Текст книги "Измена. Найти свое счастье (СИ)"

Автор книги: Аля Драгам

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Глава 11

POV Захар Одинцов.

– У Слуцкого снова подъём, – отец назойливой мухой жужжит сбоку, закончив навешивать пиздюлей своей команде.

– Всего процент, пап, – отвлекаюсь, покручивая в пальцах карандаш.

Этот карандаш выпал вчера из сумки Елизаветы. Когда поднимал её вещи, на автомате сунул в карман, а утром вспомнил.

Обычный, аккуратно заточенный, хоть и исписанный почти наполовину.

Ювелирка, да?

Меня вчера молнией прошило, когда увидел огромные глазах ужас в них. Бил мудилу, вкладывая всю ненависть. Уродов, способных насильно брать девчонок, я бы топил в бочках с кислотой или определял на пожизненное. Но эти мысли надлежит оставить при себе, ограничившись избитой рожей свинообразного препода.

Надо, кстати, заехать в пед, чтобы лично проконтролировать увольнение борова. Уверен, стоит копнуть глубже, и всплывёт не один эпизод с его именем. Жаль, я вчера не запомнил девчонок, которые смеялись над Лизой. Они-то явно догадывались про исход сдачи зачёта… или что она там вчера сдавала? Я даже не спросил, стараясь держать дистанцию и не напугать.

– Процент? Процент?

Подумать явно сегодня не получится. Батя психует, и я прекрасно знаю о причине нервов.

Ещё вчера главный соперник шёл с ним наравне, но уже сегодня обошёл и продолжает набирать популярность вместе с многочисленными видео, опубликованными в соцсетях и местных телеканалах.

– Да ты видел? Видел? – передо мной трясут экраном ноутбука, грозясь сломать ни в чем не повинную технику. – За какой-то сраный час больше миллиона просмотров!

Ролик с поездкой дочери Слуцкого с женихом по «районам детства» упал мне в почту сразу после модерации в новостном паблике.

Забавно, но люди реально принимают пару за чистую монету, соревнуясь в красочных пожеланиях и ванильных умилениях. Я насчитал не более десятка негативных комментов среди сотен поздравлений.

Добавим оперативную работу администраторов чатов и получим идеальный сюжет на злобу дня: любовь рушит преграды.

Именно с таким заголовком сегодня выпустили нарезку кадров с помолвки.

– Видел, – как можно спокойнее реагирую, стараясь не повышать голос. – Сам знаешь, это ненадолго.

Юрьич дистанционно уже развернул очередную кампанию, а когда они с отцом узнают про мою драку в институте, вцепятся и раскрутят историю в правильном направлении.

На очередной виток аргументов отмалчиваюсь, сосредоточившись на письменной принадлежности. Не могу пока понять, чем меня цепляет этот карандаш, но не могу отбросить его в сторону. Смотрю с разных сторон, будто он готов поведать мне секреты своей хозяйки.

Кстати, о ней.

Сегодня суббота и у группы Елизаветы нет пар. В службе доставки у неё также выходной, я проверил. А увидеть хочется: вернуть потерянную вещь, отдать подарок и узнать о самочувствии. Можно было написать сообщение, но я не взял номера телефона. В досье он есть, но нет уверенности, что девчонка правильно поймет.

Её простота и живые эмоции сумели произвести впечатление и натолкнули на некоторые мысли. Остаётся дождаться вечера, чтобы подтвердить правильность догадок.

Пока же сухо излагаю отцу о первых сделанных шагах и демонстративно закатываю глаза, когда он воодушевлённо начинает накидывать новый план, скорректированный новыми обстоятельствами.

– Пап, мне не десять лет, – пресекаю словесный поток.

И дело не в том, что советы тупые, а в том, что меня задели глаза Лизы и её улыбка. Такая робкая и скованная, будто девчонка раньше не улыбалась…

Глава 12

POV Лиза Суворова.

Моя мама – настоящий человек-рентген.

Стоит мне переступить порог, как она впивается внимательным взглядом настоящего следователя, проходясь по растрепавшимся волосам, покрасневшим глазам и искусанным губам.

– Елизавета?

Сложенные на груди руки и нахмуренный лоб не прибавляют настроению. Всю дорогу до дома меня трясло от накрывшего отката. Как я могла улыбаться незнакомому парню, рассматривать его, когда я… когда меня… когда…

Боже…

Снова начинаю дрожать, но сейчас к пережитому страху добавляется ещё и страх реакции матери на произошедшее. Что она сделает, когда расскажу, даже представить страшно!

Но и промолчать не могу: если в вузе потребуют дать показания или написать объяснительную? Если всё переиграют, когда тот парень уедет и больше не появится? Герасименко наверняка имеет большое влияние в институте, раз работает в нём и его делишками никто до сих пор не заинтересовался.

Интуиция подсказывает, что я не первая и не вторая студентка, с которой он проводил пересдачу в таком виде.

– Елизавета⁉ – повышает мама голос, а я поднимаю ладони и закрываю лицо руками, собираясь с мыслями.

Это безумно тяжело сделать. Ещё тяжелее начать рассказ, потому что про отработку я промолчала… как и про прогул…

Но за совершённый проступок последовало наказание и теперь придётся скрупулёзно передать маме всю-всю правду.

– Мне долго ждать?

Третий вопрос задаётся совершенно другим тоном: он означает, что ждать маме надоело. Раньше она бралась за ремень и отчитывала меня, заканчивая «воспитательный процесс». Боже! Надеюсь, сейчас она просто покричит и объявит бойкот, который считает очень доходчивой формой давления на человека. В молчании жить совершенно невозможно и меня каждый раз ломает от невозможности подойти и просто поздороваться.

Ну почему она такая? Я же видела фотографии в альбомах, где она весело улыбалась и была довольна своей жизнью… Неужели моё рождение её так сильно изменило?

Вообще чувство вины живёт со мной постоянно, и сейчас затапливает наравне со стыдом и чем-то ещё, что назвать никак не получается.

– Мам! Мамочка, прости меня, – тяну к ней руки, чтобы хоть немножко погреться о её сочувствие.

До тех пор, пока она не начнёт сердиться на непутёвую дочь.

Перед глазами в этот момент проносится кадр с чужими руками, очень бережно сжимающими меня. И слёзы брызгают с новой силой.

– Мам… – шепчу, – пожалей меня?

Стягиваю куртку и в ботинках, оставляя следы, прижимаюсь к груди родительницы, не в силах остановить рвущиеся рыдания.

Кажется, пугаю её, потому что вместо криков меня ведут в кухню, выдают стакан воды и гладят по голове, прижав щекой к животу.

От мамы пахнет выпечкой и совсем немножко церковью. Но мама не ходит в церковь! И я не знаю, почему мне вдруг мерещится этот запах.

– Рассказывай, Лиза, что стряслось? Если ты получила плохой балл…

Но я перебиваю и, набравшись храбрости, выпаливаю без заминки. Про звонок с работы, про реферат, про мою защиту и странные намёки. Про то, как мне было страшно и как я отступала к двери миллиметр за миллиметром, сдерживая тошноту.

Но вот про спасителя… про того странного парня… Про него сказать не смогла. Обозначила, что мне помог проходящий студент, которого я не знаю.

Возможно, это и не ложь: он действительно мог оказаться студентом старшего курса, с которым я никогда не пересекалась.

* * *

Вместо скандала и криков с указанием моего места в жизни, мама хватается сначала за голову, а потом за телефон, и до самой глубокой ночи выясняет все вопросы и подробности, поднимая на уши знакомых.

К счастью, подробностей моего позора не звучит, мама очень ловко обходит все нюансы, ограничиваясь распространёнными фразами.

Но всё, чего удаётся добиться, это скупой информации об увольнении Герасименко. Кто-то кому-то по огромному секрету нашептал, что «сверху попросили» не предавать дело огласке, однако уволить преподавателя по статье за хулиганство и нарушение режима.

«Сверху»? Я же точно знаю, что тот парень никого не просил и не звонил. Если только потом? Но разве же могут быть у студента такие связи?

– Видимо, кому-то перешёл дорожку, раз так быстро убирают, – резюмирует мама и гонит меня разливать чай.

Это уже седьмое или восьмое чаепитие за вечер под обсуждения и предположения. Мне бы лечь и уснуть, но я боюсь, что мама решит для профилактики наказать меня, и терплю, старательно отслеживая её настроение.

Не сказать, что оно радужное, но и грозу ничто не предвещает. Странно даже: я рассказала, как есть, о прогуле, но мама не прокомментировала. Будто забыла и хорошо бы, если бы такое могло произойти!

– Как думаешь, тебя вызывать будут? Надо бы в травму доехать, снять следы.

– Мам, нет следов, – отрицательно качаю головой и вливаю в себя остывший, а от этого не очень вкусный чай.

– А синяк?

– От папки. Валентин Григорьевич не при чём.

– Ещё и выгораживаешь! – вот сейчас узнаю маму: тонкие крылья носа раздуваются, а губы поджимаются в недовольную узкую линию.

– Не выгораживаю, просто…

– Просто, Лиза, было бы, если бы ты не пропустила занятие. Но об этом поговорим потом, – мама решительно поднимается, и мне ничего не остаётся, как подняться следом за ней. – А сейчас мы едем снимать побои, чтобы быть во всеоружии. Лучше заранее позаботиться, дочь.

И я плетусь одеваться. От влажных ботинок пахнет клеем и сыростью. Я промазала дырочку в подошве, но даже не подумала поставить просушиться.

Сегодня я совсем не могу думать, если честно.

Прикусываю губу, натягивая обувь. Следом куртка, шапка, шарф, длинные концы которого убираю под блузку, чтобы не болтались.

Шерсть не очень приятно царапает кожу, однако так теплее, поэтому я терплю.

Ожидаемо транспорт уже не ходит, но до круглосуточной травматологии всего два двора пешком, и мы пробираемся по грязному тротуару, пытаясь обходить лужи.

Фонари светят у парадных, их света не очень-то хватает, и я порываюсь несколько раз сказать маме, что сейчас куда опаснее спешить в больницу, чем приехать к сотрудникам полиции без бумажки от врача.

Но мама сама двигается вперед и меня тащит. Иногда в прямом смысле: подхватывает за рукав и тянет за собой.

Как хорошо, что до освещенного пандуса мы добираемся без приключений!

Приключения нас ждут внутри: огромная очередь в тесном коридоре. По соседству со скамейками, заполненными разными людьми, стоят и каталки. Кого на них только нет…

Буквально в шаге от нас на одной из каталок лежит мужчина с ужасным цветом лица. Бордовая кожа покрыта волдырями, зубов… Боже мой! Зубов у него совсем нет… А из груди торчит рукоятка ножа, которую он периодически задевает и хрипло матерится.

Чуть дальше сидит, а не лежит, кажется, женщина. По принадлежности к полу можно судить по грязной малиновой юбке, задранной так высоко, что видно несвежее белье. Эта женщина смеётся без причины, хлопая себя по высохшим ляжкам, и вдруг сгибается пополам.

Я вскрикиваю, а она извергает отвратительно воняющее содержимое желудка прямо на пол, и продолжает хохотать.

– Мм, – шепчу в ужасе, стараясь смотреть только на свои сложенные на коленях руки, – я не хочу. Пожалуйста, пойдём домой?

Но мама неумолима. Мы проводим в жутком кошмаре почти четыре часа. Больные всё поступают, а очередь двигается медленно-медленно. Дышать невозможно, потому что никто ничего не убирает.

Врачи или медсестры пробегают иногда мимо, даже головы не поворачивая, чтобы посмотреть по сторонам.

И только когда от отчаяния я глотаю тихие слёзы, нас зовут в кабинет.

Уставший врач устало выслушивает мои объяснения, бегло осматривает синяк, находит еще какие-то незамеченные ранее царапины и выдаёт справку.

В ушах так и стоит хохот той ненормальной, когда мы возвращаемся домой. Я чуть ли не шарахаюсь от каждого звука, и замечаю, что мама напряжена сильнее обычного.

Я-то думала, ей всё равно, но она тоже впечатлилась и бледнела, когда санитары вкатывали очередного поступившего пациента. В сравнении с ножом даже выбитый глаз и разрезанная губа не выглядели страшными.

Не удивительно, что ночью все пережитые кошмарные мгновения снятся мне непрерывным калейдоскопом. То Герасименко вытаскивает нож окровавленной рукой, то наш декан задирает юбку и пристраивается справить нужду, то один из преподавателей щёлкает вставной челюстью.

Ещё никогда я так не уставала после сна. Лежала и считала секунды, чтобы можно было встать и прошмыгнуть в кухню: лучше уж пить чай или кофе, чем возвращаться к событиям в травмпункте.

И ещё неизвестно, нужна ли будет справка, или нет.

Мне кажется, если знакомые сказали правду, то меня никто и не спросит. А если Валентин Григорьевич обладает силой избежать увольнения, то никакая бумажка меня не спасёт.

Зажмурившись, сижу несколько минут, старательно успокаивая себя. Никак я не повлияю на ситуацию, никак. Только вон пальцы дрожат.

Их сцепляю в замок и дышу, концентрируясь на счёте.

Делаю вдох, выдох, новый вдох.

Пытаюсь представить что-нибудь приятное. Раньше помогали картинки с моей мечтой: Италия, колоритные улочки, атмосферные кафешки… А сейчас под зажмуренными веками возникает один-единственный образ.

Внимательные глаза, прямой нос, немного пухлые губы…

– Лиза, чайник! О чём задумалась, что не слышишь⁈

О чём? О ком, мам… Но я молчу, конечно же.

Глава 13

POV Лиза Суворова.

– Доедай и поехали, – мама полностью собранная заходит в кухню второй раз за утро, пока я медленно и неохотно грызу кусочек хлеба с маслом.

Масло я ненавижу, если к продуктам применительно такое слово, но через силу заставляю себя глотать невкусную намазку, так как это полезно. Мама внимательно следит, чтобы я не пропускала.

– Куда? – устало поднимаю глаза и откидываюсь назад, упираясь затылком в стену.

Голова после бессонной ночи тяжеленная, а мне еще сегодня во вторую смену бежать на работу, потому что я сама вызвалась подменить заболевшего курьера.

До этого времени надеялась расправиться с заданиями и, возможно, отдохнуть, но события тут замелькали с такой частотой, что за ними не успеваю просто!

– Лиза, мы с тобой собирались ехать за курткой, – мама качает головой и я, если честно, её не совсем узнаю: какая-то она мягкая и непохожая на себя.

– Я забыла, мам. Может, в другой раз?

Куртка нужна, да, и я радовалась бы покупке новой, но совершенно не хочу выходить из дома. Я хочу нехотя есть свой бутерброд, сонно хлопать глазами над чашкой и мечтать заснуть без кошмаров, которые так и встают перед глазами.

– Сегодня, Елизавета! – непреклонно, как она умеет, родительница быстро меняет тон на привычный. – Куртку и ботинки. Ты почему не сказала, что твои пришли в негодность? Или мне самой следить за твоим гардеробом, как в детском саду?

– Не надо следить, – последний кусочек отправляется в рот.

Тщательно пережёвываю и поясняю:

– Я не знала, вчера только увидела. Думала, где шнурки, там вода попадает.

Мама закатывает глаза по поводу моей невнимательности, а я ополаскиваю кружку и проскальзываю в ванную, чтобы привести себя в порядок.

Быстро заплетаю косу, умываю лицо, и с тоской смотрю на отражение: тональный крем и румяна не повредили бы, но на использование косметики у нас табу. Максимум – увлажняющий крем и бесцветный блеск для губ.

С другой стороны, красоваться мне всё равно не перед кем.

– Я всё, – появляюсь, натягивая на ходу водолазку и заправляя её в брюки.

Под пристальным контролем наматываю шарф, беру шапку и застёгиваю куртку прежде, чем мы покинем квартиру.

На улице дует сильный ветер, от которого становится очень холодно в первые же минуты на открытом воздухе. Хочется поскорее спрятаться в тёплом салоне автобуса или трамвая, но, как назло, нужные нам номера задерживаются.

Кто-то из ждущих с нами пассажиров озвучивает причину: недалеко от поворота сошёл с рельсов трамвай и движение встало. Я умоляюще смотрю на маму: самое время вернуться, но она решает пройти пешком до главной улицы, где нет проблем с транспортом.

Идти в хорошую погоду не так и далеко, а вот осенью, когда порывы ветра сбивают с ног, прогулка кажется очень долгой и очень неприятной.

Краем шарфика вытираю лицо, стоит нам войти в подошедший автобус. К счастью, он подъехал сразу, как только мы добрались до остановочного комплекса.

Прикладываю карту к валидатору и занимаю место у окна, с удовольствием рассматривая улицы города. Я люблю осень, но другую. Когда листья красочным калейдоскопом греются в солнечных лучиках, когда воробьишки ловят последнее тепло и купаются в лужах, когда осенние цветы торопятся подарить свою красоту окружающим.

А бесконечные дожди и слякоть не люблю, потому что весь окружающим мир размазывается как плохое изображение за грязным и наспех протертым стеклом.

Чем ближе к центру, тем больше становится людей. Уступаю место старушке, а сама продвигаюсь к выходу. Мама идёт следом, крепко придерживая сумку.

Последнюю остановку еду, практически распластавшись по дверям, и буквально выпадаю, когда они распахиваются. Но грудную клетку больше не сдавливают и это настоящее счастье!

Последний рывок на то, чтобы перейти дорогу. Светофор долго не загорается зеленым сигналом, а когда загорается, одна из машин вдруг вылетает вперед и разворачивается под общий гул недовольства.

«Хорошо, никого не зацепил», – думаю, пока другие ругают незадачливого водителя. Впрочем, тому нет разницы явно, что о нём подумают. Автомобиль паркуется на той стороне дороги, куда идём мы, и замирает в паре метров от пешеходного перехода.

С интересом наблюдаю за ним, так как он мне кажется знакомым. Хотя откуда у меня могут быть знакомые черные автомобили?

Даже не так.

Дорогие черные автомобили не могут быть мне знакомы просто потому, что у меня нет круга общения с подобными людьми.

И с другими тоже нет, а мне бы хотелось идти сейчас не с мамой, а с подругой, весело обсуждая модель или цвет куртки.

– Мам, – поворачиваю голову, – можно выбирать не только серые и чёрные?

– А какие? Светлые быстро запачкаются, – молниеносно прилетает постоянная отговорка.

– Не знаю. Может быть, красная? Или розовая?

Рядом с нами перебегают проезжую часть девчонки в одежде такого цвета. Смотрятся нарядно и весело.

– Нет, Лиза, выделяться плохо. Я бы родителям этих вертихвосток…

Окончание фразы теряется в шуме, но мне оно не нужно. Я и так знаю: выделяться плохо, дружить плохо, верить нельзя и прочее-прочее из длинного списка запретов.

Глава 14

POV Захар Одинцов.

Смахиваю уведомления от входящих сообщений на экране айфона, чтобы не открывать и не отвечать. Успеваю зацепить только несколько слов в ссылках на статьи: отец не угомонится со Слуцким, считая взлёт конкурента итогом спектакля с дочерью.

И ведь умный же мужик! А ведётся… Задолбался объяснять, что далеко не все верят в сказки и следят за ними. Конечно, дело в комплексе мероприятий, направленных на улучшение качества и уровня жизни разных социальных групп.

Но и отца можно понять: его штаб ведёт работу в различных направлениях, бабла вливается немеряно, а Слуцкий как взял разгон, так и не останавливается. Но если команда отца взялась за масштабные проекты, то главный противник сделал хитрый ход, обрабатывая самых внушаемых. И если смотреть с этой стороны, помолвка с работягой отлично вписывается в концепцию, да.

Новое сообщение как продолжение моих размышлений: чтобы я не забывал, батя решил скинуть мне календарь, бл#дь. Ничего более красноречивого придумать было нельзя!

В раздражении сбросаю гаджет на столешницу и равнодушно наблюдаю, как точным броском сбиваю кружку с недопитым кофе и она, движимая силой инерции, доезжает до края, чтобы разлететься на осколки.

Брызги попадают на экран и… карандаш… Тот самый, который я зачем-то притащил домой и оставил в кухне.

Зачем мне этот огрызок, я не имею никакого понятия. Ну не собираюсь же я вернуть его Елизавете? Это выглядело бы глупо. Или?

Всё-таки глупо.

Отшвыриваю его уже прицельно, попадая идеально заточенным грифелем в светлую стену. С тихим звуком карандаш падает за диван, а я, удовлетворённый метким броском, потягиваюсь.

Сейчас бы Сабину и расслабиться, но не в этот раз. На утро запланирована важная встреча, по которой с минуты на минуту должны позвонить. Если уж взялся решать вопрос с несостоявшимся насильником, то надо довести до конца.

Ещё вечером были даны чёткие указания руководству вуза, но у этого борова нашлись знакомые, готовые вписаться за мужика. Значит, действовать придётся жёстче, чтобы Суворова не пострадала.

А мне уже дали понять: мужик настроен утопить девчонку, настаивая на её откровенном поведении и попытках соблазнения.

Для тех, кто не знаком с Лизой, версия покажется рабочей, но не для меня. Я видел испуганные глаза, ощущал дрожь, которая передавалась даже мне, наблюдал за слезинками, старательно скрываемыми от посторонних. От меня в том числе.

Милая девочка, сломавшая все представления о ней. И поселившаяся без спроса в мыслях, что особо мне не нравится.

Я не собираюсь привязываться к ней, но обещание готов выполнить: её не тронут и не заденут.

Не дождавшись обратной связи, набираю знакомый номер и выслушиваю отчёт одного из парней службы собственной безопасности, которого я вызвал. И ответ мне не очень нравится.

– Выезжаю, – бросаю в динамик, и накидываю толстовку, решив сегодня обойтись без официальных костюмов.

Вообще я люблю деловой стиль в одежде, он дисциплинирует, но иногда хочется отпустить себя даже в такой малости.

* * *

На улице противная морось, которая сразу делает ткань толстовки тяжелой и неприятной.

Сам виноват: поленился накануне загнать тачку на подземный паркинг, бросив на улице. Теперь пожинаю плоды, обходя лужи, тщательно заметенные и от это выглядящие размазанными по дорожкам кляксами.

Осень я ненавижу и предпочитаю проводить это время года на островах. Если бы не выборы, уже недели две бы грелся на пляже, работая удалённо под шум прибоя.

Отряхиваю с волос капли и с удовольствием откидываюсь в кресле, включив обогрев сиденья. Позволяю себе минуту релакса под ненавязчивую музыку, но быстро переключаю на более привычный электронный рок. Под «Stop Speaking» выезжаю с закрытой территории комплекса

Маршрут выстраиваю на ближайшем светофоре, но, подпевая, пропускаю поворот и вынужденно еду через центр, собирая пробки.

В одной из них стою довольно долго. От нечего делать листаю почту и натыкаюсь на дополнение к отчёту, которое пропустил. Отец почему-то не распечатал мне эти листы. Видимо посчитал, что они не имеют отношения к Суворовой, а зря…

Чем дольше читаю, тем больше начинаю понимать зашуганность девчонки. Меня удивил, безусловно, её внешний вид, но я не заострил внимания. А следовало бы, конечно.

На следующем перекрёстке, замерев перед линией stop, вбиваю поисковый запрос: секта «Древо счастья»*.

Каждое «богослужение» начинается с «прославления» Христа, которое осуществляется посредством многократного повторения какой-либо одной несложной фразы типа «я славлю тебя, Христос» под оглушительный аккомпанемент ритмической музыки.

Адепты секты находятся в информационном вакууме, так как телевидение, радио и пресса якобы несут бесовской заряд. Многие из них оставляют своих родителей, потому что формируется установка на то, что не принявший учение секты родитель – также орудие в руках дьявола.

Адепты регулярно отчисляют на содержание местной общины и ее руководства половину доходов. Кроме того, предусмотрены другие многочисленные «текущие» сборы, призванные в значительной мере облегчить для рядовых членов секты бремя распоряжения собственными деньгами.

От текста, высветившегося на экране, становится не по себе. Я слышал, безусловно, о различных попытках махинаций, но под эгидой божественного служения… не встречал.

Чтобы переключиться и обдумать информацию, опускаю стекло и поворачиваю голову. В первую секунду грешу на игру подсознания, но нет: на переходе в первых рядах стоит Лиза, держа под руку какую-то женщину. Присмотревшись, узнаю и её – Елену Радоевну Суворову – маму Елизаветы, учительницу продвинутого лицея и… как их там назвали?.. адептку секты «Древо счастья».

прим. – название секты вымышлено, любые совпадения являются случайными.