Текст книги "Во что бы то ни стало"

Автор книги: Анастасия Перфильева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

– Ого, я вижу, от одного упоминания о ней ты готова перебить у нас посуду! – засмеялся Николай Николаевич. – Но слово за тобой, Оленька.

Ольга Веньяминовна, казалось, не слышала его. Смотрела на расплескавшийся из Лениной чашки чай. А та, притихнув, смотрела в самовар, где, крошечные, отражались они все, только худенькой девушки не было: ома вышла так же незаметно, как и вошла.

– Я считаю… – будто очнувшись, сказала Ольга Веньяминовна. – Извините, вспомнила сейчас собственную молодость, вот и взгрустнулось… – Она улыбнулась одним ртом. – Летом Леночка поедет с нами на дачу. А с осени… У мужа есть связи, постараемся, минуя биржу труда, устроить ее на какое-нибудь подходящее место.

Кузьминишна молчала, думая о своем.

В людях, принимавших сейчас Лену в свою семью, был, как она надеялась, тот самый страх, пусть от прошлого, про который она говорила. А значит, было и понимание, как лучше поступить с Леной. Конечно, это было не то понимание, что у Марьи Антоновны, это Кузьминишна чувствовала безошибочно. Но, вверяя Лену нашедшимся родственникам, порядочным людям – в их порядочности она не хотела сомневаться, иначе не посоветовала бы дочери отдать девочку, – Кузьминишна тем самым доверяла и их знанию жизни. Пусть будет так, как они считают нужным.

– Дарья Кузьминишна, мне-то вы, надеюсь, по старой памяти позволите называть вас Дарьюшка? Пойдемте посмотрим Леночкину комнату! – быстро сказала Ольга Веньяминовна, вставая.

По-женски, чутьем, она угадала: сейчас лучше всего показать старушке, как они живут. Но в этом она оказалась правой лишь отчасти.

Когда Кузьминишна побывала в маленькой чистой комнате с шифоньером и узкой белой кроватью, возле которой уже стояла Ленина детдомовская корзинка; когда увидела нарядную спальню Ольги Веньяминовны, веселую кухню с кладовкой во много полок, ванную, где растапливала колонку худенькая девушка, – словом, все то, от чего давным-давно отвыкла, скитаясь в гражданку по Кубани и после хозяйничая в детдоме, но что когда-то в ее представлении составляло неотъемлемую сущность каждой «порядочной» семьи, Кузьминишна одновременно – успокоилась и насторожилась.

Давним, отошедшим уютом пахн у ло на нее от этой благоустроенной квартиры. И против воли вспомнилось тяжелое в собственной жизни, связанное с таким уютом: богатый сарафан кормилицы, слезы о брошенной в деревне Машеньке, баварское пиво и страх перед «барином».

– Как видите, у нас по нынешним временам неплохо, – не без гордости подвела итог Ольга Веньяминовна, провожая Кузьминишну в переднюю. – Леночка не будет терпеть недостатка.

– В достатке ль дело? – возразила Кузьминишна. – Где его, достатка, на всех зараз напастись? Совесть была бы.

– Конечно, конечно, – неопределенно согласилась Ольга Веньяминовна.

А потом, прижав к груди русую Ленину голову, целуя ее родные соленые глаза, шепча несуразное, что шептала, когда та была ребенком, Кузьминишна распрощалась со всеми и ушла.

«Не навек, чай, расстаемся, в одном городе живем!» – твердила она про себя.

…Лена сидела в теплой, полной до краев воды ванне. За спиной гудела и грела плечи колонка, потрескивали дрова. По розовой мохнатой простыне бегали желтые полоски. Блестели на полке у зеркала какие-то флаконы, тюбики. В дверь заглянула худенькая девушка:

– Ничего не надо? Если надо, крикните.

– Иди тоже мыться! Давай вместе, я тебе спину по-тру? – позвала Лена.

Девушка покачала головой, спряталась. Вошла Ольга Веньяминовна.

– Ну как? – спросила, шурша тяжелым шелковым халатом. – Нравится? Не холодно?

– Что вы! – Лена ударила по воде губкой, мыльная пена брызнула на халат.

– А ты довольно плотненькая. – Ольга Веньяминовна оценивающе оглядела ее. – Давай оболью из душа! Знаешь, этот душевой агрегат Николай Николаевич достал чудом, через знакомого инженера.

Теплые струи защекотали Лене спину. В бане, куда они ходили с девочками каждую неделю, не было никаких душевых агрегатов. Просто все, визжа от восторга, окатывали друг друга из деревянных шаек. И полотенца там были шершавые… Набрасывая на Лену пушистую, мягкую простыню и улыбаясь, Ольга Веньяминовна говорила:

– Ты, конечно, уже совершенно забыла свою мать?.. Не сюда, не сюда, становись ногами вот на этот коврик.

– А вы? Вы помните? – Лена отшвырнула простыню, мигом натянула рубашку.

– Ах, голубчик, у твоей матери был трудный характер! Мы никогда особенно…

– Вы мне расскажете про нее?

– Право, это было так давно… Беги в постель. Ты, надеюсь, не часто хворала в детдоме?

– Нет. – Лена повернулась, ища глазами. – А пол? Тряпку где взять, я подотру.

– Нелли вытрет, она моется последней. Беги!

– Я сама…

Но Ольга Веньяминовна, сморщившись и повторив: «Беги, беги!» – подтолкнула Лену и вышла следом. В дверях ее комнаты подождала, пока та залезет в постель, помахала рукой и выключила свет.

В комнате было очень тепло. Сквозь плотные шторы не проникал уличный шум. Лена поворочалась, сбросила одеяло. Неужели тетка правда ничего не помнит о матери?

В квартире стало тихо. Ольга Веньяминовна, наверное, тоже легла в своей спальне, Николай Николаевич – в кабинете (интересно, что за кабинет?), Нелли еще неизвестно где. Кто она, эта Нелли? Домработница? Родственница? Имя какое-то игрушечное…

Голова у Лены шла кр у гом. Все такое непривычное, чудное… Абажур на лампе, чернильница с медвежонком. Простыни пахнут духами и шуршат, как бумажные. Первая ночь в новом доме! Как же так Ольга Веньяминовна ничего не помнит о матери? «Трудный характер…»

Лена поднялась на локтях, старалась увидеть что-то в темноте. Неужели она «в семье»? Хорошо, а как-то странно… Целая квартирища – и всего раз-два-три-четыре человека. Даже страшно! А их дом? Динка, Алеша, ребята… Тоже спят, без нее? Дуреха, конечно, спят! Ольга Веньяминовна сказала: летом на дачу, осенью работать. Какая дача, что за работа? И еще сказала: завтра съездим в Пассаж купить все необходимое, а детдомовские платья велела снести в кладовку… Где этот Пассаж и что необходимо? Дали бы им с Динкой двадцать рублей, уж они бы накупили! И себе, и девочкам, и Алешке… Алеша, Алешенька, родной, белобрысенький, где ты? Правда ведь, те стихи писал не Васька?

Лена чуть не подпрыгнула в кровати. Скрипнула дверь, на стене выросла хвостатая изогнутая тень – кошка. Она бесшумно подошла, вскочила на одеяло, свернулась и тотчас, впуская и выпуская когти, замурлыкала. Под ее мурлыканье Лена уснула.

А Ольга Веньяминовна с Николаем Николаевичем в это время вовсе не спали. Сидели у него в кабинете и делились впечатлениями.

– Лена кажется мне неиспорченной, но одичавшей, что, впрочем, и неудивительно, – говорила Ольга Веньяминовна, распуская и заплетая на ночь еще густую косу. – И потом, манеры. Она же совершенно невоспитанна!

– Не знаю, мой друг, не знаю. Манеры – это еще не столь важно.

– Мы изолируем ее от посторонних влияний, она достаточно молода и как будто мягка…

– Боюсь, ты хлебнешь с нею хлопот.

– Но, Коля, право же, мы живем слишком отлично от других! И это все-таки марка, детский дом!

– Нет, а старуха-то какова? «Меня звать Дарья Кузьминишна»!

– Ну что ты хочешь? Теперь они все такие стали.

– Н-да. Однако это далеко не безынтересно… Спокойной ночи, мой друг.

– Спокойной ночи. И пожалуйста, не бравируй.

«ЗАПЛЕЧНИКИ»

– Лопухов Алексей, Федосеев Василий, проходите!

Эти слова Алешка с Васей услышали в то утро, когда, провожаемые напутствиями Кузьминишны, Марьи Антоновны, Андрея Николаевича и других воспитателей, исколесив на трамвае чуть ли не полгорода, с такими же, как у Лены, детдомовскими корзинками в руках, с путевками в нагрудных карманах косовороток, попали наконец в небольшое здание у тяжелых литых ворот завода «Красный пролетарий».

Завод от проходной был далеко, но даже здесь ощущался мерный и ровный гул, плывущий из цехов.

– Куда сперва идти? – спросил Алешка седоусого вахтера.

– Вещи сдайте. В общежитие ворочаться будете, заберете. Вперед на медицинский осмотр, там скажут.

С любопытством оглядывая разбросанные кирпичные и светло-серые строящиеся корпуса, встречных рабочих, наваленные доски, бочки с цементом, бесконечные металлические болванки, полосы, бетонные плиты и причудливые горы блестящих и ржавых стружек, ребята шагали булыжным двором следом за вертлявым тонкошеим подростком, который все терся около них в проходной, а потом вдруг получил от вахтера наказ «свесть новеньких».

– Ты в заводе кто? – спросил Алешка.

– Фабзаяц! – гордо ответил парнишка.

– А ну, брысь назад в сторожку! Что мы, сами медпункта не найдем? – рявкнул Васька добродушно, но так, что парнишка вильнул от него за груду кирпича, завалившего добрую половину прохода между старым и новым, недостроенным, зданием.

В конце прохода ребята уже видели намалеванный по белой фанере большой красный крест.

В маленькой дощатой комнате медпункта (новая заводская амбулатория тоже строилась) Алешка и Вася просидели недолго. Им велели раздеться догола. Пожилой веселый врач тщательно осмотрел и остукал обоих, заставил зачем-то присесть по двадцать раз и после то дышать, то не дышать.

– Детдомовцы? – спросил одобрительно, записывая что-то в беспорядочно сваленные по столу листки.

– Угу! – в один голос ответили оба.

– Упитанность выше средней. У вас… – он ткнул коротким волосатым пальцем Васькин живот, – мог бы направить в литейную, хотя в разверстке указан механический цех. У вас же… – он пощекотал пальцем Алешкины ребра, – недостаточна. Грудная клетка слабовата. Необходима физическая закалка, а? – и щелкнул перед Алешкиным носом, как фокусник.

Тот, глядя на свои худые, заросшие пушком ноги, проговорил твердо:

– В мехцех нас. Обоих.

– Уф… Обоих?

Врач долго писал еще что-то. Потом сунул в руки по узкой бумажной полоске с заключением, распорядившись:

– Ладно. Валите.

Подтягивая ремни на косоворотках, пряча в карманы бумажки – что в них начеркано, разобрать было невозможно, – ребята вышли снова на заводской двор.

Солнце палило вовсю.

Начинался обеденный перерыв, низкий гудок победно ревел в синем небе. Из цехов, из бесчисленных заводских пристроек, складов, конторок, от бетонных стен новых недостроенных корпусов, из глубины двора, от проложенных прямо по булыжнику рельсовых путей шли, выходили, торопились рабочие в промасленных спецовках, в забрызганных известью и краской рубахах, в майках без рукавов, иные со свертками под мышкой, закуривая и тут же отбегая под навес с надписью «Кури только здесь!», иные, постарше, с плетенками или узелками.

Всех потянуло обедать на волю, во двор, хотя он был завален и не очень чист. Зато небо над головой дышало синим простором. Некоторые спешили в столовую под разукрашенной аркой, другие, усевшись на сваленный тес, закусывали тут же, перебрасываясь шутками.

Давешний фабзайчонок, вертевшийся рядом, встретил Алешку с Васей деловито:

– Врачебный контроль прошли? Тогда живо к мастеру доставлю. Вас же не в сборочный? Не в инструменталку? Вас в механический?

– А ты что, контролером к нам приставлен? Или поводырем? – ухмыльнулся Васька, щурясь от солнца.

– Факт. Я тут все ходы и выходы знаю.

Дружный хохот утопил его звонкий тенорок.

– Ребятня, вали сюда! Вы откуда? Детдомовские? Садись, не робей… – заговорили кругом. – Ишь, чистенькие… Не беда, у нас живо прокоптятся! Ученики, что ли, к токарям? Давайте лучше на сборку! А тебя к литейщикам, здоров больно… Вон ваш мастер из столовой идет!

Через каких-нибудь пять минут они уже сидели среди рабочих, кто-то делился с ними едой, совал папиросы, газету…

Познакомили и с мастером мехцеха. Тот оказался молодым, немногословным и ехидным. Отобрал и спрятал выданные врачом справки, Алешку обозвал «симпатичной барышней», на что тот, весь залившись краской и вызывая новый взрыв хохота, пробормотал: «Еще увидим, кто барышня…», а Ваську – «битюгом».

Васька ничуть не обиделся. Наоборот, засучив рукава, предложил пощупать бицепсы.

– Его ж в футбольную команду зараз возьмут! – восторженно позавидовал парнишка-фабзайчонок.

Кончался обеденный перерыв. Так же быстро, как наполнялся, пустел заводской двор. Вот уже запели в одном из корпусов – высоком, с большими окнами – станки, заскрежетало и засверкало что-то нестерпимо острое в другом, низком и прокопченном.

– Пошли, что ли? – коротко сказал мастер притихшим Алешке и Васе.

И они двинулись за ним к высокому корпусу.

Лязг железа, грохот, свист, жужжание и тысяча разнородных звуков обрушились на них сразу. Все одновременно казалось устойчивым, прочным, и все двигалось: ряды серых станков, теряющихся в конце пролета, ползущие подъемные краны с тяжелыми цепями, винтовые лестницы, шкивы и мелькавшие приводные ремни, блестящие обточенные детали в тележках и груды темных поковок на полу. Матово блестели рукояти станков, сверкала завитая стружка, журчала льющаяся вода, шипел, поднимаясь, пар, гудел и звенел металл, ударяясь о металл…

Те, кто только что весело хохотали над «битюгом» и «барышней», теперь были уже другими: стояли у станков строгие, сосредоточенные, поворачивая, сверля, обтачивая, ловко, словно ласкаючи, прикасались инструментом.

И, когда мастер повел ребят в конец пролета мимо штабелей необточенных болванок, Алешка с Васей тоже подтянулись. Старались двигаться смелее, аккуратнее, не размахивая руками, не шаря вокруг удивленными глазами.

Однако в этот первый день мастер и не подумал показывать им станок, не позволил даже потрогать инструмент, на который жадно смотрел Алешка.

– Недельку-другую в «заплечниках» походите, мастер за плечами учить будет, – не то шутя, не то пугая, объявил он. – Что токаря велят, то и делайте. Приглядывайтесь, слушайте, спрашивайте. А сейчас получайте рукавицы – и айда на запасной двор проволоку разбирать. Федор! – неожиданно зычно крикнул он в грохочущий пролет.

Тут выскочил как из-под земли вертлявый парнишка-поводырь. И ребята поняли, что подстерегал он их всюду не случайно. Три пары громадных брезентовых рукавиц держал бережно, поедая мастера хитрющими глазами.

– Айда! – подражая ему, прозвенел мальчишеский тенорок.

Васька толкнул Алешку, подмигнул.

Снова они вышли во двор. В ушах еще давило и стучало, постепенно отпуская, и, только когда взвыл показавшийся вдалеке паровичок со смешной раздутой трубой (он полз прямо среди корпусов, волоча груженые платформы), ощущение глухоты спало.

Запасной двор был частью отгороженного пустыря, довольно далеко от основных цехов. Алешка свистнул: бесчисленные мотки рыжей проволоки, тонкой, с нитку, и в палец толщиной, завалили весь участок. Причудливые витки играли на солнце огненно-красными, зеленоватыми пятнами, дрожали и звенели, стоило наступить на них ногой.

– Да-а… Тут делов – ой-ой-ой!

Вплоть до вечернего гудка ребята разбирали, сортировали проволоку, счищая прикипевший шлак, окалину, хотя Федор дважды предупреждал, что время работы вышло, можно шабашить.

– И на кой такая сила проволочищи? – ворчал Васька, как медведь ворочаясь среди звенящих и пружинящих мотков.

– Спасибо скажите, что такая сила! – огрызнулся вдруг Федор.

– А ты, к примеру, можешь сказать, что за станки наш завод выпускает? – спросил, разгибаясь, Алешка.

– Я-то? Раз плюнуть. Токарные, токарно-винторезные, сверлильные, мелкие шепинги, ТВ-2, ТН-15, СВ-40…– посыпал тот. – В тысяча девятьсот двадцать третьем по заданию самого товарища Ленина для Каширской ГЭС оборудование готовили! И станки, чтобы деньги печатать. А теперь есть у нашего завода боевой план: новый мощный станок в производство запустить, под названием ДИП. Что такое слово значит? Кумекаете? Нет? «Догнать и перегнать» значит, вот что! А вы – проволока…

– И откуда ты это все знаешь? Специалист! Небось приврал половину? – усомнился Алешка, вытирая порыжевшей рукавицей лоб.

– Не таковский я – врать-то! – обиделся Федор. – У меня отец на Бромлеев спину в литейной еще когда гнул? Вы под стол пешком ходили, меня и вовсе не было… Теперь заместо старой литейной вон какой цех отгрохали. Да как строили? В литейке работают, а снаружи стены кладут. Поклали, крышу настлали, тогда только и литейку демонтировали. Во!

– Ишь ты, какими словами распоряжается, – демонтировали! – засмеялся Алешка.

А к концу этого первого своего трудового дня ребята отмывались от пропитавшей их насквозь ржавой пыли уже в душевой заводского общежития. Привел их сюда, конечно, тот же неутомимый Федор. Душевая была просто деревянным сарайчиком, и поливали друг друга новые молодые рабочие из пожарного шланга с наконечником.

Васька, прижимая ладонью упругую водяную струю, веером окатывал приплясывавшего Алешку. Брызги, блестя, стекали и пропадали в земляном полу, шланг дергало, вырывало из рук…

– Стегай, сильнее стегай! – кричал довольный Алешка. – Ух, хорошо!.. – и подставлял под струю спину, бока, намыленное по уши лицо.

Легко, весело было у него на душе. Прошли последние щемящие дни в детдоме, они с Васькой были на месте, при деле. А там… Что будет впереди, Алешка не загадывал. Но верил: обязательно хорошее! Трудное, неизведанное, но хорошее. Вера эта прочно запала в сердце с детства, с тех пор, как услышал в госпитале слова умирающего Ивана Степановича:

«Прощай, Алеша, сынок! У тебя большая жизнь будет…»

ПЛЭ – РЭДИ

Жарким июльским полднем, как солдат размахивая руками, Дина шла по раскаленной, с мягкими тротуарами улице. Несмотря на жару, Дина была одета в потрескавшуюся, купленную по случаю на Сухаревке кожанку.

Нельзя сказать, что самостоятельная жизнь на фабрике «Парижская коммуна» заинтересовала Дину так же, как Алешу и Васю их работа на заводе. Наоборот. Второй месяц Дина изнывала от скуки в тапочном отделе закройного цеха. По ее мнению, он был чем-то средним между детским садом и убежищем для престарелых: в большой комнате за столами сидели или смешливые девчонки, или немощные, но удивительно проворные старухи. Те и другие весь день вертели ручки швейных машин (как это делать, Дина постигла быстро), стачивая обрезки кожи для будущих тапочек и сандалий.

Дине, конечно, просто не повезло. Только ответственное звание детдомовки заставляло ее выдерживать ученический срок и, помогая себе языком, с ненавистью строчить бесконечные хлястики с подпятниками.

…Дина остановилась на углу возле телефонной будки. Шарила-шарила в кармане кожанки – вырядилась она в нее, чтобы казаться более мужественной, – нашла гривенник и позвонила.

– Общежитие завода «Красный пролетарий»? – проговорила внушительным баском. – Мне Лопухова.

Трубка долго молчала, потом ломающийся мальчишеский голос произнес:

– Лопухов слушает.

– Алешка, это я. Приезжайте быстро с Васькой к Александровскому вокзалу, поедем к Ленке. Надо же проверить, как она там у этих своих родичей! Я буду ждать у кассы. Пока.

– Динка, адрес-то ты узнала?

– Какая-то Боровиха. Улицу забыла. Найдем.

Немного погодя Дина гордо, выставляя напоказ изумленным прохожим кожанку, прохаживалась у вокзала, за которым перекликались голосистые паровички. Алешка с Васей приехали в набитом разомлевшими пассажирами трамвае. Спрыгнули на ходу, а минут пять спустя все трое, отдуваясь, уже сидели в вагоне, и поезд мчал их от города. Дина все-таки сняла кожанку. Чуть не растаяла от жары, да и мальчишки уже оценили, деловито пощупав и справившись о стоимости.

Еще у вокзала успели купить в складчину мороженого и ирисок, пятачок пара. Мороженое изумительно было глотать не сося, в животе сразу становилось как в погребе. Когда съели ириски, ребята вытащили по пачке «Бокса» и закурили как ни в чем не бывало. Дина тоже попросила как ни в чем не бывало:

– Мне найдется?

Оба услужливо зачиркали спичками. Она храбро вдохнула едкий дым, отчаянно закашлялась, с трудом отдышалась…

Степенно поговорили о работе. Динка призналась, что готова сбежать с фабрики.

– Ты не бузи! – строго сказал Васька.

– Я не бужу, то есть не бузю. Я вполне ответственно заявляю, что не способна стать обувщицей. Органически. Могла бы быть металлургом, водолазом, железнодорожницей – кем угодно! Но обувщицей…

– Куда же ты денешься?

– Придумаю. Соображу. Кругом много потрясающе интересного. Ну, а что вы скажете о перелете Москва – Париж? Каково?

А за окнами плыли деревушки Подмосковья с полянами и ручейками, где было насыпано ребятишек, как мальков в пруду. Дина вдохнула завистливо:

– Приедем – сразу купаться.

– Река-то у нихесть?

– Разве онина плохую дачу поедут?

Алешка внимательно посмотрел на Дину, потом почему-то на свои руки с потемневшими от металлической пыли пальцами.

Боровиха оказалась красивым уголком. Поле с желто-зеленой рожью, тропинка, лес и синяя от неба река. На красоту ребятам любоваться было некогда, они умирали от жажды. А когда напились у первого же колодца, пошли по зеленой улочке, как сыщики всматриваясь в остекленные террасы и палисадники с гамаками. В середине улочки на них с восторженным визгом вылетела сияющая, вся в каких-то оборках Лена.

– Фу-ты ну-ты, ноги гнуты, расфуфырилась! – с комическим ужасом шарахнулся от нее Васька.

– Приехали! Я увидела! Я так ждала! Приехали!..

Алешка молчал, глядя в землю; Дина, растроганная ее неподдельной радостью, сказала сердито:

– Сейчас заревет. Мы же голодные, как верблюды! – На самом деле от мороженого, ирисок и папиросы мутило.

Лена схватила за руку ее, Ваську, зовя Алешку глазами, кричала в палисадник с сиренью:

– Приехали! Я знала! Знала!

На крыльце стояла Ольга Веньяминовна, величественная, как статуя.

– А, заходите! Коля, к Леночке товарищи из детского дома… Нелли, там на погребе варенец, кажется, остался… Леночка, не скачи же, как маленькая!

– Здравствуйте. Только мы сначала на реку пойдем, – холодно ответствовала Дина.

Васька уставился на выглянувшую из окна худенькую девушку. Алешка, нагнувшись, счищал пыль с ботинка. И, не заходя в дом, швырнув в кусты кожанку (мальчишки были в еще детдомовских косоворотках), провожаемые испуганным возгласом Ольги Веньяминовны: «Куда же вы без полотенец? Леночка, а купальник?» – они помчались на реку.

Алешка искоса наблюдал за Леной. Следом за Динкой, она скинула туфли, бежала с ней в ногу. Там, у дачи, Ленка показалась ему какой-то чужой, может быть, слишком нарядной. Но и сейчас он видел: да, она изменилась. Стала независимее, взрослее и – красивее.

Открылась река, заросшая ивняком, вся в блестках, как в чешуе.

– А кто это у вас еще был? Не по-нашему зовут? – спросил Васька.

– Нелли? Это Найле, татарочка. Ольга Веньяминовна по-своему в Нелли переделала. У нас живет.

– У вас? У тебя, что ли?

– Ну, у Стахеевых. У них тесно, отец дворник. Она днем в артели работает, вечером у нас. А что?

– Нет, я так. Больно заважничала скоро: «У нас работает»!..

Решили спрятать одежду в ивняк и плыть вниз по течению.

– Там за мостом ангел есть черный, – рассказывала Лена, по-новому щуря глаза. – Красивый-красивый! Весь мраморный. И лилий кругом много. Только там глубоко, страшно – у-у!..

– Алексей, полный вперед к ангелу! – скомандовал Васька, бултыхаясь в воду.

Алешка прыгнул ласточкой, с разбегу, Дина, коренастенькая, в штанах и короткой рубашке, за ними.

– Ленка, а ты что?

Лена поправила батистовую сорочку, брызгаясь как можно сильнее, поплыла – ей стыдно стало вдруг своих голых плеч, уже большой груди… (в детдоме мальчишки и девочки мало стеснялись друг друга).

Вернулись берегом, посиневшие, голодные как звери теперь по-настоящему. Оделись и побежали к дому. Стол был накрыт на террасе, и Васька попятился: в плетеном, похожем на опрокинутую корзинку кресле сидел внушительный дядя с бородкой, весь белый, как сахар. Дина же первая протянула лодочкой руку, сказала веско:

– Ковзан.

– Очень приятно.

– Почему? Вы же меня не знаете?

– Надеюсь, узнав, не разочаруюсь?

– Сомнительно, – поджала толстые губы Дина.

Ольга Веньяминовна, с тревогой глядя на Ленины мокрые волосы, на Динкину гусиную кожу, проговорила:

– Это немыслимо, так долго купаться! Леночка, ты же забыла костюм…

– Мы доплыли почти до черного ангела! И обратно пешком!

– Как, без костюма?

Найле внесла самовар, Васька, опрокинув стул, бросился ей помогать. Наелись до отвала. Ольга Веньяминовна с некоторым ужасом подкладывала на тарелки, пока не исчезло все до крошки. Нерешительно предложила:

– Леночка, может быть, твоим гостям интересно посмотреть, как играют в теннис?

– Ой, обязательно! – закричала Лена. – Тут на одной даче есть площадка, и я уже…

– Корт, – поправила тетка.

– Это где мячики гоняют, вроде лапты? Видал, чепуха! – вспомнил Васька. – А футбола у вас нету?

Николай Николаевич наблюдал за ребятами с интересом. Дина была невозмутима, Алешку с Васей его присутствие явно сковывало. И, только когда он, как бы невзначай, рассказал, что у него в городе в сарае валяется старый разобранный мотоцикл, так не знают ли они, кто может… мальчишки оживились. Внешне из вежливости, на самом деле страшно заинтересованные, они предложили свою помощь. Стахеев согласился добродушно:

– Что же, пожалуй. Сколько надо за труды, я, разумеется, оплачу. Договорились?

– Нет. – Алешка мгновенно и мучительно покраснел. – За деньги не будем.

– О, вот как? – Николай Николаевич поднял брови. – Что же, похвально, хоть и непонятно. Впрочем, дело ваше.

– Детальки, если понадобится, у себя в заводе выточим, будьте покойнички! – заверил Васька, потирая ручищи.

– Кто, кто? – тотчас заинтересовался Николай Николаевич.

– Это ж так говорится. Словом, будьте спок!

– Как, как?

– В общем, будьте спокойны, – сухо пояснил Алешка.

Ольга Веньяминовна казалась довольной, в душе же была напугана вольностью в обращении Дины с мальчиками и их словечками.

– Может быть, вам приятнее посидеть в саду? Устали? – притворно-заботливо спрашивала она, когда все, толкаясь, полезли наконец из-за стола.

– Нет, мы уж лучше на этот… как его… теннис. Ленка, веди!

Поблагодарить хозяйку, конечно, забыли, один Васька буркнул что-то вроде «спасибо, наелся» и то не Ольге Веньяминовне, а Найле. И спросил громко:

– А вы чего же? Разве с нами не пойдете?

– Я? – Найле вскинула на него испуганные засветившиеся глаза. – Нельзя. Некогда.

– Чепуха, успеется! Пошли?

Но Ольга Веньяминовна позвала решительно:

– Нелли, ты мне нужна!

И, прогрохотав по ступенькам террасы, четверо с шумом потянулись в сад.

– Прямо какое-то нашествие варваров! – нервно обмахиваясь, говорила Ольга Веньяминовна, когда все исчезли за калиткой. – У меня голова разболелась от крика.

– Но, Оленька, варвары сделали доброе дело, оздоровив римлян эпохи упадка! – пошутил Николай Николаевич.

– Меня беспокоит, что к Лене сразу вернулся развязный тон. И потом, ты слышал, эти славные грязные мальчики шептались, что собираются ночевать где-то на сеновале и чтобы девочки приходили к ним. Нет, уж этого я не допущу ни в коем случае!

– А, стоит ли тратить нервы.

– Но, Коля, что скажут соседи? Кстати, ты уезжаешь с вечера? Завтра опять эта комиссия в главке?

– Да. И за ней последует солидный куш, будешь довольна. Ораторствовать бесплатно – пусть ищут дураков.

– Коля, что за выражения!

– А я не привык трудиться из чистого энтузиазма и хочу жить «по потребностям», не стесняя себя.

– Ну хорошо, хорошо, только, пожалуйста, тише.

И Ольга Веньяминовна стала озабоченно отмывать в полоскательнице фарфоровые чашки, вытирая их поданным Найле полотенцем.

* * *

Теннисная площадка в Боровихе считалась негласно чем-то вроде ярмарки невест. Помещалась она за безвкусной, с дешевой роскошью дачей разбогатевшего во время нэпа дельца. Обнесенная ржавой сеткой, с длинными скамьями для зрителей, площадка была полна томных, разряженных дачниц и откормленных, в бантах и панамках, детей.

Лена с ракеткой в клетчатом футляре какой-то неестественной сжатой походкой («Взрослую строит!» – догадался чуткий Алешка) прошла в калитку, пропустила ребят. Уселись тесно друг к дружке. Алешка заметил и то, что Лена смущена: многие дачницы и юноши окликали ее, кивали, как своей, а их с Динкой встретили явно недружелюбно.

Играли двое – толстый и красный, как помидор, дачник с мокрыми подмышками и юноша в шелковой рубашке, отутюженных белых брюках и лосевых туфлях. Юноша играл хорошо, зная это и рисуясь. Прыщавые подростки, сгрудившиеся за скамьями, шептали подобострастно:

– Всеволод подает!

– Всеволод принимает!

– Сейчас он его хаволяем!

– Сам ты хаволяй! Это смэш!..

Увидев Лену, юноша улыбнулся, помахал ракеткой. Она порозовела, Алешка немедленно отметил и это.

– Плэ! – картинно изгибаясь, посылал юноша сильные мячи и принимал ответные. – Рэди!

Считали игру по-непонятному: дьюс, адвенч… Васька морщил нос, громко, так что рядом прыскали, спрашивал:

– Кто, белый толстого или толстый белого?.. Дьюс – это по-нашему сколько? Белый парень что, иностранец? А зачем он ногу, как петух, задирает?

Динка фыркнула презрительно:

– Фасон давит. Неужели не видишь? Ленку и прочих барышень покоряет.

Алешка сидел молча, следил настороженными сузившимися глазами за юношей и незаметно за Леной. А она… Как будто забыв про них, она так откровенно болела за боровихинского кумира, что Алешка мрачнел с каждой минутой.

– Леночка, становитесь теперь вы! – любезно предложил тот, обыграв толстяка, отработанным движением перепрыгивая через сетку, подходя и глядя мимо Дины, точно она была пустым местом.

Лена растерянно оглянулась. Всеволод – он умел быть галантным – протянул взятую у толстяка ракетку Дине.

– Мерси, не танцую, – вызывающе отрезала та.

– Тогда, может быть, вы? Или вы? – ничуть не теряясь, насмешливо обратился он к Ваське, к Алешке.

– А что, сыграю! – переглянувшись с Диной, громко ответил Алешка и взял ракетку.

– Алеша, ты же не умеешь… – смутилась Лена.

– Давайте с вами? Один на один.

– Со мной? – Всеволод, казалось, не ожидал такой дерзости. – Простите, но здесь есть желающие. – Он подчеркнуто вежливо передал Лене три мяча.

– Ладно. Ленка, валяй ты.

И Алешка решительно вышел на площадку. Чего здесь было больше? Мальчишеского ухарства, задора или желания высмеять Ленку за то, что она таяла перед этим белоногим франтом? А она? Она послушно пошла на другую сторону! Дина, Васька, дачницы уже с интересом следили за обоими.

Явно передразнивая Всеволода, Алешка с места перемахнул сетку, присев по-спортивному, с выброшенной рукой. Положил на землю ракетку… Лена смутилась вконец. Повернувшись спиной к зрителям, сказав громко: «Извиняюсь», – Алешка мигом скинул брюки, рубашку, разулся, подхватил ракетку и рысцой отбежал к задней линии в одних трусах. Легкий, проворный, босой… На скамейках захихикали. Алешке и дела было мало.

– Давай бей! – скомандовал он.

– Леночка, начинайте же! – крикнул и Всеволод. – Вы же моя ученица.

– Плэ! – еле слышно пискнула она, подбрасывая мяч.