстоятельства уже круто меняли предвоенный мир. Рузвельт воспринял реакцию Сталина как понимание своей линии.
Рузвельт предложил обсудить общую военную стратегию. Сталин говорил о переводимых с запада на восток германских дивизиях. Рузвельт, рассчитывая на «Оверлорд» – высадку в Нормандии, пообещал оттянуть с советско-германского фронта 30-40 дивизий. Рузвельт постоянно имел в виду вопрос вступления СССР в войну против Японии. Он настолько ценил эту возможность, что категорически запретил своим военным поднимать данную проблему первыми. Сам же он обсуждал со Сталиным лишь отдаленные аспекты борьбы с Японией: наступление в Бирме, дискуссии с Чан Кайши в Каире. На этом раннем этапе Сталин не выказал желания поставить все точки над i, и Рузвельт отнесся к его сдержанности с пониманием. В Тегеране оба лидера – Рузвельт и Сталин – ощущали растущую мощь своих держав.
Сталин бережно относился к достигнутому, как ему казалось, пониманию с американцами. Поэтому он, как бы не замечая «югославских авантюр» Рузвельта, резко выступил против Черчилля и его идей удара по «мягкому подбрюшью». Совместными усилиями американская и советская делегации преодолели «балканский уклон» Черчилля.
На первой пленарной встрече Рузвельт сделал обзор состояния дел на фронтах «с американской точки зрения», и предпочел начать с Тихого океана. После характеристики американской стратегии в войне против Японии он обратился к «более важному», по его словам, европейскому театру военных действий. После полутора лет дискуссий западные союзники приняли в Квебеке решение помочь советскому фронту посредством высадки во Франции не позднее мая 1944 г. Обещание открыть «второй фронт» до 1 мая 1944 года президент все же считал нужным обусловить успехом операций в Италии и в Восточном Средиземноморье. Неудачи здесь могли заставить отложить операцию «Оверлорд» на срок от одного до двух месяцев. Рузвельт указал, что США прилагают большие усилия и в североатлантической зоне, и в тихоокеанской. Он как бы косвенно оправдывал факт невыполнения Америкой ее конкретного обещания перед Советским Союзом. Затем президент поднял близкую ему в последние дни тему укрепления Китая – того «четвертого», который не присутствовал на этом высшем уровне.
В своем выступлении Сталин заявил, что занятость на германском фронте не позволяет Советскому Союзу присоединиться к войне против Японии, но это будет сделано после победы над Германией. Что касается Европы, то оптимальным способом возобладания антигитлеровских сил было бы движение союзных армий со стороны Северной Франции к Германии. Италия как плацдарм наступления на Германию не годится, а Балканы в этом плане лишь немного лучше. Сталин спросил, кто будет главнокомандующим союзными войсками во Франции и, узнав. что назначения на этот пост еще не состоялось, выразил скепсис по поводу успеха всей операции. Рузвельт нагнулся к адмиралу Леги: «Этот чертов большевик пытается заставить меня назначить главнокомандующего. Я не могу ему сказать, потому что еще не принял окончательного решения».
Черчилль, самый красноречивый среди присутствующих, заметил, что за круглым столом заседания сосредоточена невиданная еще в мире мощь. Черчилль был прав по существу, но эта мощь распределялась между тремя участниками уже неравномерно. По мере того как Советская Армия в жестоких боях поворачивала движение войны на запад, СССР становился одной из двух (наряду с США) величайших мировых сил. В то же время происходило относительное ослабление Британии.
На конференции сложилась такая ситуация, когда американская и советская делегации, выразив желание окружить Германию с двух сторон и найдя еще утром первого дня понимание в вопросе о судьбе колониальных владений, выступили против тенденций, олицетворявшихся Черчиллем. Премьер-министр понимал, что ведет арьергардные бои от лица всего западноевропейского центра силы, и он постарался использовать даже минимальные дипломатические возможности. Черчилль не желал идти напролом, он кротко согласился с тем, что высадка во Франции начнется в условленный срок. Но до означенной даты еще полгода. Следовало подумать о находящихся в руках возможностях. Месяц-два применительно к «Оверлорду» не меняют общего стратегического положения, но за это время можно многого добиться на юге Европы. На уме у Черчилля был нажим на Турцию с целью побудить ее вступить в войну против Германии, укрепление югославского плацдарма на Балканах.
Не может пройти незамеченным и то обстоятельство, что Рузвельт демонстративно принимал сторону Сталина при его спорах с Черчиллем. Видя Сталина мрачным, Рузвельт начинал проходиться по поводу Черчилля, его сигар, его привычек. «Уинстон стал красным, и чем больше он становился таковым, тем больше Сталин смеялся. Наконец, Сталин разразился глубоким и глухим смехом, и впервые за три дня я увидел свет, – так рассказывал президент о тегеранской встрече Ф. Перкинс. – …В этот день он смеялся и подошел ко мне и пожал мне руку. С этого времени мы наладили личные отношения. Лед тронулся…»
Сталин бережно относился к достигнутому, как ему казалось, пониманию с американцами, резко выступил против Черчилля и его идей удара по «мягкому подбрюшью». С советской точки зрения, Турция не выступит на стороне союзников. Слабейшим местом германской зоны влияния была Франция, именно там и следовало прилагать основные усилия. Американская и советская делегации совместно преодолели «балканский уклон» Черчилля. Но, нужно сказать, что и у англичан, столь подозрительных в этом отношении, не возникло опасений по поводу советской политики на Балканах. По возвращении из Тегерана командующий британским генеральным штабом генерал Брук сказал военному кабинету об «очевидном отсутствии интереса у СССР к этому региону». Сталин сказал, что его страна наполовину не заселена, у русских много дел у себя дома и у него нет желания постараться овладеть Европой. Черчиллю он напомнил время борьбы того с коммунизмом. Пусть премьер не беспокоиться, теперь-то русские знают, как трудно установить коммунистический режим.
Лидеры трех величайших стран, решив главный насущный вопрос, могли немного заглянуть в будущее. Рузвельт высказал заинтересованность в послевоенной оккупации части Европы американскими войсками. Географически его интересы простирались на северо-западную Германию, Норвегию и Данию. Видимо, Рузвельт полагал, что эти страны и области наиболее стабильны политически, наиболее важны стратегически и послужат плацдармом для расширения американской зоны (порты Северной Атлантики, кратчайший путь из США, возможность продвижения на уязвимый европейский юг). Рузвельт рассчитывал иметь в Европе оккупационные силы размером около миллиона человек. Сколько времени они будут там стоять, было неизвестно. Пока Рузвельт говорил об одном-двух годах. Если в Европе возникнет угроза миру, то США вышлют к ее берегам корабли и самолеты, а СССР и Англия выставят контингент сухопутных войск.
Наедине со Сталиным Черчилль предложил обсудить, что «может случиться с миром после войны». Сталин ответил, что «прежде всего, следует обсудить худшее, что могло бы случиться» – он боится германского национализма, и необходимо сделать все, чтобы предотвратить развитие этого явления. «Мы должны создать сильную организацию, чтобы предотвратить развязывание Германией новой войны». Черчилль спросил, как скоро Германия может восстановить свои силы? На что Сталин ответил, «возможно, примерно за 15-20 лет. Немцы, – сказал Сталин, – способные люди, они могут быстро восстановить свою экономику». Черчилль ответил, что немцам должны быть навязаны определенные условия: «Мы должны запретить им развитие авиации, как гражданской, так и военной. И мы должны уничтожить всю систему генерального штаба». И еще: 1) – разоружение; 2) предотвращение перевооружения; 3) наблюдение за германскими заводами; 4) запрет на развитие Германией авиации и 5) территориальные изменения долговременного характера.
Сталин ответил, что «Германия попытается восстановить свой потенциал, используя соседние страны». Комментарий Черчилля: «Решение этого вопроса зависит от Великобритании, Соединенных Штатов и Советского Союза, от того, смогут ли они укрепить свою дружбу и наблюдать за Германией в своих общих интересах». На этот раз Пруссия должна быть изолирована и уменьшена в размере, а Бавария, Австрия и Венгрия должны сформировать широкую конфедерацию. С Пруссией следует поступить жестко и так, чтобы другие части рейха не хотели идти на сближение с ней. Одним из средств предотвращения германской агрессии будет разделение функций между союзниками: «Россия будет владеть сухопутной армией, а на Великобританию и Соединенные Штаты падает ответственность содержать военно-морские и воздушные силы». Эти три державы будут опекунами мира на земле. Если они не преуспеют в этой своей миссии, то в мире возможно воцарение столетнего хаоса.
По мнению Черчилля, после окончания войны в Европе, «которая может завершиться уже в 1944 г., Советский Союз станет сильнейшей континентальной державой, и на него на сотни лет падет огромная ответственность за любое решение, принимаемое в Европе». Западные же союзники будут контролировать другие регионы, господствуя на морях. Впервые мы видим, что Черчилль допускает преобладающее положение одной державы – в данном случае Советского Союза – в европейском регионе. Долго ли он будет держаться этой точки зрения? Ближайшее же будущее покажет, что недолго.
Специалисты госдепартамента тем временем исследовали «линию Керзона» и пришли к собственному выводу, что к востоку от нее живет в основном непольское население. Относительно «Дунайской конфедерации» у госдепартамента на этом этапе четкого мнения не было. Общая американская линия заключалась в том, чтобы проблемы границ отложить до полного окончания войны. В целом Рузвельт хотел иметь советско-польскую границу «несколько к востоку от линии Керзона».
Рузвельта, беседуя отдельно со Сталиным, выдвинул идею создания на самом высоком уровне послевоенной организации, в верхнем эшелоне которой находились бы «четверо полицейских», трое из которых присутствовали в Тегеране, а четвертым был бы Китай. Не маскируя своих суждения, Сталин сразу же высказал сомнения. Открытое выделение четырех гегемонов исторического развития не понравится всему остальному миру. Европейские нации, для которых эта идея означает утрату ими положениями центра мирового влияния, сразу же выступят против. Сталин заявил, что европейские государства, к примеру, безусловно воспротивятся контролю над их делами китайцев. Сталин: чтобы заставить Западную Европу принять своего рода «опеку» четырех великих держав, американцам придется держать здесь войска. Но американский конгресс, как и прежде, может похоронить эту идею. Что касается Китая, то, с его, Сталина точки зрения, американцы выдают желаемое за действительное. Китай еще слишком слаб, децентрализован, экономически зависим, и мировая роль может оказаться ему не по силам. Рузвельт не согласился с такими суждениями о Китае. Видимо, общая схема была ему слишком дорога. «Китай представляет собой нацию в 400 миллионов человек, и лучше иметь ее другом, чем потенциальным источником несчастий».
Не лучше ли создать региональные комитеты? Рузвельт скептически отнесся к такому дроблению – оно могло привести к возникновению региональных блоков. Рузвельт описал способ, как будет сохраняться мир. «Америка будет посылать в Европу самолеты и корабли, а Англия и Советский Союз выставят в случае возникновения угрозы миру наземные армии». Западноевропейские «великие» страны потеряют свои колонии, и после войны станут средними по величине индустриальными государствами. Сомнения и опасения Рузвельта вызывала Франция – Соединенным Штатам «наверное придется держать несколько дивизий во Франции».
Выходом из истории как лабиринта войн является лишь всемирная организация. В нее вошли бы тридцать пять – сорок государств, которые периодически собирались бы в разных местах и вырабатывали бы рекомендации по актуальным вопросам. Исполнительный комитет, в который входили бы четыре великих державы, уполномочен решать все вопросы, кроме военных. Лишь «четыре полисмена» имели бы полномочия «воздействовать немедленно на любую угрозу миру».
Сталин, идя навстречу, ответил, что идея всемирной организации, в конечном счете, кажется ему привлекательней, чем сумма региональных группировок. На чем Сталин твердо стоял – так это на том, что против возможности агрессии со стороны Германии и Японии в будущем следует создать эффективные контрольные механизмы. Рузвельт полностью поддержал своего собеседника. Части старых колониальных империй – Индокитай и Новая Каледония, представляющая угрозу Австралии, а также (Дакар, который, «будучи в ненадежных руках, представляет угрозу Америке»), должны быть взяты под опеку заинтересованных стран.
По двум главным вопросам (Западная Европа и Китай) взгляды Рузвельта и Сталина были ближе друг к другу, чем к позиции Черчилля. И это обусловило определенное отчуждение американцев и англичан, сближение СССР и США на частично антианглийской платформе. Стало ясно, что две великие новые силы пришли на смену старым европейским державам. Интуиция говорила ему, что за столом происходит могучее дипломатическое смещение сил, СССР и США постепенно занимают единые позиции по основным мировым вопросам.
Сталин высоко оценил американскую помощь: «Я хочу рассказать вам, что, с русской точки зрения, президент и народ Соединенных Штатов сделали для победы в войне. Самое главное в этой войне – машины. Соединенные Штаты показали, что они способны создавать от восьми до десяти тысяч самолетов в месяц. Россия может производить, самое большее, три тысячи самолетов в месяц. Англия производит от трех до трех с половиной тысяч… Именно поэтому Соединенные Штаты можно назвать страной машин. Не имея этих машин через систему ленд-лиза, мы проиграли бы эту войну». Это был первый – и самый красноречивый случай официальной благодарности советского руководства за поставки по ленд-лизу. Ко времени Тегерана Соединенные Штаты снабжали Советскую армию двумя третями имеющейся у нее автомобильной техники и, значительным числом самолетов. США в 1943 г. предоставили СССР более пяти тысяч истребителей, много нефти и автопокрышек. Тринадцать миллионов советских солдат (американские оценки) получили от Америки зимнюю обувь и униформу, миллионы тонн продовольствия. При этом следует учесть, то двенадцать процентов американских кораблей с грузами для России были потоплены немцами.
Нет никаких сомнений в том, что шаг Сталина был своевременным и эффективным. Рузвельт не мог не оценить рассчитанного прямодушия своего восточного партнера, прямо заявившего (единственный, но важный раз), что без помощи по ленд-лизу, победы на советско-германском фронте были бы невозможны. Ни тогда, ни сейчас, нельзя умалить значение того, что благодаря «студебеккерам», «виллисам» и «доджам» Красная Армия стала много мобильнее, что американские истребители пришли в нужный час. Нельзя также не оценить хода Сталина, сумевшего использовать благодарность в дипломатической игре.
Рузвельт убеждал Черчилля: «Именно потому, что русские – простые люди, было бы ошибкой полагать, что они слепы и не видят того, что находится перед их глазами». Речь шла о том, что русские, разумеется, замечают все оговорки, направленные на затягивание открытия «второго фронта». Произошедшее объективное сближение Сталина с Рузвельтом вело к определенному отстранению Черчилля от решения крупнейших вопросов мировой политики, и он очень остро это обстоятельство ощущал.
Рузвельт чрезвычайно откровенно описал способ, как будет сохраняться мир. «Америка будет посылать в Европу самолеты и корабли, а Англия и Советский Союз выставят в случае возникновения угрозы миру наземные армии… Есть два метода обращаться с возможной угрозой миру. В первом случае речь идет о революции или перевороте в небольшой стране; тогда можно будет применить метод карантина, закрыв все границы данного государства и введя эмбарго. Во втором случае, если угроза будет более серьезной, четыре великие державы, действуя как полицейские, пошлют ультиматум угрожающей другим нациям, а, если это не подействует, начнут бомбардировку и вторжение в данную страну».
Рузвельт полагал, что западноевропейские «великие» страны потеряют свои колонии и после войны станут тем, чем они являются – средними по величине индустриальными государствами. (Президент настолько был уверен в их упадке, что осенью 1943 года даже сомневался в необходимости военными силами утвердиться в прежнем центре мирового могущества). В Тегеране Рузвельт сказал Сталину, что США «очень бы не хотели» поддерживать военное присутствие в послевоенной Европе. Сомнения и опасения Рузвельта вызывала лишь Франция, и он откровенно говорил о том, что Соединенным Штатам «наверное, определенно придется держать несколько дивизий во Франции».
Сталин заявил, что малые страны будут противиться руководству больших. Европейские государства, к примеру, безусловно, воспротивятся контролю над их делами китайцев. Не лучше ли создать региональные комитеты? Рузвельт скептически отнесся к такому дроблению – оно могло привести к возникновению региональных блоков. Выходом из истории как лабиринта войн является лишь всемирная организация. При этом Рузвельт был предельно обходителен и никоим образом не подталкивал партнера к изменению взглядов. В последний день конференции он сказал Сталину, что все соображения относительно всемирной организации являются сугубо предварительными и подлежат дальнейшему обсуждению. И тогда же Сталин, идя навстречу, ответил, что идея всемирной организации, в конечном счете, кажется ему привлекательней, чем сумма региональных группирований.
На чем Сталин твердо стоял – так это на том, что против возможности агрессии со стороны Германии и Японии в будущем следует создать эффективные контрольные механизмы. Рузвельт полностью поддержал своего собеседника. Он предложил, чтобы части старых колониальных империй – Индокитай и Новая Каледония, представляющая угрозу Австралии, а также (Дакар, который, «будучи в ненадежных руках, представляет угрозу Америке»), были взяты под опеку заинтересованных стран.
Стараясь продемонстрировать внимание к проблемам, беспокоящим Советский Союз, Рузвельт предложил взять места входа в Балтийское море «под некую форму опеки, возможно международного характера, поблизости от Кильского канала, для того, чтобы обеспечить мореплавание по всем направлениям». Во время общей дискуссии, когда Черчилль в одном из своих пассажей выразил надежду «увидеть русский флот, как военный, так и торговый, на всех морях мира», Рузвельт еще раз обратился к идее интернационализации ключевых пунктов Балтийского моря. Он предложил превратить старые ганзейские города – Гамбург, Бремен и Любек, как и Кильский канал, в свободную зону. На Дальнем Востоке Рузвельт предложил сделать международным порт Дайрен (Дальний) и даже сказал, что китайцы не будут против этого возражать. Черчилль подвел итог: «Нации, которые будут править миром после войны, должны быть удовлетворены и не иметь территориальных или других амбиций… Опасны голодные и амбициозные страны, ведущие же страны мира должны занять позиции богатых и счастливых».
Как бы ни разнились взгляды Рузвельта и Сталина, но по двум главным вопросам (Западная Европа и Китай) они были ближе друг к другу, чем к позиции Черчилля. И это обусловило определенное отчуждение американцев и англичан, сближение СССР и США на частично антианглийской платформе. Особенно отчетливо это проявилось на третий день конференции. Именно тогда, 30 ноября 1943 года – в день рождения Черчилля, – стало ясно, что две великие новые силы пришли на смену старым европейским державам. В словесных схватках Рузвельта и Сталина по поводу второго фронта, наказания германских военных преступников все больше ощущалось сближение американской и советской позиций. Черчилль прятал за очками лихорадочный блеск глаз, он пускался в пространные словесные экскурсы, он демонстрировал неутомимость и красноречие, он прибег к церемониальным зрелищам, передав Сталину от короля Георга VI «меч Сталинграда». Интуиция говорила ему, что за столом происходит могучее дипломатическое смещение сил, СССР и США постепенно занимают единые позиции по основным мировым вопросам.
Во время празднования дня рождения Черчилля виновник торжества восхвалял Рузвельта и рассыпался в комплиментах Сталину. Рузвельт поднял бокал за доблесть Красной Армии. Рузвельт желал показать Сталину, что он не собирается отрезать русских от Восточной Европы. В конце первой сессии, после очередного словесного столкновения Черчилля и Сталина, Рузвельт выступил однозначно против откладывания «Оверлорда» посредством средиземноморских операций. Ту же идею он эмфатически подчеркнул на следующий день, в начале второй пленарной сессии конференции. Оставленный американцами, Черчилль был прижат к стене вопросом Сталина: «Верит ли премьер в „Оверлорд“ или говорит это лишь для успокоения русских?» Англичане не имели выбора; 30 ноября Черчилль официально поддержал высадку в Северной Франции в мае 1944 г.
