Текст книги "Лисёнок для депутата (СИ)"
Автор книги: Аля Морейно
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)
Охранник, который вышел на крыльцо на перекур, решает наконец вмешаться. Но освободить меня из плена этих шакалов не так-то просто, приходится вызывать подкрепление.
Держусь ровно до того момента, как попадаю в холл, и девица за стойкой, глянув на мой паспорт, заявляет:
– Я не могу вас пропустить, вас нет в списке лиц, которым разрешены посещения.
Волнение за Витю, бессонная ночь, стресс от нападения журналистов и эти слова, оказавшиеся последней каплей, – всё вдруг закручивается в тугой узел и сдавливает горло. Дышать становится невыносимо трудно, из глаз непроизвольно льются слёзы. Чувствую себя надувным шариком, из которого выпустили воздух. Сдуваюсь, теряя последние силы, мужество и терпение. Меня будто выкинули из самолёта и забыли дать парашют. Лечу в бездну без страховки и надежды на спасение. Как выжить при столкновении с землёй?
Не знаю, куда идти и где взять силы, чтобы сделать хотя бы шаг. Где-то там, наверху, в этом здании лежит Витя и нуждается в моей поддержке. Но эти люди почему-то не понимают очевидного и не пускают меня к нему. Почему? Что я им сделала?
Отгораживаюсь от мира ладонями – кажется, так удастся хоть немного сохранить лицо и сдержать стремительно утекающий из меня воздух. Даже тогда, на автобусной остановке, когда осталась без документов, денег и телефона, было не так плохо и страшно. Потому что сейчас вместо опоры – зыбучие пески, грозящие безвозвратно засосать в себя, не давая ни малейшего шанса удержаться на поверхности…
Сколько я так стою? Не знаю. Время будто вообще перестаёт существовать, а меня выбрасывает в параллельную реальность. Без входа и выхода.
Кто-то аккуратно касается моего локтя. Неохотно отодвигаю ладонь от глаза, и вижу того охранника, который первым кинулся спасать меня от журналистов.
– Вам разрешили пройти. Идёмте, я провожу.
Двигаюсь машинально, всё ещё не веря в свою удачу. Поднимаемся на лифте. Я настороже, веры в доброту и человечность больше нет. Стоит дверям разъехаться, а мне – сделать шаг на этаж, как на меня налетает женщина. Вернее, таковой её можно назвать лишь с большой натяжкой, скорее – разъярённая фурия.
– Какого чёрта ты сюда припёрлась? Тебе же сказали не лезть! Что за концерт ты устроила внизу? Стать звездой жёлтой прессы решила? Да мы тебе за это такой штраф влепим, что ты ни копейки не получишь по контракту, ещё и должна окажешься!
Витину сестру я, конечно, сразу узнаю, хоть виделись мы с ней лишь однажды – на нашей свадьбе. Она замужем за иностранцем, живёт за границей, сюда приезжает крайне редко по особым случаям. Сейчас как раз именно такой.
Её лицо искажено яростью, она шипит на меня, разбрызгивая слюну и не особо заботясь о том, как выглядит в этот момент со стороны. Конечно, сейчас её никто не фотографирует и не снимает на видео, можно быть собой и без стеснения демонстрировать свою сущность. Вернее, вместо буквы «щ» в этом слове должна быть «ч», так куда правильнее и объективнее.
– Даже не надейся, что ты или твой выродок сможете претендовать на какое-то наследство! Я видела ваш контракт, там чётко написано, что тебе не достанется ни-че-го! Так что не разыгрывай тут скорбную вдову, тебе это ровным счётом ничего не даст. Уматывай отсюда и пакуй барахло!
Вдову? Наследство? Что? Нет! Этого не может быть!
– Елизавета, всё, достаточно. Дай ей пройти, раз уж пришла.
Свекровь, как обычно, говорит строгим, немного механическим голосом. Железная леди… Я бы тоже хотела быть такой, уметь так себя держать. Боже, если Лиза сказала правду, то как Диана Александровна вообще ещё жива и так спокойна? Или её накачали какими-то препаратами?
– Пойдём, Олеся.
Не глядя на меня, свекровь поворачивается и делает несколько десятков шагов по коридору, а затем останавливается возле одной из дверей. Плетусь за ней. Ноги всё глубже проваливаются в зыбучий песок. Кажется, чувствую его уже даже во рту. Ещё несколько метров, и засосёт окончательно. Мне не выбраться.
Когда ступаю в палату, то в первый момент ничего не вижу – будто песок добрался до глаз. Откуда-то издали слышу равномерный писк приборов и механический голос свекрови:
– Он всё ещё не пришёл в себя.
Приходится приложить усилия, чтобы разлепить глаза, очистить их от песка и оглядеться.
Витя лежит на высокой кровати, весь обвит трубками, как будто спит. Но узнать в этом мужчине моего жизнерадостного красавца-мужа очень трудно. Он белый как мел. Кажется, даже губы утратили свой цвет. Но главное – живой! Эта дура бесчувственная меня на понт брала!
Снова непроизвольно начинаю плакать. Подхожу ближе и слегка касаюсь его руки, сжимаю пальцы своей ладонью. Стула рядом нет, присесть на кровать не решаюсь, опускаюсь на пол – на корточки, касаюсь коленями пола и целую его руку. Она тут же становится влажной от моих слёз.
Если бы я только могла ему хоть чем-то помочь! Всё готова отдать, лишь бы он открыл глаза, встал и пошёл домой…
– Пойдём, деточка, – мне на плечи ложатся руки свекрови.
Я и забыла, что всё это время она была в палате вместе со мной…
Следую за ней как зомби. Мы приходим в какую-то комнату. Видимо, её специально оборудовали для родственников лежащих тут тяжёлых пациентов.
Диана Александровна подаёт мне стакан, пахнущий каким-то лекарством.
– Выпей и успокойся. Нам остаётся только ждать и молиться. Не стоит раньше времени впадать в отчаяние.
– А что говорят врачи?
– Разное говорят. Но пока ничего определённого. Пуля прошла очень неудачно, задев жизненно важные органы. Он нетранспортабельный, за границу его в таком состоянии везти опасно. Так что остаётся положиться на наших эскулапов и волю божью.
Немного успокоившись, ловлю себя на мысли, что металл из тона свекрови исчез. Она говорит через боль, её голос вибрирует, хотя заметно, что она пытается сдерживаться. Трудно представить страдания женщины, которая вынуждена со стороны наблюдать за своим тяжело раненым сыном, не имея возможности ему помочь…
Она никак не комментирует поведение дочери. Видимо, каждый в их семье переживает трагедию по-своему. И каждого можно понять…
Глава 11
Дёргаюсь на каждый телефонный звонок, на каждое оповещение о входящем сообщении. Свекровь настоятельно просила не маячить в больнице лишний раз и пообещала держать меня в курсе Витиного состояния. Но уже второй день от неё ничего нет. То ли у него всё по-прежнему, то ли обо мне просто забыли. А вдруг ему стало хуже? Неизвестность сводит с ума.
К вечеру напряжение достигает неимоверных высот. Не могу ни с кем разговаривать. Кажется, если разомкну челюсть, чтобы что-то произнести, то зубы от волнения начнут стучать и покрошат друг друга.
Ожидание – изощрённая пытка…
Не выдерживаю и звоню свекрови сама. Но она не берёт трубку – то ли ей нечего мне сказать, то ли не слышит звонка, то ли занята и не может ответить, то ли просто игнорирует. Объяснений много, но суть от этого не меняется – я по-прежнему не знаю, как там Витя.
Наутро всё повторяется. Что стоит Диане Александровне поднять трубку и сказать мне хотя бы пару слов? Она наверняка понимает, что я волнуюсь.
Перед глазами стоит разъярённое лицо Лизы. Она уже мысленно похоронила брата и печётся о наследстве – чтобы оно вдруг не досталось нам с Иришкой. Может, и свекровь тоже так думает, только ей хватает выдержки не демонстрировать это в открытую? Странные люди. Как можно из-за каких-то денег превращаться в диких животных, заживо хоронить близкого человека и кидаться на меня?
Читала, что люди в коме могут находиться очень долго. Иногда врачи намеренно держат их в таком состоянии, чтобы помочь организму быстрее восстановиться. Если бы только знать, как обстоять дела у Вити на самом деле…
На следующее утро, не выдержав игнора со стороны свекрови, снова звоню Макару. Я даже не на грани истерики, а давно за гранью. Забыла, когда ела и спала. Если бы не Иришка, то давно сошла бы с ума от беспокойства и неизвестности. Макар меня огорошивает:
– Олеся, я ничего не знаю. Меня уволили.
– Как так? Но почему?
– Как мне сказали, в связи с состоянием здоровья Виктора Борисовича в моих услугах больше не нуждаются.
Холодею… Почему в услугах больше не нуждаются? В голову сразу лезут самые страшные мысли, но я отчаянно отгоняю их и всё-таки переспрашиваю:
– Так, а что с Витей? Вам хоть что-то известно?
– Нет, я с ним не виделся. Знаю только, что вчера он уже был в сознании, но по-прежнему в реанимации.
Услышав, что он пришёл в себя, размокаю. Будто стержень, на котором держится тело, разом выдернули, и оно бесформенным кулем свалилось на пол. Только сейчас в полной мере осознаю, насколько напряжена была в последние дни. Дышать становится немного легче, сердце будто вырывается из тисков и опять начинает стучать с утроенной силой. Витя очнулся… Заветные слова, согревающие душу.
А свекровь мне даже не сообщила! Но она же обещала! Радость смешивается со жгучей обидой… Как может она быть такой жестокой по отношению ко мне?
Лишь в обед мне наконец-то перезванивает Диана Александровна и бесстрастным голосом сообщает:
– Виктор пришёл в себя. Борис Григорьевич разрешил вам его навестить.
«Разрешил мне его навестить». Свёкор словно одолжение сделал! Может быть, и раньше свекровь мне не звонила потому, что он не позволял? Как ни крути, а не хочется думать о ней совсем плохо…
Несусь в больницу как угорелая. Кажется, попробуй сейчас хоть один журналист преградить мне дорогу, мгновенно разорву его в клочья. Но охрана предупреждена, стоит мне появиться на дорожке, ведущей к входу, один из охранников делает несколько шагов в мою сторону. Папарацци почти не докучают, только щёлкают фотоаппаратами и что-то выкрикивают. Сегодня их заметно меньше – видимо, остальные утратили интерес.
Когда выхожу из лифта на этаж, неожиданно робею. Чего боюсь – сама не знаю. То ли встречи с мужем, то ли его родителей. То ли просто волнение автоматически трансформируется в страх. В коридоре никого нет. Останавливаюсь перед палатой и нерешительно толкаю дверь.
Как и следовало ожидать, возле кровати сидит свекровь. Заметив меня, кивает, молча уступает мне место и уходит.
– Витя…
Бросаюсь к мужу, но не знаю, могу ли его обнять. А вдруг задену какой-то шов и причиню ему боль? Я даже не знаю, куда попала пуля!
Слова застревают в горле. Слёзы катятся по щекам, но отчаянно пытаюсь улыбаться. Витя видит меня, слышит и улыбается в ответ. Это ли не счастье?
– Как ты меня напугал… И мне никто ничего не говорил, я думала, что с ума сойду от неизвестности… Как ты?
– Бывало и получше…
Можно ли с ним поговорить? Не трудно ли ему отвечать на мои вопросы? Жаль, что свекровь не сказала мне ничего об этом…
– Как вообще всё это случилось?
Сжимаю его руку своими ладонями. Я так рада, что он жив и разговаривает со мной, улыбается. В голове полный хаос.
– У папы давление подскочило, пришлось мне ехать в больницу на открытие вместо него. Не доехал. Сюрприз тебе сделать хотел – в отпуск на майские поехать втроём. Как раз агент позвонила насчёт бронирования отеля, я отвлёкся на разговор и замешкался возле входа. А потом вдруг трах-бах, даже не понял, что случилось. Как в фильме: «Шёл, упал, очнулся – гипс»[6]6
Речь о к/ф «Бриллиантовая рука».
[Закрыть].
Витя пытается смеяться, а мне совсем не смешно…
– А что врачи говорят?
– Да что они могут говорить? Нужно время. Я только вчера оклемался… Пока всё заживёт и вернётся в норму…
– Но до майских тебя выпишут? В отпуск поедем? А иначе получится, что ты пулю поймал понапрасну, – пытаюсь пошутить, но выходит как-то коряво.
– Думал, ты уже не придёшь… – Витя игнорирует мой вопрос.
– Я приходила, когда ты был без сознания, но мне не разрешили. Маме твоей звонила, а она трубку не брала.
– Не шутишь?
Отрицательно мотаю головой.
– Честно говоря, я это подозревал. А мне сказали, что не знают, почему тебя всё нет и нет…
Вот же мерзкие люди!
– Да если бы мне позволили, я бы здесь круглосуточно сидела! Витя, я так испугалась за тебя. Я же… умру без тебя. Ты это понимаешь?
Слёзы льются и льются, мешая говорить, заставляя некрасиво шмыгать носом. Но в этот момент я совсем не думаю о том, как выгляжу.
– Витя, я люблю тебя! Больше всего на свете… Больше жизни!
– Ну всё, маленькая, не плачь. Живой я… И скоро вернусь домой.
Каждый день бегаю к Вите в больницу. Ему заметно лучше: свежеет цвет лица, розовеют щёки, он веселеет, меньше жалуется на боли, легче поворачивается на кровати, может сидеть. Я буквально считаю дни до момента, когда его выпишут домой. Мечтаю остаться с ним наедине без укоризненных взглядов его родни, терпеть которые порой очень трудно.
Открыто никто из них не выражает негатива, но он витает в воздухе. Впрочем, ничего нового в этом нет – отношение ко мне было таким же весь год, что мы с Витей женаты. Свёкры прилежно разыгрывают на камеру дружную любящую семью, но стоит журналистам скрыться из поля зрения, как родители превращаются в ледяные глыбы. Меня для них будто не существует. Даже к своей горничной они относятся с большим теплом, чем ко мне. Это объяснимо – ведь, по их мнению, я – всего лишь наёмный работник, меня наняли изображать жену Виктора. Они отказываются замечать, что брак наш давным-давно перестал быть фиктивным, что у нас с ним всё очень горячо и по-настоящему.
Нет-нет, да вспоминается вопрос журналиста, не чувствую ли я себя Золушкой. Вот рядом со свёкрами именно так я себя и ощущаю… Пройдёт время, и моя карета должна будет превратиться в тыкву, а платье – в лохмотья. Но только я искренне надеюсь, что этого не случится – муж не даст меня в обиду.
Проходит день за днём, и моё взволнованно-восторженное ожидание Витиной выписки сменяется беспокойством. Он становится мрачным, немногословным, резким. Несколько раз очень грубо мне отвечает, доводя до слёз. Потом, правда, извиняется, но все эти моменты постепенно собираются в копилку моих страхов.
– Витя, ты можешь объяснить, что с тобой происходит?
– Ничего, всё нормально.
– Ну я же вижу. У тебя что-то болит?
– Не выдумывай, – мотает головой.
– Врач сказал что-то плохое? – подозреваю сразу худшее.
Молчит и пытается перевести разговор на другую тему. Но я не даю.
– Витя! Посмотри на меня, – приближаюсь и ловлю его взгляд. – Ты считаешь, что я не вправе знать правду? Я не достойна, чтобы ты меня посвящал в вопросы своего здоровья?
– Да причём тут ты? – он явно раздражён и не идёт на контакт.
Его злит этот разговор, злит моя настойчивость. И мне бы остановиться, вижу же, что ничего хорошего он мне не скажет. Но всё ещё надеюсь услышать, что со здоровьем его проблемы не связаны. Возможно, что-то по работе, с депутатским креслом или бизнесом.
– Вить, ну я же волнуюсь…
– Да что мне твои волнения? – неожиданно он выходит из себя и начинает кричать. – Задолбала уже своим нытьём! Понятно? Вали отсюда и иди тортами своими занимайся! Прав был отец, что не пускал тебя!
– Что?
– От тебя одна нервотрёпка!
Глаза заволакивают слёзы. Вокруг всё плывёт, но я ещё пытаюсь не дать влаге разлиться. По-хорошему, мне бы сейчас хлопнуть дверью и послать его к чёрту. Пусть на маму свою орёт или на сестрицу припадочную. Но понимаю, что если уйду, то назад меня могут не пустить. И это сильно остужает мой пыл и тормозит разогнавшуюся гордость.
– Витя, перестань. Ну не хочешь говорить – не говори.
– Я и не собирался! Но ты же не можешь мне не выносить мозги? Пилишь, пилишь, пилишь. Сколько можно? Достала!
Он точно это мне говорит? Я его пилю? Это какое-то безумие! Всё вывернуто с ног на голову! Не узнаю его! Сдерживать слёзы больше не получается.
– Мне… уйти?
– Да! Вали! Разве я неясно сказал?
Я больше не знаю, что говорить. И не вижу ни малейшей зацепки, чтобы остаться. Разворачиваюсь и тихонько выхожу из палаты.
На минуту замираю в коридоре, чтобы успокоиться и вытереть слёзы.
В палате за спиной что-то с грохотом падает. Недолго думая, врываюсь обратно. Столик с лекарствами и какими-то медицинскими принадлежностями перевёрнут. Всё разбросано по полу: шприцы, осколки, инструменты… Витя сидит, закрыв лицо руками.
В несколько шагов пересекаю расстояние до него, обхватываю, прижимаюсь к нему и молчу, боюсь опять сказать что-то не то и вызвать очередной приступ агрессии.
– Витенька…
Он обнимает меня в ответ и утыкается лицом.
Дверь открывается, забегает медсестра, но не решается ничего выговаривать. Молча поднимает столик и собирает с пола инструменты. Кажется, ей это не впервой. Интересно, Витя уже устраивал тут аналогичный погром? Или у неё опыт общения с другими буйными пациентами?
– Лисичка, прости меня, – шепчет мне на ухо, когда медсестра выходит из палаты позвать санитарку, чтобы навела тут порядок. – У меня просто крыша едет…
– Витя, мы справимся…
– Нет, маленькая! Ты не понимаешь! Я – инвалид! Я не чувствую ног! Я никогда не смогу ходить! Думал поначалу, что это из-за обезболивающих. А на днях врач проверял – чувствительности нет. И если бы только ноги… Выше её тоже нет!
– Ну это же ещё не окончательно, ты только начал лечение….
– Олеся, ты слышишь, что я тебе говорю? Нет чувствительности вообще! Я не только калека, я теперь даже не мужик! Я ничего не могу, ничего не хочу! Вообще не понимаю, как жить дальше и зачем мне такая жизнь!
– Рано паниковать, – заявляю настолько уверенно, насколько позволяет шок от услышанного. – Если местные врачи не смогут тебе помочь, значит, поедем за границу. На Западе медицина далеко впереди. Наверняка, там и не такое лечат. Можно пока специалиста оттуда пригласить для консультации…
– Отец уже пригласил, завтра должен приехать…
– Ну вот видишь. Не накручивай себя раньше времени.
Возвращается медсестра.
– Виктор Борисович, вам нужно поспать, – тоном, не терпящим возражений, она озвучивает свои намерения, показывая на шприц, в который набирает лекарство.
После укола Витя быстро засыпает, а я тихонько ухожу. Приказываю себе не поддаваться панике и дождаться хотя бы завтрашнего визита врача. Но это легко только на словах. Внутри всё клокочет от волнения, как раскалённая лава, унять которую никак не получается.
Одно знаю точно: как бы ни сложилось и чем бы ни закончилось лечение, я никогда не оставлю мужа.
Глава 12
Профессор Шварц ситуацию не проясняет, но немного обнадёживает. Меня, естественно, к нему даже не пускают. Да и смысла в этом никакого нет – я всё равно ни слова не понимаю, с английским у меня ещё в школе было плохо. Общается врач в основном с Борисом Григорьевичем, он один владеет полной информацией, даже Вите, как я понимаю, её выдают дозировано, на что муж злится, но старается не подавать виду.
Он полон оптимизма, соглашается сразу на всё, что предлагает профессор. Готов на любые операции и процедуры, лишь бы восстановить чувствительность и встать на ноги. Вскоре после визита Шварца Витю перевозят в немецкую клинику. Родители и сестра едут с ним, меня же вынуждают остаться дома. Ищу поддержки у мужа, но он неожиданно принимает не мою сторону.
– Лисичка, ну зачем тебе туда ехать?
– Хочу быть с тобой, заботиться…
– Не нужно. Со мной будет мама. И там хороший медперсонал.
Мне очень обидно. Значит, я для него не настолько близкий человек, чтобы и в горе, и в радости?
– Сама пойми, после операции мне будет нужна не жена, а нянька. А мужчины не любят, чтобы женщины видели их в минуты слабости. Мне будет намного приятнее, когда я вернусь на своих двоих, а ты будешь встречать меня в аэропорту.
Звучит вроде бы логично, но всё равно я очень тяжело переношу разлуку. Телефонные разговоры и сообщения в мессенджере скупые. После операции не так-то легко быстро восстановиться. Тем более, он весь на нервах. Настроение бросается из крайности в крайность: от восторженного оптимизма, что всё будет хорошо, до паники, что операция не помогла. Я и сама схожу с ума от этих эмоциональных качелей. Трудно представить, каково ему, когда на кону стоит фактически жизнь.
По вечерам делюсь с Иришкой папиными новостями, естественно, адаптируя под её возраст. Она очень скучает и волнуется, поскольку с тех пор, как Витя попал в больницу, они не виделись. Приходится довольствоваться видеосвязью, фотографиями и рассказами.
– И Айболит пришьёт ему ножки, и он опять побежит по дорожке? Как зайка?
Дочка всё воспринимает через призму своего книжного опыта. Как я мечтаю, чтобы Витя, действительно, мог бегать! Жду хоть каких-то намёков на информацию об успешности операции, но их всё нет и нет. Наступает момент, когда понимаю, что чуда не случилось. Какие-то позитивные сдвиги есть, но они куда скромнее, чем Витины надежды.
Спустя несколько дней он сообщает мне, что отец нанял нового помощника. Его зовут Олег, и в ближайшие дни он займётся переоборудованием дома.
Новый помощник мне не нравится. Тонкие губы, бесцветные стеклянные глаза, которые вдобавок бегают туда-сюда, будто их фиксатор сломался.
Начинается обустройство дома к возвращению хозяина. В течение недели стоит грохот и пыль – что-то пилят, режут, монтируют и снова пилят и режут… Устанавливают всё для комфорта инвалида-колясочника. И это повергает меня в ужас. Слишком хорошо я помню палату с перевёрнутым столиком. В каком настроении Витя вернётся? Не станет ли всё тут громить?
Я не пытаюсь заводить с ним по телефону разговор о том, как он представляет себе будущее. Планирует ли сохранить депутатское место? Прецеденты есть. Но готов ли Виктор таким образом попасть в центр внимания и стать объектом жалости окружающих? Сомневаюсь.
Просто плыву по течению, не до конца понимая, что у нас всех впереди.
Встречать в аэропорт не еду – Витя настоятельно просит ждать его дома. Словами не передать, что творится у меня в душе. Я и рада, что, наконец, увижу его, и боюсь нашей встречи…
Иришка в садике, я отпросилась с работы. Слоняюсь по дому, в сотый раз проверяю, всё ли везде в порядке. Пытаюсь представить, будет ли ему удобно, сможет ли он приспособиться. Нервы натянуты…
Витя приезжает молчаливый, хмурый, усталый. Он слабо реагирует на мою радость, прячет глаза и вовсе не настроен на общение. А я так его ждала!
Новую спальню оборудовали на первом этаже. И хотя успели смонтировать и специальный подъёмник на второй этаж, все основные помещения, которые Вите нужны, находятся теперь на первом.
Не знаю, как с ним говорить, как правильно себя вести. Следую по дому по пятам.
– Олеся, что ты ходишь как привидение?
– Я… хотела помочь тебе переодеться.
– Я сам с этим в состоянии справиться! – бросает мне зло, выплёвывая каждое слово. – То, что я не могу ходить, вовсе не значит, что я превратился в грудного младенца или беспомощного калеку!
Захлёстывает обида, но я держусь, понимаю, что ему куда тяжелее, чем мне. Нам обоим нужно время, чтобы привыкнуть к быту в новой реальности.
Я разочарована… Нафантазировала себе, как дура, нашу встречу, напридумывала розовых единорогов. А он вон какой стал. В мою сторону почти не смотрит, будто мы совершенно чужие люди.
Когда привожу Иришку из сада, Витя немного преображается, смягчается, на губах появляется подобие улыбки.
Дочь предупреждена, что папа не может пока ходить. Но она у нас мастер неудобных вопросов и беспардонных комментариев. Наблюдая за их вознёй, постоянно прислушиваюсь, ожидая каждое мгновение какой-то недопустимой фразочки от моей непоседы.
Пока накрываю на стол, Иришка забирается к папе на руки и требует покатать её… Похоже, ей очень весело. После ужина Витя поднимается с дочерью на второй этаж, устраивается в детской и долго читает сказки, словно пытается наверстать упущенное за все долгие недели его отсутствия.
Топчусь на пороге спальни. Позволит ли он мне лечь с ним? Не помешаю ли я ему? Не ударю ли во сне? Похоже, я превращаюсь в параноика.
Устав от ожидания, решительным шагом иду и ложусь в кровать. Надеюсь, не выгонит.
Когда Витя возвращается, едва сдерживаюсь, чтобы снова не предложить ему помощь с переодеванием и принятием душа. Он уходит в санузел и со всем справляется сам. Что ж, по крайней мере, в нытика он точно не превратился. Да и в психопата – тоже.
С удовлетворением замечаю, как ловко он переносит себя на руках с кресла на кровать и устраивается рядом.
– Лисичка, иди ко мне, – чувствую его сильную руку, подтягивающую меня к себе, как раньше.
На мгновение выпадаю из реальности, предвкушая продолжение. Сердце колотится, отбивая азбукой Морзе вопрос: вернулась ли к нему чувствительность хоть немного? Мы сливаемся в требовательном поцелуе, вкладывая в него всю тоску друг по другу, всю накопившуюся за время разлуки страсть. Но… Потом Витя произносит:
– Маленькая, давай спать, я ужасно устал…
* * *
Жизнь с сильным и активным мужчиной, который привык быть хозяином своей судьбы, но по нелепой случайности оказался прикованным к инвалидному креслу, – не сахар. Он никак не может принять новую реальность, ненавидит себя и весь мир. Мучительно выдерживать его нападки, зачастую совершенно необоснованные. Но ещё тяжелее видеть, как он страдает, и не иметь возможности ему хоть чем-то помочь.
После возвращения из больницы Витя утратил надежду и замкнулся в себе. Рано утром за ним приезжает Олег, вместе они отправляются в реабилитационный центр. Как-то я попыталась заикнуться, что хотела бы поехать с ним, но он наотрез отказался. Я уже поняла – муж категорически не хочет, чтобы я видела его в минуты слабости.
Виктор никогда не жалуется и абсолютно всё норовит сделать самостоятельно. Словно пытается доказать себе и окружающим, что ничего не изменилось, и он остался таким же, как был.
По скупым рассказам помощника я знаю, что процедуры и лечебная физкультура даются мужу очень тяжело. Он не верит в успех и кричит на врачей, чтобы оставили его в покое и дали нагрузку на работающие мышцы, которые позволяют компенсировать беспомощность. От повторной операции у Шварца или в другой клинике отказывается, хотя отец разослал его обследования по всем ведущим врачам мира и получил несколько приглашений.
При всей кажущейся чёрствости и бездушности человека-скалы – Самборского-старшего я уже давно поняла, как много значит для него семья и как сильно он беспокоится за Витю. И то, что теперь ради сына он пытается свернуть горы, меня ничуть не удивляет. Даже смена помощника – довольно приятного в общении мягкого Макара на чурбана Олега теперь мне кажется логичным манёвром Бориса Григорьевича – опытного манипулятора, который умеет просчитывать действия на несколько шагов вперёд и видит людей насквозь. Макар бы однозначно не справился и позволил Виктору психовать и хандрить, а Олег определённо имеет на босса влияние, тонизирует, умело отражает и гасит его агрессивные нападки.
А я постепенно превращаюсь для мужа в пустое место, обслуживающий персонал. Как же тяжело с этим мириться! Из кожи вон лезу, чтобы привлечь к себе внимание, но безрезультатно.
Даже спустя несколько недель я всё ещё не могу с уверенностью сказать, дала ли операция результаты, вернулась ли хоть немного чувствительность. Пытаюсь подловить мужа утром в кровати и проверить, как там обстоят дела, но он словно намеренно отворачивается или вскакивает раньше меня. Стыдится своей слабости?
Витя постоянно в напряжении, как будто держит от меня круговую оборону. Мне её не пробить. Пропасть между нами всё шире и глубже. И только дочери удаётся заставить его улыбаться. С ней он может часами играть в настольные игры, устроившись на кровати в спальне или в гостиной на полу.
Обнаружила несколько новых коробок – видимо, муж купил их втайне от меня специально для вечерних посиделок или полежалок с Иришкой. Значит, для него это важно?
Изредка он вдруг и со мной расслабляется, подпускает ближе, обнимает и целует жадно и страстно, будто в последний раз. Но быстро спохватывается и снова отталкивает. Эти перепады настроения сводят с ума, но я держусь и стараюсь не подавать виду. Хотя, не будь этих неожиданных всплесков эмоций, я бы совсем скисла от беспросветного отчаяния.
Когда мы возвращаемся с Иришкой домой, Виктор обычно работает в кабинете. Я по-прежнему не знаю, чем он занимается и что будет с его депутатством. Стыдно признать, но наше общение после заграничной операции сведено к минимуму. Каждые выходные пытаюсь вытянуть его на совместную прогулку, но он под разными предлогами упорно отказывается.
– Олеся, как покормишь Иришку, зайди ко мне, пожалуйста.
Как обычно, тон сухой и холодный. И только глаза… больные и полные отчаяния. На мгновение встречаемся взглядами, грудь будто ножом полосует, но Витя быстро отворачивается и уезжает.
Тороплюсь поскорее закончить на кухне. Разбирает любопытство, что за важный разговор у него появился. Да и глаза его никак из головы не идут, пугают до чёртиков.
– Олеся, присядь, – официально, будто собеседование перед приёмом на работу проводит.
– Что-то случилось?
Смысла ждать чего-то хорошего нет. Вижу по мимике, слышу по интонациям, что передо мной не Витя, а его механический клон.
– Всё, игра окончена. Поиграли – и хватит.
– В смысле?
Я всё ещё не понимаю, о чём он. Или сознание сопротивляется и отказывается принимать очевидную информацию.
– Финита ля комедия! Ты свободна, Олеся!
Ну уж нет! Не собираюсь его оставлять! Он же тут без нас совсем одичает! Может, не я, но Иришка однозначно добавляет ему положительных эмоций. Я наблюдала за ними, он с ней искренне радуется, невозможно так притворяться.
– Даже не думай! Никуда я не уйду! У меня контракт на пять лет, я не брошу тебя!
– Всё кончено, нет больше никакого контракта. Я разорвал его, – твердит упрямо, пряча глаза. – Марк оформил все документы, ты мне больше не жена.
Помню этого Марка – юрист Бориса Григорьевича. Въедливый и малоприятный тип. Будто созданный для мерзких поручений своего хозяина.
– Какая разница, есть ли у меня эта чёртова печать в паспорте? – повышаю голос. – И потом, Иришка по документам – твоя дочь, ты не можешь нас с ней так просто выставить на улицу.
Пытаюсь прощупать хоть одно его слабое место. Я не готова его бросить. Меня всё ещё не покидает надежда на чудо.
– Никто не выставляет вас «так просто». Вы с дочерью получите хорошие отступные.
