Текст книги "Гамбургский оракул"

Автор книги: Анатоль Имерманис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

– Черт с ними, с деньгами! – развеселившись, объявил Дейли. – Розыгрыш настолько блистательный, что я, по правде говоря, ничуть не жалею... Вот только никак не хочется примириться с концовкой. Все думаешь: а вдруг это тоже только блестящий фокус?

– Гамбургский оракул – и такая ироническая предсмертная фантазия? Енсен все еще раздумывал. – С моим представлением о нем это никак не вяжется.

– Вы сами сказали – ироническая. В этом весь Мэнкуп! – возразил Дейли.

– Нечего разводить психологию, Дейли, – хмуро сказал Мун. – Не нам разбираться в характере, настолько сложном, что даже его ближайшие друзья не раскусили его до конца. Позвоните лучше нотариусу!

У телефона оказался отец Иохена Клайна. Обещав сразу же приехать, он подтвердил, что Мэнкуп сравнительно недавно вручил ему запечатанный конверт с распоряжением вскрыть его через неделю после своей смерти.

– Этот конверт, несомненно, содержит условия так называемой "детективной игры", – прокомментировал скорее сам для себя Енсен.

– Вы говорите таким тоном, будто немного сомневались в показаниях друзей Мэнкупа, – заметил Мун.

– А вы?

– Ничуть. Такие вещи невозможно выдумать. Даже придумать такую игру способен не каждый.

– Но Мэнкуп ведь придумал! – возразил Дейли.

– Он был человеком исключительным. И то мне не хочется верить, что это игра ради игры. – Мун пожал плечами. – Скорее всего он преследовал какую-то определенную, лишь ему одному известную цель. Как бы то ни было, следствие закончено.

– Не совсем. – Енсен вынул из портфеля и с явным сожалением перебран вещественные доказательства. Казавшиеся еще совсем недавно прочной основой для обвинительного заключения, они сейчас превратились в ненужный хлам. Надо еще подождать результатов вскрытия.

– Это чистая формальность, – отмахнулся Мун.

Он оказался прав. Вскоре позвонил доктор Краузе.

– Метастазы! – коротко сообщил Енсен. – Краузе не специалист по раковым заболеваниям, но и он убежден, что операция была бы бесполезной. Мэнкуп знал, что вот-вот должен умереть!

– Ну что же. – Мун даже почувствовал некоторое облегчение. – А теперь можете с чистой совестью звонить Боденштерну. Обрадуйте его! Ведь ему так хотелось, чтобы это было самоубийством! Недаром он с таким рвением ухватился за предсмертное письмо Мэнкупа с гётевскими строчками. Кстати, эти стихи продолжают меня смущать. С одной стороны, хладнокровно выпестованная детективная игра, с другой – сентиментальный жест, последнее "прощай!" при помощи стихотворения, которое, согласно толкованию Боденштерна, выражает стремление усталого от жизни путника обрести наконец вечный покой.

– Таково скорее общепринятое толкование, – задумчиво возразил Енсен. Я согласен с вами, это кажущаяся несовместимость, но вы ведь сами подчеркивали сложность мэнкуповского характера... Что касается Боденштерна, то самоубийство его полностью устраивает. Как официальная версия... Более того – он с самого начала подготавливал ее. Вы, должно быть, заметили то, что я осознал только сейчас, задним числом, – следствие с самого начала велось спустя рукава. А затем Боденштерн и вовсе покинул поле боя, предоставив его мне, своему ассистенту...

– В какой-то мере и нам, – заметил Дейли.

– Извините, это не совсем так. Официально следствие вел я в качестве полномочного заместителя комиссара. Вам дозволялось только присутствовать, так сказать, в качестве беспристрастных свидетелей, способных убедить госпожу Мэнкуп, что дознание ведется с должной объективностью. Боденштерн, несомненно, не желает заиметь врагом жену Мэнкупа и ее влиятельного покровителя.

– Именно этой боязнью я и объяснил себе не совсем обычную уступчивость комиссара, – согласился Дейли.

– Думаю, этого недостаточно, чтобы полностью объяснить его поведение... Мне кажется, Боденштерн почему-то сразу же пришел к убеждению, что официальная версия будет гласить "самоубийство"... Поверьте мне, если бы всерьез запахло убийством, он немедленно примчался бы сюда, чтобы перевернуть все наши выводы вверх ногами... И все же он едва ли обрадуется... – вполголоса добавил Енсен. – В моем положении, пожалуй, разумнее не говорить этого. Но ничто так не сближает, как разделенная по-братски горечь поражения. Мэнкуп победил не только нас, но заодно и комиссара Боденштерна.

– Слишком туманно, – сказал Дейли. – У меня от всех этих неожиданных поворотов карусель в голове.

– У меня сложилось впечатление, что Боденштерна больше обрадовало бы убийство Мэнкупа. Судя по некоторым намекам, он ничуть не сомневался в этом, единственное, чего не желал, так это арестовать убийцу... Не выдавайте меня. Эта откровенность может мне стоить места.

Дейли понимающе кивнул. Енсен удрученно подошел к телефону, чтобы доложить Боденштерну.

– Ну что? – спросил Мун, когда он после почти получасового разговора положил трубку.

– Все в точности, как я ожидал. – Енсен засмеялся. – Немного удивился, узнав о детективной игре, но тут же присовокупил, что Мэнкуп перед смертью, должно быть, окончательно рехнулся... Ведь, с точки зрения Боденштерна, воззрения Мэнкупа и предательство, и помешательство одновременно... Затем, правда довольно кислым тоном, поздравил меня с успешным окончанием следствия. Кислый тон я предвидел. Ведь сейчас полностью отпадает приятная уверенность, что Мэнкуп понес заслуженную кару... Да, вам он велел передать благодарность за содействие. И тут же извинился, что в сообщении для прессы по вполне понятным причинам придется умолчать о вашем участии... У него в служебном кабинете сейчас собрались репортеры со всего Гамбурга. Кажется, больше всего его радует возможность наконец отделаться от них...

– Как будто все, Дейли. – Мун обвел отсутствующим взглядом рабочий кабинет Мэнкупа. – Нам пора уматывать в гостиницу. А госпоже Мэнкуп можно сообщить, что обвиняемых не нашлось. Ее, думаю, несколько огорчит то обстоятельство, что друзья Мэнкупа вне подозрения, зато она может незамедлительно въехать в квартиру...

– Между прочим, ее нетерпение завладеть своей долей наследства мне кажется слишком вызывающим. Если за этим только не кроется особая причина. Может быть, она надеется найти в этой квартире тайник, где Мэнкуп про черный день припрятал золотые слитки? – мрачно пошутил Дейли.

Извещать госпожу Мэнкуп не пришлось, минут через десять она позвонила сама.

– Я слышала, что следствие закончено? – резко спросила она. – Это правда? Значит, Магнус все-таки покончил с собой?

Подтвердив официальную версию, которую, как оказалось, успели передать по радио, Енсен заверил ее, что через несколько часов квартира будет в ее полном распоряжении.

– А я и не тороплюсь, – отрезала она.

– Но вы ведь так спешили? – удивился Енсен.

– Это было глупо с моей стороны. Я больше не хочу иметь с Магнусом ничего общего. Я въеду в квартиру лишь тогда, когда ничего не будет больше о нем напоминать! – И госпожа Мэнкуп с какой-то злобной радостью сообщила, что уже связалась с транспортной конторой и фирмой по ремонту.

Огорошенный Енсен молча положил трубку.

– Ну что? – спросил Дейли. – Она уже надела перчатки и взяла в руки зонтик, которым собирается нас выгонять отсюда?

– Нам нечего опасаться... – Енсен принужденно засмеялся. – Сначала вывезут мебель и оклеят стены добротными обоями, только после этого госпожа фон Винцельбах соглашается переступить порог. Транспортные фургоны, насколько я понимаю, уже в пути.

– Странно, – заметил Дейли. – С точки зрения добропорядочного немца это просто неприлично. Гроб мужа еще стоит в парадной зале, а плотники тем временем уже разбирают старый паркет...

– Это, конечно, необычно, – согласился Мун. – Но недаром госпожа Мэнкуп провела столько лет бок о бок с таким необычным человеком. Думается, он лично вполне понял бы ее и даже нашел бы оправдание. Несомненно, она в свое время по-своему любила его. Нечто вроде фрейдовской "любви-ненависти", до поры до времени приглушенной свойственной всей ее семье способностью к компромиссу. Вспомним ее сестру: не разделяя нацистских убеждений своего мужа, она тем не менее оставалась ему верной женой... Угроза Мэнкупа переехать в Германскую Демократическую Республику привела к окончательному разрыву, горечь которого усугубило новое завещание, отдававшее друзьям предпочтение перед женой. Любовь разом обернулась своей обратной стороной ненавистью. Но поскольку где-то на дне еще притаились остатки прежнего чувства, ей не терпится поскорее смыть все напоминающее их совместную жизнь. Будучи умной женщиной, она боится, что любой связанный с Мэнкупом предмет привяжет к нему даже посмертно. Она не хочет его любить, она хочет его ненавидеть. Между ними как бы еще продолжается прижизненный поединок, и только полное освобождение от памяти Мэнкупа может дать ей иллюзию, что она победила...

Заметив изумленный взгляд своего компаньона, Мун неловко замолчал. И действительно, такой пространный психологический экскурс явился неожиданностью даже для него самого. Это, должно быть, влияние Мэнкупа, вернее, его личности. Как-то само собой оказалось, что в этом необычном следствии психологическое углубление в его характер было для Муна куда важнее чисто криминалистических выводов. И где-то там, в недрах характера, по-прежнему скрывалась не отгаданная до конца загадка, почему добровольный уход Мэнкупа из жизни был обставлен такой слишком оригинальной декорацией, как детективная игра.

– Одним словом, если через полчаса сюда нагрянут дюжие молодцы с мебельными тросами, не считайте их грузчиками, а неким воплощением фрейдистских мотивов, – закончил Мун, желая шуткой перебить приторно интеллектуальный вкус своих разглагольствований. – Как бы то ни было, думаю, у меня еще достаточно времени, чтобы принять душ.

Мун направился в ванную, а Дейли к холодильнику – утолить разыгравшийся от психологических тонкостей аппетит. По дороге они заглянули в холл. Рихтер мирно похрапывал, растянувшись во всю длину на низком удобном кресле. Ноги он пристроил на другом. На полу лежал выскользнувший из его рук раскрытый журнал. С левой страницы победно улыбалась прельстительная брюнетка. С правой – еще более обольстительная блондинка. Судя по широко раскинутым рукам спящего, похоже было, что в своих сновидениях он обнимал сразу обеих.

Выйдя из ванной, Мун увидел стоявшего перед их комнатой Дейли.

– Там кто-то есть! – шепнул тот. – Я дожидался вас.

Мун рывком открыл дверь. Они увидели спину, склоненную над столом, где со вчерашнего вечера все еще лежал контракт. Беспрерывно щелкая аппаратом, незнакомец в клетчатом спортивном пиджаке трудился вовсю, снимая фотокопии.

– А ну-ка, повернитесь! – скомандовал Мун.

– Фредди Айнтеллер из "Гамбургского оракула"! Извините, следовало, вероятно, представиться и спросить разрешения и тому подобное. Но вы были заняты, а мне не хотелось терять время.

В памяти Муна молниеносно промелькнули кадры. Айнтеллер приобретает в кафе "Старая любовь" портреты Магды и скульптора. "Театр в комнате" розовое лицо Айнтеллера, выглядывающее из-за толстой туши театрального критика Хэлгена... Айнтеллер, пересевший после антракта на свободное место в первом ряду, неподалеку от Мэнкупа. Айнтеллер, разговаривающий в артистической уборной с Ловизой Кнооп.

– Как вы попали сюда? – с внешним миролюбием спросил Дейли. – По пожарной лестнице?

– О нет! Я боюсь головокружения. – Не теряя времени, репортер уже приготовился фотографировать Дейли и Муна.

– Уберите эту штуку! – вспылил Дейли. – Не то мне придется прибегнуть к вооруженной самозащите.

– Этого вы не сможете, – засмеялся репортер. – У вас на таможне отняли оружие, я хорошо проинформирован. Школа Магнуса Мэнкупа – самые достоверные сведения из самых первых рук. А попал я самым обычным путем – через парадную дверь, от которой у меня был ключ.

Мун и Дейли переглянулись. Вот так же госпожа Мэнкуп вчера ночью возникла на пороге, словно призрак. Тщательно охраняемая полицией квартира, по которой разгуливают люди с собственными ключами, такое не снилось даже самому изощренному романисту!

– У нас в редакции узнали, что расследование поручено комиссару Боденштерну, – начал рассказывать Айнтеллер. – Бывший нацист. Хотя держится довольно осмотрительно, по-видимому, не изменил своих убеждений. Мы боялись, что он попытается затемнить дело, поэтому мне поручили во что бы то ни стало проникнуть сюда... Боденштерн выставил у дома заслон, всех входящих проверяют, но я предусмотрительно выдал себя за агента по продаже моющих средств для автомобилей. – Он со смехом раскрыл изящный чемоданчик с образцами. – Пришлось ограбить редакционный гараж. Для пущей убедительности я поделился парочкой коммивояжерских анекдотов, и меня беспрепятственно пропустили. Так что можете полностью распоряжаться мной. Газетчику иногда легче что-то пронюхать, чем полиции... Называйте меня Фредди. В редакции все зовут меня так.

– Где вы раздобыли ключ? – спросил Дейли.

– У нашей редакционной уборщицы. Это она убирала квартиру в последнее время. У Магнуса до того работал слугой некий Клаттербом, но он не то уволился, не то отпросился в отпуск...

– Хорошо, проверим, – буркнул Мун. – А теперь объясните, почему вы весь вчерашний день ходили по нашим пятам?

– Вы догадались? – Нагловатая мальчишеская самоуверенность сменилась столь же откровенным смущением. Розовое лицо стало чуть розовее, уши густо покраснели. – Я ведь впервые в жизни видел живого Магнуса Мэнкупа! Сколько о нем в нашей редакции разговоров! Портреты я купил тоже потому, что это портреты его друзей... А как пригодились, словно предчувствовал!" Гамбургский оракул" выходит по четвергам, но мы выпустили специальное издание. Фото Магнуса Мэнкупа у нас было, Дитера Баллина тоже, он ведь наш внештатный сотрудник, снимок Ловизы Кнооп я нашел в архиве театрального отдела. – Он вынул из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо журнал.

Первую страницу занимал некролог. На снимке Магнус Мэнкуп был значительно моложе. Он сидел за редакционным столом и правил гранки. Следующую полосу наполовину занимала статья "Последний день жизни Магнуса Мэнкупа", подписанная "Ф.Айнтеллер". Ее иллюстрировали фотографии и рисунки. Виды Гамбурга. Кафе "Старая любовь". Зрительный зал экспериментального театра. Терраса ресторана "Розарий". Световая башня компании "Филипс". И, наконец, портреты его друзей. В черно-белом изображении акварельные зарисовки Магды и скульптора потеряли свою красочность. У обоих были серые, землистые лица.

– Это самая большая удача в моей карьере. – Айнтеллер снова расхвастался. – Разве не смешно? Уходит из жизни великий человек, а какой-нибудь мелкий репортеришка наживает на этом репутацию провидца. Когда вы поехали в театр, я последовал за вами. Перекупил у кого-то билет, был счастлив, когда удалось после антракта сесть рядом с Мэнкупом. Вы знаете, о чем я расспрашивал в артистической уборной Ловизу Кнооп? О нем, о его привычках, привязанностях... Я и в ресторан поехал за вами, только вы не заметили. Потратил последние деньги на такси, даже остался должен официантке...

– Его любили в редакции?

– Не то слово. Мэнкуп требовал от людей только одного – убежденности. В остальном – полная свобода. Приходи, когда хочешь, подбирай материал, какой хочешь, лишь бы интересен и сдан вовремя. Но некоторые жаловались...

– На что?

– Я лично не могу их понять, ведь мне не пришлось работать под его непосредственным руководством... После его ухода с поста главного редактора многие с облегчением вздохнули... Как бы вам сказать? Он был слишком справедлив. Другой сгоряча обругает, а потом извинится. Или же не извинится, но все равно чувствуешь, что он перед тобой виноват... А Магнус Мэнкуп подавлял...

– Это тоже ваша? – спросил Дейли, указывая на статью, озаглавленную "Кто убил Гамбургского оракула?".

– Нет. Статья редакционная. Мы все твердо убеждены в убийстве. Несмотря на найденное в пишущей машинке стихотворение Гете, которое цитирует в своем некрологе шпрингеровская "Ди Вельт". Полюбуйтесь! – Он протянул Дейли другую газету.

Этот некролог существенно отличался от предыдущего. Два огромных фото лицо Мэнкупа в зарешеченном окне полицейской машины, мертвый Мэнкуп в морге. В этой статье все дышало ненавистью: титул "Великий циник, для которого не существовало ничего святого"; обвинение в подстрекательстве, рождающем псевдолитературные творения, начиненные лживой пропагандой, вроде "Перчаток госпожи Бухенвальд"; предположение, что Мэнкуп трусливо ушел из жизни, чтобы избежать суда Линча; заявление, что ни один суд не признал бы в таком случае исполнителей справедливого приговора виновными; намек, что в жилах Мэнкупа текла не только немецкая кровь, – откуда иначе взяться циническому презрению ко всему, что дорого каждому немцу? И, наконец, обвинение в кощунстве: используя в своем предсмертном письме стихи Гёте, Мэнкуп издевательски надругался над великим немецким поэтом.

– И все-таки это самоубийство! – сказал Дейли, рассеянно перечитывая уже известное стихотворение. Отпечатанное жирным шрифтом, в черной типографской рамке, оно выглядело эпитафией.

– Не верю! – Поникший было Фредди Айнтеллер снова выпрямился. – И никогда не поверю! Такой жизнелюб – и вдруг: "Это недолго продлится. Черед наступит и твой", – он ткнул пальцем в газету.

– Вы забыли о смертельной болезни, – напомнил Дейли.

– Это как раз самое удивительное! Мне говорили, что Мэнкуп не имел привычки распространяться о своих личных делах, но чтобы даже его друзья ничего не знали?! Перекусить бы чего-нибудь, – вздохнул он внезапно. – Я ел последний раз вчера в кафе, и то не слишком сытно, из-за портретов пришлось экономить. А после было не до того.

Мун повел его на кухню, где уже сидел Енсен. При виде вынырнувшего неизвестно откуда Айнтеллера он чуть не подавился. Инцидент быстро уладился. Язвительный намек комиссара Боденштерна был не так уж необоснован – Енсен регулярно читал "Гамбургский оракул" и к представителю этого журнала отнесся вполне терпимо. Дейли отправился принять душ и переодеться.

Когда он четверть часа спустя вошел в баховскую комнату, все были в сборе. Сухонький старичок в черном сюртуке поднялся ему навстречу:

– Господин Дейли? Я нотариус Эфроим Клайн. Мы ждали вас, чтобы приступить к чтению.

Клайн-старший не нуждался в напускной торжественности, к которой прибегал его сын. Долголетняя практика наложила свой отпечаток и на морщинистое лицо, и на интонации, и на жесты. Все было абсолютно естественным, присущим человеку такой профессии. Клайн разорвал запечатанный сургучом конверт и, разложив на столе страницы, неторопливым, глухим голосом забубнил:

– "Мне остается жить очень недолго. Койка в больничной палате, где оптимистические утешения врачей будут мне напоминать о том, что ложь сопутствует человеку даже в его последние часы, – не для меня. Не для меня цветы в изголовье, заботливо принесенные недалекими людьми. Для них это символ жизни, а для того, кто знает, что ему предстоит, – втройне тягостное напоминание о близкой смерти. Поэтому я предпочитаю уйти сам – в обстановке и при обстоятельствах, где нет места ханжеству и притворству. Уходя, позволяю себе небольшую прихоть – разыграть вместе со своими друзьями, которых благодарю за эту последнюю услугу, детективное представление. В написанном мною сценарии, в который каждый из них внес свою долю таланта, им отводятся следующие роли..."

Каждый пункт был Муну и Дейли известен заранее. Но все же ими овладело ощущение неправдоподобности. Не могло быть, чтобы все, что заставляло их напрягать нервы и мозг до крайнего предела, все, что вызывало подозрение и требовало истолкований, целых две недели лежало у нотариуса – отстуканная на машинке, снабженная подписями и печатью шахматная задача. Старый нотариус монотонно бубнил, а они этап за этапом снова переживали события этого дня, начиная от мелькнувшего за рекламным стендом аэровокзала темно-вишневого жакета Магды и кончая спрятанными за картиной перчатками, которые казались им в тот момент ключом к раскрытию преступления. Все действия, все улики были упомянуты. За исключением двух.

– Здесь не указано, кто должен был запереть нас в комнате, – заметил Мун после того, как нотариус кончил.

– Несомненно, сам Мэнкуп, – заверил Баллин. – Я вам уже говорил, что по условиям разрешалась некоторая импровизация. Вы, очевидно, проявили подозрительность по отношению к нам, ему пришлось принять меры, чтобы вы не смогли помешать.

– Импровизация? Едва ли. – Скульптор, раздобывший в ящиках Мэнкупа коробку американского трубочного табака, выпустил душистое облако. Пряный, медовый запах нелепо контрастировал с едкостью тона. – Думаю, это делалось ради нас. Магнус хотел нам на недельку предоставить возможность ощущать себя в тюремной камере.

– Ты слишком озлоблен, Лерх, чтобы судить беспристрастно, – возразил Баллин.

– Не заговаривай мне зубы. А наведенные о нас справки – разве это не утонченный способ давления на психику?

– Обо мне он тоже узнавал? – быстро спросила Ловиза.

– Нет, – успокоил ее Дейли.

– Лерх прав, – сказала Магда, – игра вовсе не была такой безобидной, как нам казалось. Мне еще сейчас становится не по себе, когда вспоминаю последний допрос. Я была почти уверена, что меня вот-вот арестуют. Не знаю, хотел этого Магнус или не хотел, но кошкой был он, а мы – полуслепыми мышами.

– Сейчас не место и не время обсуждать его характер, – урезонил Магду Баллин. – Во всяком случае, гётевские стихи, тоже не предусмотренные в правилах, говорят в его пользу. Этим он, считаясь с сомнениями, которые могли возникнуть, предельно ясно намекнул на самоубийство.

– Не проще бы написать пару прощальных слов? – сказал Мун, пересаживаясь подальше от скульптора. Если госпожа Мэнкуп не переносила вони дешевых сигар, то парфюмерный аромат дорогостоящего табака был для Муна сущим наказанием.

– Гёте его любимый поэт. – Баллин пожал плечами. – В такие минуты мы склонны искать утешительную мудрость у наших великих предшественников.

– В этом спектакле главная роль отводилась нам с Муном, – усмехнулся Дейли. – А если бы мы не приехали?

– Этот вопрос тоже обсуждался. Дитер предложил в таком случае пригласить частных детективов из Бонна. Но Магнус был уверен, что вы не откажете.

– В документе не обозначена дата самоубийства, – заметил со своей стороны Енсен.

– Это сделано нарочно. Магнус боялся, что нас подведут нервы. – Баллин говорил спокойным голосом комментатора, словно потеря до зарезу нужных ему десяти тысяч являлась досадным пустяком. – Идея возникла у него, когда Ло начала репетировать роль госпожи Бухенвальд. Пистолет и перчатки, выдвижной ящик в артистической уборной, откуда их каждый из нас мог взять. Он сразу ухватился за эти возможности. Самоубийство было приурочено к одному из десяти спектаклей, а к какому – мы заранее не знали.

– И вам пришлось бы в крайнем случае десять раз подряд повторять предусмотренные для вас действия?

– Да, это было бы ужасно. По крайней мере хорошо, что он избавил нас от лишних переживаний. – Магда посмотрела на скульптора, словно ища поддержки.

– Именно это мне менее всего понятно. – Он сердито вытряхнул трубку в пепельницу. – Вот сейчас я курю его табак, гляжу на господина Клайна, который вынимает из портфеля дополнение к завещанию, и пытаюсь что-нибудь понять. Магнус считал нас ренегатами, по крайней мере меня и Магду, и если бросал нам десятитысячную подачку, то уж не даром. За это мы должны были основательно помучиться, а он бы на том свете злорадствовал. Так почему же он внезапно стал таким добрым и помиловал нас, уйдя из жизни в самый первый вечер?.. Нам пора, Магда! Здесь нам больше нечего делать.

Он встал, но нотариус остановил его официальным жестом:

– Я обязан прочесть в вашем присутствии дополнение к завещанию.

– Оно нам известно, господин Клайн, – грустно сказала Магда. – Если кто-то из нас раскроет раньше предусмотренного недельного срока органам следствия правду, мы все лишаемся наследства.

– Совершенно верно, – нотариус кивнул, – дополнение к завещанию кончается следующей формулой: "В таком случае вступает в силу второе дополнение к завещанию".

– Еще одно дополнение? – с удивлением выдохнул Баллин.

– Итак, читаю... "Придуманная мною детективная игра преследует и другую цель. Это жестокое испытание для моих друзей, на которое я сознательно пошел, чтобы проверить их подлинное чувство. Выдержать в течение недели эту моральную пытку сможет только тот, для кого материальная заинтересованность была основным фактором дружеских чувств ко мне. Поэтому тому, кто первым заговорит, завещаю всю предусмотренную в третьем пункте основного завещания сумму, то есть сорок тысяч марок. Основываясь на своей репутации оракула, предсказываю, что этим человеком будет Ловиза Кнооп, ибо она одна-единственная любила меня по-настоящему".

Наступила минутная тишина. Ловиза схватила со стола нотариальный акт и закрыла им лицо. Дейли вспомнил: точно так же она после спектакля, в машине Баллина, закрылась гвоздиками, чтобы выплакаться. Тогда ему казалось, что она смеется. Но она плакала – тогда и сейчас.

– Блаженные слезы счастья! – Лицо Баллина походило на белое полотно, прорезанное багровыми пятнами. – Поздравляю, Ло! Ты оказалась умнее всех нас.

– Что? – спросила Ловиза сквозь слезы.

– Дитер поздравил тебя. – Магда придвинулась поближе и погладила ее безжизненно повисшую руку. – Мы тоже. Мне не жалко, даже немного утешительно: хоть одного из нас Магнус по-настоящему любил.

– Возможно, – улыбнулся скульптор. – Вроде детской сказочки: жадные сестры получают кукиш, а бескорыстная золушка – принца и целое царство в придачу.

Ловиза вытерла слезы носовым платком, который нотариус протянул профессиональным жестом. Платок был безупречно чистым – предназначался он для клиентов, а не для собственных нужд. При вскрытии завещания всегда рыдали. Те, которых обошли, – от подлинного горя. Счастливые наследники – от радости, которая для внешнего приличия омывалась траурными слезами.

Ловиза вернула платок обратно, пригладила волосы и без всяких эмоций сказала:

– Спасибо за поздравление, но я отказываюсь.

– Ло, ты спятила! – вскричала Магда.

– Подумай о том, что ты делаешь, – стараясь быть спокойным, сказал Баллин. – Ты знаешь, в каком критическом положении мы трое. Будь я на твоем месте, я бы взял деньги – если не для, себя, то хотя бы чтобы помочь друзьям.

– Чьим друзьям? Друзьям Магнуса я бы помогла! – Ловиза выкрикнула это сдавленным голосом и сразу же обмякла. – Я отказываюсь, господин Клайн.

– Не спешите. У вас есть неделя, чтобы одуматься. – Не глядя на нее, нотариус снова открыл свой портфель.

– Спасибо, но я уже решила. Окончательно! – Ловиза разорвала документ, которым несколько минут назад закрывала лицо. Бросила влажные от слез клочки в пепельницу и с глубоким вздохом откинулась в кресле.

– Вот и превосходно! – Баллин встал. – После того, как следственные органы и пресса, – он подмигнул Айнтеллеру, – убедились, что никто из нас не убил Магнуса Мэнкупа, после прекрасно сыгранной чувствительной мелодрамы, которой нас одарила на прощание Ловиза Кнооп, мы можем наконец уйти. Должен признаться – не без облегчения. Живой Магнус подавлял, мертвый – еще больше.

– Минуточку внимания! – Нотариус успел вынуть из портфеля новый документ. – Предвидя, что Ловиза Кнооп откажется от наследства, Магнус Мэнкуп составил третье дополнение.

– Третье? Интересно! Сколько же их всего? – Скульптор, шагнувший уже к дверям, вернулся на место. – Я весь внимание! Посмотрим, что великий фокусник извлечет еще из своего желчного пузыря!

– Господин Цвиккау, вы извините меня, если я вам скажу нечто не входящее в мои официальные обязанности. – Нотариус постучал морщинистой рукой по столу. – Что касается желчи, то покойный Магнус Мэнкуп по сравнению с вами был херувимчиком. – Он раздраженно кашлянул. – Приступаю к чтению: "Предвидя отказ наследника, прошу нотариальную контору "Клайн и сын" распорядиться суммой в сорок тысяч марок следующим образом. Десять тысяч выплатить Ловизе Кнооп, родившейся в 1931 году, без права отказа с ее стороны. Тридцать тысяч завещаю на расследование обстоятельств смерти моего друга, депутата Фердинанда Грундега, из них десять тысяч известным американским детективам Сэмюэлу Муну и Кристофору Дейли, согласно заготовленному заранее новому контракту. Остальные двадцать тысяч назначаю в качестве награды за поимку убийцы Грундега. Имеющиеся в моем распоряжении данные не оставляют никакого сомнения, что это было преднамеренное убийство."

– Грундег убит? – глухо пробормотал Баллин. – Это неправда!

Он вышел, недоуменно качая головой. Скульптор и Магда за ним. Ловиза глядела на картину – большой черный провал в багровой стене. Так казалось равнодушному наблюдателю. Но сейчас, рассматривая ее вместе с Ловизой, Мун увидел даже больше, чем вчера. Широкое небо вместе с окном отражалось в зеркальном потолке, откуда бликами уходило в глубь полотна. Нет, борьба прикованных к кресту Прометеев со злом не проходила в непроглядной темноте. Над полем битвы брезжило голубое небо надежды, ибо каждый боец даже своей смертью приближал час победы. Оно висело на стене – подлинное завещание Гамбургского оракула. Тот, кто не понимал этого, был слепцом.

"НОЧНАЯ ПЕСНЬ СТРАННИКА"

Все зависит от ракурса. Лешего можно

снять так, что он будет выглядеть

очаровательной русалкой, и наоборот.

Попавшие из чертей в ангелы называют это

восстановлением исторической

справедливости, остальные – неонацизмом.

Магнус Мэнкуп

Фредди Айнтеллер звонил по телефону. Его разговор с главным редактором "Гамбургского оракула" продолжался вот уже десять минут. За все это время остальные не произнесли ни слова. Дейли шагал по комнате, останавливаясь то у окна, то возле картины. Мун с отсутствующим видом вертел в пальцах запечатанный, завернутый в коричневую обертку пакет, который нотариус оставил перед своим уходом. Ловиза просматривала принесенные Айнтеллером газеты. Наконец Фредди положил трубку.

– Боюсь, что эта неожиданная сенсация доведет нашего главного редактора до психиатрической больницы, – сказал он. – Был уже набран материал и для очередного номера. Этот крик о мщении придется сейчас сбрасывать обратно в наборный ящик.

– Прехорошенькая история, – пробормотал Мун.

– Я не мешаю вам? – робко спросила Ловиза.

– Ничуть, – отмахнулся Дейли. – Наоборот, я хотел бы еще кое о чем поговорить с вами. Как вы могли согласиться на эту затею? Остальных я еще понимаю. Им нужны были деньги.

– Мне не меньше. – Ловиза грустно улыбнулась. – Но, как видите, я во вред себе опять не смогла себя пересилить. Затеянная Магнусом игра в детективный ребус казалась мне с самого начала страшной забавой. Если я в конце концов приняла участие, то лишь потому, что Магнус подчинил меня своей воле. Он умел это делать. Просто сказал: "Ло, для меня это очень важно", – и я уступила.