Текст книги "Гамбургский оракул"

Автор книги: Анатоль Имерманис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

– Вы сказали "страшной"? – перебил ее Мун. – Скорее странной. Я пытался придумать убедительный, соответствующий его характеру мотив. Тщеславие блестящего детективного автора, которому захотелось хоть после смерти пожинать лавры? Мое уважение к нему пострадало бы, будь это так. Значит, это нечто большее. Хитроумно задуманное отсеивание мнимых друзей от подлинных? Но, судя по всему, Мэнкуп знал уже заранее, что вы единственная останетесь достойной его памяти. Так зачем же ему, ироническому Прометею, такая в высшей мере блистательная, но мелочная уловка?

– Не знаю. – Ловиза снова глядела на картину, словно ожидая от нее откровения. – Изредка мне казалось, что я понимаю его до конца. А сейчас ничего не понимаю. И не хочу ни о чем думать. Просто посидеть последние полчаса в этой комнате.

– Я думаю о другом. – Фредди оторвался от блокнота, в котором набрасывал отчет о последних событиях. – Я имел возможность наблюдать за ним вчера целых пять часов, причем немного иными глазами, чем вы трое. Ловизе мешало знание, что Мэнкуп собирается покончить с жизнью. Вам подстерегающая его опасность, из-за которой он вас якобы вызвал. Мне ничего. Он был действительно весел, а не притворялся таким...

В квартире послышался шум, настолько громкий, что его не могла заглушить толстая обивка дверей. Вернулся Енсен, уходивший, чтобы отослать Рихтера и дежуривших у подъезда детективов.

– Госпожа Мэнкуп явилась? – догадался Дейли.

– Пока только ее дух – транспортные рабочие, которым поручено вывезти на склад весь этот красочный модернизм. И с ними ее слуга... Кажется, я где-то уже слышал его голос, – совершенно не к месту добавил Енсен.

Мун приоткрыл дверь. Двое мускулистых парней выволакивали из комнаты Баллина белый зеркальный стол. Прислоненная к стене коридора, сиротливо стояла картина, вынесенная из комнаты скульптора. По всей квартире разносился грохот передвигаемой мебели и топот ног.

Мун тихонько прикрыл дверь.

– На чем мы остановились? – спросил он.

– Говорили о госпоже Мэнкуп, – засмеялся Дейли. – Современность будет с позором изгнана, повсюду расставят тяжеловесные стулья с гнутыми ножками, дубовые буфеты с мейсенскими сервизами, и в этой вполне приличествующей обстановке Лизелотте фон Винцельбах будет принимать высокопоставленных гостей с такими же добропорядочными принципами.

– Он, может быть, именно этого хотел, – будто что-то вспомнила Ловиза. – Хотел, чтобы о нем напоминали не вещи, а мысли.

– Между прочим, Ловиза только что рассказала: из всех друзей Мэнкупа его жена по-настоящему ценила только Грундега. А я-то, признаться, подумал, что у нее был роман с Баллином и шантажируют его именно на этом основании.

– Ничего подобного, – подтвердила Ловиза. – Дитера она терпеть не могла. Всегда удивлялась, почему Магнус дружит с ним, особенно после смерти Грундега.

– Мэнкуп когда-нибудь говорил вам, что это убийство? – спросил Мун.

– Никогда. Но меня это не удивляет, с болезнью было то же самое. Еще две недели тому назад мы не подозревали, что он смертельно болен. Держался как ни в чем не бывало. Какое мужество нужно было для этого... Верно, сейчас я вспомнила! Однажды, когда мы были вдвоем, Магнус заговорил о смерти Грундега...

– Что он сказал?

– Сказал, что официальное следствие для того и существует, чтобы скрывать правду. Потом пришел Дитер, и он больше не говорил на эту тему.

– Я занимался этим вопросом, – признался Айнтеллер. – Не по редакционному поручению, я еще тогда не работал в "Гамбургском оракуле". Многое здесь непонятно. Шофер "роллс-ройса" после дачи показаний бесследно исчез. Журналисты пытались его разыскать, но безуспешно.

– Один криминалист, между прочим с мировым именем, пришел к любопытному заключению, что причиной смерти был газ, который, воздействуя на больное сердце Грундега, привел почти к мгновенному коллапсу. Еще он высказал предположение, что ветровые стекла были специально заклинены, чтобы почувствовавший удушье Грундег не смог их открыть, – рассказал Енсен.

– Это кто же пришел к такому выводу? – удивился Фредди. – Впервые слышу!

– В Германской Демократической Республике. Я прочел их в прессе.

– Значит, вы тоже читаете коммунистические газеты? – улыбнулся Фредди. – Если узнает об этом комиссар Боденштерн, вам опять припишут дисциплинарный проступок. Но на этот раз с переводом в уличные регулировщики.

Енсен покраснел.

– Комиссар, видимо, и сам заглядывает в прогрессивные издания, так сказать, чтобы узнать коварные замыслы врага, – заметил Дейли.

– Он? Никогда! Ни за что на свете! – Енсен сделал выразительный жест. Боденштерна коробит, когда он даже издали видит их.

– Но он был хорошо знаком с Баллином, – возразил Дейли. – У всех спрашивал имя и профессию, а его сразу же назвал господином Баллином и даже знал, что он писатель.

– Меня это тоже удивило, – согласился Енсен. Но могу вас заверить, что знаком он с ним не по произведениям.

– Может быть, видел фотографии? – предположил Дейли.

– Вы забываете, что Дитер документалист, а не автор популярных романов. Даже его имя известно сравнительно узкому читательскому кругу, – поправила Ловиза.

– Подождите! – вспомнил Енсен. – На допросе Баллин упомянул о пресс-конференции, на которой встречался с Боденштерном.

– По-моему, это ложь. – Дейли провел ладонью по лбу. – Я случайно подслушал этот разговор по параллельному телефону. Вы напомнили мне. Да, это была явная ложь. Не та интонация! И самое главное: помните, Енсен, категоричность, с которой Боденштерн заявил, что никогда в жизни не видел Баллина?

– Действительно, откуда же он мог тогда знать его в лицо? – Фредди даже взмок от напряжения. – Меня это особенно интересует. Недавно мне дали редакционное задание выяснить, принадлежит ли действительно Баллин к известной гамбургской фамилии. Уже потом заведующий отделом по секрету сказал мне, что задание давалось по просьбе Мэнкупа.

– Вы напрасно потратили время, – сказала Ловиза. – Дитер – чистокровный Баллин, только из силезской ветви, возможно, поэтому родня отнеслась к нему так пренебрежительно.

– В том-то и дело, что нет. Я все разузнал, – похвастался Фредди. Разговаривал почти со всеми членами семьи, наврал, что я сотрудник генеалогического института. Они и слышать не слышали о таком Дитере Баллине. А силезской ветви вообще не существует на свете.

– Слышите? – Дейли повернулся к Муну.

– Только одним ухом, – проворчал тот.

– Что же так занимает ваш уникальный мозг, шеф? – пошутил Дейли.

– Поэзия.

– Разрешите?

Дверь открылась. На пороге стоял очень высокий, худой старик. Желтоватая, пергаментная кожа лежала складками на его лице. Одет он был во все черное, в руке держал чемодан.

– Клаттербом! – Ловиза вскочила. – Где вы пропадали? Вы уже знаете?

Мун, вспомнив, что так зовут слугу Мэнкупа, собирался уже что-то спросить, но вовремя остановился. Клаттербом поставил чемодан на пол, закрыл дверь и сложил руки. Почти минуту он стоял молча, не обращая внимания на присутствующих. Губы его безмолвно шевелились, скорбный взгляд был устремлен на пустое рабочее кресло.

– Теперь я могу разговаривать, – объявил он после долгой паузы. – Я тоже тосковал без вас, Ло. Простите, что я вас так называю. Вы были любимицей Магнуса, и теперь у него остались только мы двое. И вот посмотрите, как нами играет жизнь. Вместо того чтобы откупорить бутылку вашего любимого "Целлер-Шварце-Кац", вы ведь знаете, для кого Магнус держал это вино, я вынужден... – Он отвернулся. – В вашей комнате остались одни голые стены, а чемодан – вот он! Рукопись пьесы я тоже положил туда. – Он повернулся к Енсену: – Госпожа фон Винцельбах просила передать, что скоро придут маляры. Придется вас потревожить. Сейчас начнут выносить мебель.

– Значит, вы были все это время у Лизелотте?! – удивилась Ловиза.

– Это с вами я разговаривал тогда по телефону?! – почти одновременно воскликнул Енсен.

– Да, со мной. Вы мне так и не сказали, что случилось. Тогда я вам позвонил. Какой-то грубый голос ответил: "Умер!" Вот и все. Я мог сто раз умереть, но все еще жив. А он... Завтра в три часа уже похороны.

– Вы по собственной воле перешли к госпоже Мэнкуп? – поинтересовался Дейли.

– К госпоже фон Винцельбах? – Клаттербом печально улыбнулся. – С Магнусом я знаком сорок лет, неужели вы думаете, что мне это было легко? Две недели без шуток, без рассыпанного повсюду пепла, без этой картины, за которой он посылал меня в Грецию... А у госпожи фон Винцельбах я оказался потому, что она привыкла к моим услугам. Магнус любил ее и не смог отказать ей, даже если бы хотел.

– Сорок лет? Так давно вы знакомы? – удивилась Ловиза. – А я ведь не знала этого.

– Магнус вообще мало рассказывал о своей жизни. Мы познакомились на войне, на той, под Верденом. Он был тогда рядовым, я – ординарцем у командира взвода... Газовая атака... Иприт... Я мог вынести с поля боя только одного из них – лейтенанта или Магнуса... Потом меня чуть не отдали под военно-полевой суд. Как ординарец я был обязан в первую очередь спасать своего командира... Пять километров пришлось тащить Магнуса на руках, – мы отступали, полковой лазарет эвакуировали черт знает куда. Может быть, с того газового отравления в нем уже и засела смерть?

– Пять километров? – только сейчас отреагировал Енсен. – Даже не верится!

– Почему же? Я выступал когда-то в цирке. Силовой номер. Сейчас вы видите только мою тень. Почти десять лет в концлагере...

– Я вас правильно понял? Вы знали о его болезни? – переспросил Мун.

– От меня он ничего не скрывал. Но вчера, когда я приходил к нему, Магнус дал мне понять, что еще есть надежда.

– Вот как?! А в связи с чем вы приходили?

– Служанка заболела. Но мне думается – ему просто хотелось увидеть меня.

– У вас не было впечатления, что он... как бы это сказать... ну, хотел с вами попрощаться?

– В том смысле, что навсегда? Мне это и в голову не приходило. Наоборот, он был жизнерадостен до легкомыслия.

– Ему кто-то должен был звонить из Мюнхена, – неожиданно вспомнив оброненную Ловизой фразу, Мун обратился к ней за подтверждением. Она кивнула. – Вы не знаете, кто? – спросил Мун.

– Мне он ничего не говорил. Я только знаю, что в Мюнхене живет профессор Литке, крупный специалист, с которым он консультировался по поводу своей болезни.

Дверь без стука отворилась. Вошли грузчики и молча ухватились за письменный стол.

– Подождите! – приказал Клаттербом. – Эту комнату в последнюю очередь!

– А у нас уже все! – Грузчик бесцеремонно выдвинул ящик. – Да тут масса бумаги. Тащи сюда мешок, Петер!

– А что делать с картиной? – спросил тот, кого назвали Петером. – Через двери не пролезает. Придется вырезать из рамы.

– Стулья оставьте и картину тоже.

– Но нам велели...

– На мою ответственность. Если я вам больше не нужен, – Клаттербом повернулся к Дейли, – разрешите уйти... Ло, вот вам адрес.

– Ваш?

– Нет, ваш. Магнус велел мне вчера подыскать для вас квартиру.

– Так он знал, что старая хозяйка отказала мне?

– Он все знал. – Клаттербом улыбнулся. – Ло, нотариус передал вам дневник Магнуса?

– Какой дневник? – удивилась Ловиза.

– Этот? – спросил Дейли, подавая ей оставленный Клайном пакет.

– Да! – подтвердил Клаттербом. – Он при мне запечатывал его. Я вчера сам отнес его к нотариусу с поручением передать Ловизе, если с ним что-нибудь случиться.

– Разве нотариус оставил мне? – Ловиза вздрогнула.

– Вам! – подтвердил Дейли.

– Я ничего не слышала!

– Вы были почти невменяемы.

– Разве? – Напоминание подействовало как условный рефлекс. Выплаканные до дна, сухие, горящие, полубезумные глаза, как в тот миг, когда она рвала завещание. Ловиза даже не заметила, как Клаттербом, уходя, неслышно прикрыл за собой дверь. – Вы говорили про какое-то стихотворение Гёте? – Внезапно спросила она, очнувшись от забытья.

– Так вот ведь оно! "Ночная песнь странника", напечатано в газете, которую вы только что читали, – засмеялся Фредди.

– Я не видела, что читаю, – смутившись, призналась Ловиза. – Это, в черной рамке? – Она прочла вслух:

На вершинах седых – покой

Ветер стих, убаюкан листвой.

В лесу замолкают птицы.

Это не долго продлится

Черед наступит и твой

– В лесу? – внезапно заволновался Дейли. – Как вы прочли? "В лесу замолкают птицы", не так ли? Это не опечатка?

– Нет, – заверила его Ловиза. – Шпрингеровские газеты можно обвинить в любых фальсификациях, но по крайней мере великого национального поэта они цитируют правильно.

– Но в оставленном Мэнкупом предсмертном послании эта строчка звучит, насколько помню, иначе, – не унимался Дейли. – Енсен, давайте посмотрим!

– Вы правы. – Енсен уже вытащил из портфеля папку с вещественными доказательствами. Поверх остальных бумаг лежала страничка, которую вынули из пишущей машинки Мэнкупа.

– Ну вот! – торжествующе воскликнул Дейли, тыча пальцем в третью строчку.

– В чем дело? – спросил Мун, которому передалось волнение Дейли. Не знакомый с немецким языком, он знал стихотворение только по английскому переводу, который Енсен, обнаружив листок, процитировал тогда же специально для Муна.

– Правильный текст гласит: "В лесу замолкают птицы", – объяснил Дейли. – А Мэнкуп почему-то допустил непонятную для такого эрудита ошибку. Видите, у него это место звучит совсем иначе: "В роще замолкли птицы". Не "в лесу", а "в роще"! Енсен, неужели вы сами не заметили? Тут что-то не так.

– Признаюсь, я сразу же обратил на это внимание, – Енсен виновато покачал головой, – но не придал опечатке особого значения. Во-первых, я тогда еще не знал, что Гёте любимый автор Мэнкупа.

– А потом, когда узнали? – с некоторым укором спросил Дейли.

– Потом позабылось... К тому же, сперва удивившись ошибке, я тут же нашел правдоподобное объяснение... Подумал, что за минуту до смерти, когда перед тобой проходит вся жизнь... Мало ли кто может в такую минуту перепутать слова...

– Только не Магнус! – Ловиза покачала головой. – Покажите! – Она долго смотрела на пять машинописных строчек, потом изумленно прочла третью: – "В роще замолкли птицы"... Не мог Магнус этого написать! Это писал не он!

– Постойте! Да постойте же! – Мун, как ошалелый, кинулся к грузчику, который выносил пишущую машинку. Потом выхватил чистую страницу из валявшегося на полу выдвижного ящика и, пристроив машинку на коленях, быстро отстукал несколько бессвязных слов. – Вот, посмотрите! – Он сравнил оба листка.

Дейли взглянул и так и ахнул. Заложенная в пишущую машинку лента находилась уже в долгом употреблении. Отпечатанные Муном буквы были почти серыми. А строчки на листке, сочтенные прощальным письмом Мэнкупа, – четкие, жирные, черные, какие оставляет только почти новая лента.

Мало того. На машинке Мэнкупа сцеплялись буквы "д" и "е". Текст же, приобщенный к вещественным доказательствам, был лишен этого дефекта.

– То-то проклятое стихотворение не давало мне покоя! Даже во сне! – Мун вспомнил свои ночные кошмары.

– Разве я не говорил, что Мэнкупа убили! – Фредди бросился к телефону.

– Но кто? – тихо спросила Ловиза.

– Человек, который плохо знал Гёте, но зато прекрасно знал про детективную игру. За такое идеальное алиби любой убийца отдал бы полжизни. А конкретнее – один из вас четверых.

– Вы меня тоже подозреваете? – Ловиза окинула беспомощным взглядом пустую комнату. Не было уже ни рабочего стола, ни рабочего кресла, не было склонившейся над столом фигуры, к которой она все время мысленно обращалась за поддержкой.

– Глупости! – отмахнулся Мун. – Если Гамбургский оракул, который знал все и предвидел все, считал вас настоящим другом, то мне остается лишь повторить его слова: "Возможно, она стоит всех нас, вместе взятых..." К черту сентиментальности! Пора приниматься за работу, пока урожденная фон Винцельбах еще не выгнала нас отсюда.

– Но ведь Магнус действительно помышлял о самоубийстве? – Ловиза растерялась.

– Две недели тому назад, когда придумывал игру. Но я убежден, что со вчерашнего дня многое изменилось. У меня есть предположение, что и нотариуса он вызывал вчера ночью, чтобы в вашем присутствии уничтожить документ, который давал бы убийце возможность выйти сухим из воды.

– Вы думаете, что у Магнуса действительно появилась надежда?

– А это мы сейчас узнаем. – Мун уже срывал оберточную бумагу с пакета, в котором находился дневник Мэнкупа. – Если он вообще писал здесь о своей болезни. С кем еще поделиться скрываемой от всех бедой, как не с дневником.

– Так вы эту работу имели в виду, шеф? – только теперь понял Дейли. – А я уж думал, что придется рыскать по всему Гамбургу в поисках супружеской пары Цвиккау и господина Баллина. Между прочим, на скульптора это похоже. Он явно ненавидит Мэнкупа. Тот платил ему тем же... Давайте сюда! – Дейли перелистал переплетенную в простой коленкор толстую тетрадь, потом передал Ловизе. – Пожалуй, моих знаний немецкого не хватит, а о готический шрифт я подавно спотыкаюсь.

– Не могу! – Ловиза порывистым движением оттолкнула дневник. – Его сокровенные мысли... Мне это кажется святотатством.

– Но он именно вам доверил их.

– Все равно... Пусть читает господин Енсен, если считает это необходимым.

– Дайте мне! – Фредди, поспешивший закончить телефонный разговор, бесцеремонно завладел тетрадью. – Начинаем с конца?

– Разумеется! Вчерашняя запись интересует меня больше всего, – кивнул Мун. – Посмотрите, что там?

– Какой-то конверт! – Дейли поднял с пола выпавшую из дневника бумагу.

Конверт был адресован Мэнкупу. Без обратного адреса, надпись напечатана на машинке. Вложенное письмо было также машинописным. Текст гласил:

"Возможно, в ближайшие дни я раскрою вам глаза на Дитера Баллина, которого вы считаете своим другом. Мне известны такие факты из его давней и совсем недавней биографии, за которые другой с радостью отдал бы не только запрошенную мною весьма скромную сумму в десять тысяч марок, но и полжизни.

Если он не уплатит в назначенный срок, я готов продать вам эти сведения за ту же сумму. Сообщите, когда и где мы можем встретиться.

Почтовый ящик 1567".

– Осмотрите штемпель! – попросил Мун. – Когда письмо отправлено?

– Четыре дня тому назад.

– В дневнике должна быть запись по этому поводу, – предположил Дейли. Найдите дату.

– Ничего нет! – Фредди пробежал глазами страницу. – Ах, черт! Нашел! Только несколько строчек. "Письмо шантажиста. Говорил с Дитером. Он утверждает, что меня кто-то разыгрывает. Он таких писем не получал". Фредди машинально перелистал тетрадь. – Еще одно вложенное письмо! – Он показал голубой листок с отпечатанной золотыми буквами шапкой.

– "Отель Карлтон, Мадрид", – прочел Дейли через его плечо. – Письмо написано, кажется, по-испански. Енсен, надо немедленно вызвать переводчика.

– Я изучал язык, – отозвался Фредди. – Владею им, конечно, куда хуже Мэнкупа, но достаточно, чтобы объясниться.

– Давайте! – нетерпеливо пробурчал Мун.

– Это все же не по-немецки. – Фредди внимательно изучил текст, пару раз чертыхнулся, потом объявил: – Несколько слов я не понял, но это медицинские термины, так что, по сути, неважно. – Он быстро записал перевод в блокноте и подал Енсену: – Читайте сами, а я бегу к телефону. Даже если наш главный редактор уже лежит с инфарктом, это его быстро оживит.

Письмо, приведшее репортера в такое возбуждение, было написано неким профессором Контисола.

Дорогой господин Мэнкуп!

После вашего визита ко мне прошло уже два года. С прискорбием я узнал из газет, что у моего дома вас поджидали полицейские, чтобы арестовать. Мне совестно, что я испанец. Но вы, должно быть, уже сами заметили, что между нашим правительством, выдавшим вас западногерманским властям, и испанским народом есть разница. Вы, должно быть, догадываетесь, что пишу я не для того, чтобы выразить вам свои симпатии. Если я не сделал это сразу же, то тем более неуместны такие запоздалые эмоции сейчас. У меня есть для вас отличная новость, которая стоит намного больше самого искреннего сочувствия. Уже тогда, после тщательного осмотра и изучения рентгенограмм, я подал вам некоторую надежду. Обещать вам жизнь я не мог. Мои опыты еще не были закончены. Сейчас могу сообщить вам, что в результате восьмилетнего труда мне удалось выработать сыворотку, которая даст вам возможность прожить еще минимум десять лет, а может быть, и куда больше. Лечение придется провести в моей частной клинике под Валенсией, и будет оно вам стоить, заранее предупреждаю, весьма дорого. К сожалению, опыты отняли у меня целое состояние. Будет только справедливо, если я переложу часть своих расходов на своих будущих пациентов. К тому же жизнь такая штука, которая стоит многого. На днях я улетаю в Париж, на международный симпозиум онкологов, чтобы доложить коллегам о своем открытии. По дороге специально заеду в Гамбург, чтобы встретиться с вами лично и договориться обо всем.

Всецело ваш,

профессор Мануэл Контисола".

– То-то наш Фредди повис на телефоне! – радостно засмеялся Дейли. – Все подтверждается! Мы почти у цели... Енсен, почитайте дневник, начиная с места, из которого выпало письмо.

– Дайте мне отдышаться! – взмолился Енсен. – Я еще не пришел в себя от изумления. Сейчас полдвенадцатого, а я здесь с половины первого ночи.

– Ну и что? – проворчал Мун. – Я торчу здесь еще дольше и все же не считаю нужным это особо запротоколировать.

– Да, сейчас уже можно шутить, – покачал головой Енсен. – А вспомните, какие сумасшедшие зигзаги пришлось нам пережить! Сначала самоубийство, потом моя гипотеза без определенного адреса, затем мы поочередно подозревали госпожу Мэнкуп, Магду Штрелиц, Дитера Баллина, Лерха Цвиккау, под конец даже Ловизу. Затем нас как холодной водой окатили документально заверенным самоубийством, а теперь опять...

– Вы будете читать или нет? – угрожающе спросил Дейли.

– Давайте-ка сюда! – И, одной рукой бросив трубку, Фредди второй уже схватился за тетрадь. – Представьте себе, я ведь лично знаю профессора. Только позавчера брал у него интервью. Он остановился в гостинице "Четыре времени года".

– А как вы к нему попали? Вы ведь специалист по уголовной хронике...

– Но зато единственный сотрудник, знающий испанский. Поскольку с испанскими гостями обычно разговаривал сам Мэнкуп, не было надобности в специальном человеке... Все, все! Я уже читаю... Да, забыл сказать интервью помещено в сегодняшнем специальном выпуске. Мы собирались дать его в очередной номер, но надо было на скорую руку заполнить этот. Целых два материала за один день – такой удачи у меня еще ни разу не было.

– Хватит! – Дейли вырвал у него дневник и передал Енсену: – Читайте! Только побыстрее, без эмоций и разглагольствований.

– Пожалуйста! – Енсен начал быстро переводить: – "Письмо от профессора Контисолы, я его ждал два года. Неужели опять жизнь? Даже не верится!.." Так. Здесь ничего примечательного. – Енсен пропустил полстраницы. – Вот запись позавчерашним числом: "Только что был у профессора. Гостиница "Четыре времени года", номер 210. Эту цифру и название гостиницы я бы поставил в паспорте, введя специальную графу – место вторичного рождения. Через месяц в Испанию, затем полгода в клинике – и снова Гамбург, снова редакция журнала, снова жизнь!.." Следующая запись... – Енсен, внезапно замолчав, побледнел.

– Что там такое? – глухо спросил Мун. – Что-нибудь о Баллине?

– Угадали! Слушайте! "Не удержался, проговорился на радостях Дитеру. Он сказал, что я напрасно предаюсь оптимистическим иллюзиям. По его мнению, мой испанский врач просто шарлатан. Дитер утверждает, что на рекомендованного им в свое время мюнхенского специалиста можно абсолютно положиться – до сих пор профессор Литке ни разу не ошибался, предсказывая неизлечимым пациентам максимальный срок, на который они могут рассчитывать. Я притворился, будто поверил ему. Сегодня же надо немедленно покончить с идиотской детективной игрой. Звонил Клайну. Не было дома. Обязательно позвонить еще раз".

– Все ясно! – Мун встал.

– Подождите. Осталась одна последняя запись. Вчерашнее число! "Перечел в третий раз "Заговор генералов". Воистину документальная книга. Но обилие достовернейших фактов не является оправданием для неправильного цитирования стихов, а тем более гётевских. Для писателя, – а ведь Дитер считает себя таковым, – это не простительно. Я знаю всего Гёте наизусть, но если бы не знал, скорее перелистал бы все его двадцать томов от корки до корки, чем позволил бы себе неправильно цитировать его". Все, дальше – белая бумага! Енсен захлопнул тетрадь. – Посмотрим, какую песенку запоет Боденштерн, когда я предъявлю ему это существенное дополнение к предсмертному письму самоубийцы.

– Я лично смог бы вполне обойтись без этого дополнения, – проворчал Мун. – Стихотворение говорило само за себя... – Он повернулся к Ловизе и только теперь заметил, что она спит. – Проснитесь! – сказал он тихо.

– Что такое? – Она испуганно раскрыла глаза. – Я спала? – Она окинула удивленным взглядом пустую комнату. – Унесли? Все? А рукописи?

– На подоконнике.

Ловиза облегченно вздохнула, протерла глаза, потом виновато объяснила:

– Простите... Прошлую ночь я тоже не спала... Я так боялась... Надеялась до самого последнего момента... Бывают же чудеса!.. Только что я видела во сне Магнуса... живого... он подшучивал надо мной... Сказал, что вовсе не умирал, что все это мне только приснилось, что будет еще долго-долго жить...

– Это могло быть правдой! Именно поэтому его убили. – Мун посмотрел на голубое небо, потом перевел взгляд на картину. – Скажите, Енсен, вы ведь разбираетесь в живописи... можно сделать копию, ничем не отличимую от настоящей?

Енсен молча покачал головой.

– Но в Нью-Йоркском музее висит Рембрандт, о который все эксперты сломали себе зубы. А он все-таки фальшивый.

– Секрет старых мастеров – в блестящей технике, в особых красках. объяснил Енсен. – Такой секрет можно, в конце концов, раскрыть и повторить. Скопировать душу, характер нельзя. Разве можно повторить Магнуса Мэнкупа? Мне кажется, именно этим ему был так близок этот живущий в изгнании немец. Он как бы второй Мэнкуп, только вместо пера пишет кистью – та же высекающая искры черная желчь, из которой рождается великая непримиримость ко злу.

– Жаль! Мне так хотелось иметь копию. – Мун повернулся к Ловизе и жестко сказал: – Адрес Баллина! Быстро!

ДИТЕР БАЛЛИН

Гуманный принцип правосудия: "Лучше

освободить десятерых виновных, чем

осудить одного невиновного" – применяется

и у нас. К сожалению, лишь по отношению к

тем, кто в свое время придерживался

совершенно противоположного принципа.

Магнус Мэнкуп

Баллин жил сравнительно близко, и Мун был рад, что дал себя уговорить пойти пешком. Умение почти полностью выключаться между двумя напряженными раундами помогло ему и сейчас. Он довольно прищурился от яркого солнца и рассеянно слушал Енсена.

– Классический двойной мотив. – Енсен любил порассуждать на ходу. – С одной стороны, десять тысяч были нужны, чтобы отделаться от вымогателя, с другой стороны, если бы Баллин не смог заплатить, Мэнкуп узнал бы всю его подноготную. Так или иначе, у него был только один выход – убить!

Зелени было не так уж много, но после мэнкуповской квартиры Муну казалось, что он дышит чистым кислородом. Дело было вовсе не в табачном дыме, Мун даже не замечал его, не в квартирной затхлости. Просто там даже при распахнутых повсюду окнах, при сплошном сквозняке, устроенном грузчиками, все еще сильнее всех других запахов было тяжелое дыхание смерти. А здесь кипела жизнь – люди, автомобили, дома, наполненные суетливым сердцебиением повседневных дел.

Но чем ближе к центру, тем заметнее становилось, что этот августовский день, освежаемый порывами увлажненного Эльбой ветерка, обещает быть жарким. В переносном смысле, а местами в самом прямом. Об этом раньше других примет говорили стенды газетных продавцов.

Один валялся опрокинутый, полицейский подбирал разметавшиеся по пыльной мостовой шуршащие пачки. Чуть подальше они увидели пылающий на обочине костер. Прохожие, кто просто из любопытства, кто с довольной усмешкой, глазели на вылетавшие из пламени обгоревшие, покрытые типографским шрифтом бумажные хлопья. Одна страница целиком взвилась вверх и, мгновенно охваченная огнем, рассыпалась на глазах. Мун успел заметить знакомую фотографию – лицо Мэнкупа за решеткой черной полицейской машины.

Загадка окончательно прояснилась, когда они поравнялись со станцией метро. Здесь все еще было тихо. В скверике уставшие от беготни по магазинам женщины перебирали свои покупки, пенсионеры грелись на солнышке, в детских колясках кричали младенцы, их старался перекричать пожилой мужчина с протезной рукой и двумя железными крестами на суконном френче:

– Покупайте "Ди Вельт"! Единственная правдивая информация! Великий циник покончил с собой! Трусливая смерть Гамбургского оракула! Магнус Мэнкуп увильнул от справедливого возмездия!

Мун и Енсен на минуту задержались. Хлынувшая из метро необычно большая для такого часа толпа преградила им дорогу. Возбужденные молодые люди, перебрасываясь на ходу короткими фразами, быстро пробежали дальше, не обращая внимания на притихшего продавца. Когда почти все уже скрылись за углом, замедливший шаг парень мимоходом полоснул по пачкам газет пламенем зажигалки. И бросился наутек. Газеты вспыхнули разом. Затрещала загоревшаяся фанера. Продавец пронзительно закричал. Ему ответил быстро приближавшийся свисток.

– Вы будете свидетелями! – Продавец, все еще кипя от ярости, обратился к Енсену.

– И не подумаю.

– Проклятые коммунисты! Этот тоже один из них! – Продавец ткнул пальцем в Енсена, обращаясь к подбежавшему полицейскому.

– Криминал-ассистент Енсен! – Енсен небрежно показал свое удостоверение, потом тихо сказал продавцу: – Убирайтесь лучше подобру-поздорову! Не то с вас сегодня сдерут железные кресты вместе со шкурой.

– Не слишком ли это неосмотрительно? – спросил Мун, когда они свернули в тихую боковую улицу.

– Я стараюсь сдерживаться. – Енсен виновато улыбнулся. – Конечно, у нас на службе не все такие, как комиссар Боденштерн, но все же лучше помалкивать. Но иногда прорывает. Дерьмо!

– Мангус Мэнкуп был очень популярен? – спросил Мун. Им пришлось повернуть назад. Переулочками, петляя и путаясь, они пробирались к цели.

– Не сказку, чтобы очень. Пророков боятся, но их не любят. Сейчас, когда он умер, каждый честный немец понимает, что потерял... Да, есть у нас и бездомные, и безработные, и просто нищие, но большинство получает свой, пусть маленький, ломтик "экономического чуда". А по ночам пробуждается тревога за будущее. Когда живого Мэнкупа сажали в тюрьму и обливали помоями, они молчали. Но надругательства над его гробом они не простят. Возможно, они никогда не читали его статей. Но всем им известно его прозвище...