Текст книги "Гамбургский оракул"

Автор книги: Анатоль Имерманис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

– Я здесь, господин комиссар! – Детектив толкнул дверь ногой, поскольку обе руки были заняты. – Принес пива, как вы просили... А это кто? – Увидев госпожу Мэнкуп, он чуть не выронил все шесть бутылок разом.

– Лизелотте Мэнкуп, урожденная фон Винцельбах, если хотите знать! И вообще, – она повернулась к Боденштерну, – я буду вам очень обязана, если ваши люди уберутся из моей квартиры по возможности скорее.

Она уселась в кресло, где перед этим сидел Мэнкуп. Рука с тонким запястьем, на котором красовался двойник золотой цепочки с миниатюрными дамскими часиками, облокотилась о письменный стол. При этом она наполовину стерла меловую линию – единственное напоминание о недавнем присутствии Мэнкупа.

– Труп в морге? – спросила она, ни к кому конкретно не обращаясь. Надеюсь, мне не придется опознавать мужа?

– Нет! – промямлил Енсен.

– Благодарю! Это будет первый и последний раз, когда я получаю какую-нибудь пользу от прискорбной популярности моего мужа. Кто не знает Гамбургского оракула? – Она повернулась к Клайну: – Магнус оставил что-нибудь?

– Вы говорите о наследстве?

– Пока только о предсмертном письме.

– Значит, вы, в противоположность господину Клайну, считаете это самоубийством? – спросил Боденштерн.

– Меня это мало интересует.

– Господин комиссар, разрешите задать нашей так неожиданно появившейся гостье несколько вопросов? – Дейли с подчеркнутой вежливостью обратился к Боденштерну.

– Это вы гость. Я хозяйка дома. Спрашивайте!

– Чем вызван ваш конфликт с господином Мэнкупом?

– О конфликте не может быть и речи. Как к человеку я относилась к нему в высшей мере корректно, хотя... – Она помедлила, но все же не удержалась: Он был трудным человеком. Во всех отношениях. Это подтвердят вам даже его немногочисленные друзья... Выдающийся интеллект! Может быть, и так. Но для совместной жизни это скорее препятствие! – Она расстегнула манто и, вынув из кармана сигареты, закурила. Две-три затяжки – и она опять была спокойна. Так что приходится говорить не о конфликте, а о разнице в убеждениях. Ориентация его журнала мне всегда казалась крайне пагубной. Я этого никогда не скрывала. Если окажется, что Магнуса убили, виноват он сам! – Не глядя на стоявшую поодаль пепельницу, она протянула руку и стряхнула пепел.

– Сколько лет вы замужем?

– Почти тридцать.

– Как же вы все это время терпели его взгляды?

– Моя сестра двадцать лет была замужем за одним из любимцев Гитлера, гаулейтером Кессельдорфом. Когда он принимал своих партийных друзей, она уходила из дома. Но это ей не мешало быть верной женой. Мы, фон Винцельбахи, считаем, что домашний очаг не должен превращаться в политический клуб, где дискуссии начинаются за телевизором и продолжаются до самого утра в кровати.

– И все же вы только что пытались объяснить ваш разрыв идеологическими расхождениями.

– Да, я могу стерпеть все что угодно. Но когда Мэнкуп объявил, что он собирается переезжать в Восточную зону, к коммунистам... – Она глубоко затянулась. – Да что тут говорить, вы меня сами поймете.

Каждый реагировал по-своему. Боденштерн кивнул. Енсен еле заметно вздрогнул. Рихтер продолжал невозмутимо откупоривать бутылки. Дейли ухмыльнулся. Что касается Муна, то он вовсе не слышал ее слов. Все его внимание было сосредоточено на лежавшей рядом с пепельницей пачке сигарет с изображением фараона. Госпожа Мэнкуп курила сигареты "Рамзес".

– Госпожа Мэнкуп, – обратился он к ней, – вы не могли бы нам сообщить, где находились нынче ночью, без десяти двенадцать?.. Переведите, пожалуйста, Дейли!

– На каком основании? – Она презрительно прищурилась.

– На том, что ваша осведомленность о смерти мужа весьма загадочна. Почувствовав поддержку Муна, Енсен воспрял духом.

– Так отгадайте! Вам в полиции платят за это! Но нигде не сказано, что я обязана вам помогать.

– Вы не ночевали дома.

– Если это кажется подозрительным, могу сообщить, что я была у любовника. Или вы считаете, что при моей наружности и в мои годы это исключено?

– Незадолго перед убийством Мэнкупа к нему приходил гость, – не уступал Енсен. – Пил с ним шампанское и...

– В таком случае это не я. Единственный раз, когда я пила шампанское, был день моей конфирмации.

– И курил сигареты "Рамзес"! – продолжал атаку Енсен. – Не отрицайте, госпожа Мэнкуп, на стакане отпечатки ваших пальцев.

– Неужели моих?! – Она усмехнулась. – Это было бы конфеткой для Магнуса! Он всегда говорил, что в нем погиб незаурядный детективщик. Значит, я в роли обвиняемой? Если так, придется отвечать на ваши не слишком вежливые вопросы. О смерти мужа я узнала от своего любовника.

– То есть как? – вырвалось у Дейли.

– Не так, как вам кажется. Ему сообщили об этом по телефону. Через полчаса весь город уже будет знать. Или вы думаете, что смерть такой выдающейся личности, как Магнус Мэнкуп, долго можно держать в тайне?

Оглушительный трезвон и барабанная дробь подтвердили ее слова. Входя, Рихтер забыл закрыть дверь кабинета, поэтому шумное прибытие прессы громовыми раскатами взорвало тишину комнаты.

– Марш к дверям, Рихтер! – Боденштерн побледнел. – Господа, хоть какую-нибудь временную версию! – нервно обратился он к присутствующим.

Енсен выразительно посмотрел на госпожу Мэнкуп. Мун и Дейли молчали.

– Значит, ничего? – Боденштерн все больше нервничал. – Ладно, Рихтер, скажите им, что мы еще собираем вещественные доказательства. Дверь на цепочку, разумеется! Если они попытаются прорваться, стреляйте в воздух. Имейте в виду, если хоть один журналист проникнет сюда, я буду стрелять в вас! – Он попытался улыбнуться.

– Они не поверят! – Рихтер вытащил револьвер, но идти к дверям не торопился. – Может, вы лучше сами, господин комиссар?

– Говорите им что угодно! Скажите, что здесь никогда никакой Мэнкуп не жил, – лишь бы они меня оставили в покое.

Боденштерн плотно прикрыл дверь за детективом и тяжело опустился в кресло. Некоторое время все прислушивались к приглушенным толстой обивкой, но все же достаточно явственным звукам продолжавшейся осады.

– Мне очень неприятно, – Боденштерн сделал извиняющийся жест, – но поскольку у моих коллег на ваш счет возникли некоторые сомнения, я все же вынужден удостовериться в вашем алиби. Если вы назовете фамилию друга, у которого находились в упомянутое время, это существенно облегчит наше положение.

– Фамильные принципы фон Винцельбах, насколько я понимаю, не допускают такой бестактности? – провоцировал ее Дейли.

– Спокойствие мне дороже принципов. Моему другу это будет не очень приятно, его жена сейчас находится в Ницце и о наших связях не подозревает, тем не менее... – Она пожала плечами. – На моем месте он поступил бы так же... Руди Фишаустер!

– Господин Рудольф Фишаустер? – переспросил Боденштерн.

– Он! Телефон и адрес найдете в справочнике, но чтобы не затруднять вас, могу сообщить сама.

– Позвоните! – сказал Мун.

– Да вы с ума сошли! Поднимать члена гамбургского сената с постели телефонным звонком да еще по таким пустякам!

– При нацистах поднимали не телефонным звонком, а прикладом, – сказал Дейли, – и никого это не смущало.

– Поскольку вам это неприятно, пусть позвонит господин Енсен, предложил Мун.

– Только поделикатнее! – хмуро согласился Боденштерн.

– Это не так уж важно, – с иронией бросила госпожа Мэнкуп. – Конечно, если вы начнете допытываться, чем именно мы занимались без десяти двенадцать, он, пожалуй, сочтет вас нетактичным.

Телефонный разговор был предельно короток.

– Он все подтвердил, – с убитым видом сообщил Енсен.

– Тогда остается только взять у госпожи Мэнкуп отпечатки пальцев, невозмутимо констатировал Мун.

– Вы не полагаетесь на свидетельство гамбурского сенатора? – возмутился Боденштерн.

– Полагаюсь! – Мун кивнул. – Но на отпечатки пальцев больше!

– Пожалуйста! – Госпожа Мэнкуп протянула свою узкую, аристократическую руку Енсену. – С большим удовольствием я бы влепила вам пощечину, но поскольку такое знакомство с моими пальцами с профессиональной точки зрения вам ничего не даст, делайте с ними что хотите!

Енсен с рвением углубился в дактилоскопический анализ.

– Не она! – забыв о всякой вежливости, объявил он через несколько минут. – Найденную в пепельнице сигарету курил кто-то другой. И отпечатки на стакане тоже не те!

– Ну вот, видите! – равнодушно бросила госпожа Мэнкуп. – Я ведь сказала, что терпеть не могу шампанского.

– Извините нас, – Боденштерн поцеловал ей руку, – такая уж у нас профессия. Весьма часто не очень приятная для исполняющих свой служебный долг.

– Вы еще долго собираетесь здесь оставаться? – Госпожа Мэнкуп никак не реагировала на извинение.

– Это зависит от моих коллег. – Боденштерн вопросительно посмотрел на Муна и Дейли. – Надеюсь, до завтра все спорные вопросы будут решены.

– Хорошо! – Она встала. – Так долго я потерплю.

– Вы собираетесь уезжать? – Боденштерн встревожился. – Я бы не советовал. Этот зверинец вас растерзает на части. Слышите?

Шум осады продолжался все время. Сейчас, после кратковременного затишья, он возобновился с удвоенной силой.

– Уезжать? И не думаю! Я только собиралась разбудить этого господина, который, очевидно, только затем и явился в мой дом, чтобы выспаться!

Пока шел перекрестный допрос, нотариус деликатно пересел на диван. Там он, под защитой темноты, незаметно для себя уснул. Причем так основательно, что все остальные уже успели забыть о его присутствии. Все, кроме госпожи Мэнкуп. Бесцеремонно разбудив его, она спросила:

– Я хотела бы услышать завещание моего мужа!

– Завещание? – сонно пробормотал нотариус.

– Ну да! Я надеюсь, раз вы пришли с портфелем, то положили в него юридические документы, а не ночную пижаму.

– Сейчас! – Клайн направился к столу, где стояло пиво. – Вы разрешите? Немного перепил сегодня! Башка трещит! – Опорожнив стакан, он окончательно проснулся.

– Я не уверен, что господин комиссар одобрит такую спешку. Думаю, следственные органы в данном случае захотят ознакомиться с завещанием до того, как я поставлю в известность наследников, – твердо сказал Клайн.

– Совершенно правильно, – кивнул Енсен. – Госпожа Мэнкуп, как ни жаль, но вам придется потерпеть до того, как официальное следствие будет закончено.

– Господин комиссар! – только и сказала жена Мэнкупа, но ее устремленный на Боденштерна повелительный взгляд невольно заставил его съежиться.

Решив про себя, что уж лучше пренебречь некоторыми процессуальными формальностями, чем вызвать гнев близкой приятельницы члена гамбургского сената, он примирительно улыбнулся:

– Естественно, в интересах следствия я бы хотел, не откладывая ни на минуту, ознакомиться с завещанием. А поскольку госпожа Мэнкуп, которая ни в коем случае не является обвиняемой, случайно присутствует, почему бы ей заодно не послушать?

– Хорошо. – Клайн укрепил сползшие с переносицы очки и официальным тоном объявил: – Раз вы, господин комиссар, настаиваете на публичном оглашении завещания, прошу пригласить остальные заинтересованные стороны!

– Остальные? – Госпожа Мэнкуп сердито повела бровью.

– Да. Друзей господина Мэнкупа. Отец понял из разговора с ним, что они останутся ночевать.

– Я так и думала, что Магнус под конец выкинет какую-нибудь шуточку! Госпожа Мэнкуп откинулась в кресле. – Ну что ж, идите, будите их!

Будить никого не пришлось. Все четверо явились незамедлительно. Дейли с интересом наблюдал их встречу с женой Мэнкупа. Ловиза и Магда ограничились вежливым кивком, скульптор, здороваясь, даже не вынул трубки изо рта. Один лишь Баллин сказал несколько приличествующих случаю сочувственных слов, назвав при этом госпожу Мэнкуп "моя дорогая Лизелотте".

– Если вы полагаете, Дитер, что я очень скорблю по Магнусу, то ошибаетесь. – Она недовольно вырвала свою руку. – И не думаю, чтобы он этого хотел. Иначе не приготовил бы мне приятный сюрприз, изящно оформленный в виде нового завещания. Приступайте, Клайн. Немедленно!

Приступить немедленно не удалось. Клайна, уже разложившего документы на столе и прочистившего горло, чтобы начать чтение, прервал телефонный звонок.

Боденштерн прорычал в трубку несколько фраз, по которым Дейли понял, что звонят из какой-то редакции.

– Начинайте наконец, Клайн! – Госпожа Мэнкуп нервно играла золотой цепочкой часов.

Но Клайну опять помешали. Целая серия звонков. Репортеры, потеряв надежду взять крепость штурмом, перешли к иной тактике.

– Вырвите контакт, кто там поближе! – раздраженно бросила госпожа Мэнкуп, как только наступившая пауза дала ей эту возможность. Она повернулась к Муну: – За шторой! Вы как раз стоите рядом! Да, вы, как вас там, господин с сигарой! И прошу не курить в моем присутствии. Я, кажется, уже объяснила, что не переношу запаха дешевых сигар!

Мун даже не смог обидеться, – к счастью, он не понял ни слова. Енсен вместо него отсоединил телефон.

В комнате воцарилось напряженное молчание. Клайн с вожделением взглянул на пиво, но, уловив взгляд жены Мэнкупа, ограничился грустным вздохом.

– Итак, приступаю! – Он отодвинул мешавшую ему пишущую машинку, немного наклонил настольную лампу и, придав лицу торжественно-печальное выражение, начал читать текст: – "Находясь в полном здравии и..."

Госпожа Мэнкуп опять посмотрела на него.

– Хорошо! – Клайн сказал это с обычной интонацией. – Поскольку госпожа Мэнкуп так торопится, опускаю вводные фразы. "Пункт первый. Мое основное состояние вложено в еженедельник "Гамбургский оракул". К этому я прибавляю сумму, остающуюся за вычетом предназначенных отдельным лицам завещательных даров. Если деятельность журнала будет прекращена ввиду правительственного запрета или по другим причинам, весь обозначенный в первом пункте капитал переходит в собственность специального фонда, предназначенного для выплаты пожизненной пенсии сотрудникам журнала. Я не желаю, чтобы они были вынуждены продавать свои убеждения ради куска хлеба... Пункт второй. 10 000 марок завещаю моему слуге Адальберту Клаттербому, родившемуся в 1900 году, – без всяких условий. Пункт третий. По 10 000 марок завещаю моим друзьям: Дитеру Баллину, родившемуся в 1909 году, Лерху Цвиккау, родившемуся в 1914 году, Магде Штрелиц, родившейся в 1920 году, и Ловизе Кнооп, родившейся в 1931 году. Этот пункт связан с выполнением условия, обозначенного в дополнении к завещанию, которое ни в коем случае не должно быть оглашено раньше, чем через неделю после дня моей смерти..."

– Что за условие? – повелительно спросила госпожа Мэнкуп.

– Нотариальная тайна. – Клайн развел руками.

– Боюсь, что в данном случае придется отступить от нее, – сказал Дейли. – Мэнкуп умер при таких обстоятельствах, что любая неясность осложнит расследование.

– Наше святое правило – неукоснительно блюсти волю завещателя, возразил Клайн. – Лично я не знаком с дополнением к завещанию. Все, что могу сделать, – это поговорить с отцом. Думаю, он не будет противиться, если сочтет, что знакомство с этим подпунктом сможет существенно повлиять на результат следствия. Разумеется, – он повернулся к Боденштерну, – господину комиссару придется в таком случае оформить официальное затребование. – Он замолк.

– Все прочли? – ледяным тоном спросила госпожа Мэнкуп.

– Нет еще, – опомнился Клайн. – Осталось два пункта. "Пункт четвертый. Свою квартиру и все, что находится в ней, за исключением рукописей, которые надлежит передать в более надежные руки, завещаю Лизелотте Мэнкуп, независимо от того, будет ли она в момент моей смерти еще состоять со мной в браке".

– Ну что ж, весьма щедро со стороны Магнуса. – Госпожа Мэнкуп усмехнулась. – Во всяком случае, лучше, чем если бы мне достались его рукописи, а квартира другому. Впрочем, завещай он мне вместо нее бутылку шампанского, которое я терпеть не могу, я бы тоже не слишком удивилась.

– Я еще не кончил! – Клайн с удовольствием прочел: – "Пункт четвертый связан со следующим условием: Лизелотте Мэнкуп обязуется принять девичью фамилию фон Винцельбах, так как я не желаю, чтобы мое имя носил человек чуждых мне взглядов. При жизни это, к сожалению, было неизбежно". И, наконец, последний, пятый пункт. "Правительству Федеративной Республики Германии, которому я обязан столь многим, в том числе тюремным заключением, завещаю избранные места из моих статей. Предвидя, что оно откажется от этого дара, прошу оставшихся мне верными друзей издать их под названием "Гамбургский оракул предостерегает". Кроме этого, прошу не ставить мне никаких памятников".

– Мне все ясно! – Швырнув окурок в пепельницу, госпожа Мэнкуп повернулась к Муну: – Можете курить! Я уезжаю!

– Но вы ведь собирались остаться? – удивился Боденштерн.

– Я передумала. Квартира в вашем полном распоряжении на любой срок, который потребуется для самого тщательного расследования! – Она поочередно оглядела друзей Мэнкупа, положила сигаретную пачку в карман, застегнула золотую цепочку манто и направилась к двери. – Хотя Магнус и не желает, чтобы я запятнала его имя и посмертную славу низвергателя богов своими консервативными взглядами на мировой порядок, но он все же был моим мужем. Убийца должен быть найден!

– Простите, но говорить об убийстве преждевременно, – возразил Боденштерн, прекрасно понявший ее намек.

– Ах, так! – Она сверкнула глазами. – В таком случае Руди придется сказать префекту полиции, что комиссар Боденштерн, один из тех, кто был постоянным гостем в доме гаулейтера Кессельдорфа, не самая подходящая фигура для расследования такого дела...

– Вы напрасно попрекаете меня грехами прошлого. – Боденштерн выпрямился. – Кроме того, здесь присутствуют частные детективы – господа Мун и Дейли. Ваш покойный муж лично пригласил их из Америки, так что сомневаться в их объективности у вас нет причин, как, впрочем, и в моей...

– Хорошо, я пока ничего не скажу. Но имейте в виду... – Госпожа Мэнкуп заменила конец предложения грозной паузой. – Я видела внизу вашу служебную машину, – сказала она уже другим тоном. – Ваш шофер сможет отвезти меня домой?

– Я с удовольствием сделаю это сам! – Боденштерн повернулся к Енсену: Вы тут отлично без меня справитесь! Господин Мун, господин Дейли, вы тоже можете остаться. Так сказать, в качестве представителей интересов усопшего и свидетелей... Газетную свору я беру на себя. Если что-нибудь обнаружите, позвоните в префектуру. Буду в своем кабинете. Вы удовлетворены, госпожа Мэнкуп?

– Фон Винцельбах, – с усмешкой поправила она его. – Последняя воля моего покойного мужа для меня священна. Или вы не слышали завещания, комиссар?

Избавившись от репортеров, Боденштерн распахнул окно и включил электрический камин. Смесь из дыма сигарет, трубок, уксусного запаха склеенных на скорую руку магнитных лент постепенно рассеивалась, вытесненная ночной прохладой. С зимы сорок первого года Боденштерн был крайне чувствителен к холоду. "Отогреемся в Москве!" – шутили тогда солдаты, но вместо Москвы было долгое пешее отступление, во время которого он обморозил ноги и руки. Обогреваться приходилось с запозданием, в служебном кабинете.

Боденштерн набрал номер своей квартиры. Он никогда не звонил домой, когда был на работе, поэтому Трауте встревожилась. С трудом успокоив ее, он спросил:

– Как звали того типа, что приходил к тебе позавчера?

– В связи с отцом?

– Да.

– Лерх Цвиккау.

– Так я и думал, только не мог вспомнить фамилию.

– Мэнкупа убили? – спросила Трауте.

– Без сомнения! Не скучай, Трау! – Мысленно потрепав ее по щекам, он повесил трубку.

Его знобило. Нечего было и думать закрывать окно, тошнотворный запах газетной своры стойко держался. Сама она, разбившись на группы, бежала сейчас по свежим следам. Кто в редакцию, чтобы успеть к утреннему выпуску, кто в морг – за фотографиями для того же выпуска, кто за интервью к госпоже Мэнкуп, адресом которой предусмотрительно снабдил Боденштерн. Что же, недурная отместка! Но больше всего его радовала версия, которую удалось исподтишка подбросить газетчикам. Коснувшись непонятного противоречия между гётевским стихотворением, говорившим в пользу самоубийства, и отсутствием отпечатков пальцев на оружии, Боденштерн осторожно намекнул: возможно, отпечатки Мэнкупа успели стереть. Мэнкуп был крупной политической фигурой. Политическое убийство окружило бы его ореолом мученика, а его единомышленникам – возможность кричать о возрождении нацистских методов.

Боденштерн ухмыльнулся, представив себя на первой полосе утренних газет. Себя, живого, рядом с мертвым Мэнкупом. Ирония судьбы, отличное соседство, придававшее глотку газетной славы добавочный вкус. Единственное, что немного тревожило, – горькая чаша ответственности, которой приходится запивать сладкий глоток.

ЧЕТЫРЕХНОЖНИК ГАМБУРГСКОГО ОРАКУЛА

Ложь стала основной нормой нашего

образа жизни – начиная от политики и

кончая интимными отношениями. Не вздумай

говорить правду! Противники сочтут тебя

опасным смутьяном, друзья – чудаком, все

остальные – просто сумасшедшим.

Магнус Мэнкуп

– В том, что Мэнкупа убили, я не сомневался с самого начала, – сказал Енсен. – Но Магда Штрелиц? Это так неожиданно. Надо было сразу же снять отпечатки пальцев.

Дейли невольно повернул голову. В заднем ветровом стекле, по которому мелькали мгновенные отсветы уличных фонарей, все еще виднелась плоская черная громадина. Десять окон в правом углу четырнадцатого этажа – квартира Мэнкупа. В четырех, где помещались его друзья, горел яркий свет. Крайнее, самое большое, отгородилось от мира шторами, словно пытаясь уберечь свою тайну. Лишь тусклое мерцание проникало сквозь плотную материю. Дейли представил себе Муна, внешне спокойно вышагивающего по комнате, пока Рихтер продолжает обыск.

– Магда? – откликнулся Дейли с опозданием. – Я догадался, пожалуй, раньше вас.

– По сигаретам "Рамзес"? – рассеянно спросил Енсен. Он все еще не мог забыть госпожу Мэнкуп и крах своей гипотезы.

– Не только. Убийца действовал в перчатках – это было ясно и вам. Но, в отличие от меня, вы не знали, что из всех четырех друзей Мэнкупа перчатки были только у Магды Штрелиц. Темно-вишневые, под цвет портсигара и театральной сумочки, я отлично запомнил. Когда она заявила, что где-то забыла их, я сразу подумал об открытом окне. – Он посмотрел на ставший уже крошечным светлый четырехугольник. Даже отсюда было видно, как раздуваемые ветром нейлоновые занавеси зеленой волной ходили по открытому окну. Под ним были густо разросшиеся сиреневые заросли.

– Искать до утра не имеет смысла, – сказал Енсен.

– Черт с ними, с перчатками! Если они упали на голову любовной парочке, а тем более выведенному на ночную прогулку псу, то мы их все равно не найдем. У моего приятеля был бульдог, который приносил ему с каждой выставки медали, зато ему приходилось ежедневно покупать новые перчатки.

Жилой массив Гриндельберг окружали деревья, кусты, газоны. Люди, платившие столь дорого за свои квартиры, имели право на зеленый заслон от пыли и копоти остального менее состоятельного Гамбурга. Уже выпала роса, в свете фар мириады капель вспыхивали крошечными светлячками и снова угасали, оставленные позади. Влажная трава пахла первозданно, как в диком поле.

– И к тому же, когда мы уходили, я внимательно посмотрел на физиономию Муна, – добавил Дейли после небольшой паузы. – Удивительная книга! Правда, чтобы ее прочесть, надо лет десять просидеть с ним на школьной скамье, как это делал я. По-моему, Мун не считает Магду единственным вариантом.

– А кто же другой? – спросил Енсен и тут же ответил сам: – Актриса? Вся история эта с пистолетом мне тоже не очень нравится. В конце концов, это оружие, а не детская игрушка. Если она заперла его вместе с перчатками в выдвижном ящике театральной уборной, то обязательно взяла бы ключ с собой.

Дейли вспомнил, как это было.

– Покажите мне ключ! – сказал Мун.

– Он у меня в сумке, – смутилась Ловиза.

– Тогда возьмите свою сумку.

Ловиза, сопровождаемая Дейли, отправилась в свою комнату. Сумки там не оказалось. После продолжительных поисков ее обнаружили на подоконнике в холле. Ловиза при Дейли открыла ее и минут десять безуспешно рылась в беспорядочном нагромождении губных карандашей, записной книжки, коробки с театральным гримом, каких-то счетов, писем, рассыпанной мелочи, томика со стихами карманного формата и разных безделушек. Ключа не было. Единственную достойную внимания находку – коробку с холостыми патронами – Дейли оставил себе.

– И вообще все довольно странно, – продолжал рассуждать Енсен. – Ловиза Кнооп явно не желала, чтобы мы поехали в театр еще сегодня ночью. Если бы Магда Штрелиц не напомнила, что один из актеров ночует там... – Енсен замолчал. – Почему Ловиза Кнооп не вспомнила об этом сама?

До театра было рукой подать. Алстерское шоссе, по которому вечером из-за множества автомобилей можно было проехать лишь с трудом, тянулось сейчас совершенно пустое до самого парка. Парк шуршал листвой, единственный живой звук на всю округу. Так и казалось, что здесь давным-давно не ступала человеческая нога. И лишь фонари продолжали светить в пустоте.

Пока Енсен безуспешно нажимал кнопку звонка, Дейли рассматривал театральную витрину. Арно Хэлл, "Перчатки госпожи Бухенвальд". На стекле поверх афиш кто-то нарисовал виселицу. Фигурка с петлей на шее, по-видимому, изображала автора пьесы.

Прошло минуты три, пока дверь наконец открыли. Это был актер, игравший в спектакле роль эсэсовца Шульца. Взъерошенные волосы, заспанное лицо, бывший когда-то модным ультрамариновый купальный халат, теперь облезлый, с воротником в перхоти и жирных пятнах от грима.

– Что такое? – осоловело спросил он. – Я уже подумал: неужели утро?

– Мы из полиции, господин Шульц, – это имя невольно вырвалось у Дейли.

– В частной жизни меня зовут Миттер. – Актер улыбнулся. – Проходите, пожалуйста. Хотелось бы мне быть Шульцем. Уж ему-то не приходится ночевать в театре... Значит, вы были на премьере? Как вам понравилась моя игра?.. – Они остановились в маленьком вестибюле.

– Очень, – немного преувеличенно польстил Дейли. – Прекрасный ансамбль, интересная пьеса.

– Боюсь, что вы один из немногих оценивших мою игру. Незавидная роль. Я бы никогда не согласился на нее, будь у меня возможности. Для одних зрителей я был воплощением зла, для других – злостной карикатурой... Такой Шульц небось имеет приличную квартиру, если не собственный дом.

Только после этого вступления Миттер поинтересовался, что им, собственно, надобно.

Путь в театральную уборную вел через зрительный зал. Скудно освещенный одной лампочкой, с валявшимися под пустыми креслами программами, он разительно отличался от обуреваемого яростными эмоциями людского сборища, которое осталось в памяти у Дейли. Артистическая уборная тоже была иной. Дейли помнил ее полной оживления и голосов, жаркой от дыхания тесно набившихся в помещение представителей прессы и друзей актеров. Теперь это была убогая клетушка с грязной, местами отсохшей масляной краской, с четырьмя трюмо, перед которыми стояли давно уже нуждавшиеся в ремонте кресла. Небрежно застеленная раскладушка примостилась у окна. Артистическая уборная напоминала зеркало, с которого содрана амальгама. Вместо отражавшихся в нем принцев и принцесс видна лишь голая стена, к которой оно прикреплено.

– Чертовский сквозняк! – Миттер уловил взгляд Дейли, рассматривавшего брошенную поверх одеяла театральную драпировку. – Получаю гроши, а меблированные комнаты в Гамбурге стоят столько же, сколько лучший номер гостиницы в моем родном Ротенбурге. После приезда я ютился у сестры, но недавно она вышла замуж...

– Это постоянное место Ловизы Кнооп? – спросил Дейли. Именно здесь она сидела, отвечая на вопросы журналистов. Потом нахлынувшие посетители оттеснили Дейли в сторону. Он только помнил, что вместе с Муном стоял у дверей, поджидая Мэнкупа.

– Временное! – поправил Миттер, закутываясь в халат. – Она ведь новичок у нас, приглашена только на десять спектаклей...

Выдвижной ящик Ловизы был заперт. Енсен предложил взломать его, но Миттер, узнав, в чем дело, вспомнил:

– Кажется, я где-то видел ключ. – Он пошарил за зеркалом. – Вот видите! Висит на гвозде!

Ящик был абсолютно пуст. Ни пистолета, ни прозрачных перчаток, при помощи которых героиня пьесы так мастерски ввела в заблуждение следствие. Енсен даже растерялся от неожиданности, Дейли – не меньше его, хотя и ожидал нечто подобное. Одно дело – предвидеть, совсем другое – столкнуться с реальным воплощением смутных предчувствий.

– Что вы ищете? – заинтересовался Миттер.

– "Вальтер". Ловиза Кнооп утверждает, что она заперла его в ящике, объяснил Енсен.

– Она положила его туда. Сразу, как только вошла. Я думал, это реквизит, которым она пользовалась на репетиции. Так она стреляла в меня из настоящего пистолета?! – испуганно вскрикнул он.

– Больше вы ничего не видели? – испытующе спросил Енсен.

– Если кто-нибудь и открывал ящик, то это произошло, пока тут толпился народ, – пробормотал Миттер, невольно потирая рукой грудь. Мысль, что случилось бы, будь вместо холостого патрона настоящий, наполняла его суеверным ужасом.

– Ловиза Кнооп не заходила сюда вторично? – допытывался Дейли. Пока они с Мэнкупом знакомились с достопримечательностями Санкт-Паули, действия пассажиров второй машины оставались, в сущности говоря, бесконтрольными. По словам Ловизы, подкрепленным молчаливым согласием Баллина и Магды, они, объехав Зоологический сад, сразу же направились в ресторан.

– Нет! А на кой черт ей понадобился настоящий "Вальтер"? – Миттер все еще не успокоился. – Уж не застрелила ли она кого-нибудь?

– Сегодня ночью убили Магнуса Мэнкупа. – Дейли подсознательно связал вопрос с собственными мыслями. – Помните, он заходил к Ловизе после спектакля? С ним были трое друзей – женщина и двое мужчин.

– Убили? – Актер испуганно присел на раскладушку. – Неужели она?.. Ну конечно, я их всех знаю, – ответил он с опозданием на вопрос. – Вы ведь, кажется, тоже были в компании Мэнкупа? – Он наконец узнал Дейли.

– Может быть, кто-то из них приходил попозже? – спросил Енсен.

– Никто. Как только все ушли, я сразу лег спать. Всю последнюю неделю мы репетировали допоздна, и если бы не вы, я бы наконец выспался... И затем... – Он немного подумал и покачал головой. – Если она сама не взяла пистолет, то это мог сделать любой, пока здесь было вавилонское столпотворение.

– Ну что? – Обменявшись взглядом с Дейли, Енсен пожал актеру руку. Если надо будет, вызовем вас свидетелем, господин Миттер! А пока остается лишь извиниться за то, что разбудили, и пожелать спокойных сновидений.

– Спокойных? Едва ли. – Миттер поежился. – Знаете, у Шиллера есть такая баллада. Всадник скачет в темноте по еле затянутому льдом Боденскому озеру, добирается до берега и тут узнает, какая опасность ему грозила...