Текст книги "Мировая холодная война"
Автор книги: Анатолий Уткин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 62 страниц)
Старый западноевропейский центр
Постаравшись обезопасить подходы к Суэцкому каналу, Черчилль принялся за укрепление связей с потрясенными войной западноевропейскими метрополиями. Он и Антони Иден прибыли во французскую столицу 10 ноября. Исход войны уже не вызывал сомнений. В головах политиков она уже окончилась. Предстояло послевоенное переустройство мира. И две старейшие колониальные державы ощутили общность судеб.
«На этот раз, – с удовлетворением отмечал де Голль, – речь шла о деловых вопросах, а не о чувствах». Рассматривалась возможность франко-британского сотрудничества в урегулировании мировых проблем. Де Голль обратился к Черчиллю: «Вы видите, Франция поднимается. Но какой бы ни была моя вера в нее, я знаю, что она не сразу возвратит свою прежнюю мощь. Вы, англичане, оканчиваете эту войну в ореоле славы. Однако, как бы это ни было несправедливым, ваше положение рискует ухудшиться из-за ваших жертв и затрат, из-за центробежных сил, существующих в Содружестве Наций и, прежде всего, из-за возвышения Америки и России, а в будущем и Китая! Итак, обе наши страны встречают новый мир ослабленными. И на кого сможет рассчитывать каждая из наших стран, действуя в одиночку? Если же, напротив, они придут к согласию и вместе встретят трудности завтрашнего дня, их вес будет достаточным, чтобы не допустить ничего такого, с чем они не согласны. Общая воля – вот что должно лежать в основании союза, который мы вам предлагаем». Ответ Черчилля: «Сегодня я предлагаю вам заключить с нами принципиальный союз. Но в политике, так же как и в стратегии, лучше идти за сильнейшими, чем против них… Американцы обладают неисчерпаемыми ресурсами. Но они не всегда ими пользуются сознательно. Я, естественно, старался использовать их в интересах моей страны. Я установил тесные личные отношения с президентом Рузвельтом. Я старался направить события в желаемом направлении». Таким образом, Черчилль в принципе согласен на союз, но с оговоркой: Британия должна считаться в американской мощью. Последним обстоятельством – желанием сохранить особые отношения с Соединенными Штатами объясняется многое в британской политике и в военные и послевоенные годы. Но в ноябре 1944 г. фактом стало образование тайного фронта старых колониальных держав.
Рузвельт в эту пору (последние месяцы 1944 г.) видел опасность открытого блокирования с дискредитированными в Европе правыми силами. Когда Черчилль проинформировал итальянского премьера Бономи о неприемлемости введения в кабинет графа Сфорцы (ставшего одним из символов антифашистской борьбы для буржуазных либералов), президент Рузвельт дал указание своему послу в Италии Вайнанту выразить сожаление по поводу действий англичан. Черчилль возмутился, всеобщность претензий американцев начала его раздражать. Он заявил, по существу, что американцы слишком много на себя берут, что именно англичанам «вручено командование в Средиземноморье», подобно тому, как американцы владеют командованием во Франции.
Дипломатическая стратегия президента Рузвельта не предполагала деления мира на зоны особой ответственности отдельных великих держав. Рузвельт хотел держать эти зоны открытыми, он верил, что сработают экономические факторы. Прежний «реальполитик», классическую дипломатию нескольких суверенных центров, окруженных зоной особого влияния, он считал устаревшей системой. Более того, он считал, что попытки восстановления таких зон по существу «загоняют» США в их Западное полушарие, а вот на это Рузвельт не был согласен. Потому-то госдепартамент получил распоряжение пойти на резкий антианглийский шаг: опубликовать обзор деятельности английской дипломатии в итальянском вопросе. Открылись своекорыстные дипломатические махинации Лондона. Британский премьер пришел в ярость. Никогда – ни до, ни после – переписка двух величайших буржуазных дипломатов своей эпохи не отличалась такой враждебностью.
Буквально выходя из себя, Черчилль, со всей силой своего красноречия, напомнил Рузвельту о его заигрывании с Дарланом, о всех одиозных случаях беспринципного оппортунизма и «священного эгоизма». Риторика, однако, уже мало действовала на ветерана американской политической арены. Слова должны были отразить реальное, а не мифическое соотношение сил. Рузвельт, отдыхая в Уорм-Спрингсе, с железной настойчивостью напомнил Черчиллю, что он никогда не соглашался на предоставление целых регионов под исключительную опеку Лондона. В данном конкретном случае особенно. Итальянский премьер-министр получил письмо Рузвельта, в котором говорилось о том, что Италия является «зоной совместной англо-американской ответственности», и что американская сторона не допустит односторонних действий своего партнера. В сходной же манере Рузвельт не поддержал на этом этапе односторонних действий англичан в соседней Греции.
Черчилль был готов удовлетвориться положением меньшего партнера, но он буквально приходил в бешенство, когда «некоторые недалекие американцы» пытались отучить его от проклятия века – геополитики. Особенно острым стал для Черчилля этот вопрос в начале 1945 г., когда американская пресса морализировала по поводу английской политики в Греции. «Что такое силовая политика? – вопрошал английский премьер своих американских критиков. – Является ли обладание военно-морским флотом вдвое большим любого другого в мире силовой политикой? Является ли обладание величайшими военно-воздушными силами в мире, с базами во всех концах земли силовой политикой?» А лорд Галифакс заметил об американцах, что «беда с этими людьми в том, что они в такой большой степени являются жертвами ярлыков типа силовая политика, сферы влияния, баланс сил и т.д. Как будто когда-либо было заключено такое международное соглашение как „доктрина Монро“.
Со своей стороны, когда американские газеты опубликовали текст приказа Черчилля расстреливать в случае необходимости «коммунистических мятежников» (именно те силы, которые, прежде всего, освободили Грецию и были лучшими борцами против германских оккупантов), Рузвельт был обязан убедить общественность, что это было сделано без согласия американского правительства. Через несколько дней Рузвельт пишет Черчиллю послание, выражающее полное неодобрение действий англичан в Греции. В письме содержалась недвусмысленная угроза: «Попытка поступить таким образом даст вам только временные преимущества, но в конечном счете нанесет ущерб основам наших взаимоотношений». Склонность Черчилля решать возникающие проблемы обращением к оружию вызывала у Рузвельта чувство, что, если СССР и Китай начнут решать свои внешние проблемы подобным образом, то США. При всей их мощи, могут оказаться изолированными.
ГЛАВА ПЯТАЯ
ПОЛЬША
Польша была в центре того развития, которое породило холодную войну. И причины были не исторические, не общая горькая память о 1612, 1772, 1796, 1830, 1863, 1920-1921 гг. Главное для Сталина было то, как поляки видели свое будущее.
Первая особенность стратегического видения зарубежных поляков заключалась в том, что они – следуя линии Йожефа Пилсудского – верили в возможность превращения Польши в великую державу, которая остановит движение в Европу России и одновременно сдержит с востока Германию. (Невероятная самоуверенность, буквально погребенная в 1939 г.). Этот революционер-социалист стал просто олицетворением польского посягательства на место в мире, которого ни демография, ни материальные или военные способности Польши фактически не позволяли.
Если нет собственного потенциала, следует воспользоваться чужим. Польша демонстрировала это качество во всем объеме. До 1934 г. она ориентировалась на Францию, а потом (1934) заключила – первой – договор с нацистской Германией, значительно осложняя расклад сил в Европе, Варшава бросилась на беззащитную после Мюнхена Чехословакию и отняла у нее Тешинскую область. Поражение 1939 г. лондонские поляки старались «забыть», ведь появляется фантастическая возможность: Германия и Россия обескровливают друг друга. Если в этой ситуации сориентироваться на растущую Америку, то у уничтоженной Польши возникает новый шанс.
Лондонские поляки
Лондонское правительство премьер-министра Сикорского достаточно отчетливо – к концу 1942 г. – понимало, что на востоке встает исполин исключительной силы, и в одиночку антироссийское правительство в Варшаве не будет балансиром. Требовалось привлечение внешних сил. Лондонские поляки начали обдумывать возможности создания некоей «федерации», «блока», «союза» государств, стоящих на западной границе будущего Советского Союза. Важным для Сикорского и его людей было согласие на участие в этом блоке Турции – Анкара дала такое согласие в конце 1942 г. Но для поляков важнее всего было заручиться поддержкой Соединенных Штатов. Сикорский начинал рисовать президенту Рузвельту новую Польшу в качестве старого «cordon sanitaire» уже в марте 1941 г. Но Америка была еще вне основных военных процессов, и Рузвельт промолчал.
Во второй раз Сикорский объяснял потенциальную роль Польши Рузвельту в марте 1943 г. Рузвельт был обычной своей дипломатической форме – улыбчивый, не говорящий ни да, ни нет. Но важно то, что американский президент никак не благословил мелкое блокостроительство в Восточной Европе
В январе 1943 г., в час Сталинграда, когда с востока забрезжило, польский премьер-министр Сикорский вылетел в Соединенные Штаты. Он рисует первому заместителю государственного секретаря Самнеру Уэллесу картину видимой им послевоенной Восточной Европы. «Польша будет якорем на севере, а Турция будет якорем на юге». Сикорский говорит на языке, которым тогда в Антигитлеровской коалиции еще не пользовались: «Конфедерация будет служить валом на пути русского империализма».
Несколько позже, в том же марте 1943 г. польский посол в США Ян Цехановский вручил государственному департаменту специальный документ, содержащий своеобразный анализ «противоречивости русской ментальности». Сталин (говорилось в документе), руководствуется «крестьянской логикой». Только твердость западных держав способна остановить русских в их завышенных пограничных требованиях. Неудачным для поляков было то, что они, в своем самомнении, позволили утечку информации, и теперь в Москве знали, как советских руководителей представляют американцам.
Официальный орган лондонского правительства писал в марте 1943 г. (Россия напряглась перед Орловско-Курской дугой): «Война еще не окончена. В соотношении сил еще произойдут большие перемены… Последнее слово будет не за Россией… Важную роль в определении карты этой части Европы будет играть Польша и ее англосаксонские союзники… Обратите внимание на заявление, сделанное генералом Сикорским после его возвращения из Вашингтона, где он скоординировал принципы нашей внешней политики со взглядами президента Рузвельта». Безответственная болтовня поляков возмутила министра иностранных дел Идена. Указания на англосаксонское превосходство заставили его предупредить американце и попросить их утихомирить поляков «которые должны нести часть ответственности за нынешнее состояние своих отношений с русскими».
К октябрю 1943 г. поляки уже категорически требовали от американского и британского правительств гарантии целостности польской предвоенной территории. «Чтобы гарантировать это, американо-британские войска … должны быть размещены на территории Польши для предотвращения польско-советских трений».
Сикорский постоянно встречался с представителями малых восточноевропейских стран (прежде всего, балканских). Официально все звучало как создание «антигерманского» кордона, но прикрытием антисоветской дипломатии это было слабым. Лондонские поляки были очень недовольны подписанием в декабре 1943 г. советско-чехословацкого договора – ведь Праге поляки отводили очень важное место в своих геополитических схемах. В Кремле очень интересовались прожектами лондонского правительства поляков и спрашивали об их планировании у самым близких им западных союзников – англичан. Но министр иностранных дел Иден жаловался на то, что «русские уже все знают».
Поляки оказывали давление самого разного рода. Они постоянно говорили об опасности русского империализма, они сознательно не объясняли, как они будут использовать огромную партизанскую Армию Крайову. Много раз задававшиеся на протяжении 1943 г. вопросы относительно АК не находили ответа. Лондонское правительство поляков полагало, что таким образом оно увеличивает значимость своих вооруженных сил. Но в ведущих западных столицах крепло мнение, что только с очевидной санкции Москвы генерал Сикорский сможет использовать сотни тысяч своих партизан. А лондонские поляки подходили к проблеме с другой стороны: Армия Крайова может выступить против немцев «чтобы предвосхитить вхождение русских». Это были рискованные обещания. Руководство АК убеждало в том, что ее силы позволяют ей рассчитывать на всеобщее восстание в момент вхождения на территорию Польши Советской армии. В марте 1943 г. лидеры АК даже намекают, что возможно не избежать и столкновения с советскими войсками, разъединяя отступающих немцев и наступающих русских. Иден и Хэлл были предупреждены относительно возможной «необходимости отчаянной самообороны» против России.
В США жили 6 млн. поляков и обычно они голосовали за демократов. Когда 4 июля 1943 г. генерал Сикорский погиб в авиакатастрофе, то наследовавший ему в качестве премьер-министра Станислав Миколайчик прямо заявил госсекретарю Хэллу для передачи президенту Рузвельту, отправлявшемуся для встречи со Сталиным в Тегеран: «Решения, принятые без полной консультации с польским правительством, на которое надеется все польское подполье, приведет к серьезному кризису… Это будет иметь отклик среди американцев польского происхождения».
Катынь обострила советско-польские отношения. 13 апреля 1943 г. германское радио сообщило о жертвах Катыни. В советско-польских отношениях назрел невиданный скандал. Поведение обеих сторон стало уязвимым. Послушаем Г. Колко: «Учитывая обостренный характер польско-советских отношений, поляки были полностью осведомлены, что их предложение передать дело Международному красному кресту вызовет окончательный разрыв отношений с русскими. Сикорский лично в частном порядке признался Гарриману 1 мая 1943 г., что поляки сделали грубую ошибку. Ошибкой было рассчитывать на симпатизирующий полякам отклик англо-американской дипломатии, русский ответ можно было предсказать. В текущий момент войны, учитывая недовольство русских задержкой с открытием второго фронта, грубый непрофессионализм лондонских поляков привел англо-американских дипломатов в ужас. Они отчаянно и безнадежно пытались уменьшить ущерб в последующие месяцы развития польско-советских отношений, продолжающих ухудшаться. Оказавшиеся сторонниками особого типа дипломатии, поляки продемонстрировали грубость и вызвали всеобщее отчуждение».
Миллионы поляков погибли в нацистских концлагерях – и не было особых откликов лондонских поляков. И о них говорили много меньше, чем о трагических жертвах того взаимоозверения, которое характерно для польско-российских отношений в ХХ в. В Варшавском гетто погибли во время восстания 50 тысяч евреев, а лондонское правительство было более чем сдержанным. В Катыни в результате жестокой расправы НКВД погибли несколько тысяч польских офицеров, но, как пишет Бур-Комаровский, это были «элита польской нации», то есть родственники и друзья лондонских эмигрантов. Это не служит извинением, но все же добавим, что Катынь была уникальным случаем и не имела ничего похожего в других местах Восточной Европы. В то время как немцы уничтожали невиданное число своих жертв. Отметим также, что гораздо большее (чем численность катынских жертв) число поляков, вооруженных Советским Союзом и отправленным через Каспий – по их желанию – на британский Ближний Восток.
«Второй фронт» открыт
Черчилль пишет Сталину 6-го июня 1944 г.: «Все началось хорошо. Мины, препятствия и наземные барьеры в основном преодолены. Высадка воздушного десанта была очень успешной… Высадка пехоты происходит быстро… Погода предсказывается умеренная». Сталин отвечает: «Летнее наступление советских войск, о начале которого достигнуто соглашение на Тегеранской конференции, начнется в середине июня на одном из важнейших секторов фронта. Общее наступление будет развиваться по стадиям с последовательным вовлечением армий в наступательные действия. Между концом июня и началом июля операции превратятся в общее наступление советских войск. Я буду держать вас в курсе событий».
Немногочисленные московские рестораны были полны, первый тост – «За второй фронт!» «Правда» поместила портрет генерала Эйзенхауэра и его краткую биографию. Теперь Германия начинала ощущать свое проклятье Первой мировой войны – боевые действия на двух фронтах. Только тогда Россия не выдержала и пришла в Брест. На этот раз она вынесла на своих могучих плечах всю страшную тяжесть войны трех неповторимых лет между июнем 1941 и июнем 1944 годов. Возникающий Западный фронт Эйзенхауэра знал, что далеко, на европейском Востоке его поддерживает лучшая армия мира, взявшая на себя львиную долю общего бремени. На Восточном фронте немцы держали 228 дивизий, а на западном – 58 дивизий, из которых лишь пятнадцать дивизий оказались в непосредственной близости от мест высадки в Нормандии.
С таким могучим союзником следовало ладить. Двадцатого января 1944 г. Черчилль на встрече с лидерами поляков в Лондоне посоветовал им «принять „линию Керзона“ за основу для дискуссий», поскольку им обещаны немецкие территории на западе – вплоть до Одера. Черчилль выступал в непривычной роли адвоката Советского Союза. Потребности обеспечения безопасности СССР от еще одного сокрушительного германского наступления, объяснял Черчилль, а также «огромные жертвы и достижения русских армий» в процессе освобождения Польши, дают русским право на пересмотр польских границ.
И американская сторона проявила деликатность. 17 июня 1944 г. президент Рузвельт лично написал Сталину (как некое извинение), что визит премьер-министра эмиграционного правительства Миколайчика «никоим образом не связан с какими-либо попытками с моей стороны вмешаться в спор между польским и советским правительствами. Я должен уверить вас, что не создается никаких планов или предложений, затрагивающих польско-советские отношения». Написано это было десять дней спустя после высадки в Нормандии, где уже полторы сотни тысяч солдат закрепляли плацдарм и более всего нуждались в летнем наступлении Советской Армии.
Но уже в июне Рузвельт встретился с премьером правительства лондонских поляков С. Миколайчиком. Президент сознательно дал в честь Миколайчика «государственный обед», подчеркивая его легитимные права и американскую поддержку. Неизбежно обсуждалась проблема будущих границ Польши. ФДР находился как бы между двух огней. При всей демонстрации близости к «польскому лобби» в США, Рузвельт пока не хотел жестко привязывать себя к вопросу, который был политическим динамитом для всей антигитлеровской коалиции. Он сказал Миколайчику, что провел утро, изучая карты Польши. Это было сложным делом, так как на протяжении последних трех столетий Польша включала в себя значительную часть России, а также части Германии и Чехословакии. Сложно, повторил президент, определить подлинную карту Польши.
Советские войска в июле 1944 г. вышли к советско-польской границе на широком пространстве. Это ставило проблему Польши на первый план военной дипломатии. Понимая, что в ближайшее время именно Советской Армии придется освобождать Польшу, Рузвельт постарался достичь компромисса со своим главным союзником еще на ранней стадии. Он обратился к Сталину с просьбой принять Миколайчика в Москве, но не получил отклика. Советское руководство определило польский лондонский комитет как «эфемерный» и объявило о своем намерении признать ту польскую организацию, которая начала укрепляться на собственно польской территории – Польский комитет национального освобождения. Сталин соглашался принять Миколайчика, если тот обратится к нему через посредство указанного комитета. Проблема Восточной Европы встала отныне в ряд наиболее существенных для союзнической дипломатии.
3 августа премьер Миколайчик встретился в Кремле со Сталиным и попросил «помочь нашим частям, сражающимся в Варшаве» (началось Варшавское восстание), на что получил ответ: «Я отдам необходимые приказы». При этом Сталин не скрыл своего скептицизма: «Мне сказали, что польское правительство приказало этим частям (Армия Крайова. – А.У.) вышвырнуть немцев из Варшавы. Как же они могут сделать это; их силы недостаточны для выполнения этой задачи. Фактически эти люди не сражаются с немцами, они прячутся в лесах, неспособные ни на что другое». Миколайчик опять требовал Львова и Вильнюса, даже в этих суровых условиях он не считал возможным принять решение, которые позже одобрили даже западные союзники. Лондонским полякам даже в этой ситуации удобнее было предъявлять претензии, непропорциональные здравому смыслу. Сталин представил договоренность о «линии Керзона» как «исторический документ, хорошо известный каждому; нет смысла спорить по его поводу, ведь не мы его создали, и в то время никто не спрашивал нашего мнения».
Что же касается варшавского восстания, то 5-го августа, в присутствии генерала Зимерского, представлявшего лондонское правительство поляков, Сталин отдал приказ генералу Рокоссовскому подготовить фланговые удары с севера и юга с целью освобождения Варшавы. Для поляка – маршала Рокоссовского восстание в Варшаве это был шок. «Эта новость привела нас в состояние огромной обеспокоенности». Фронтовая разведка пыталась определить масштабы событий в Варшаве. Английский историк Эриксон говорит, что «взятие Варшавы требовало полномасштабной наступательной операции в то время, когда армии правого фланга Рокоссовского, находящиеся почти на пределе своих физических возможностей, починяясь (ранее отданным. – А.У.) приказам Ставки выйти к реке Нарев, двигались в противоположном от Варшавы направлении, а левый фланг находился в чрезвычайно ослабленном состоянии – его линии снабжения отстали на 480 километров». По мысли Рокоссовского, видевшего дым над Варшавой, единственным способом помочь восставшим – это ускорить приход со стороны Беловежской Пущи 65-й армии Батова и 70-й армии Романенко.
Восставшие просили западных союзников выбросить в район восстания польскую парашютную бригаду, но те в этой просьбе отказали. Несколько раз Черчилль посылал самолеты с боеприпасами из Южной Италии, но, в общем и целом, такая помощь оказалась неэффективной. Немцы педантично уничтожали Варшаву, улица за улицей. К концу августа генерал Бур-Комаровский признает, что опорные пункты города находятся в германских руках, и что Варшава стала городом-призраком. Сталин 22 августа отказался сотрудничать с лондонским польским правительством, склонным, по его мнению, к авантюрам.
25 августа Черчилль просит Сталина и не находит ответа. Тогда он обращается к Рузвельту с предложением послать к Варшаве самолеты, имея в виду их последующую посадку на территории, контролируемой Советской армией. «Я не могу себе представить, что они (русские) их задержат». Но Рузвельт не был готов к подобным односторонним действиям. Именно в это время шли переговоры о будущей помощи СССР на Дальнем Востоке. «Я не считаю соответствующими интересам ведения данной войны, имея в виду ее долговременную перспективу, присоединиться к предлагаемому вами посланию Дядюшке Джо.». Западные союзники не продемонстрировали единства.
А тем временем не связанный с Лондоном Польский Национальный совет 18 августа 1944 г. провозгласил Люблин временной столицей Польши.
В Москве раздраженный Сталин слушал Жукова и Рокоссовского, предлагающих дать 1-му Белорусскому фронту время на отдых, а затем ударить в юго-западном направлении – между Варшавой и Модлином. Сталин попросил двадцать минут на размышления. Он не был уверен в предложенном направлении, но потребовал наступать. Варшава продолжала дымиться перед советскими войсками.
