Текст книги "Тайная жизнь Маши Ромашкиной (СИ)"

Автор книги: Амалия Март

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Глава 40

Апрельский ветер никак не соглашается подарить тепла жителям средней полосы. Холод пробирается под теплое пальто, вызывая озноб и желание закутаться покрепче. Хотя вполне вероятно, что трясет меня вовсе не от холода.

Полупустой вагон метро тоже не согревает. Пялюсь в чёрное стекло, высматривая мелькающие в подземке огни. Станция сменяется станцией, а я все дрожу, съежившись на сидении у поручня. До дома добираюсь быстрым шагом, мечтая поскорее скрыться в своем маленьком тщательно выстроенном мирке. И оставить позади этот дурацкий вечер.

Но худшее оказывается впереди.

Нетвердой походкой возле подъезда вышагивает человек, которого я меньше всего хочу сейчас видеть. На нем старая дутая куртка, порванная на рукаве и грязная черная шапка, неуместная для апреля. Запах перегара сбивает меня с ног, едва я подхожу ближе.

– Мань, это самое, мать заболела.

Степень его опьянения я могу определить лучше любого алкометра. Сейчас лёгкая стадия, когда он ещё соображает и ориентируется в пространстве, а не ссыт на твою постель, перепутав с туалетом.

– Как нашел меня?

– Так это, – чешет он под шапкой. – У матери записано. Это самое, деньжат бы, ей лекарства прикупить.

– Я сама куплю. Что с ней?

Он снова чешет грязную башку.

– Не знаешь. Офигеть. А лекарство ты, наверное, себе купить решил, сорокоградусное.

Мой голос – арктический холод, как и всегда, когда я общаюсь с этим человеком. Я ненавижу его всеми фибрами своей души. Он лишил меня матери. Если бы он не появился в ее жизни, мы бы справились. Мы справлялись, пока он не принес бутылку к нам в дом.

Болезненный комок собирается в груди. Папа слишком рано ушел. Он бы никогда не допустил такого. А этот человек никогда бы не стал претендовать на его место.

– Врача вызывали?

– Не. Мань, дай денег, а?

Отчим топчется на месте, жалостливо сопя. Я знаю, что будет дальше. Теперь он не слезет с меня, постоянно будет обивать пороги, клянчить деньги, устраивать пьяные скандалы под дверями, пока не получит на опохмел. Уже проходили.

Черт, зря я дала маме адрес. Но как можно было поступить иначе? Я никогда не теряла надежды, что она опомнится и захочет завязать.

Лезу в кошелек и достаю самую крупную купюру из имеющихся – пятьсот рублей. Этого с лихвой хватит на ту дрянь, которой он любит заливаться. Удивительно, как он ещё не ослеп от этого пойла. Хотя мать, видимо, уже подкосило.

При виде цветастой бумажки глаза отчима начинают быстро бегать, а ладони потирают сальные карманы джинс. Надеюсь, этого хватит, чтобы не видеть его пару дней. Пару счастливых дней его запоя – раньше я только ими и жила.

Он исчезает с глаз, едва купюра оказывается в его руке. Расплывается в дебильной улыбочке и повторяет: спасибо Мань, спасибо.

Как же я его ненавижу. Как много лет я мечтала, чтобы он сдох.

Переодеваюсь, выискиваю ключи от маминой квартиры и, захватив свою скудную аптечку, еду к ней. Всю дорогу с ужасом представляю, что обнаружу в доме. Последний раз я была там больше года назад. На тот момент квартира уже напоминала притон для швали и отталкивала вонью ещё на лестничной клетке.

Впрочем, мало что изменилось. Запах стойкого перегара впитался в стены и все поверхности. В коридоре теперь нет паласа – только голый фанерный пол. Кухня завалена грязной посудой, преимущественно запотевшими стаканами и пустыми бутылками. А в большой комнате почти ничего не изменилось, добавилось лишь несколько деталей: грязный ковер, отсутствие одной из гардин, мама на диване.

Она выглядит ещё хуже, чем при нашей последней встрече, хотя в тот раз была вусмерть пьяна и ползала на четвереньках, не узнавая меня. Совсем иссохшая, с серой кожей, отросшими серыми корнями. Боже, она похожа на старуху в свои 48 лет. Выцветший, хотя и чистый халат, делает её совсем худой, жалкой. Сажусь возле нее, прикладываю ладонь ко лбу – горячая. От этого движения она просыпается и смотрит на меня.

Сначала взгляд затуманен после сна, но потом эхпроясняется и она хрипло тянет: Машка… И я с удивлением отмечаю, что ее дыхание совсем не смешано с алкогольными парами. Трезвая. В коем-то веке.

– Что с тобой? – я взываю к своей броне, говорю спокойно и размеренно, не хочу впадать в эмоции.

– Болит тут, – показывает она на желудок. – И тут, – уводит ладонь под правое ребро. – Все болит.

– Мам, ты врача вызывала?

– Нет. Машка, я так рада тебя видеть, – она протягивает руку ко мне, хочет прикоснуться, но я боюсь этого прикосновения. Не знаю, что должна испытать. – Думала, умру тут одна. Серёга за обезболивающими пошел. Давно уже.

– За бухлом он пошел, мам, – жёстко констатирую я.

Неожиданно ее скручивает спазм, и она громко стонет, сжавшись в комок. Трясущимися руками лезу в свою аптечку, ищу, что может ей помочь. Есть обезболивающее, но можно ли ей его? Ставлю ей градусник, чтоб понять, насколько все плохо, а пока достаю телефон, чтобы почитать в интернете, что это может быть.

Но телефон снова сдох. Так не вовремя. На градуснике 38.2. Иду в ванную и мочу холодной водой полотенце. Прикладываю компресс ко лбу матери, и она протяжно выдыхает, словно от облегчения.

– И давно лежишь?

– Не знаю, может, несколько дней. Маш, не уходи, ладно. Посиди со мной немножко, расскажи что-нибудь.

– Надо вызвать скорую.

– Не поеду я никуда.

Она слабо машет рукой, но затем ее лицо снова искривляет гримаса боли.

– Где твой телефон? – сердито спрашиваю я.

– В твоей комнате.

Моей комнате. Это уже давно не так. Открываю дверь и окунаюсь в свои юношеские кошмары. Они прорывают путь к давно запрятанным страхам. Столько лет я боялась возвращаться сюда после учебы, потому что не хотела дышать этим, слышать это, видеть. Страшилась, что на кухне снова будут бухать дружки-алкоголики отчима, а мама после очередной смены на "Чулочке" к ним присоединится.

И сейчас я словно окунулась в то время, когда притворялась спящей и молилась, чтоб в мою комнату никто не вошёл. Когда сжималась под одеялом, слыша крики и маты. Когда плакала, не понимая, закончится ли это когда-нибудь.

Тут тоже почти ничего не изменилось – какие-то старые плакаты, закрывающие цветастые обои, кровать, стол, шкаф. Все выглядит неухоженным, грязным, поросшим слоем пыли, но хотя бы целым. На столе – старый Самсунг, кнопочный, облезлый, но на удивление, с пополненым балансом, так что мне удается набрать 112.

Они не спешат. Видимо в ночь итак полно срочных вызовов, и женщина средних лет с сильными болями в животе не в приоритете. В ожидании врачей пытаюсь хоть немного привести квартиру в порядок, открываю на кухне и в комнате окно, пуская морозный воздух сквозь квартиру. Выкидываю мусор, мою посуду. Достаю полис и паспорт, не исключено, что придется ехать в больницу.

Мама старается заполнить тишину своими вопросам: как я, где, что нового. А я пытаюсь не пустить ее под свою броню. Туда уже залез Руслан и поселился в уголке моего тщательно оберегаемого сердца. Боже, сейчас такой мелочью кажется все, что произошло у него в квартире. Хочет рисовать дурацкие унизительные комиксы – пусть рисует. Спал с нашей офисной давалкой – да плевать. Если он не собирается делать этого снова – а я ведь даже не дала ему и слова сказать – то все это не имеет значения.

Вот, что по-настоящему страшно. Вот, что серьезно. Столько раз я плакала, умоляла маму закодироваться, но слышала только одно: я не алкоголичка, я могу вообще не пить. Но не могла. Она не могла.

Мы обе справлялись с гибелью отца, как умели. Я с утроенным усердием занималась танцами, на которые меня отдал отец, она – топила горе в стакане. Я пыталась посвятить свои успехи его памяти, а она стереть его из своей. И дядя Сережа, появившийся неизвестно откуда, только поощрял этот порыв. С ним она впервые ушла в запой, с ним перестала меня замечать, с ним убила в себе остатки женщины, которую я помнила – веселой, доброй, красивой.

И что же сейчас? Ужасным грузом висит во мне вина за то, что я ее бросила во всем этом, стала жить для себя, вытеснила ее из своего сердца. Но она не слушала меня, никогда не слушала. Я ничего не могла сделать. И жить во всем этом я тоже не могла.

Врачи заходят целой делегацией. Рассаживаются на приготовленные мной стулья. Задают вопросы. По их лицам видно, что они уже сделали свои вывод, сразу же, как взглянули в лицо женщине с алкогольными проблемами. Прощупывают живот и заключают: надо в стационар.

Мама не хочет, упирается, начинает нервничать. Но очередной болезненный спазм на глазах у медперсонала не оставляет сомнений – все серьезно.

Я собираю ей сумку, помогаю одеться и еду вместе с ней в машине скорой. Молодая врач смотрит на меня, осуждающе поджав губы. Конечно, ухоженная дочь и запущенная мать. Зрелище из разряда "как не стыдно"… Мне хочется закричать на нее: я знаю, знаю, понятно! И горячая вина вновь обжигает лёгкие, грозя прорвать плотину.

Наверное, нельзя было опускать руки. Надо было приезжать чаще, быть настойчивее, постараться докричаться до нее. Но у меня не было сил. Я столько лет пыталась справиться со своими собственными демонами. И была так зла на нее за слабость и за то, что выбрала не меня.

В приемном отделении полно народа, нас держат там почти до самого утра, вновь осматривая маму и заполняя документы, относясь с равнодушием к ее мучениям. А потом мама скрывается за тяжелой белой дверью, и я опустошенно опускаюсь на жесткую скамью.

Сейчас мне, как никогда нужна поддержка. Не уверена, что смогу пройти через все это одна.

Глава 41

Руслан

Что за несносная девчонка? Заставляет нервничать, переживать за нее. Вот где она ходит? Почему не пришла на работу? Что себе навыдумывала? Наверняка с ней все нормально, но противное «а вдруг…» терзает душу. И чем больше проходит времени с начала рабочего дня, тем скоропалительнее тает надежда на обычное опоздание.

Монитор мучает глаза пёстрыми ярлыками и бесконечно всплывающими окнами сообщений. Пялюсь в экран уже пятнадцать минут. Надо бы приступить к работе, но пальцы не слушаются. Сплетаю их в замок, чтобы уменьшить болезненное ощущение натянутых жил, но это не помогает.

– Эй, кто-нибудь знает, где Ромашкина? – поднимает голову из-за стола главный специалист, без пяти минут начальник отдела. – У нее телефон выключен.

– А давайте все дружно спросим об этом Че? – сверкает язвительной улыбкой Настёна и поворачивается ко мне.

Так и тянет ее придушить в подворотне. И почему ещё недавно ее острый язычок казался мне сексуальным?

– С чего это? – фыркает Разумовская.

– С того, что у нашей Ромашкиной и правда роман, да еще с кем! Подумать только! – цокает языком стервозная блондинка.

– Да ладно! – ахает девчонка справа от нее, так и не запомнил ее имя.

И все взгляды в кабинете поворачиваются ко мне. Черт, отвратительное ощущение. Вот они минусы работы в женском коллективе.

– Ага, – продолжает Кононова. – Поделишься, Рус, как там наша Маша, хороша? Вскрыл ее коробочку? Оторвал листочки на ее цветочке?

– Ты бы свой язык за зубами держала, – мой голос опускается до низкого шепота.

– Рус, милый, да что же здесь скрывать?! Мы же одна большая, дружная, долбанутая семейка! – зло смеётся блондинка. – Мы все та-а-ак рады за нашу блаженную! И на ее улице появился член! В смысле праздник. Ну, вы поняли.

Кононова поворачивается к своей дуре-подружке и подмигивает ей, скалясь в отвратительной улыбке.

– Снова завидуешь? Ай-яй-яй, Настёна, ну по второму кругу уже не забавно! – вмешивается в разговор Разумовская. – Все хорошие мужики и мимо тебя…

Инна искривляет лицо в псевдо-жалостливую гримасу. Что-что, а поставить на место она умеет. Лицо Настёны кривится от комментария главного специалиста, а ее подружка едва сдерживает смех.

– А с чего ты взяла, что мимо? – наконец говорит блондинка, кидая говорящие взгляды в мою сторону

Все снова оборачиваются ко мне. Я откидываюсь в кресле, закидывая руки за голову. Уж в этой игре тебе меня не переиграть, дорогая. Опыта маловато будет.

– Мимо, Настёна, мимо.

– Да что ты говоришь! – бесится блондинка. – А Ромашкина значит, не мимо?

– Это не твое дело. Но да, она – в самое сердце. Тебе туда никогда не пробраться.

Ее тупая подружка закрывает рот руками и шокировано ахает.

– Да пошел ты! – блондинка вскакивает с места и упирается руками в стол, наклоняясь вперед. – Ты и сам не так, чтоб хорош, только на потрахаться и годишься!

– Что ж, тебе и это не светит, – иронично развожу руками, и кабинет заполняется сдавленными смешками.

– Мне, конечно, в радость такое представление, – влезает в разговор Разумовская. – Но не на работе же, друзья! У нас планы не выполнены, презы не готовы, попкорн я не захватила…

Народ уже заливается громким смехом, не сдерживая себя.

– Настен, умерь свое эго и поработай над задачей, которую я тебе поставила. Че, у тебя, кажется, тоже дела не переделаны. Расходимся в разные концы ринга, товарищи. Объявляю ничью. И да, все задания сегодня к концу дня мне на согласование. Все слышали?

Разумовская обводит кабинет своим фирменным взглядом. Настёна сверлит меня глазами ещё несколько секунд, после чего опускается в кресло и приступает к работе. Удивительно, что она послушала Разумовскую, я ожидал от нее какого-то более дерзкого выверта, вроде кидания в меня степлера или угрозы уволиться из этой клоаки, потому что здесь все явно не на ее стороне.

Вообще, давно недоумеваю, что ее с такими высокими амбициями здесь держит. Она четко дала понять, что даже я, при весьма неплохом заработке, собственной машины и хаты, больше чем на перепихон для здоровья не гожусь. Она явно подыскивает себе теплое местечко возле щедрого мужика. Так почему бы не найти подходящую работу, где дверца с буковкой М будет хлопать чаще, чем с Ж?

Наша маленькая перепалка ненадолго отвлекла меня от мыслей о мелкой, но сейчас беспокойство о ней возвелось в квадрат. Где же ты, Мышка?

Знакомый рингтон выдернул меня из дум и заставил сердце биться чаще те несколько секунд, пока я думал, что это звонит она. Но нет. Очередное разочарование.

– Русик, милый, – раздается звонкий голос сестры в трубке. – Ты же, как всегда, бутылку Макаллана* отцу дарить будешь? Я тут подумала, у меня денег-то нет совсем, может, подарим от двоих, а? Ну, только бутылку подороже возьми, чтоб, типа, скидывались.

– Черт!

Какое сегодня число? За всеми событиями прошедших дней день рождения отца просто вылетел из головы. А ведь мама напоминала мне на прошлой неделе. И сегодня, судя по всему, тот самый день, а значит и праздничный вечер.

– Что? – не понимает сестра моей реакции. – Ну ладно, давай как обычно. Просто скажем, что от двоих, оки?

– Ленка, ты очень вовремя позвонила. Я зашиваюсь и не успеваю купить. Давай я тебе денег кину, сама купишь?

– Окей! Только, чур, сдачу себе оставлю! – радостно пищит систер.

Наивная, думает, я не знаю, сколько стоит любимый элитный вискарь отца, который покупаю ему из года в год.

– Во сколько сегодня?

– Так в восемь же вроде. Мама не говорила?

– Говорила, говорила. Ладно, Ленка, до вечера. Кстати, ты Ваньку своего приводить будешь?

– Валю! Его зовут Валя! – негодует сестра. – Буду, конечно. Ты, кстати, чё там, не нашел ему местечко?

– Все будет.

Завершаю звонок и перевожу Ленке на карту пятнашку. С одной проблемой разобрались. Но что делать с другой – маленькой Мышкой, что прячется в норке? Надеюсь, никакой жирный кот ее не сожрал.

Глава 42

Руслан

Телефон Мышки все еще не доступен. И меня это бесит! Злость на нее сменяется беспокойством, а потом снова злостью. И так по кругу. Ну, могла же хоть сообщение с чьего-нибудь номера кинуть, что жива. Или позвонить, наорать, как разочарована во мне и что не хочет больше видеть. Это было бы куда более сносно вытерпеть.

Еду по темным улицам, уже сильно опаздывая к родителям. Потому что после работы сделал круг и заехал к Мышке домой, напрасно надеясь на чудо. Но его не случилось и теперь я ещё более напряжен. Сигналю какому-то уроду, подрезающему меня на съезде во двор. Я сейчас в таком состоянии, что готов догнать его и набить морду. Возможно битой.

Мама как всегда хлопочет на кухне и суетливо мечется между нами, предлагая не ждать её и начинать праздновать. Я натянуто улыбаюсь, пожимая отцу руку и поздравляя с днём рождения. Он как никогда весел и расслаблен и не замечает, как я неискренен. Во главе стола уже стоит бутылка Макаллана, початая. Понятно, подарок уже вручен, распакован и употреблен. Тем лучше.

– Ну, давайте, давайте, дорогие, садитесь. Лен, скоро твой мальчик придет? – негодует мама.

Ленка как всегда закатывает глаза.

– Мам, не суетись. Человек с родителями знакомиться идёт, он нервничает. Ща напишу ему.

Телефон, который сестра никогда не выпускает из виду, оживает в ее руках. Пальцы быстро порхают над экраном, выбивая дробь клавиш.

– Ладно, – отец хлопает в ладоши, привлекая внимание. – Марин, давай садись уже. Иначе не начнём вообще. То один со временем не считается, – кидает он камень в мой огород, а я уж думал, небеса разверзлись и сегодня обойдемся без этого. – Теперь ещё один. Нафига нам два бестолковых мужика в одном семействе, Лен? Может, подумаешь ещё, знакомить ли нас?

– Пап, прекращай. Валя классный. А Рус вообще ни разу не бестолковый, хорош уже меряться вашими мужскими штуками, а?

Только Ленке отец сносит такую дерзость. Сказал бы такое я или кто иной – на кол. Незримый, моральный, болезненный. Но любимой дочке прощается все.

– Кстати о бестолковых, – переключает внимание отец. – Видел твою школьную подружку сегодня, ее мать к нам в гастроэнтерологическое положили. Язва и подозрение на цирроз. Бедная девочка. Такая мать… А ты своих родителей не ценишь, отцу дерзишь.

– Машку что ли?

Ленка игнорирует последние слова, сказанные в ее адрес. А меня буквально подкидывает на стуле.

– Смотри, кто разнервничался, – отец тычет в меня вилкой с наколотым салатом. – Помню, не ровно к ней дышал. Красивая, кстати, выросла, с этими своими огромными глазюками.

– Что? – я в шоке от заявления отца.

– Ой, да ладно, Русик, ты за Машкой истекающий слюной бегал, мы все знаем, – со скучающим видом говорит систер. – Она и со мной общаться из-за тебя перестала. Видимо, закапал весь ее королевский подол.

– Да я… Заткнись, а?

Сердце снова устраивает бешеные скачки, а ладони вспотели. Теперь понятно, куда она пропала, не до меня было.

– Так, а что с ее матерью? Серьезно все?

– А вот пошел бы в медицинский, знал бы, насколько язва и цирроз серьезны! – не унимается отец.

– Да куда уж мне со своим недалеким умом по твоим стопам идти было! Ты забыл, отец, на детях же природа отдыхает, – не могу сдержать сарказма.

Мама тяжело вздыхает, Ленка косится на меня с уважением.

– Да уж, заметно, – сухо говорит глава семейства.

– Я, пожалуй, пойду, такой не идеальный.

Встаю с места, но мать пригвождает меня тяжёлым взглядом, а потом переводит его на отца.

– Адам! Не надо снова ссориться из-за пустяков. Сегодня праздник.

– А кто ссорится? Мы высказываем свое мнение, да, сын?

– Просто наши мнения ни по одному вопросу не совпадают, мам, – потакают я отцу. – А я все же пойду. У меня дела появились срочные.

Систер выходит меня проводить в коридор.

– Зря ты так, с папой же по-другому надо, что-то мимо ушей пропустить, где-то подмаслить.

– Не мое это, Лен. Пусть принимает как есть, он же родитель.

– Так что, даже с Валей не останешься познакомиться?

– В другой раз.

Влезаю в ботинки и задаю вопрос, который меня давно волнует.

– А что ты имела ввиду, когда говорила про королевский подол?

Ленка морщится, словно эта тема ей неприятна.

– Русик, ну ты же помнишь, какой Машка всегда была? Словно она выше всего этого… выше всех. Мы дружили, конечно, но эта ее манера меня просто бесила. И то, как все парни за ней бегали тоже. Даже ты!

– Я думал, хорошо это скрывал, – пораженно хмыкаю я.

– Я тебя умоляю, даже родители видели!

– Я люблю ее.

Ленка застывает с ошарашенным лицом. Не знаю, зачем это сейчас говорю. Просто мне необходимо сделать что-то, чтобы пути назад уже не было. Чтобы окончательно убедиться – я не сдамся. Сделаю все, чтобы мы были вместе.

– Мы снова вместе.

Добиваю я сестру.

– Все расскажу тебе, когда приведу ее заново знакомиться с вами.

Треплю систер по макушке и удаляюсь, не дав ей возможности закидать меня вопросами.

Почти сразу удается проникнуть в соседний подъезд. Я смутно помню этаж и квартиру Мышки, но точно могу сказать, что на двери висел стремный деревянный номер квартиры. По нему и буду ориентироваться, надеясь, что за годы ничего не изменилось, и его не сняли.

Мысль, что она может быть дома у матери меня даже не посещала. Я знаю, какие отношения у них, ещё в школе она не просто так сбегала к нам каждый вечер и не уходила до последнего. Я помню, как катились слезы по щекам мелкой, когда она впервые рассказывала мне о пристрастиях ее матери.

И вот теперь цирроз. Вопреки мнению отца я не настолько тупой, чтоб не понимать, что это из-за алкоголя и что это серьезно, даже если только на начальной стадии. Бедная Машка опять взвалила на себя проблемы взрослой женщины. И вполне вероятно, что сейчас она здесь.

На четвертом этаже вижу ту самую дверь и даже отсюда чувствую зловонный запах неблагополучного жилища. С гулко бьющимся сердцем нажимаю на дверной звонок. Спустя бесконечные тридцать секунд дверь открывается, и на пороге стоит она.

Я люблю ее. Теперь сердце уверено в этом на тысячу процентов. Я делаю шаг и прижимаю мелкую к себе. Ее тихие рыдания отзываются щемящей болью в груди.