Текст книги "Мировая холодная война"
Автор книги: Анатолий Уткин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 62 страниц)
Китай
В Потсдаме у членов американской делегации возникают новые заботы. Одна из главных таких забот: если Советская армия войдет в Северный Китай, то покинет ли она его? Особенно активно развивали эту тему военный министр Стимсон и посол в Москве Гарриман. Генри Стимсон поднял этот вопрос перед президентом сразу же после своего прибытия в Потсдам. 16 и 17 июня Стимсон уговаривает Трумэна так интерпретировать ялтинские соглашения, чтобы не позволить Советской армии надолго остаться в Маньчжурии, не превратить Северный Китай в свою зону влияния. Министр убеждает президента в необходимости защищать «наши ясно обозначенные и растущие интересы на востоке». Стимсон настоял на повторении четырехстороннего соглашения по Корее, которое должно было гарантировать американское присутствие на Корейском полуострове. России не будет позволено занять здесь доминирующий позиции.
Положение в Китае, в том числе и в захваченной японцами его части оставалось стабильным. Японцы были полны решимости сражаться. Американское руководство ожидало известий из атомных лабораторий.
В тот же день Сталин объяснил, что перед военным вхождением на китайскую территорию Советский Союз заключит соглашение с Китайской республикой, значительные шаги по этому пути уже сделаны. Трумэн тут же спросил, что это будет означать для американцев, для американских прав? Сталин объяснил, что Дайрен (Дальний) станет открытым международным портом, открытым для всех торговых держав. Мы ощущаем прежде неслыханную, своего рода навязчивость Трумэна, объясняющего в этом месте Сталину, что такая открытость и есть политика «открытых дверей». В конце данного обсуждения и Трумэн и госсекретарь Бирнс еще раз подчеркнули, что «главный интерес Соединенных Штатов заключается в свободном порте».
Вечером Черчилль отправился в гости к Сталину. Он взял с собой подарок – коробку сигар. Два политика обедали вдвоем. Переводчик втайне записал их беседу. Вначале Черчилль спросил, кто мог бы наследовать Сталину? Тот не назвал имени, но сказал, что этот вопрос решен на тридцать лет вперед. Сталин был высокого мнения о генерале Маршалле, и как бы к слову заметил, что в образовании русским понадобится еще много лет, чтобы сравняться с их западными партнерами. Черчилль развивал тему, которая уже поднималась: Россия должна стать морской державой. Он сравнил Россию с гигантом, у которого перехвачены ноздри – узкий выход в Черное и Балтийское моря. Он готовился поддержать Россию в пересмотре Конвенции Монтрё, «выкинув из нее Японию и дав России свободный выход в Средиземное море». Речь может идти также о Кильском канале и о теплых водах Тихого океана. «Это не вид благодарности за содеянное Россией, это наша твердая политика».
Черчилль при этом сказал Сталину о чувстве «глубокого беспокойства, которое испытывают некоторые люди в отношении намерений России. Он провел линию от Нордкапа до Албании и назвал столицы стран, находящихся к востоку – в зоне влияния русских». Создается впечатление, что «Россия устремилась в западном направлении». Сталин ответил, что у него нет таких намерений. Напротив, он выводит с запада войска. «Два миллиона будут демобилизованы в течение следующих четырех месяцев. Дальнейшая демобилизация зависит лишь от работы железных дорог». Сталин извинился перед Черчиллем за то, что не поблагодарил официально Великобританию за материальную помощь в ходе войны. Это будет сделано. Курс на улучшение отношений с Западом определен тоже на тридцать лет вперед.
Будущее Европы
С первого же дня Потсдамской конференции советская делегация потребовала эффективного контроля четырех великих держав над всей германской экономикой. Как и было согласовано ранее, жизненный уровень немцев должен был быть понижен как наказание за агрессию и страдания в континентальных масштабах. Советская делегация потребовала общего контроля над Руром. Это требование американская делегация молча положила в стол без комментариев. Ничего хорошего это не обещало. Русские не знали, что Стимсон и прочие уже обсуждали этот вопрос и категорически отвергли советское предложение на том основании, что это может поспособствовать проникновению советских в Западную Германию. Затем последует общее ослабление Германии и подъем левых сил. Официальный Вашингтон воспротивился допуску советских представителей в Рур категорически. Советская сторона предприняла еще одну попытку: ее не интересует долгое или массированное присутствие на берегах Рейна. Ее интересует получение части германской промышленности – как-то было оговорено в годы войны. В конечном счете, советская сторона была готова даже отказаться от столь дорогого для нее принципа подхода к Германии как к единому целому, лишь бы западные союзники выполнили свое обещание выдать часть западногерманской промышленности.
Имперское мышление новой плеяды политиков в Вашингтоне основывалось на нескольких аксиомах. Одна из них заключалась в необходимости контроля над индустриальным сердцем Западной Европы – промышленными зонами Германии, прежде всего Руром. К удовлетворению этих политиков, уже было ясно, что большая часть Германии, ее наиболее развитые промышленные зоны (включая Рур) будут поставлены под контроль западных держав и, следовательно, Вашингтона.
В США обсуждались, как минимум, два варианта послевоенного устройства Германии. Крайние взгляды высказывала группа лиц из окружения министра финансов Г. Моргентау: демонтировать германскую индустрию, превратить Германию в сельскохозяйственную страну. Другой точки зрения придерживался государственный департамент: способствовать восстановлению германской экономики, но лишить ее военной промышленности и армии. Представители первого направления стремились увековечить преобладание американской экономической мощи над западноевропейской, представители второй точки зрения хотели иметь в лице Западной Германии сателлита, не лишенного мощи и влияния. Госдепартамент в закулисных дискуссиях обосновывал свою точку зрения Нуждами будущего – необходимостью воздействовать на СССР с западноевропейского направления.
Г. Трумэн не имел твердого мнения о том, какая позиция больше соответствует американским интересам. Президентская директива от 10 мая 1945 г. содержала значительные элементы «плана Моргентау». Но противники этого плана утверждали, что «излишнее» наказание Германии вызовет в ней хаос, а за ним и нежелательные социальные сдвиги, которые могут укрепить позиции коммунистов.
В конечном счете президент избрал такой план устройства Европы, который, с его точки зрения, наиболее прочно утверждал американское влияние в ней: США доминируют над странами Западной Европы, в которых достигается значительный уровень промышленного производства; западноевропейские государства во главе с индустриальной Германией налаживают торговый обмен с Венгрией, Румынией и Балканскими странами. Для интенсификации этого обмена необходимо было создать сеть каналов между Рейном и Дунаем, связать между собой водные пути, соединяющие Северное море со Средиземным и Черным. Соединенные Штаты владели бы ключом к Германии, а Германия владела бы ключом к соседним восточным странам, что позволило бы Соединенным Штатам регулировать межгосударственные отношения в восточном секторе Европы.
Черчилль и Иден 25 июля улетели в Лондон ожидать результатов национальных выборов. Один из лидеров лейбористов – Эрнст Бивен не верил в победу своей партии и уже снял коттедж на конец лета в Корнуолле. Но английский народ решил иначе: лейбористы получили грандиозное превосходство, и Этли в качестве премьер-министра явился в Потсдам лидером британской делегации. Его главный советник Хью Далтон предсказал «коммунистическую лавину в Европе, слабую внешнюю политику, частную революцию в Англии, превращение Англии во второразрядную державу». Этли считал русских «идеологическими империалистами». Министром иностранных дел стал Эрнст Бивен, чье назначение «означало преемственность в британской политике, за исключением того, что он внес в дипломатию воинственную прямолинейность».
Различие в мировидении было менее ощутимо в Тегеране и Ялте, где речь во многом шла о выживании, но это различие было очень ощутимо в Потсдаме. Вопрос о переносе польских границ на запад теперь смотрелся по требованию СССР о совместном контроле над Дарданеллами, опеки над прежней итальянской колонией Ливией. В Ливии американцы видели первый шаг к Бельгийскому Конго, главной мировой кладовой урана.
Бирнс делает важные обобщения 24 июля 1945 г.: «Кто-то сделал ужасную ошибку, создав ситуацию, в которой России было позволено выйти из войны с такой огромной силой. Англия не должна была позволить Гитлеру прийти к власти… Германский народ в демократических условиях был бы гораздо лучшим союзником, чем Россия… Существует слишком большое различие в идеологии между США и Россией, чтобы мы могли выработать длительную программу сотрудничества».
Итак, в сердцевине быстро возникающего противоречия была Германия. Две главные державы-победительницы – Америка и Россия смотрели на нее по-разному. Для США задача состояла не в том, чтобы ослабить или усилить Германию, а в том, чтобы сделать ее барьером на пути Советского Союза. На пути левого переворота в Европе, на пути неконтролируемых сил.
Не следует смотреть на дипломатию Сталина как на примитивную. Сталин и его окружение в полной мере оценили американский ленд-лиз, и очень хотели бы получить мирный вариант ленд-лиза. Возможно, Молотову и не хватало знания Запада, но наивностью он не страдал. Сталину и Молотову по приезде в Потсдам стало отчетливо ясно, что Соединенные Штаты не намерены помогать Советской России вставать с колен. Молниеносное прекращение ленд-лиза было верным знаком: теперь восточный союзник не нужен; более того, он может помешать американским планам в Европе и Азии.
Вчера еще улыбчивые американцы оказались неожиданно грубыми при определении советских границ, при установлении соседних с Россией (а не США) правительств. Стало ясно, что экономическую компенсацию для страны, потерявшей 27 млн. человек в этой страшной войне, можно в некоторой степени взять в Германии – но не от благополучного западного союзника. Быстро свершилась грубая правда – ни займов, ни кредитов от США. Если бы это не так, то накануне великих событий на Дальнем Востоке «дядя Сэм» не преминул бы помянуть такой стимулятор.
В недели и месяцы, предшествовавшие Потсдаму, советское руководство приложило крайние усилия, чтобы превратить Четырехстороннюю Контрольную комиссию, разместившуюся в Берлине в эффективный аппарат экономического воздействия на Германию. Ведь под контролем СССР была лишь треть Германии, и далеко не самая развитая; если русские не получат часть репараций из западных зон, то трофеи, компенсация разоренной Западной России будет далекой от ожидаемой.
В американской столице располагались влиятельные противники ослабления Германии. Два ведомства следует назвать поименно: государственный департамент и министерство обороны. В них возобладало мнение, что чрезмерное ослабление Германии откроет дорогу социальному хаосу во всей Европе, в высшей степени осложнит задачу оккупационных властей, увеличит американскую ответственность за снабжение Германии.
Репарации были отвратительны американцам как таковые. Им эти «репарации» были не нужны для нормализации экономических процессов и потоков в Европе, как фактор помощи американской экономике, овладевающей контрольными позициями на старом континенте. Во главе направления, решительно препятствующего германскому ослаблению, становится Люшиус Клей (вскоре он станет главой американской администрации в Германии). Ему помогает многоопытный Стимсон, на их сторону встает почти весь государственный департамент.
К середине июля 1945 г. американцы сделали несколько важных для себя выводов. Среди этих выводов германский вопрос стал активно разрушать союзническую солидарность. Не потребовалось много времени и исключительной проницательности, чтобы понять, что Соединенные Штаты не намерены допустить широкий демонтаж германской промышленности. Они явно колеблются в расколе Германии как самой мощной центрально-европейской страны. Американцы резко усложнили сам процесс обсуждения германских репараций. Советская сторона довольно быстро оказалась в одиночестве, взирая на неодобрение своих вчерашних союзников. Американцы начали активно поощрять внутри германскую торговлю, они собственно одобряли продажу предприятий перед их предполагаемым выставлением в качестве репараций.
Советская сторона быстро пришла к выводу, что повторяется опыт первой мировой войны, когда немцам (по окончании войны) позволили торговать, но платить репарации немцы решительно отказывались. Американцы же, более всего желавшие торгово-экономического восстановления региона (а не вывоза неких заводов) с улыбкой констатировали «нормализацию» целых сегментов германской экономики, на которой держалась вся Центральная Европа. Это если бы американское население узнало лютый разор, голод и холод Советского Союза, они перестали бы улыбаться. Но сытый голодного не разумеет. Американская сторона фактически начала блокировать демонтаж части германской индустрии в пользу СССР. С невиданной прежде жесткостью госсекретарь Бирнс заявил Молотову 23 июля, что «не намерен обсуждать тему репараций». Холодный душ обдал восточного союзника. Германия, вместо того, чтобы стать связующим звеном послевоенного союза, превратилась в яблоко раздора.
В самом нелепом положении оказалась созданная союзниками в Ялте Комиссия по репарациям и разместившаяся в Москве. Миллиарды репараций стали мифом. Американцы стали требовать платы за экспорт в их зону оккупации, вывозить что-либо (а это был золотоносный Рур) они не были намерены. Американская оккупационная администрация, повторим, начала поощрять внутригерманскую торговлю. Теперь немецкая промышленность не лежала в прострации, а посягать на нее становилось все более трудным, если не сказать невозможным.
Бирнс уже фактически пошел на раскол Германии на четыре зоны оккупации, де факто отказываясь видеть в Германии одну виновную страну. Он упорно интересовался, каковы планы русских по демонтажу экономического оборудования, что уже сделано и что еще предстоит. Сколько и каких товаров русские уже вывезли? Решающий удар американцы нанесли утром 23 июля 1945 г., когда Бирнс (провоцируемый У. Клейтоном и Э. Поули) предложил советской стороне считать, что в ее руках половина германских богатств – берите репарации из собственной зоны и не заглядывайтесь на чужие. Ответ советской стороны последовал немедленно. Русские (Молотов) готовы были уменьшить цифру 10 млрд. долл. репараций, но они не хотели решающего раскола и рассмотрения в качестве дающей трофеи только собственной зоны.
Бирнс скептически выслушивал этих жадных русских, он указывал на уже забираемые предприятия. Позднее в этот день Молотов уменьшил на 1 млрд. долл. советские пожелания; потом он уменьшил запрашиваемую сумму еще на 1 млрд. долл., если англо-американцы гарантируют получение 2 млрд. долл. репарациями из Рура.
Это было неприятное, если не сказать жалкое зрелище. Западные союзники морщились и уходили от ответов. Бирнс и Иден выглядели так, словно не существовало предварительной договоренности, словно даже обсуждать такие проблемы – демонстрировать один из смертных грехов. Западный мир словно забыл о фантастических потерях разоренной России, справедливо желающей восстановления справедливости. Молотов сказал, что СССР меньше заинтересован в интернационализации Рура, чем в получении части его феноменального индустриального потенциала.
Даже личные помощники Бирнса указывали ему, что в руках советских войск находится не «половина» германских богатств, а 31 процент перемещаемых индустриальных мощностей. Напрасно. Бирнс весело и упрямо утверждал, что у русских «половина Германии и ее богатств». Учтем, что Польша получила земли, на которых производилось 6 процентов германского ВНП. А ведь западные союзники и Польше обещали часть репараций с индустриального германского Запада.
При этом все знали, что самые тяжелые бои пришлись на восточную часть Германии; здесь города и индустриальные центры лежали в развалинах. Мы определенно можем считать, что Бирнс знал, что советская сторона может взять из своей зоны не более чем на 1 млрд. долл. репараций. Он, как и президент, вели себя жестоко по отношению к верному союзнику. И не пытались помочь решить ему тяжелые экономические задачи. Это один из самых серьезных источников холодной войны.
Польша
Американцы полагали, что русские фактически односторонне вручили полякам значительную территорию Германии и они боялись, что потеря территории возмутит немцев и создаст проблемы в оккупационных зонах в самой Германии. Возможно не без давления Кремля польское правительство в недели, предшествовавшие Потсдамской конференции, старались ничем не отравить общую атмосферу польско-американских отношений; обсуждались возможности американских инвестиций в новую Польшу – что не могло не повлиять на структуру становящейся Польши в новых, «идеальных» европейских границах. Даже Черчилль (у которого Польша была самым больным местом) говорит в мемуарах о «значительных улучшениях» в Польше. В Потсдаме Польша заняла достойное место. Целый сонм проблем: западные границы, отношения с Германией, мирное разрешение отношений Германии с Польшей, как державой, потерпевшей поражение.
Ключевой момент: Соединенные Штаты никак не были заинтересованы в укреплении положения страны, которая, судя по всему, займет место главного союзника СССР. Если Вы, читатель, желаете знать, когда и где началась холодная война, то отсылаю Вас к первой словесной схватке Трумэна и Сталина на Потсдамской конференции. Сидя в уютном Цецилиенгофе, председатель конференции президент Трумэн начинает первое заседание словами: «Итак, Германия оккупирована пятью странами». Обычно предельно корректный на таких встречах Сталин перебивает речь председателя: «Четырьмя странами». Недовольный Трумэн для убедительности начинает перечислять: «СССР, США, Британия, Франция, Польша». Сталин не согласен: «СССР, США, Британия и Франция. Польша не является оккупирующей державой. Она получила компенсации за смещение границ на Востоке». Трумэн неумолим: «Пять». Сталин, как мы знаем, тоже мог быть упрямым. И он настаивал, что Польша владеет своими западными землями, а не оккупирует их. Это было принципиально. И важно для западных границ России.
Американская дипломатия в польском вопросе начала метаться. Прежде она поддерживала Миколайчика против Берута, в этом была своеобразная прелесть простоты. Теперь же Миколайчик не менее своих просоветских коллег в правительстве требовал максимально западных границ Польши. Не поддержать его означало бросить стоящие за ним силы в объятия русских. Означало сказать всем национальным польским силам, что их единственная защита визави Германии – могучий Советский Союз. Но Вашингтон решил поставить на крепкую Германию, и обижать ее границей по Одеру-Нейссе американцы не хотели. Следовало выбирать.
Англичане призывали американцев не кипеть праведным гневом: Миколайчик утверждал, что его Крестьянская партия не встречает препятствий в своей работе на всей польской территории; общенациональные выборы приведут к власти в Польше прозападные силы, и советские марионетки потеряют свою навязанную полякам власть. На протяжении всего июля левые силы в Польше словно замерли, американцам не на что было пожаловаться.
Трумэн был прямолинейным человеком. Нюансы польской политики наскучили ему довольно быстро. Вот характерное из его воспоминаний: «Я уставал от этого бесконечного сидения и слушания дебатов по вопросам, которые не могли быть разрешены в ходе текущей конференции… Несколько раз мне хотелось взорвать крышу здания, в котором мы сидели». Мы уже приводили образец его отношения к новой западной польской границе; он отказался ее гарантировать на основе данных в Ялте американской стороной обязательств относительно того, что «Польша должна получить значительные территории на севере и на западе». Более того, узнав. Что Польша получила на западе территорию, на которую приходилось 7 процентов германского валового продукта, Трумэн задавал вопрос, «как можно решать вопрос репараций, если германская территория полностью перекроена».
Трумэна особенно бесило то, что он воспринимал как односторонние советские действия: советские власти ушли с территории восточнее Одера, тем самым, передав управление над значительной частью Германии польским властям. И те взяли на себя эту функцию. Теперь Миколайчик и все прочие не были «кристально чисты» – они получили от СССР превосходные германские земли, и в этом плане их негативное отношение к Москве несколько ослабло. Президент Трумэн чувствовал себя обманутым. Его никак не обрадовало сообщение Сталина о девяти миллионах немцев, бежавших с предназначенных полякам территорий. Теперь президент Трумэн занял позицию, которая мало устраивала и русских и (особенно) поляков: «оставить все территориальные вопросы до созыва мирной конференции».
Следующее очень важно. Вашингтон уже решил для себя, что мирной конференции по Германии не будет. Черчилль говорил о сложности подписать мир, если поляки возьмут слишком много германской территории, о том, что все дело осложнит судьба двух с половиной немцев-беженцев с востока.
Со своей стороны, Сталин как бы забыл о судьбе немцев (агрессоров), он устраивал будущность поляков-жертв агрессии. В будущей Европе он хотел видеть Германию ослабевшей, а Польшу – окрепшей и дружественной. Трумэн отказывался от комментариев, уповая только на всеобщие выборы, проводимые под контролем мировой прессы. Именно в свете этого обстоятельство советские власти на данном историческом отрезке не чинили препятствий западным журналистам, прибывавшим в Польшу (Бирнс признал свободу их передвижения).
Политика откладывать пограничный вопрос была у западных держав непродуманной. Это ставило под вопрос судьбу миллионов поляков, устремившихся в благоустроенные бывшие немецкие земли. Да и политические партии Польши, могли только действуя против себя, ставить под вопрос давние спорные германо-польские территории (о которых мир знал достаточно много со времен плебисцитов 1923 г.). Теперь получалось так, что только Советский Союз, только Сталин готов был защищать Познань и Вроцлав.
Окружение видело, что интересует президента более всего. Когда Сталин сказал, что немцы бежали и оставили полякам все свои восточные территории, адмирал Леги наклонился к уху Трумэна: «Больши убили их всех». Президент Трумэн полностью игнорировал договоренность Ялты о западных границах Польши. Вот о чем думал американский президент: русские «теперь старались компенсировать Польшу за счет трех остальных оккупирующих стран. Этого я защищать не буду, как и Черчилль. Я придерживался того мнения, что русские убили здесь все германское население или согнали его в наши зоны».
Напряжение достигло точки кипения 23 июля 1945 г. Трумэн забыл о слове компромисс, ожесточение было более чем ощутимо, и Сталин предложил призвать для консультаций самих поляков. Идея получила всеобщую поддержку. Представляется, что это был смелый и умный ход Сталина. Какую бы общность не чувствовали между собой лондонские поляки и представители западных правительств, вопрос о западных землях Польши, спорный еще при Пилсудском, не мог быть решен лондонцами в ущемляющем польские претензии духе. И Трумэну с Черчиллем будет непросто отказать своим полякам, чьи интересы, претензии и даже капризы западные лидеры защищали столько лет.
Так и случилось. Поляки были в Цецилиенгофе немедленно, уже 24 июля. И оба их лидера – и Берут и Миколайчик – «атаковали» западных лидеров со свежими аргументами в пользу окончательной польской границы по Одеру-Нейссе. Все отмечали блистательность их аргументации, убедительность их полемического задора. Поляки действовали очень разнообразно. Берут сказал Идену, что не намерен способствовать созданию коммунистической Польши – его идеал – западные демократии с гражданскими и религиозными правами. Американцу Клейтону Берут сказал, что намерен снабжать Западную Европу каменным углем; он безмерно благодарил американцев за их займы и экономическое сотрудничество.
Миколайчик тоже был убедителен. Его крестьянская партия – весьма аморфное политическое объединение. Без помощи Запада нечего и мечтать о польской демократии. В общественном настроении Польши происходит поворот в антизападную сторону. В присутствии Берута Миколайчик выступил в защиту западных границ Польши; 24 июля он вручил Гарриману меморандум, связывающий признание западных границ с проведением всеобщих выборов.
Миколайчик связывал всеобщие выборы с конечным выводом Советской армии и восстановлением довоенных порядков. Но и для Миколайчика задачей номер один были максимально западные границы Польши. И выборы, и вывод советских войск должны последовать после признания окончательных польских границ. Этим весьма мудрым ходом Миколайчик, по существу, переложил ношу всей польской проблемы на Трумэна и Черчилля – так как для тех западные границы Польши не виделись главным пунктом их глобальной стратегии, но если говорить о Польше как независимой демократии, то вначале следует обозначить твердо место Польши в Европе.
Неужели мастера политического компромисса – американцы не найдут приемлемого для всех решения? 29 июля 1945 г. государственный секретарь Бирнс предоставил Молотову американский вариант пакетного компромисса относительно границы по Одеру-Нейссе и германских репараций. В тексте документа американцы соглашались на польское администрирование в регионе – но только до финального разграничения в результате «мирного соглашения». При этом Бирнс неустанно повторял, что польское правительство только временно администрирует бывшие немецкие территории. Ни пяди немецкой территории не гарантировали западные державы полякам.
На следующий день Миколайчик повторил свою фактическую угрозу премьер-министру Эттли и новому министру иностранных дел Эрнсту Бевину. Берут со своей стороны согласился, что всеобщие выборы в Польше должны произойти не позже начала 1946 г. – западная пресса будет полностью допущена на избирательные участки.
Но 31 июля 1945 г. американское и британское руководство передало ответственность за все польское дело советскому руководству. Сталину объяснили, что советские войска обязаны покинуть спорные территории; польское же правительство обязано будет провести всеобщие выборы на основе конституции 1921 г. – и не позже начала 1946 г. Любопытно было бы видеть отношение западных союзников к Москве, если бы она потребовала особого разрешения во Франции, Италии, Бельгии. Не говоря уже о Греции.
А американское правительство никоим образом не соглашалось на то, чтобы Польша, Чехословакия и Венгрия переводили свое немецкое население в Германию.
Раскол в рядах Великой коалиции (как это достаточно отчетливо видно сейчас) вызвало обнаружившееся нежелание руководства Соединенных Штатов провести финальную большую мирную конференцию по Германии. Это был жесткий отказ от обещания, данного в Ялте. Косвенным образом такой отказ давал шанс тем немцам, которые, хотя и чувствовали себя побежденными, но стремились сохранить собственно германские земли. Это не была поблажка германскому реваншизму, но все это означало неокончательность, подвешенность германской проблемы в Европе.
На чем тогда строить? У России и Америки исчез здесь общий враг, но не появилось общих интересов. Стремился ли Сталин «коммунизировать» всю Германию? Нет. Он был в таких вопросах очень осторожен. Еще совсем недавно у него фактически не было союзников в Восточной Европе. Но безразличие англоамериканцев к восточноевропейским вопросам и их пока непонятный авантюризм в отношении уже поднимавшейся из пучины поражения Германии, объективно сближал Польшу, Румынию и Венгрию с Советским Союзом. Скажем, само существование Польши в условиях непризнания ее границ американцами стало зависеть от СССР.
Желая всеми возможными способами поставить плотину на пути Советской России, американцы все меньше обращали внимания на средние и малые восточноевропейские страны, чем толкали их к единственному гаранту их нового статуса – Советскому Союзу. Американцы сами стали проводить то, что Черчилль через несколько месяцев назовет «железным занавесом».
Происходит нечто очень важное в мировой истории. Вашингтон на этапе окончания войны в Европе и последней фазы борьбы на Дальнем Востоке главной стратегической целью ставит сдерживание роста влияния второй сверхдержавы – Советского Союза, а отнюдь не создание глобальной и региональной стабильности.
