Текст книги "Битва за Кавказ"

Автор книги: Анатолий Корольченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

В течение первых дней Великой Отечественной войны определилось, что приграничное сражение нами проиграно. Остановить противника представлялось возможным лишь где-то в глубине, сосредоточив для этого необходимые силы путём отвода соединений, сохранивших свою боеспособность или ещё не участвовавших в сражении, а также подходивших из глубины по плану развёртывания.

Войскам, ввязавшимся в бой с наседавшим противником, следовало поставить задачу: применяя подвижную оборону, отходить под давлением врага от рубежа к рубежу, замедляя этим его продвижение. Такое решение соответствовало бы сложившейся обстановке на фронте. И если бы оно было принято Генеральным штабом и командующими фронтами, то совершенно иначе протекала бы война и мы бы избежали тех огромных потерь, людских, материальных, которые понесли в начальный период фашистской агрессии».

Так, ссылаясь на опыт Отечественной войны 1812 года и полководческую деятельность выдающихся военачальников того времени, маршал Рокоссовский ставит под сомнение логичность руководства Верховного главнокомандующего и Генерального штаба в ведении войны.

Подтверждая высказанное, маршал Рокоссовский писал:

«Враг ещё был сильнее, маневреннее нас и по-прежнему удерживал инициативу в своих руках. Поэтому крайне необходимым явилось предусмотреть организацию вынужденного отхода обороняющихся войск под давлением превосходящего противника.

Следует заметить, что ни Верховное главнокомандование, ни многие командующие фронтами не учитывали это обстоятельство, что являлось крупной ошибкой. В войска продолжали поступать громкие, трескучие директивы, не учитывающие реальность их выполнения. Они служили поводом для неоправданных потерь, а также причиной того, что фронты то на одном, то на другом направлении откатывали назад».

Такие документы, – продолжал анализировать Константин Константинович, – не соответствовали обстановке, нередко в них излагалось желание, не подкреплённое возможностями войск.

Причиной же появления подобных документов было стремление начальника обеспечить себя от возможных неприятностей свыше. В случае чего обвинялись войска, якобы не умевшие выполнить его приказ.

«Сколько горя приносили войскам эти «волевые» приказы! Сколько неоправданных потерь было понесено!» – горестно отмечал маршал. И словно бы резюмировал: «Стоять насмерть и умереть нужно с умом, только тогда, когда этим достигается важная цель, лишь в том случае, если она, смерть немногих, предотвращая гибель большинства, обеспечивает общий успех».

Бои на подступах к горам

После сдачи врагу Ростова наша Ставка приняла решение объединить Южный и Северо-Кавказский фронты в один – Северо-Кавказский с командующим маршалом Будённым. Однако решение оказалось нецелесообразным, и фронт разделили на две оперативные группы: Приморскую с командующим генералом Черевиченко и Донскую во главе с генералом Малиновским. Приморская группа прикрывала краснодарское направление, Донская – ставропольское.

17-й казачий кавалерийский корпус генерала Кириченко входил в состав Приморской группы. Донским и кубанским казакам было приказано задержать противника у большой станицы Кущевской, чтобы отступающие войска группы смогли оторваться от преследователей и занять оборону на выгодном рубеже.

Вступив 28 июля в бой, казачий корпус в течение трёх суток отражал атаки неприятеля. Проявляя стойкость и умение, воины выполнили приказ. Враг принуждён был перебросить на это направление танковые подразделения из армии Клейста, наступающей восточнее.

5 августа войска Приморской группы вынуждены были начать отход за Кубань. Там спешно готовил оборону 1-й отдельный стрелковый корпус. Однако создать крепкую защиту в районе города Армавира, которая задержала бы противника, не удалось. Перешедший здесь 6 августа в наступление, он ворвался в город, вынуждая наши части к отступлению за Кубань.

Успехи гитлеровцев на приморском направлении объяснялись тем, что отходящие к Ставрополю войска Донской группы были оттеснены на значительно большую глубину, что позволяло частям 17-й немецкой армии генерала Руоффа успешно совершать манёвры. Заняв 10 августа Майкоп, а на следующий день Краснодар, они устремились к Новороссийску, на Таманский полуостров, к Туапсе.

Жаркие бои разгорелись в Донской группе. Там врагу удалось уже 3 августа овладеть Ставрополем и начать наступление на Моздок. На этом направлении действовали главные силы 1-й танковой армии.

Против них действовали два отряда: первый – генерал-майора Тимофеева, состоявший из курсантов Ростовского артиллерийского, Новочеркасского кавалерийского и Полтавского тракторного училищ, подразделений автополка, а также двух бронепоездов, и второй – под командованием майора Корнеева, куда вошли четыре мотострелковые роты и шесть 45-миллиметровых орудий.

Задача состояла в том, чтобы в ожесточённых боях измотать противника, истребить его живую силу и, выигрывая время, подтянуть к Тереку и Баксану наши соединения из Закавказья.

Первый отряд, возглавляемый генералом Тимофеевым, занял оборону в районе Минеральных Вод. Вступив в бой с превосходящими силами врага, он не смог сдержать их и 10 августа, сдав Пятигорск, стал отходить к рубежу реки Баксан. В Пятигорске обосновался штаб армии Клейста.

Второй отряд, майора Корнеева, находился в районе Будённовска. Обнаружив вблизи беспечно расположившуюся на отдых немецкую часть, отряд предпринял нападение. Атака была внезапной, дерзкой. В непродолжительном бою гитлеровцы потеряли пять танков и до сотни солдат и офицеров. Вынужденные закрепиться, они не решились продолжать движение до подхода главных сил танковой дивизии.

Ведя беспрерывные бои, отряд майора Корнеева отходил к Моздоку. К исходу 21 августа он занял последний рубеж у Терека, на северной окраине города.

В течение трёх дней воины отряда совместно с батальоном 26-й запасной стрелковой бригады вели ожесточённый бой. Но силы были неравны, и отряд должен был 25 августа оставить Моздок и отойти на правый берег Терека.

Отход отряда надёжно прикрыл 20-й отдельный тяжёлый бронепоезд, командиром которого был капитан Бородавко. Бронепоезд вступил в огневой бой с прорвавшимися к Тереку танками, подбил четыре машины, вынудив остальных отойти.

В тот же день этот бронепоезд с подоспевшим бронепоездом капитана Кучмы отразил атаку сорока немецких танков. Неравный бой продолжался несколько часов, в результате были подбиты восемнадцать танков.

Несмотря на свою малочисленность, отряды прикрытия сумели затормозить движение главных сил противника, помогли нашему командованию уточнить направления ударов врага и выиграть время для подготовки к решающим боям.

Большую помощь отрядам прикрытия оказала авиация 4-й воздушной армии. Невзирая на превосходство немецкой авиации, наши лётчики вылетали на боевые задания днём и ночью, в неблагоприятную и даже нелётную погоду. Нанося по колоннам противника внезапные удары, штурмовики и бомбардировщики задержали врага, обеспечивая наземным войскам условия для занятия выгодных рубежей.

Фашисты шли по пятам отряда прикрытия, и воинам приходилось часто вступать в бой, давая возможность уходящим в Закавказье колоннам с гражданским населением оторваться от преследователей.

Ветеран войны полковник Абрамов рассказывал, как его 136-й стрелковый полк после боев под Армавиром отходил в Грузию. Только в середине августа они достигли Приэльбрусья, где предстоял переход через перевал. Вместе с ними шли дети, старики, женщины.

Изнемогая от холода, испытывая недостаток в еде, они несколько дней шли горными тропами, прежде чем добрались до перевала. А потом был не менее опасный спуск по крутому склону в долину. Лишь спустя две недели они достигли конечного пункта в Закавказье.

За короткий срок, действуя на широком фронте от Чёрного моря до Каспийского, враг продвинулся на 300—500 километров на юг и юго-восток и овладел громадной территорией Северного Кавказа. Однако план гитлеровского командования по окружению и разгрому советских войск между Доном и предгорьем Главного Кавказского хребта не был осуществлён. Советские войска в тяжелейших условиях сумели сохранить силы и увести их в предгорье.

В связи с обстоятельствами Закавказский военный округ приобретал статус фронта. До этого его войска имели задачу оборонять Черноморское побережье и нести охрану государственной границы с Турцией и Ираном. Кроме того, часть войсковых сил охраняла коммуникации и в самом Иране.

Предвидя осложнение обстановки, начальник Генерального штаба генерал-полковник Василевский ещё летом предупреждал командование Закавказья:

– Противник, переправившись на южный берег реки Дон, прилагает все усилия к тому, чтобы вырваться в пределы Северного Кавказа. Войскам Закавказского фронта необходимо немедленно подготовиться к прочной обороне всех подступов к Закавказью с севера. Наиболее лёгким, а следовательно, и более вероятным подступом для противника является направление на Кизляр, Махачкалу, Дербент. Это направление должно быть особенно прочно занято, а вместе с ним должны быть заняты и все перевалы через Главный Кавказский хребет. Решая этот вопрос, не надо ни на минуту забывать о той ответственной роли, которую будет играть оборона Черноморского побережья.

Это предупреждение было глубоко обоснованным. С севера от Ростова, кроме 17-й и 1-й танковых армий, наступал 49-й горнострелковый корпус. Его специально подготовленные дивизии устремились к перевалам Главного Кавказского хребта. За перевалами лежал короткий путь к Черноморскому побережью.

Глава 2.
ИЗ ДАЛЁКОГО ПРОШЛОГО

У Валерика

Листая документы военных лет, вспоминая рассказы участников боев, невольно обращаешься к седой старине и к тем событиям, которые происходили на дорогах и тропах Кавказа.

Взять хотя бы места беспокойной и тревожной ныне Ичкерии, как называли в давнюю пору чеченский край, связанный с именами Лермонтова, Толстого, мудрого и властного Ермолова. В этом крае протекала моя служба.

Служба в штабе беспокойная, колготная, особенно в оперативном отделении дивизии, куда ручьями стекается различная информация из частей. Порой на головы офицеров-операторов навалится столько заданий, что не хватает суток, чтобы их решить. Тут и планирование боевой подготовки, и контроль за ней, командирская учёба и караульная служба, и разработка планов полевых учений...

И в этот раз стрелки часов приближались к девяти вечера, когда позвонили.

   – Зайди. – По голосу я узнал начальника штаба. – Есть срочное дело. Завтра поутру собирайся в Самашки. Нужно проверить, как там идёт работа, всё ли готово для размещения штаба и служб.

Наша 19-я стрелковая дивизия дислоцировалась во Владикавказе, но каждый год, с начала мая и до октября, выходила в лагерь под Грозный, в самашкинский лес.

   – А что летом делать в городе? – дипломатично шутил начштаба. – В лагере же курорт, лес, пруд, воздух. Займёшь домик своего предшественника, привезёшь семью.

От Владикавказа до Самашек почти сто километров. Туда вела старая, необустроенная, вся в колдобинах дорога. Видавший виды автобус на подъёмах рычал, в нем что-то скрипело, дребезжало.

Мне вспомнился только что покинутый город с красивой, обсаженной каштанами улицей, начинающейся у штаба и устремлённой к громаде со срезанной вершиной Столовой горы. Где-то совсем рядом бился о камни бешеный Терек. Вдоль него уходила в Закавказье Военно-Грузинская дорога. Совсем не случайно город носил столько высокое название: Владикавказ. Владетель Кавказа! Основу его гарнизона составляла наша дивизия.

Не было ещё и семи утра, когда наш автобус проехал большое селение Чермен, миновал Назрань с остатками древней крепости. Моим соседом в салоне оказался молодой подвижны кавказец.

   – Откуда едете? – спросил я его.

   – Из Казахстана возвращаемся.

«Чеченец, а может, ингуш», – подумал я. Всех их выслали из родных мест в памятном феврале 1944 года.

Жена попутчика – молчаливая горянка с грудным ребёнком – устроилась на заднем сиденье среди узлов и тюков. Младенец часто плакал. Мать, пытаясь успокоить, баюкала его, что-то нашёптывала. Мой же сосед оставался невозмутимым, словно чужой.

   – В Казахстане, наверное, было плохо? – снова спросил я.

   – Вовсе нет. Там жили хорошо. Построили дом, овец развели. Только отец никак не хочет там находиться. «Поезжай, – говорит, – в родные Самашки, посмотри, сохранился ли дом. Устройся сам, а потом за нами приезжай».

   – Отстроитесь, – попытался я его успокоить.– Руки есть.

   – Руки что? Главное – деньги. Они у нас имеются.

На полпути, на остановке у закусочной, пассажиры вышли из автобуса. В нем оставалась лишь женщина с ребёнком. Соседа я увидел в закусочной.

   – Садись, пожалуйста. Поедим. Я угощаю, – пригласил он меня широким жестом. – Водку пьёшь?

   – Вам же, мусульманам, пить запрещено!

   – Запрещено пить вино, а о водке ничего не сказано, – хитро подмигнул парень.

   – Жену накормите. У неё ведь ребёнок.

   – Ничего с ней не случится. Там её место.

Однако он достал деньги, направился к стойке буфета.

Наш путь подходил к концу. Вдали уже показались городские строения Грозного. Впереди возникла преграда – каменистое речное ложе с нешироким потоком.

   – Что за речка? – спросил я шофёра.

   – Валерик, – ответил он и, направив автобус к воде, осторожно преодолел препятствие по намытым камням переката.

   – Валерик? – не поверил я, вспоминая стихотворные строки, некогда созданные поручиком Тенгинского полка Михаилом Юрьевичем Лермонтовым.

Сосланный на Кавказ поэт находился тогда в Чечне, в отряде генерала Галафеева. Здесь, на речке Валерик, произошла в 1840 году схватка отряда с чеченцами.

Все неприятности у поэта начались в столице с того дня, когда на балу он познакомился с княгиней Щербатовой. Она с первого взгляда привлекла его красотой. В ней всё было прекрасно: и одухотворённое лицо с глубокими бархатными глазами, и манящая улыбка, и мягкий, напевный голос, какой бывает у южанок. Она и в самом деле была с юга, «милой хохлушечкой», как за глаза называли её.

Но красавицу любил сын французского посла Эрнест де Барант. Он терпел от соперника его колкие остроты и насмешки, выжидая случая, чтобы нанести поэту решающий удар.

Прочитав стихотворение «Смерть поэта», где Лермонтов обличал убийц Пушкина, Барант спросил, кого он имеет в виду в этих строках:

 
И что за диво?.. издалёка,
Подобный сотням беглецов,
На ловлю счастья и чинов
Заброшен к нам по воле рока...
 

Обличает ли он Дантеса-убийцу или всех французов?

   – Обличаю таких, как вы, – ответил Лермонтов.

В тот же вечер 16 февраля 1840 года последовал вызов на дуэль.

   – Я выстрелю в воздух, – сказал поэт перед поединком.

Стреляя после француза, он поднял пистолет вверх и выстрелил.

Вскоре состоялось высочайшее повеление: «Поручика Лермонтова перевести из гвардии в Тенгинский пехотный полк». В нем, на Кавказе, люди гибли, как мухи. В предписании указывалось: «Убыть к месту службы в сорок восемь часов!»

   – За что же вы прогневили императора? – спросил поэта в Ставрополе генерал Грабе.

Лермонтов молча развёл руками.

   – Поэтов на Руси не столь много, к тому же Тенгинский полк совсем не место для их ссылки, – с доброжелательностью заметил главенствующий в этом крае военачальник.

   – Нет, ваше высокопревосходительство, прошу направить меня в горячее место! – отверг благосклонность генерала поэт.

   – Тогда я вас пошлю в такое, где горячей не бывает. Поедете в Чечню, к генералу Галафееву. Он на левом фланге Кавказской линии, в крепости Грозной. Шамиль опять собрал значительное войско в присунженских аулах, грозится выйти к Тереку.

Лучше генерала Грабе никто не знал левофланговый участок Кавказской линии, где схватки кипели вовсю. В прошлом голу он возглавил отряд и в ожесточённом сражении у Аргудала нанёс Шамилю серьёзное поражение. В многовёрстном преследовании отряд достиг аула Ахульчо, ворвался в него в полной уверенности схватить Шамиля, но тот сумел выскользнуть.

   – На днях я встречался с генералом Галафеевым, – продолжал Грабе. – Он просил направить к нему грамотного человека, чтобы вести журнал боевых действий отряда. Уверен, что это дело для вас.

Михаил Юрьевич не посмел отказаться. На следующий день, не задерживаясь, он поспешил к крепости Грозной. Ехал он через Кизляр.

Поиски отряда привели поэта в лес, раскинувшийся на многие версты. Северная опушка подступала к чеченскому селению Самашки, а противоположный его край уходил далеко к предгорью.

Генерал Галафеев встретил Лермонтова сдержанно. Выслушав рапорт, оглядел его, как бы оценивая достоинства прибывшего поручика-поэта.

На тёмном от загара лице генерала выделялись белыми стрелочками морщины у глаз, седыми были виски и бакенбарды. На ногах грубые, запылённые сапоги. «Этот не паркетный генерал, каких в столице множество», – отметил про себя Михаил Юрьевич.

Ныне отряд генерала предпринимал экспедицию в Малую Чечню, чтобы наказать жителей за признание ими власти Шамиля.

– О вас, поручик, я слышал похвальное и надеюсь па вашу помощь в бумажных делах. Я к ним не очень расположен. Поэтому вам большую часть времени придётся быть при штабе.

А вскоре, 11 июля, в лесу, у реки Валерик произошло то памятное сражение, о котором Лермонтов поведал миру.

 
Раз это было под Гихами —
Мы проходили тёмный лес...
Вдруг залп... Глядим: лежат рядами,
Что нужды? Здешние полки
Народ испытанный... «В штыки,
Дружнее!» – раздалось за нами.
Кровь загорелася в груди!
Все офицеры впереди...
 

С трудом вспоминая строки поэмы, я прошёл вдоль говорливого потока.

 
Верхом помчался на завалы,
Кто не успел спрыгнуть с коня...
«Ура!» – и смолкло. «Вон кинжалы,
В приклады!» – и пошла резня.
И два часа в струях потока
Бой длился. Резались жестоко,
Как звери, молча, с грудью грудь,
Ручей телами запрудили.
 

В автобусе шофёр объяснял:

   – Валерик – по-нашему, речка смерти. Когда-то здесь было большое сражение. Немало людей погибло.

Завершая творение, поэт писал:

 
Я думал: «Жалкий человек.
Чего он хочет!.. Небо ясно,
Под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он – зачем?»
 

В том сражении поручик Лермонтов отличился, за храбрость был представлен к ордену Станислава 3-й степени. Только реляция в долгом пути задержалась. Когда легла на стол императору, поэта уже не было. Его тело покоилось у Пятигорска, под Машуком.

Лес, в котором раскинулся наш полевой лагерь, занимал большую площадь. Проложенная вдоль него дорога тянулась почти на десяток километров. Строгими рядами были натянуты палатки рот и батальонов, серыми квадратами утрамбованной щебёнки выделялись плацы, бросались в глаза раскрашенные в яркие краски гимнастические снаряды спортивных городков, под навесами скрывались учебные классы. В тыльной части находились офицерские домики, столовые, киноплощадки. В некотором отдалении застыла голубая даль пруда.

Я спросил офицера-инженера, откуда подвели воду к пруду.

   – А из недалёкой речки. Валерик называется.

По вечерам после дневного зноя у пруда всегда было шумно. Приходили не только офицеры, но и жители из ближайших селений. Испытывая блаженство, люди плескались в прохладной воде. Окунался и я. И не раз тогда вспоминались мне слова шофёра, назвавшего Валерик речкой смерти. Нет, теперь она была речкой жизни, мира, согласия.

Пребывание в лагере совпало с наиболее ответственным периодом боевой подготовки – летней учёбой. Манёвры, стрельбы, вождение боевых машин начинались с утра и продолжались дотемна.

В основном учения мы проводили на Сунженском хребте, реже – на дальнем, Терском. В годы Великой Отечественной войны в этих местах происходили ожесточённые бои с движущимися к Грозному немецко-фашистскими войсками. Здесь сражались бойцы всех народов Советского Союза. Они проливали кровь, отстаивая независимость Чечено-Ингушетии как части своей Родины.

Однажды, когда учения шли в районе Терского хребта и нижнего течения Терека, нас предупредили, что в этих местах орудует банда какого-то Магомы. Главарь переодевается в форму майора, а бандиты охотятся за оружием.

Это сообщение вызвало недоумение. Давным-давно я слышал о зловещем чеченце Селимхане, наводившем страх и панику на царских чиновников. Но то было в далёкие времена. А тут, в наше время, на сороковом году советской власти – и банда!

К счастью, учения тогда прошли спокойно, без инцидентов.

Меж тем в ближайшие селения – Самашки, Шали, Серноводск – возвращались из Казахстана некогда выселенные коренные жители. До нас доходили слухи о конфликтах с теми, кто занял их дома, но в конечном счёте всё завершилось мирным путём.

И мы, армейцы, пребывали с местными жителями в мире. Порой они доставляли в лагерь продукты из личных хозяйств, а в воскресные дни наши жены выезжали на базар в станицу Ассиновскую.

Мне помнится одна из встреч в доме горца. Случилось так, что молодой солдат-водитель проезжал по селению в дождь и сбил телёнка из проходившего улицей стада. В тот же день мы с командиром 32-го полка направились к пострадавшему хозяину.

Его дом располагался на каменным забором в глубине двора. Мы постучали в дверь. Нам открыли. В большой комнате у печи, в дальнем углу, хлопотали две женщины. Тут же находился и молодой хозяин в отутюженных брюках и белой сорочке. Как оказалось, это был младший сын хозяина. Узнав о цели нашего прихода, он объявил, что отца нет, но тот должен скоро прийти. Усадил нас за стол, сам сел напротив. Женщины молча начали ставить на стол тарелки и блюда с угощением. Возник и графин с хмельным.

Не успели мы приняться за трапезу, как появился старший брат. Младший тут же уступил ему место, покинул стол и встал у стены.

Не прошло и четверти часа, как в комнату вошёл сам хозяин: седовласый, с холодным взглядом человек лет шестидесяти. Старший сын поспешно занял место рядом с братом.

Уладив утреннюю неприятность, мы перешли к разговору о разных делах, однако не решались перейти к событиям тех лет, когда чеченцев выселяли из родных мест. Хозяин начал первым:

– Нанесли нам тогда обиду. Несправедливо выселили в Казахстан. В народе всегда бывают подлецы, они и сейчас ими остаются. Дурного человека скоро не исправишь. Но нельзя его вину перекладывать на народ. Без России нам не прожить, мы с ней – единое целое. Как и России без нас нельзя.

В беседе хозяин дважды наполнял стопки, обходя себя.

   – Нет-нет! Только с вами, – запротестовали мы.

   – Не могу, болит. – Он приложил руку к сердцу. – Не просите.

Но тут к полной нашей неожиданности к столу подошла седовласая женщина, орудовавшая у печи. Она взяла графин и молча наполнила третью стопку. Старик укоризненно посмотрел на неё, покачал головой, но потянулся к стопке: не посмел уронить в глазах женщины мужское достоинство.

Ныне Ичкерия переживает трудное время, кипят страсти, идёт открытая борьба за неведомую правоту требований, пускается в ход оружие. Сообщения из республики напоминают фронтовые сводки. Воздух раскрепощения кое-кого опьянил, экстремистские круги выдвинули требования неограниченной самостоятельности.

А мне в вихре лозунгов и шумливых возгласов слышатся спокойные слова старого рассудительного чеченца: «Без России нам не прожить, мы с ней – единое целое. Как и России без нас нельзя».