Текст книги "Суд Рейнмена (СИ)"

Автор книги: Анастасия Калько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

Из реанимации, на ходу сдвигая с лица повязку, вышел хирург, он выглядел усталым и растерянным и избегал встречаться взглядами с людьми в коридоре. Паша понял, что хочет сказать им врач, но до последнего момента надеялся, что ошибается…

– Мы сделали всё, что могли. Простите. Но травмы оказались несовместимыми с жизнью. Сердце не выдержало. Мы пытались его стимулировать, но… Мальчик не выжил. Очень сожалею. Господи, да что же это с людьми творится?..

Митина мама поднялась с кресла, и вдруг, прижав обе руки к груди, стала заваливаться на пол. Ирина Андреевна и парень в шинели бросились к ней. А Паша метнулся куда-то вслепую, не разбирая дороги, давя в горле крик боли и ненависти, и опомнился, только споткнувшись о корень в больничном саду и с размаху шлёпнувшись на землю. Кто-то помог ему подняться. Паша поднял голову и увидел ту девушку, Ветку, её смуглое лицо и чёрные глаза на фоне наползающей на небо тучи.

– Это твой друг был? – спросила она, отряхивая Паше пальто.

– Мы в одном классе, – ответил Паша.

– Вон оно что, – Ветка откинула с лица растрёпанные чёрные волосы, и Паша увидел, какие у неё огромные глаза. – Его матери плохо, сердце прихватило… Ты-то сам как?

– Нормально.

– Молодец. Послушай, они что его, из-за денег так?

Паша рассказал ей всё, что слышал в аллее. Ветка ошеломлённо посмотрела на него совсем уже округлившимися глазищами, потом сказала:

– Ну, вообще! Зверьё какое. За две копейки! Волки бешеные! Если суд их оправдает, я им сама руки отшибу! – она вытащила из сумки спички и сигареты, закурила и вздохнула:

– У меня малому полгода. Теперь боюсь, а если когда он в школу пойдёт, ещё останутся такие уроды, тоже начнут дань собирать и метелить должников?..

– Я убью их, – Паша сам не знал, откуда у него взялись эти слова. – Когда вырасту. И они больше никого не будут бить и забирать деньги.

– А вот это ты брось, – тронула его за плечо Ветка. – Ещё жизнь себе портить из-за этих нелюдей. Хотя такое мурло действительно уничтожать надо. Пошли, тебя мать ищет.

Паша никому не повторил того, что сказал этой незнакомой девушке в больничном парке. Он вообще ни с кем не разговаривал о том, что случилось в парке, и мать старалась не напоминать ему об этом. В середине 80-х годов в СССР ещё не была организована психотерапевтическая помощь, и Паше пришлось переживать потрясение самому. Уже к 14 годам воспоминание о нём не так болезненно толкалось в его душу. Но тут появился Толька Робокоп, тоже побоями вымогающий деньги, и забытая боль взметнулась с увеличенной силой. Тогда он и вспомнил своё обещание.

И почему-то всякий раз, когда он вспоминал тот ноябрьский день, свой ужас и боль, ему всегда непременно вспоминалась и уродливая чёрная туча, расползающаяся по небу, когда он бежал по больничному парку, а через несколько минут, когда Ветка отвела его в здание, хлынул дождь. И в тот вечер, когда Робокоп прихватил его, дождь деловито шлёпал уже два часа, и ему было плевать и на Пашу, и на урода Тольку, и на всех. А через год Паша отплатил всем этим Толькам и Димонам, гнусавым дебилам, вечно орущим, гогочущим, матерящимся, лакающим вонючее пиво и способным избить кучей одного и ещё ржать и потешаться над жертвой, и в тот вечер тоже шел дождь…

Паша подумал, что после этого сможет жить спокойно, аллея сквера возле школы, реанимация, подворотня и осовелая от скуки толстая морда участкового, выставляющего их с мамой за дверь, больше ему не вспоминались. Но в восемнадцать лет это снова взметнулось, когда синюшный урод ударил ножом у выхода из кафе дядю Гошу. Именно тогда Павлу в виски впервые ударила боль от рвущейся наружу ненависти. Вызванный на поножовщину патруль не мог оттащить Павла от воющего на полу убийцы, пытающегося защитить разбитое лицо от побоев. А Павел яростно бил его руками и ногами – за Митю, за его маму, которая перенесла инфаркт у дверей реанимации, за потерянный взгляд хирурга, выходящего из операционной, за себя, за заплёванную подворотню и гнусавый голос Робокопа: «Ну ты попал, Уланов. Я ж тебе говорил, что будет, если платить не станешь!».

Шестеро милиционеров еле оттащили разъярённого Павла от скорчившегося от побоев убийцы.

Ещё через несколько недель боль толкнулась в виски Павлу когда он проходил мимо подростка, громко и нецензурно жалующегося дружкам на вредную соседку, мешающую ему сидеть вечером на лавочке с пацанами. Получив по шее от здоровенного свирепого парня, мальчишка не стал нарываться на новый тумак и поспешил заткнуться и сматываться, а Павел почувствовал, что боль вроде отпустила его.

– И ты начал выпускать свою ненависть в драках? – уточнила Синдия.

Павел кивнул и продолжал. Он довольно быстро заметил странную закономерность: приступы неодолимой ярости накатывали на него во второй половине дня, чаще всего – вечером, и почти всегда – в дождливую погоду, после дождя или перед осадками.

Однажды вечером Павел возвращался с банкета в честь открытия оружейного магазина его университетского друга, а в кармане куртки у него лежал компактный нож, убирающийся в рукоятку одним нажатием кнопки, подарок хозяина магазина. Павел спешил домой: уже стемнело, моросил мелкий противный дождик, машину Павел в этот день не брал, и, конечно, даже не подумал о зонтике. У продуктового магазина он заметил, что дождь усиливается и стал шарить в карманах в поисках таксофонной карточки, чтобы вызвать такси. Мобильник он, конечно, тоже забыл. Неохота была пилить на своих на двоих. И вдруг до него донеслись гнусавые вопли. У парадного входа яростно препирались компания прыщавых рахитичных сопляков и неопрятный мужик с недельной щетиной. Наиболее активно ему оппонировал сутулый, лохматый, похожий на червяка парень в драных штанах с пузырями на коленках и свитере с рэпперской эмблемой. Разговор их происходил в таких выражениях, которых постыдился бы даже пьяный контр-адмирал, ошпаренный горячим кофе за пять минут до военного парада.

Павел не знал, что с ним произошло. В какой-то момент ярость пружиной бросила его к крикунам; новый кинжал выскочил из ручки… Убегая, Павел оглянулся и увидел, что сопляк – рэппер и небритый пьянчуга лежат скорчившись на асфальте, и дождевые струи размывают по асфальту их кровь. Единственное чувство, охватившее Павла, была бесконечная гадливость – как будто он наступил босой ногой на таракана. Остальные чувства в нём были притуплены, как под наркозом. И Павел только потом осознал, что убил двоих, но констатировал это так бесстрастно, как будто это происходило и не с ним. Или с ним, но давно. Или вообще в другой инкарнации. Но разве мог он этим решить проблему, ведь подобных уродов в городе много, таких прыщавых мальчишек в штанах с пузырями и зачуханных алкашей. И вскоре он ощутил новый толчок ненависти и боли – когда увидел, как возле ступеней ресторана-поплавка разоряется какой-то полупьяный мужичонка. И снова нож сам прыгнул в руки Павлу. И на этот раз пришло осознание мести за Митю, за его маму, за всех первоклассников, которых грабили на переменах, за тех ребят, которых терроризировал во дворе Робокоп, за грязь, вонь и гнусь, которую развели вокруг уверенные в своей безнаказанности подонки. Ему было противно, что матерщина, склизкий, дурно пахнущий язык подворотен проползает повсюду – на улицы, в прессу, в книги, на телевидение, на эстраду. Группа «Ленинград» пользуется бешеной популярностью из-за своих нецензурных песен. Юля Волкова и Лена Катина в маечках, посылающих войну в Ираке на три буквы, стали примером для подражания. Матерящийся писатель становится в глазах поклонников носителем слова будущего. Журналиста, пересыпающего свои опусы похабщиной, хвалят за прямодушие. В реалити-шоу вроде «Дома-2» или «За стеклом» сплошные пиканья, забивающие мат – а скоро, может, дойдёт до того, что и глушить ничего не станут. Школьники и студенты обильно пересыпают речь нецензурщиной в своих компаниях. С первого взгляда приличные нормальные люди и даже холёные состоятельные господа и их ухоженные дамы зачастую бранятся наравне с бомжами. Мат в общественных местах уже стал нормой. Многие любители нецензурных слов искренне уверены, что просто разговаривают и жутко недоумевают, почему их просят перестать ругаться. Какие-то умники даже доказывают, что мат – неотъемлемая часть русской речи, несёт в себе нужный энергетический заряд и искоренить его не выйдет. Павел ненавидел мат. К человеку, от которого он хоть раз услышал непечатную брань, он относился с настороженной неприязнью и старался избегать его общества. Горе, стресс, привычку или сильные переживания Павел не считал оправданием. Нормальный человек перенесёт любое потрясение, не прибегая к «сортирному диалекту». Это он знал по себе. Его жизнь тоже до недавних пор не баловала, но он ни разу не опустился до матерных воплей за бутылкой. И он раз за разом давал выход своей ненависти, параллельно оттачивая своё мастерство и укрепляя своё тело. Ему нравилось быть сильным. Эти подонки любят пинать тех, кто слабее. Пусть на себе прочувствуют, каково это – получать пинки. Раза два выходили проколы. Один раз с Антоном, второй раз – с Иветтой. «Ну, ты знаешь, – вздохнул Павел. – Кстати, я узнал её, когда встретил в компании с Тошкой. Это ведь она была тогда в сквере, тащила за ухо того кривоногого Димона!». «Думаю, она тоже тебя узнала,» – вздохнула Синдия, уже догадавшись, что Ветка и Лёшка из рассказа Павла – Иветта со своим братом Алексеем.

– Я думал, что спёкся, что не уйду от неё, – продолжал Павел. – Она классный профессионал. И главное, я знал, что не смогу ударить её, если бы она меня схватила. Даже не знаю, как бы я выкарабкался. Если бы не тот троллейбус… Так же и с Тошкой. Любому другому, кто за мной бы кинулся, я просто вломил бы, и вся недолга, но Тошка – мой друг, а Иветту я глубоко уважаю. Поэтому я приложил все усилия, чтобы они меня не достали. Я спасал их от себя. Я даже один раз пострадал из-за этого, когда убегал от Тошки, нарвался на пулю, правда, успел отклониться, но ребро мне раздробило.

– И как я тогда тебе поверила, что ты всего лишь ушибся в спортзале? – хмыкнула Синдия. – Ты не боялся, что у тебя задето лёгкое?

– Нет, я бы это почувствовал. Я хорошо знаю своё тело.

– И вот почему ты не обращался к врачу. Ведь он бы сразу понял, что это не обычный перелом, а пулевое ранение. Верно?

Павел кивнул.

– И сегодня ночью ты ушёл из-за этой самой боли?

Павел снова кивнул.

 – И Молоткова тоже ты?

– Я просто хотел дать ему по морде, чтобы он перестал орать на всё фойе. А тут снова накатило, сам не знаю, как нож в руку прыгнул…

Павел замолчал, достал сигареты и долго возился, закуривая. Синдия старалась не упустить ни одного его движения, и на всякий случай стараясь быть поближе к замаскированной кнопке сигнализации.

– Не волнуйся, – Павел заметил её состояние. – Я же сказал, что не причиню тебе вреда.

Он откинулся на спинку кресла, и его гибкое сильное тело расслабилось, сигарета между указательным и средним пальцами слегка дрогнула, и только тут Синдия заметила, как изнурён её приятель.

– Я, наверное, просто идиот, – вдруг сказал Павел. – Я не должен был давать слабину, если взялся за эту миссию, но… Я не смог абсолютно замкнуть свою душу, во всяком случае – от тебя. Я знал, что ты следователь, что ты расследуешь моё дело, но ничего не мог с собой поделать.

– Чёрт!!! – вскрикнула Синдия так, что Павел чуть не уронил сигарету себе на колени, а Джеймс отскочил и запрыгнул на спинку дивана. – Мы же все мозги сломали, думая, что Рейнмен – один из нас, потому что только мы в рабочих беседах называли его «человек дождя», а письма в «Мозаике» были подписаны Рейнменом. И я даже не вспомнила, что называла убийцу «человеком дождя» при тебе!

– С письмами я тоже свалял дурака, – признал Павел. – Просто хотел попытаться объяснить, почему я это делаю, чтобы меня в газетах маньяком и психом не называли, а потом ответы кретинские прочитал и обозлился, захотелось так не оставлять, чтобы им снова не захотелось хрень молоть. Эту Пурпурную Пантеру надо бы ремнём выдрать, чтобы месяц сидеть не могла…

– Не могу не согласиться, – Синдия даже поморщилась.

– Ещё этот Покемон, недоумок… Видите ли, он такой крутой, что на земле пьяный валяется. А Одинокому Голубю надо бы в пятак надавать за то, что он мне написал! Он меня что, знает? Чего тогда заявил, что я только болтать умею?

Синдия старалась, как могла проявлять сдержанность, но дурацкая привычка смеяться не вовремя снова подвела её. Павел удивлённо выгнул брови.

– Это был Антон Платов, – сказала Синдия, подавив хохот. – На самом деле он вовсе не думал, что ты пустозвон, потому что сам видел, на что ты способен.

Павел даже присвистнул:

– Так Одинокий Голубь – это Тошка? Что ж, признаю, он меня провёл. А неплохой у него эпистолярный стиль выработался! В школе он у меня сочинения списывал, а теперь и сам научился сочинять! Ты говорила, что вы пишете в «Мозаику» под никами, но не раскрывала их. Я все мозги сломал, пытаясь угадать, кто вы, но так и не докумекал.

– Я леди Вейдер, – ответила Синдия, – а Иветта – Чёрная Молния.

– Ясно. Можете гордиться, я так и не раскрыл ваше инкогнито.

– Ты тоже можешь гордиться. С апреля мы так и не получили улик, которые могли бы раскрыть твоё дело. Ты не попал ни в один список подозреваемых. Так что счёт в твою пользу.

– Был в мою пользу, – вздохнул Павел. – Что теперь? Тошке позвонишь, что поймала Рейнмена?

– Не знаю, – честно ответила Синдия. – даже не знаю, что делать.

Она ещё раз посмотрела на Павла и поняла, что не принимает той правды, которую так искала. И ещё острее сочувствует не жертвам Рейнмена, а ему самому, семилетнему мальчику, ставшему свидетелем убийства одноклассника, четырнадцатилетнему подростку, избитому дворовой «бригадой», восемнадцатилетнему юноше, на глазах у которого был убит его дядя, и наконец – сидящему перед ней двадцатипятилетнему молодому человеку с мускулистым телом, бесконечно усталым взглядом и седыми висками. Она не могла довести до конца дело и предать человека, доверившегося ей. Он любит её, он поверил ей, и она его не предаст.

Она не знала, как можно помешать правде выплыть наружу, но знала одно: накладывать на себя руки, предварительно убив Павла, она не будет. Жить ей совершенно не расхотелось. И любить тоже.

– Я боюсь потерять тебя, – сказал вдруг Павел. – Это единственное, чего я боюсь. На остальное мне наплевать.

Синдия подошла к нему, села на подлокотник его кресла и осторожно, не зная, как он отреагирует, провела ладонью по его волосам. Парень вздрогнул, но не отшатнулся.

– Дурачок, – вздохнула Синдия. – чего ты боишься? Не знаю, зачем я так стремилась раскрыть дело Рейнмена, если не собираюсь его завершать!

– Почему? – тусклым голосом спросил Павел, не шевелясь. – Что тебе помешает?

– Не что, а кто. Ты, да и я сама. Я ведь тоже не хочу тебя потерять.

– У тебя могут быть неприятности из-за меня.

– Откуда? Больше никто не знает всю правду! И не узнает, если я не захочу! – Синдия не знала, откуда у неё на языке взялись эти слова, но понимала, что они связали её обязательством на всю жизнь.

– Синди, – только и прошептал Павел, приподнимаясь. Он тоже не ждал от неё такого.

– Ты лучше скажи, что за машина стояла в Ударном, – ответила Синдия. Павел вопросительно посмотрел на неё, а Синдия уточнила:

– В Ударном, рядом с местом убийства Сидорова были найдены отпечатки протекторов машины, внедорожника среднего размера. Я предположила, что это «Нива 4 Х 4».

– Нет, это «Мерседес» М – класса, действительно не очень большой джип. Я его обкатывал на просёлках, а в Ударное заезжал передать посылку маминой родственнице и как раз собирался уезжать, когда появились эти пьянчуги. Сидоров – это ведь тот урод, который долг вымогал?

«Понятно, почему опросы жителей Ударного ничего не дали. Их спрашивали, не приезжал ли накануне убийства в село незнакомый человек, – подумала Синдия. – А про родственников из города мы не спрашивали, вот „ударники“ нам честно и ответили!». – Да, он. Кстати, с ним я тебя понимаю.

– Неужели и в Москве уже появились Сидоровы?

– Ты не представляешь, как их там много. А покрышки на джипе ты уже поменял?

– Спасибо за совет. Так и сделаю.

– Вот и сделай, пока мы не добрались до нашего гаража. Когда ты убил двух крикунов возле бара, кто-то в баре видел, куда ты побежал, – выдавать Лизу Маркину Синдия не стала. – Так мы вышли на Лермонтовский проезд.

Павел посмотрел на неё так, словно видел впервые:

– Ты серьёзно советуешь мне замести следы? Ты, следователь, советуешь преступнику…

– Разумеется, – перебила его Синдия, устало отмахнувшись. – Ради тебя я совершаю должностное правонарушение, но с одним условием: ты перестанешь убивать. Ради меня, Паша, – она подошла к парню и взяла его за руки. – Пожалуйста. Сделай это ради меня, если действительно меня любишь.

– А эти поганки пускай продолжают смердеть на всю округу? – но парень буркнул это уже почти без запала. Синдия прищурилась в ответ:

– Ты уже слегка приструнил их. А если захочешь, можешь и подавно напугать до немоты. Ну же, Тао Брэкстон! Мобилизуй свою фантазию! Ведь ты даже без ножа и маски сможешь нагнать страха!

– Что-то придумаю, – задумчиво пробормотал Павел.

– Кстати, я начала тебя подозревать, когда ты сказал, что тебе залило кухню. Дело в том, что в ту ночь ветер дул с востока, а окна твоей кухни выходят на запад, так что залить её никак не могло.

– Тьфу, пропасть! Я тогда только что вошёл в квартиру, с порога услышал телефон, вот и брякнул, не подумавши, боялся, что ты зайдёшь и увидишь меня среди ночи одетого и в грязных ботинках. Надо же, как меня угораздило: столько детективов написал, и вдруг упорол такой косяк!

– Надо было сослаться на залитую спальню. Тогда я бы ничего не заподозрила.

– Я тогда зашёл с чёрного хода, на твой звонок прибежал с кухни, вот и ляпнул, не подумав.

– Ещё раз прошу тебя, прекрати всё это. Я рискую ради тебя затем, чтобы ты перестал играть с огнём. Они этого не стоят.

– Я ничем не рискую.

– А тот случай, когда в тебя стреляли? А когда ты еле убежал от Иветты? Паша, я понимаю, что ты хочешь навести порядок в Регионе, но это можно сделать и другим способом. Ты реализуй свою идею, а я со своей стороны внесу вклад.

– А что ты можешь сделать?

– Что-то смогу. Во всяком случае, попытаюсь! – взглянув в окно, Синдия прищурилась от солнечного света. – Вот и утро пришло. Ну и ночка у нас выдалась!

– Я поменяю протекторы. А что ты собираешься сделать?

– А ты? Давай обменяемся замыслами.

Через час Павел, уходя, сказал ей в прихожей:

– А знаешь? Я по-любому скоро бы это прекратил. С тех пор, как мы встретились, боль стала меня меньше мучить. А скоро она исчезнет вообще. Ты меня спасла. Я ждал тебя с семи лет.

– Понятно… Не забудь о шинах. Без них «дело Рейнмена» повиснет, а когда об этом упомянут в прессе, это припугнёт тех, на кого ты охотишься: они уже знают, на что ты способен, и то, что ты на свободе и не раскрыт, напугает их ещё больше.

– А ты авантюристка, ты это знаешь?

– Один из предков Джеймса Корвина в эпоху «золотой лихорадки» в США был настоящим королём Клондайка. Ну, а я… Гены, наверное, проснулись.

– Снежная королева, потомок героя с Аляски, – улыбнулся Павел. – Ну и совпадение!

– Самые диковинные совпадения случаются именно в жизни, – ответила Синдия.

Когда Синдия появилась на работе, никто, глядя на неё, не догадался бы, что она не спала этой ночью и двух часов и выдержала самый тяжёлый разговор в своей жизни. Элегантный бежевый льняной костюм подчёркивал стройную фигуру и свежий загар, лёгкий «дневной» макияж освежал лицо, волосы как всегда красиво причёсаны. Синдия была неизменно вежлива, держалась непринуждённо, здоровалась, перебрасывалась репликами с сотрудниками, а с Николаем Даниловым даже разговорилась на площадке. Юный служитель Фемиды сегодня щеголял в джинсах с кожаными нашлёпками и футболке «Причерноморскому вестнику – 50 лет» и был как всегда похож на примерного старшеклассника.

– Вчера закончилось «троллейбусное дело», – торжествующе сообщил адвокат. – Косовой и Дмитриевой влепили штраф в пятьсот минимальных окладов и увольнение по статье! Вот так-то!

– Серьёзно? – Синдия потрепала парня по плечу. – Поздравляю, Николай!

– Если бы не ваш диктофон и не видеозапись Павла Валентиновича, фиг бы я добился, – совсем по-детски смутился Николай. – Они такие скользкие, жабы, что снова выговором бы отделались!

– Всё равно вы молодец, Николай. Ведь дело в суде вели всё же вы.

В приёмной уже включала свой компьютер Арина. На её столе лежали два пакетика сухариков, банан, шоколадный батончик, маленькая бутылка диетической «Кока-колы» – обед девушки – и новая книжка – «Ужастик» «Мумия идёт».

«Как ей повезло, – подумала Синдия, – лучше не помнить того ужаса, который им выпал семь лет назад в кафе. Едва ли Арина осознаёт, как ей повезло!»

– У меня ещё нет этой книжки, – сказала Синдия, поздоровавшись с секретаршей. – Дашь мне его потом почитать?

– Ага, – живо откликнулась Арина. – вот ваша почта, я уже её разобрала. Звонков пока не было. Кстати, в «Месте преступления» писали, что Бумеру влепили десять лет. У него уже четвёртая судимость, и приговор ему выносили как рецидивисту!

– Куплю Джеймсу полкило сёмги за то, что помог поимке рецидивиста, – Синдия рассмеялась и стала отпирать свой кабинет.

Начинался новый рабочий день.

Глава 39.

ГУБЕРНАТОР РЕГИОНА

Синдия долго готовила себя к этому визиту, но, переступив порог Центральной Региональной Администрации, внезапно почувствовала какую-то неуверенность и на всякий случай начала повторять про себя, что она собиралась сказать человеку, с которым должна была встретиться через десять минут, чтобы не сбиться и не выглядеть косноязычной дурой.

В приёмной она ждала всего две или три минуты, а потом секретарша коротко переговорила по телефону внутренней связи и обратилась к Синдии:

– Пожалуйста, госпожа Соболевская.

Синдия вошла в огромный кабинет. Длинный стол заседаний был окружён креслами. Книжные полки занимали всю стену. В углу расположился 56-дюймовый плоский экран с ДВД-системой, в другом углу – мягкий уголок. К столу заседаний буквой «Т» прилегал рабочий стол владельца кабинета. Стопка пластиковых папок, роскошный письменный прибор, компьютер с плоским экраном. Рядом с ним – фотография: хозяин кабинета с женой и двухлетним сыном; на второй фотографии – дети от первых браков. Дорогие, но строгие обои пастельно-бежевого колера. Встроенный над мягким уголком аквариум. Огромные окна спрятаны за жалюзи такого же оттенка. Ковровое покрытие кремового цвета. Кабинет выглядел таким уютным и тёплым, что нерешительность Синдии стала улетучиваться.

Навстречу ей уже шёл, улыбаясь, хозяин кабинета, высокий стройный сероглазый шатен с открытым мужественным лицом и внимательным умным взглядом. Чёрный костюм и белая рубашка с серебристо-серым галстуком подчёркивали худощавую подтянутую фигуру. Мужчина выглядел едва ли на сорок лет, и сложно было поверить, что ему уже пошёл шестой десяток.

– Госпожа Соболевская, рад вас видеть.

– Спасибо, Павел Владимирович, взаимно.

Губернатор Причерноморского Региона Павел Владимирович Лученков быстро пожал руку гостье и кивнул в сторону круглого столика возле аквариума:

– Пройдёмте, сядем. Ожидая вас, я заранее приказал подать чай. Если я ничего не перепутал, ваш любимый напиток – зелёный чай с лепестками жасмина, верно?

– Да. И в такую жару он очень хорош.

Около получаса они не спеша пили чай с пирожными, беседуя на общие темы: последние события на работе, новости из Москвы. И только наливая себе и гостье ещё по одной чашке упоительно вкусного ароматного чая, губернатор спросил:

– Так что за дело привело вас ко мне? Я получил ваше письмо, там вы заявили, что нуждаетесь в моей помощи для разрешения тупиковой ситуации в городе. Я весь внимание.

– Да, Павел Владимирович, мне очень нужна ваша помощь. Больше мне рассчитывать не на кого. Вы не будете против, если я закурю?

– Пожалуйста, – губернатор выставил на стол пепельницу и тоже достал сигареты.

Закурив, Синдия начала рассказывать о своём последнем деле. Губернатор слегка наклонился вперёд. Его серьёзное лицо выражало сосредоточенность. Казалось, Павел Владимирович весь обратился во внимание, стараясь не пропустить ни слова из рассказа Синдии.

… – Он оказался намного хитрее, чем я предполагала, – заключила Синдия. – у нас были кое-какие наработки, появились следы, но он обрубил все нити и выскользнул из-под носа, а вчера я получила от него письмо по электронной почте. Он писал, что учёл свои прошлые просчёты и стал вдвойне осторожнее и не собирается прекращать войну. Он не остановится. Пока на улицах звучит матерщина, и шпана, маргиналы и наркоманы творят что хотят, он будет убивать. Раз законодательная власть не может обуздать их, он сказал, что будет работать за них. Он профессионал, он умеет становиться невидимкой, появляться из ниоткуда и исчезать без следа даже среди белого дня в людном месте. Человек, которого он наметил себе в жертву, до последнего момента не догадывается об опасности. Он не раз доказал нам своё мастерство. Так было в Ялте, когда он убил Молоткова, так было когда он расправился с другой жертвой на глазах у сотрудника ГУВД, так было, когда он совершил убийство у кинотеатра и сбежал от моей помощницы, опытного оперативного работника и троекратного чемпиона по кунг-фу. Он ушёл незамеченным с Изумрудного пляжа, он легко справился на днях с тремя бывшими уголовниками. И, хотя мне нелегко расписываться в этом, но мы ничего на него не имеем, даже описания внешности. И его жертвой может стать кто угодно, вспомните убийство на Большой Приморской. Амалия Вурсовская не была маргиналкой или юной наркоманкой. Преуспевающая деловая женщина, которая не сумела выбирать выражения в разговоре с бывшим сожителем и была убита. Мечислав Молотков был ведущим популярной передачи на музыкальном канале и был убит. А кем окажется следующая жертва? Мы только подбираем за ним трупы и нарываемся на обвинения в СМИ в нашей несостоятельности. Чтобы он перестал убивать, на улицах должен прекратиться беспорядок. А мы его вряд ли сможем остановить.

– То есть, от меня требуется принять меры по контролю над общественным порядком, – уточнил Лученков, постукивая ложечкой о край чашки. – Да, это наша больная тема. В последние полтора года, после выборов, я был занят другими проблемами, которых накопилось столько, что времени на криминогенную ситуацию в Регионе не оставалось. Если бы вы знали, какое противостояние я всё время встречаю, когда пытаюсь сделать что-то важное для Региона. После выборов КППР  потеряла позиции, но пытается его вернуть ценой придирок ко мне. И к ним присоединяются мои конкуренты от промышленных кругов, которые старались продвинуть своего кандидата. Притеснение прав рядового населения, тенденция действовать в своих интересах, злоупотребление своими полномочиями – далеко не полный перечень обвинений, предъявляемых мне в «Причерноморской правде» и «Коммунисте Региона». Пока это не стоило кому-то жизни, я старался не давать оппозиции лишнего повода поливать меня помоями, но когда из-за моей лояльности гибнут люди, я могу пренебречь газетными злопыханиями. Я помогу вам остановить убийцу. Я знаю, что должен сделать, и жалею, что не сделал этого раньше.

– Спасибо, Павел Владимирович! – Синдия почувствовала, как у неё словно гора с плеч свалилась. – Я надеюсь, что хоть это его остановит.

Лученков улыбнулся ей в ответ:

– А вы настоящая дочь Аркадия! Знаете свою цель и уверенно к ней шагаете. И не боитесь говорить без умолчаний и иносказаний. Надо иметь большое мужество, чтобы быть такой откровенной.

Павел Владимирович знал, что говорил. Его московский друг, Михаил Шестопалов, был хорошо знаком с Аркадием Соболевским, ещё с 70-х годов, когда был молодым энергичным и хватким директором магазина, а Аркадий Константинович тогда уже успел стать «лицом политического обозрения», одним из немногих, кому прощалось лёгкое «инакомыслие» в прямом эфире. Шестопалов и Соболевские дружили семьями; к их компании присоединился и друг Михаила, юрист-правозащитник Павел Лученков. После перестройки Аркадий Соболевский стал ведущим аналитической передачи, Михаил успешно атаковал вершины бизнеса, а Павел Лученков избрал себе политическую карьеру. Но старая дружба не прекратилась, хотя Шестопалов и Лученков были на 10 лет моложе Соболевского. Михаил очень помог Синдии привести на скамью подсудимых Ларри Корвина и его наёмников, а Павел Лученков устроил дочь покойного друга в прокуратуру Причерноморска, когда Синдия решила уехать из столицы. И теперь Синдия снова обратилась к другу отца, в надежде, что он сможет снова ей помочь.

– Тяжело быть бессильной перед убийцей, – сказала она.

Лученков внимательно посмотрел на неё:

– Я сразу понял, что тут не только рабочие моменты. Видно, что вас это беспокоит не только как старшего следователя.

Синдия почувствовала, что краснеет. Это было то, чего она не могла в себе контролировать. Она могла рассмеяться некстати, а когда смущалась, её щёки заливал ярко-розовый румянец. Это сразу замечали те, кто хорошо её знал, ведь обычно Синдия имели ровный светлый цвет лица. И сейчас на мгновение ей показалось, что Павел Лученков, который знает её столько лет, может догадаться, что для неё дело Рейнмена и что для неё значит тот, кто оказался убийцей.

Внезапно Лученков накрыл её ладонь своей тёплой, сухой и гладкой рукой. Это прикосновение сняло напряжение и принесло умиротворение. Синдия подняла глаза и встретилась с внимательным взглядом серых глаз губернатора.

– Тебя очень беспокоит это дело, – впервые за последние десять лет Лученков обратился к ней снова на «ты», как называл её ещё в те благословенные 70-е, когда она была ещё школьницей. И от этого простого «ты» Синдия дрогнула и уже готова была открыть другу своего отца всю правду, почему она так старается выполнить условие, поставленное Рейнменом, мальчиком, который столько лет мучился от незаслуженно жестокой, никем не замеченной боли, пока в отчаянии не схватился за нож. Кажется, о чём-то похожем она читала в рассказе Ларса Хесслинда : одно из двух – закон или Любовь? Стало быть, к чёрту закон ! Но Синдия сейчас не была готова обрушить такое признание на папиного друга. Пусть это будет только её груз. Малодушно и инфантильно было бы сваливать ответственность на человека, который и так очень ей помогает. Надо самой решить свои проблемы.

Ещё один урок от отца и деда.

Поэтому Синдия выдержала взгляд Павла Владимировича и ответила: