Текст книги "Рассказы"
Автор книги: Анатолий Алексин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)
ДВА ПОЧЕРКА
«Если бы только она мне приказала, я бы избил всех ребят в нашем классе! Я бы прошел на руках от раздевалки до спортзала на четвертом этаже. Нет, это ерунда, это легко. Я бы лучше прошел с закрытыми глазами по карнизу четвертого этажа. Если бы только она приказала!»
В записке не было ни обращений, ни посвящений. Но Женя шестым чувством педагога сразу догадалась, о ком писал Дима Воронов. Конечно же о своей однокласснице Танечке!
За стеной вдруг громко заговорило радио: сосед вернулся с работы. У него была такая привычка: входя в комнату, прежде всего, еще в темноте, включать приемник. И тут только Женя заметила, что уже поздно, давно пора было зажечь свет. Начала проверять тетради еще днем и ничего не успела проверить. А все виновата записка, нацарапанная бесшабашнейшим Диминым почерком и, видно, по рассеянности забытая в тетради.
Она уже успела выучить записку наизусть и все же, включив свет, снова склонилась над ней.
Женя ясно представила себе Диму Воронова, высоченного, плечистого девятиклассника с чуть плакатной внешностью. Так вот и хотелось поставить его где-нибудь на видном месте с высоко поднятой рукой, а рядом написать: «Сдавайте нормы на значок ГТО!» Да разве он хоть минуту постоит спокойно? Впрочем, Женя сама не раз наблюдала, как Дима Воронов, почти не шевелясь, сидел за шахматным столиком в читальне. А выиграв партию, он мог вскочить на стул и, приводя в ужас страстных поклонниц тишины – библиотекарш, провозгласить: «Ура! Еще одна корона пала! Долой монархию!..»
Дима был пионервожатым в пятом классе «В». Малыши таскались за ним как завороженные. Они на всю школу хвастались Димиными мускулами и сочиняли легенды о его подвигах. Когда он играл в волейбол, они со всех сторон обступали площадку и так шумно «болели», что не было слышно свистков судьи.
Однажды на катке Женя видела, как Дима учил пятиклассников играть в хоккей, строго и придирчиво командовал ими. А потом он растирал руки малышу, потерявшему варежки…
Даже зимой Дима бегал без пальто, в кожаной куртке, но зато шапка у него была очень теплая – с ушами до самого пояса. Он называл ее «полярной».
Женя ясно представила себе и хрупкую близорукую девушку с первой парты, Танечку. Она была некрасива, а когда надевала очки, черты ее лица становились просто неуловимы.
Женя вспомнила, как на новогоднем балу кто-то из юношей пустил злую шутку по поводу неказистой Таниной внешности.
Дима тогда вплотную подошел к шутнику и с лицом, не предвещавшим ничего доброго, сказал:
– Твое счастье, что дуэли запрещены. А то бы проучил я тебя, дубина!..
И целый вечер танцевал с Танечкой.
«Ну рыцарь!» – мысленно восхищалась Женя.
Она вспомнила, что Дима и Танечка часто оставались в школе после уроков заниматься геометрией, с которой Таня была не в ладах. Она не умела чертить – и самый простой прямоугольник казался ей вовсе не таким уж прямым, а загадочным и коварным. Математичка Алевтина Георгиевна, очень напоминавшая Жене классную даму былых времен, относилась к этим занятиям скептически. Заметив как-то в уже опустевшей раздевалке одиноко висевшее Танино пальто, а на полке Димину «полярную» шапку, Алевтина Георгиевна усмехнулась:
– Занимаются?.. Ничего из этой так называемой «взаимопомощи» не получится. Их просто нужно учить порознь! Поймите, задачи, которые решают мои юноши, девушкам не по плечу!
А Женя с придирчивостью учителя русского языка и литературы подумала: «Не по плечу… не по плечу… Так, конечно, говорят, а все же странное выражение: плечами, что ли, решают задачи? Сказала бы уж лучше «не по уму»… Женю раздражали и голос Алевтины Георгиевны, и ее манера снисходительно опекать молодых учителей, и ее абсолютная убежденность, что все случаи, встречающиеся в педагогической практике, можно предвидеть, классифицировать и разложить по типам, как арифметические задачи.
А если показать Димину записку Алевтине Георгиевне? Господи, что с ней будет! Особенно от этих слов: «Я бы лучше прошел с закрытыми глазами по карнизу четвертого этажа. Если бы она… приказала!»
«А что, если Танечка и в самом деле вздумает приказать? – забеспокоилась вдруг Женя. – Нет, завтра же следует что-то предпринять!»
В маленькой комнате было жарко. На улице стояла рыхлая, слякотная зима, похожая скорей на позднюю осень: ни слепящих глаза сугробов, ни узоров на окнах. Но домоуправление, напуганное прошлогодней жалобой жильцов на холод, топило с таким неистовством, будто на улице свирепствовали верхоянские морозы. Женя сняла вязаную кофточку, из кармана выпал конверт и аккуратным белым прямоугольником лег на пол. Это письмо было адресовано уже не Танечке, а лично ей, Жене. Написано оно было не размашистым мальчишеским почерком, а ровными, каллиграфическими буквами. И это письмо Женя тоже помнила наизусть вместе со всей его сложной и точной пунктуацией – обилием двоеточий, скобок, тире:
«Создавшаяся ситуация требует: мы должны немедленно встретиться! Домой к тебе заходить не хочу (соседи – сплетни!). Буду ждать возле школы, в которой ты преподаешь. Завтра, после пятого урока. Разумеется, не в вестибюле – на улице!»
– Ну, разумеется, на улице, – тихо прошептала Женя. – А то ведь «ребята – сплетни!»
Прежде чем завести разговор с Димой, Женя решила посоветоваться с Алевтиной Георгиевной. Она, конечно, заранее была уверена, что не сможет последовать совету математички, но ей было любопытно услышать этот совет.
Алевтина Георгиевна выслушала Женю с той снисходительной полуулыбкой, с которой ученик-пятиклассник проверяет давно уже известную ему таблицу умножения у своего младшего братишки-первоклассника.
Затем Алевтина Георгиевна подошла к зеркалу и стала демонтировать, а потом вновь сооружать сложную конструкцию на своей голове, которую она называла старинной прической. На это занятие у нее уходили все большие перемены.
– Видите ли, любезная Евгения Михайловна, – сказала математичка не очень внятно, потому что во рту она держала шпильки, – задача очень проста. Данные, как я вижу, вам ясны? Юноша вбил себе в голову, что он влюблен. Не так ли?
– Почему – в голову? Скорее, в сердце…
Но Алевтина Георгиевна увлеклась и не обратила внимания на эту реплику, как не обращают внимания на лепет ученика, не выучившего урок, но пытающегося невпопад вставлять фразы в речь педагога, объясняющего ему как раз то, чего он не удосужился выучить.
– Итак, юноша вбил себе в голову, что он влюблен, – продолжала Алевтина Георгиевна. – Это ваши данные. Решение задачи чрезвычайно просто. Хотя вы мне почему-то не назвали фамилии учащихся… так сказать, героев этой истории.
Математичка выждала немного. Женя смутилась, опустила глаза, но фамилии «героев истории» так и не назвала.
– Ну ничего, ничего. Тайна так тайна. Решение задачи, повторяю, чрезвычайно просто. А вы растерялись? Что ж, вполне закономерно: вы ведь первый год в школе… Итак, отчего юноша вбил себе в голову все это? Оттого, что в голове у него много пустого, так сказать, ничем не заполненного пространства. Надо, стало быть, его заполнить. Тут-то и приходит на помощь нам, педагогам, общественная работа. Загрузите его получше – и все как рукой снимет. Поверьте моему опыту.
Опыту Алевтины Георгиевны Женя не поверила, но и своего опыта у нее тоже не было. Она так и не знала еще, с чего начать, когда Дима, по ее просьбе оставшийся в классе после уроков, сел боком на первую парту. Ноги он выставил наружу: они под партой не помещались.
Дима, казалось, ждал чего-то очень серьезного и неприятного для себя. Он угрюмо уставился в одну точку. Этой точкой было фиолетовое отверстие новенькой белой чернильницы. Рукой он механически поглаживал длинные уши своей «полярной» шапки.
Стремясь, чтобы разговор был как можно более интимным, Женя не села за учительский столик (пусть Дима на время забудет, что она педагог!), а устроилась на первой парте второго ряда. Женя думала, что Дима поинтересуется, зачем она задержала его после уроков. Но он ничего не спрашивал, он молчал. Значит, нужно было самой завязать беседу.
Женя вспомнила, как она, будучи еще девчонкой, в пионерском лагере боялась спрыгнуть с крыши купальни. Но однажды, махнув рукой, зажмурила глаза и, на миг распрощавшись с жизнью, прыгнула! Она и сейчас зажмурилась.
– Прежде всего, Дима, я хочу перед тобой извиниться… – Она выждала секунду, но он не спросил, в чем же, собственно говоря, провинилась перед ним учительница, классный руководитель. Тогда она продолжала: – Я прочитала записку, которую ты забыл в тетради. Я не должна была читать, но, поверь мне, это произошло случайно…
Дима не поднял головы, но она увидела, как нервно передернулись его широкие плечи под блестящей, шоколадного цвета кожанкой.
– Впрочем, записка не рассказала мне ничего нового. Я и раньше замечала, что тебе нравится Танечка.
Женя вздохнула с таким же облегчением, какое она испытала, вынырнув из-под воды после своего знаменитого прыжка в пионерлагере.
– Да, я заметила, что тебе нравится Танечка. Она и мне тоже нравится – умница, по-своему мыслит. Но только зачем же тебе избивать ради нее своих товарищей? Или ходить с закрытыми глазами по карнизу четвертого этажа? Пойди лучше с ней в театр, в кино, на каток…
Она чувствовала, что говорит очень банальные, какие-то чужие слова, но своих слов не находила.
– Да, ты можешь по-хорошему дружить с Танечкой! – с отчаянием и досадой на себя повторила Женя.
Ей казалось, что она забыла, не помнит, какой у Димы голос. И вдруг она услышала его, но не узнала: это были глухие, словно издалека донесшиеся звуки.
– Почему Танечка? Я совсем не о ней…
«Неужели ошиблась? – подумала Женя. – Эх, горе-педагог!»
И тут же попыталась исправить ошибку:
– Понимаешь, Дима, дело не в том, кто эта ученица. И совсем не важно, как ее имя…
– Почему ученица?
Дима поднял голову, взглянул на нее. И она вдруг с ужасом почувствовала, что очень важно, кто именно та девушка, и что очень, очень важно, как ее зовут. Жажду самого беспощадного приказа и отчаянную готовность выполнить все на свете увидела она в его глазах. Она прочитала в них: «Я на все, на все готов ради вас! Мне ничего не страшно…»
Женя очень испугалась, как бы он все это не высказал вслух. Что тогда делать? Как отвечать ему?
Она для чего-то открыла чемоданчик, вынула оттуда ребячьи тетради и положила их обратно.
– Прости, Дима… Мы продолжим наш разговор в другое время. Попозже… Мы обязательно поговорим. А сейчас я очень тороплюсь… Я спешу.
Это была правда. Она действительно спешила: ее ждали. Ждали не в школе, а, «разумеется, на улице».
…Был первый по-настоящему зимний вечер. Взрослые люди спотыкались и падали на ледяных дорожках, коварно прикрытых тонкой пушистой пеленой. А ребята-пятиклассники катались по этим дорожкам и чем чаще падали, тем громче смеялись. Но вдруг голоса их умолкли. Пятиклассники изумленно уставились на учительницу, шедшую с незнакомым мужчиной. Ребята вообще с трудом представляют себе, что учителя, эти поучающие их сверхчеловеки, за стенами школы имеют какую-то свою жизнь, похожую на жизнь других обыкновенных людей. Тут же с незнакомым мужчиной шла не просто учительница, а преподавательница старших классов, да еще классная руководительница их вожатого Димы!
Женя не обратила внимания на разинутые рты пятиклассников. Но он обратил:
– Я так и знал, что это неподходящее место…
Женя ничего не ответила. Они свернули в переулок.
Нелегко перейти с первых непринужденных фраз на заранее придуманные и обдуманные слова. Но, начав беседу «на главную тему», он стал говорить торопливо, словно боясь, что его могут перебить, как боятся этого люди, читающие наизусть стихотворение. И он уже не останавливался, пока не высказал все:
– Женя, ты сердишься, наверное, что я так долго не искал встречи. Но пойми: мне нужно было на все взглянуть со стороны, все взвесить, все оценить. А для этого я должен был чуть-чуть охладить голову. Только голову… В последнее время, встречаясь с тобой, я постоянно слышал настойчивый вопрос: «А что дальше? Что дальше?» Ты задавала этот вопрос молча, но я слышал его…
На самом деле Жене никогда не приходилось спрашивать об этом: он сам, всегда рассудительно и не горячась (Женя принимала это за цельность натуры), говорил, что она «навеки данный ему помощник». Слово «помощник» не очень нравилось Жене и напоминало почему-то слово «референт». Попутно он осуждал за ветреность своих друзей и, как бы между прочим, великих поэтов прошлого. Да, никогда ни молча, ни вслух не приходилось Жене задавать вопрос: «А что дальше?» Но сейчас такой прием, такой ход рассуждений, видно, для чего-то понадобился ему.
И он продолжал:
– Я – порядочный человек, ты это знаешь лучше других… И я хорошо понимаю, что ты не можешь не думать о будущем. Ведь тебе уж скоро двадцать семь, а для женщины это возраст! (Он накинул ей полтора года, но она и тут не перебила его.) Ты ждешь от меня чего-то решительного, а я не могу, не смею прийти к тебе никем и ничем. Я должен сперва окончить аспирантуру и чего-нибудь добиться в жизни. Тогда только я, как и всякий порядочный человек, буду иметь право подумать о семье. Только тогда! Так я понимаю свой долг. И так я понимаю любовь… («Понимаю любовь!» – про себя усмехнулась Женя.) Я чувствую ответственность за твою судьбу. Я спрашиваю себя: сможешь ли ты ждать? Нет, ты не должна ничем жертвовать ради меня. Пусть буду жертвовать я!.. Ты веришь мне? Должна, обязана верить! Ведь ты знаешь меня не первый день…
Да, она знала его не первый день и даже не первый год. И все-таки не узнавала. Не узнавала голоса (сперва ей даже казалось, что он простудился, охрип), не узнавала одежды – на нем было все новое: широкое черное пальто, черная котиковая шапка, черный шарф в белый горошек – под цвет и пальто и шапки.
«Да весь он какой-то новый, – подумала Женя. – Вернее, незнакомый, другой…»
Неужели первые успехи – шумная защита диплома и прием в аспирантуру академии – так странно преобразили его? Испугался, что «навеки данный помощник» лишь помешает карабкаться вверх?
Женя любила легкий хруст первого, только-только выпавшего снега. Но сейчас унылый скрип из-под его ног раздражал ее. Она заметила, что на ногах у него глухие черные боты, и это показалось ей неприятным: молодой мужчина в ботах! Она рассеянно слушала его, но разглядывала очень внимательно и с некоторым удивлением. Почему, например, она раньше не замечала, что он сутулый?
То ли Женя отвыкла от мороза, то ли метель в этот день хотела наверстать упущенное, но только ветер больно колол щеки и слепил глаза.
Ей было трудно идти против ветра, она слабела с каждым шагом – ко всему еще сказывались усталость и все волнения этого дня. А он говорил, говорил, говорил…
– Я опытнее тебя. Я все обдумал, взвесил, оценил. Ты не должна ждать! Некоторые воображают, что можно строить семью, не утвердив себя в обществе. Это пустая фантазия. А сейчас не время фантазеров. Пойми и поверь!.. Нужно обеими ногами крепко стоять на земле. И, ни на минуту не закрывая глаз, зорко смотреть себе под ноги, чтоб не споткнуться…
Внезапно Женя рассмеялась: она вспомнила, что Дима собирался пройти ради нее от раздевалки до спортзала как раз вверх ногами, а по карнизу намеревался разгуливать, закрыв глаза.
Она рассмеялась так неожиданно, что очередная фраза застряла у него в горле, он захлебнулся студеным ветром и долго откашливался в свой черный шарф с белыми горошинами.
Вспомнив о Диме, Женя вдруг перестала зябко кутаться в платок, прятаться от метели…
И, не говоря ни слова, ничего не объясняя, она пошла вперед такими стремительными шагами, словно было утро и она опаздывала на урок. Она почти бежала, подставляя лицо ветру, и уже не слышала оставшегося где-то позади скрипа глухих черных бот.
1957 г.
Я НИЧЕГО НЕ СКАЗАЛ…
(Из дневника мальчишки)
Сегодня в моей жизни произошло радостное событие: я получил двойку по физкультуре. Я очень невысоко прыгнул в высоту, недлинно прыгнул в длину и перепутал все гимнастические упражнения.
Сначала ничего радостного в этом не было. Учитель по физкультуре напомнил мне о том, что наша школа на первом месте в районе по спортивной работе, и сказал, что мне шесть лет назад лучше было бы поступить в другую школу, которая не на таком почетном месте в районе, как наша. На перемене классная руководительница предупредила меня, чтоб я не думал, что физкультура – это второстепенный предмет. И сказала, что вообще стоит только начать: сегодня двойка по физкультуре, а завтра – по литературе или даже по математике (наша классная руководительница – математичка). А староста класса Князев просто сказал, что я хлюпик.
Но зато на следующей перемене ко мне подошел наш десятиклассник Власов, который никогда бы не подошел ко мне, если бы не эта двойка. Вообще-то фамилия его не Власов. «Власов» – это его прозвище, потому что он самый сильный у нас в школе.
На одном спортивном вечере старшеклассники делали пирамиду, а Власов был как бы ее основанием: на нем стояло и висело человек пять или шесть (сейчас уж точно не помню), а он преспокойно, растопырив ноги, всех на себе держал!
И вот этот-то самый Власов, который может удержать на себе столько людей сразу, подошел ко мне и сказал:
– Нам с тобой, я так думаю, поговорить нужно, Кеша. Пойдем куда-нибудь. А то тут, я смотрю, глазеют со всех сторон.
Власов, конечно, своим ростом очень выделялся на нашем этаже, среди шестиклассников. Но никто бы все равно глазеть на него не стал, если бы он не был самым сильным во всей школе. А тут все, конечно, глазели.
Я хоть и растерялся, но сразу сообразил, что никуда уходить нам не нужно: пусть все видят, что ради меня сверху спустился сам Власов и запросто прогуливается со мной по коридору.
И мы стали прогуливаться…
– Ты, я так слышал, двойку схватил? – сказал Власов.
Ах вот в чем дело! Власов ходил вразвалочку. И говорил тоже вразвалочку, негромко и неторопливо, переминаясь со слова на слово. В общем, ребята не слышали, о чем он меня спрашивал. А я, чтобы сбить всех с толку, отвечал ему во весь голос и с веселой такой улыбкой на лице:
– Верно! Правильно! Было такое дело!
– Ты, я так думаю, слышал, что наша школа на первом месте в районе по спортивной работе?
– Слышал! А как же!.. – радостно ответил я.
– Это хорошо, разумеется, что ты не падаешь духом. Но двойку твою исправлять надо. Чтобы вся школа не сползала из-за тебя вниз по спортивным показателям.
– Еще бы! Можете на меня положиться!
– Нет, сам ты не сумеешь… А выходить надо, друг, из этого постыдного положения. Мне вот и поручено помочь тебе.
– Ха-ха-ха! Это замечательно! – воскликнул я, будто мы говорили о каких-нибудь очень приятных вещах.
– Где же мы будем с тобой заниматься? – продолжал Власов, немного озадаченный моим смехом.
– В спортивном зале! Или внизу, во дворе…
– Это, я думаю, не подойдет. Серьезной работы там не получится: мешать будут.
«И в самом деле, – подумал я, – если мы будем заниматься в спортивном зале или во дворе, все сразу поймут, что Власов приходил ко мне из-за двойки!»
А ребята между тем даже бегать по коридору перестали, тыкали в нас пальцами и сообщали друг другу:
– Смотри! Смотри – Власов нашего Кешку обнимает!
Вообще-то он меня не обнимал, а просто положил руку мне на плечо: наверно, жалел меня, сочувствовал мне как двоечнику. Не понимал, что я в этот момент – самый счастливый человек на всем нашем этаже! Ну а со стороны казалось, что он меня обнимает…
– Я так думаю, удобней всего будет дома, – сказал Власов.
– У тебя?.. То есть у вас? – спросил я.
– Называй меня на «ты». Не важно, что я в десятом классе. Все, как говорится, там будете!
– Значит, у тебя дома?
– Лучше, я так думаю, у тебя. В привычной обстановке ты быстрее добьешься успеха.
Власов придет ко мне домой! Это даже во сне не могло присниться!.. Сам Власов!
И хоть дом мой совсем близко от школы (всего пять минут бега!), я очень долго объяснял Власову, как до него добраться.
Так я растянул наш разговор на всю перемену. Это произвело на ребят очень большое впечатление.
– Кеша, а Кеша… О чем он с тобой разговаривал? – спросил староста Князев, тот самый, который еще час назад назвал меня хлюпиком.
– Да есть у нас с ним одно дело, – ответил я.
– У тебя с Власовым?!
– Да. С ним.
– А о чем он тебя спросил? Ты еще ответил: «Можете на меня положиться!»
– Не могу сказать: это, знаешь, неудобно… Есть у него ко мне одна просьба.
– К тебе?!
– Что ж тут такого? Он еще сегодня часа в три ко мне домой зайдет… Ну а у тебя, Князев, что нового?
* * *
Ровно в три часа я вышел к подъезду встречать Власова. Просто не усидел дома.
И вдруг я почувствовал, что за мной следят. Бывает так, что чувствуешь чужой взгляд на расстоянии. Даже спиной чувствуешь или затылком. А тут наблюдали прямо из подворотни дома, который стоял напротив, через дорогу.
Это были ребята из нашего класса во главе со старостой Князевым.
Все ясно: явились проверять, придет ли ко мне Власов.
Я, конечно, сделал вид, что никого из них не заметил.
А минут через пять или десять показался Власов. Он шел не торопясь, высокий и красивый такой… Я прямо залюбовался. Мысленно залюбовался, потому что из подворотни за мной наблюдали ребята.
– Зачем же это ты на улицу вышел? – удивился Власов. – Я так полагаю, нашел бы твою квартиру сам.
– Ничего, ничего, не смущайся! – громко, чтобы меня услышали в подворотне, сказал я. И, приподнявшись на цыпочки, похлопал Власова по плечу.
Но когда Власов поднялся к нам на третий этаж, он и в самом деле как-то засмущался. Вместо того чтобы сразу приступить к занятиям по физкультуре, стал для чего-то разглядывать фотографии двух моих дедушек и одной бабушки, которые висели на стене.
– А бабушка у тебя была, надо так думать, красавица… – задумчиво произнес он.
– Почему «была»? Она и сейчас жива и здорова.
– Нет, я в смысле ее внешности… Очень красивая! Вот здесь, значит, вы и живете? В этих двух комнатах?
– Да. А там, в других двух комнатах, есть соседи, – стал объяснять я, словно был экскурсоводом по нашей квартире. – И ванная комната еще есть. И кухня.
– Хорошо! – сказал Власов. – Очень у вас хорошо. Он каким-то странным и даже, как мне показалось, мечтательным взглядом обвел стены, и шкаф, и буфет, и стол, и стулья, и все вообще, что есть у нас в комнате. А потом вдруг спросил меня:
– Ты, Кеша, физик или лирик?
Физику мы еще только начали проходить, а литературу я давно люблю и поэтому ответил:
– Все-таки, наверное, я лирик…
– Ну а где мы с тобой будем прыгать через веревку?
– Лучше всего в коридоре, – сказал я. – Он длинный.
Веревку Власов принес с собой. Мы зацепили один ее конец за ручку нашей двери, другой конец держал Власов. Но тут раздался голос соседки:
– Что такое случилось? Перегородили коридор! Нельзя пройти в кухню!
– Простите, пожалуйста, – сказал Власов. – Мы этого не учли. Сейчас мы это исправим.
Увидев Власова, соседка вдруг заулыбалась, зачем-то поглядела в зеркало, которое висит у нас в коридоре, рядом с вешалкой, и сказала:
– Ничего, ничего… Я могу легко, как мышка, прошмыгнуть под веревкой. Это даже оригинально.
Ага, испугалась! Но откуда она узнала, что он самый сильный во всей нашей школе?!
– А может, пойдем во двор? – предложил я.
– Нет, во двор не пойдем, – сказал Власов. – Лучше попробуем в комнате.
«Не хочет срамить меня перед ребятами! – решил я. – Напрасно, конечно, волнуется: у нас во дворе ведь про двойку никто не знает! Сказал бы, что готовлюсь к соревнованиям, – и все. Но уж раз он такой заботливый…»
Мы повесили веревку в комнате. Я прыгнул два раза в высоту, один раз в длину… И тут пришел сосед с нижнего этажа.
– Что, вы решили пробить потолок?
Сосед, видно, не узнал во Власове нашего школьного чемпиона. И прыжки пришлось прекратить.
– Тогда займемся гимнастикой, – сказал Власов.
Но потом вдруг снова стал разглядывать портрет моей бабушки. И сказал:
– Давай немножко поговорим.
Наверно, ему не хотелось сразу приступать к гимнастическим упражнениям. А может быть, он действительно захотел подружиться со мной… Что из того, что он в десятом классе, а я только в шестом! Это ничего не значит. Ведь дружит же мой папа с одним инженером, который старше его на целых пятнадцать лет!
Но тут, как назло, пришла моя сестра Майка. Она младше Власова на целый класс. Но он ведет себя очень просто и скромно, а Майка невозможно задается. Потому что все считают ее красивой. Эта Майкина красота мне житья не дает. Почти никто из взрослых не называет меня по имени, а все говорят: «Это брат той самой красивой девочки из девятого класса!», «Это брат той самой красотки из тридцать третьей квартиры!..».
Как только Власов увидел Майку, он сразу передумал со мной разговаривать (какие могут быть при ней серьезные разговоры!). Он сбросил куртку и остался в рубашке без рукавов. Тут только я увидел вблизи, какие у Власова потрясающие мускулы и загорелые руки! На нем были синие спортивные брюки с резинками внизу, поэтому ног я не видел, но и они тоже были очень, наверно, красивые и загорелые.
– Сегодня ты будешь только смотреть и запоминать!
И он стал выделывать такие гимнастические номера, запоминать которые мне было совершенно бесполезно, потому что я все равно никогда в жизни ничего подобного не смогу сделать.
Власов ходил на руках по нашей комнате, чуть не задевая ногами за абажур висячей лампы. Потом поднимал стул одной рукой за одну ножку и долго держал его в воздухе. Потом сделал «мостик» и там, на полу, соединил свои загорелые руки со своими ногами…
Но Майка на все это даже смотреть не стала. Она вышла в другую комнату и захлопнула за собой дверь.
Я немного погодя тоже забежал туда и говорю:
– Что это ты даже не поздоровалась?
– Нашли где физкультурой заниматься! – сказала она.
– Ты с ума сошла, что ли? Не узнаешь его?
– Прекрасно узнаю,
– Это же Власов! Сам Власов!
– Подумаешь!..
– Он пришел, чтобы немного потренировать меня. Понимаешь?
– Вот и тренировались бы в спортивном зале. Смешно: в комнате ходить на руках!..
– Можно подумать, что не он сильнее всех в школе, а ты! Власов первый и, может быть, даже последний раз в жизни пришел к нам в дом! Все нам завидуют! А ты уходишь в другую комнату! Посмотри, какие у него мускулы… У тебя есть такие мускулы?
– Еще чего не хватало!
– А ты вообще когда-нибудь видела такие мускулы?
– Подумаешь! – ответила Майка.
Это ее самые любимые слова – «Смешно!» и «Подумаешь!». Я понял, что спорить с ней бесполезно.
* * *
Через три дня я уже вполне мог бы исправить свою двойку. Но я исправлять ее не хотел. Все эти три дня Власов приходил к нам, и мои приятели просто погибали от зависти. Я прекрасно понимал, что, если двойка исправится вдруг хотя бы на тройку, я уже никогда не увижу Власова у себя дома и никто больше мне не будет завидовать.
Власов тоже считал, что спешить не следует.
– Надо, я так полагаю, исправить твою отметку основательно: раз и навсегда! Поэтому никакой такой торопливости, я уверен, быть не должно.
Но староста Князев, наоборот, очень торопился. Он пригрозил написать в стенгазету о том, что я тяну назад всю нашу школу.
Как я мог один тянуть куда-то целую школу, мне было совершенно непонятно.
Но двойку все же пришлось исправить.
– Наконец-то! Поздравляем! – говорили ребята.
– Спасибо, – печально отвечал я.
– Что это ты такой грустный? – удивлялись мои приятели.
– Устал. Перетренировался…
Но на самом деле я мысленно прощался с Власовым. Навсегда… И это было так грустно, что даже хотелось плакать.
* * *
Сегодня в тот час, когда ко мне, бывало, приходил Власов, в прихожей раздался звонок. Теперь уж это не мог быть он, я знал… И подумал, что долго, наверно, звонок в этот час будет напоминать мне о Власове. Но делать нечего, пошел открывать.
Передо мной стоял Власов! И странно: он тоже смотрел на меня с удивлением, будто не ожидал увидеть.
– Ты, значит, здесь?.. – спросил он, что-то соображая.
– Ну да… Уроки ведь кончились, – отвечал я так, словно нужно было объяснять, почему я нахожусь у себя дома.
– И ты один? – продолжал он тем же странным каким-то тоном.
Я кивнул.
– Думаешь сейчас, я уверен: зачем Власов пришел? Так, да?
«Наверно, хочет поздравить меня с исправлением двойки!» – предположил я.
– А пришел я вот зачем… – сказал он. И помедлил немного, будто вспоминал, зачем же именно. – Я, понимаешь, задумал отправиться в дальнее путешествие. Не в одиночку, конечно… Одному – куда же?
«Неужели?!» – мелькнуло у меня в голове. И я затаил дыхание.
– Нужен мне спутник, – продолжал Власов медленно, еще медленней, чем всегда. – И… я так думаю, ты вполне подойдешь.
Я молчал. Я от восторга потерял голос. И вообще боялся сказать что-нибудь не то, чтобы Власов не разочаровался во мне и не передумал. Но все-таки спросил:
– А куда мы?..
– Вот верно: куда?.. – подхватил Власов, словно это и для него было не совсем ясно. Он наморщил лоб. А потом заговорил быстро, так, точно боялся остановиться: – Есть на нашей реке островок. Небольшой, но зато абсолютно необитаемый! Корабли обходят его стороной. И на лодках туда не заплывают: далеко все же! А мы с тобой поплывем. Проведем там денек, ночь переспим. А потом… ну да, обязательно зароем бутылку в песок с таким сообщением: «Здесь впервые провели целый день и проспали целую ночь…» И поставим свои имена и фамилии, как полагается. Вот.
– А зачем? – спросил я. И сразу испугался, что вопрос получился глупый.
Но, видно, Власову он таким не показался.
– Зачем… – повторил он, как будто и ему это на миг стало не очень понятно. – Да. Зачем?.. А затем! – прямо-таки закричал он вдруг. – Водрузим вымпел! Закрепим весь этот остров за нашей школой. И назовем его так: остров Футбольного Поля.
– Футбольного Поля? – переспросил я.
– Конечно! У нас ведь, ты знаешь, двора никакого при школе нет. В футбол погонять негде. А мы туда, как говорится, проложим маршрут. И будут по нему потом наши футбольные команды на матчи ездить. Простор там!
– Еще бы! – восхитился я. – Полная необитаемость!..
– Только Майе ничего не говори, – предупредил меня Власов. – Насмехаться начнет: «Подумаешь, робинзоны!..» И еще что-нибудь такое придумает. И, я так полагаю, обязательно расскажет твоим родителям, а они…
– Я ей ни за что, ни под какой пыткой не расскажу!
– А сам начинай понемногу готовиться к путешествию. Успех, как ты понимаешь, во многом зависит от подготовки. Пораскинь со своей стороны мозгами… Поплывем мы, я так думаю, в первый день летних каникул. Ну, до этого мы еще не раз увидимся. Да…
Он помедлил, рассеянно так окинул взглядом стены и неожиданно сказал то, чего я от него в тот момент никак уж не ожидал услышать:
