Текст книги "Меня не узнала Петровская"

Автор книги: Алла Драбкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

1 февраля

Старшая стояла на лестнице и хватала всех участников монтажа. К сожалению, я слишком поздно её заметила и тоже попалась. Придется торчать после уроков. Часа два, не меньше, с ней меньшим не отделаешься, потому что на одно построение у неё уходит час: одни пришли, другие сбежали, другие пришли, третьи смылись.

На меня она ужасно сердилась и требовала, чтоб я подняла голову и кричала звонким голосом, а как я могу звонким голосом, когда у меня голос нормальный?

Ужас! Если Игорь Александрович это увидит, мне будет страшная головомойка.

Зато Гущина старается что надо! Хоть у нее ни голоса, ни дикции, ничего вообще нет, но она тоже участвует в монтаже, потому что они со Старшой дружат. Она Гущину зовет Ларисонькой, Гущина её – Зиночкой Александровной. Сразу после монтажа я очень хотела сбежать, но Зинаида оставила меня и Гущину. Я так и не поняла зачем, потому что о монтаже мы не говорили, а почему-то говорили об Игоре Александровиче. Она спросила, женат ли он. Я сказала, что нет. Тогда она спросила, есть ли у него девушка. А откуда я знаю? Потом она стала восторгаться его талантом и тем, как он поставил интермедию.

Если уж он поставил так хорошо, то почему же они все испортили?

Потом она стала говорить Гущиной, что неплохо бы и ей заняться драмой (ха-ха! То-то ее у нас ждали!). Но Гущина сказала, что мама не позволяет ей заниматься пустяками. Лучше уж спортом, потому что это поможет при поступлении в вуз.

Потом разговор как-то незаметно перешел на Крючка. Зинаида её ненавидит. Интересно, почему?

Зинаида стала говорить, что Крючок – злая старая дева, черствая и сухая, как пергамент. И чего только она не говорила! Мы с Гущиной сказали, что Крючок совсем не старая дева, потому что она сама рассказывала нам про мужа.

Тогда Зинаида захохотала и сказала, что все это вранье, что она даже некоторым учителям так врала, но потом как-то выяснилось, что все это вранье. И так уж она радовалась, что смотреть на нее было неприятно: косички с бантиками в горошек прыгают как на проволочке, если сзади смотреть, так прямо девочка, а заглянешь в лицо – пожилая вроде. Так же мне неприятно было однажды, когда я маленькую лилипутку приняла сзади за девочку. Фу! Что это я пишу все о неприятном?

Ведь у меня есть Кашин. Интересно, знает ли он, что он у меня есть.

Украла у него фотографию и любуюсь всё время.

3 февраля

Репетировали сцену на балу. Волшебная страна и объяснение принца Золушке в любви. Кашину нагорело. И, по-моему, за дело. Вписываю в дневник то, что мне удалось записать на репетиции:

«…Кашин, почему ты не смотришь ей в глаза? Все люди – как дети. Они не стесняются смотреть в глаза. Вы когда-нибудь на улице смотрели на детей? Посмотрите, и чтобы в следующий раз все знали, как смотрят дети. Поехали!

Стоп! А вы можете то же самое, но только проорать? Почему это вы считаете, что в любви надо объясняться заикаясь и шепотом? Это, дети мои, штамп номер двести восемьдесят шесть «б». И потом… ведь у Шварца хороший текст, его не стоит шептать, это не какая-нибудь «тетя Гуля вышла замуж». Леночка, не опускай глаза. Золушке нечего стыдиться и жеманничать. И ты тоже, Кашин. У вас это в первый раз, любовь каждый открывает для себя сам.

Я знаю, как однажды парень и девушка встретились в метро. Встретились люди в метро, взялись за руки и пошли в загс. Потом у них родился сын. Володька, встань! Родился наш Володька Золотов. Не знаю, как вы, а я считаю, что получился ничего себе человек. А его родители еще лучше. Вам понятно? Ну хорошо, если вам неловко так – мы можем погасить свет. А что? В королевстве взяли и погасили свет. Вы потеряли друг друга в темноте и вдруг стали орать о любви.

Орать! Кашин, ты что, никогда в жизни не орал? Не влюблялся, нет? Ах, да, я и забыл, суровость чувств. Ну! Хорошо! Хорошо! Чудесно! Все отлично! Поехали!»

После репетиции гуляли и играли в снежки. До ночи делаю уроки, надо браться за учебу, а то влетит от Игоря Александровича.

5 февраля

Сегодня в школе произошло страшное событие. Когда я пришла, почти все уже были в классе. На доске было написано: «Врунья и старая дева». Все гудели, как шмели. Парту Гущиной обступили, и она рассказывала всем то, что узнала от Старшой. Кашин сидел злой. Сказал, что ждал меня. К нашей парте подошли Ромка Хейфец и Милка Маняшина. Милка сказала, что все во главе с Гущиной пишут Крючку анонимное письмо, что, мол, она старая дева и врунья, что сама учит одному, а делает другое, что она ненавидит всех, кроме своих любимчиков: меня, Кашина и нашей компании.

До урока оставалось минут десять, а Крючок обычно приходит раньше. Я сказала, что надо стереть с доски. Кашин пошел и стер. Странно, но на него никто не кинулся, просто посмотрели и с большим вдохновением стали писать письмо, как будто бы еще больше убедились в своей правоте! В общем-то я надеялась, что они прицепятся к нему, но они не сдвинулись с места. Никто. Кашин постоял у доски и подошел к ним. Все замолчали и уставились на него. Я, Ромка и Милка, не сговариваясь, подошли и встали рядом с Кашиным.

– Что она вам сделала? – спросил Кашин.

Все молчали.

– Вы не отправите это письмо, – сказал Кашин, – а если вы его отправите – я скажу, кто это писал.

– Дурак какой-то, – сказала Гущина и покраснела.

– Ты, губастый, схлопочешь, – сказал Великорожин.

И тогда я вдруг сказала:

– Коли кто-нибудь до него дотронется, то ребята с 6-й Советской выдернут нам ноги. Может, вы слыхали о Дитиненко?

– Ты нас не пугай, не пугай, – сказал Колька Смотряев и почему-то пошел к своей парте. Потом отошли другие. Остались только Гущина, Дерябкина и Великорожин.

– Вы, правильные, – сказал Великорожин, – что-то вы давно уже не получали по мозгам.

– Ну почему же, – сказал Кашин, – по-моему, это вы правильные, это вы с первого класса хорошо учитесь и руководите классом, а мы сидим тихо, никого не трогаем и починяем примус.

– Ещё поговорим, – сказал Великорожин.

Странно, Крючок пришла со звонком. Обычно она приходит раньше. Лицо у нее было такое, будто она уже что-то знает, – бледное испуганное. Но урок она вела как обычно, только часто отворачивалась от класса и не задавала по ходу урока вопросов, а все объясняла сама. Великорожин весь урок смотрел на нас и показывал, что, мол, письмо он все равно отправит, а когда Крючок отворачивалась – он швырял об пол свои книжки, чтоб создать как можно больше шуму. Обычно на уроках у Крючка мертвая тишина, а тут прямо сумасшедший дом был. Это точно, что она что-то знает, иначе бы мы весь урон простояли, если б устроили такой шум. А она делала вид, что ничего не замечает.

Мы с Кашиным не знали, что и делать, Потом решили проводить ее домой, чтоб к ней никто не посмел подойти. Раньше бы они обрадовалась, а тут отнеслась без энтузиазма. Мы проводили ее до автобусной остановки, хотели и дальше, но она стала нас просто умолять, чтоб мы за ней не ходили. По-моему, она боялась при нас плакать. Голос у нее был резкий и сухой, именно такой голос, каким говорят, если боятся заплакать.

Потом мы с Кашиным гуляли и говорили о кружке и о сверхзадаче роли каждого. Встретили Сережку Дмитриева, и он заржал, увидев нас, но Кашин не из тех, кто застесняется.

Вечером ко мне пришёл Ромка Хейфец. Мы с ним решали задачи, а потом сидели на диване и разговаривали. Ом целый час рассказывал свой сон. Якобы я с ним летала на ракете. В безвоздушном пространстве мы вместе с ним вышли в космос, и у меня в скафандре кончился воздух. Тогда он перекачал воздух из своего скафандра в мой, и мы с горем пополам вернулись в ракету. Потом мы прилетели на Луну и там, прыгая по лунным кратерам, я сломала ногу. Тогда Ромка понес меня на руках, но, забыв про отсутствие иного притяжения, прыгнул очень высоко и вместе со мной взвился опять в космос. Мы летели в космосе и отодвигали руками метеориты, чтоб они об нас не стукались.

Ничего себе сон! Вот мне ни в жизнь такое не приснится. Хотя, моему, Ромка что-то поднаврал. Самую малость.

8 февраля

Шестого урока не было. Крючок заболела. Мы с Милкой решили ее навестить. С нами увязалась Зося. Соседи сказали, что Крючок в больнице. Одна толстая тетка продержала нас целый час и все время рассказывала, как ей стало плохо да как все испугались и среди ночи бегали вызывать «скорую помощь», то мне от этого стало не по себе.

12 февраля

Воскресенье. Хотели репетировать в школе, но нянечка не пустила. Оказывается, директор запретил пускать нас в неположенные дни и часы.

Репетировали дома у Володьки Золотова. Они очень хорошо живут, просторно, мебели мало, и есть рояль. Его родители и трое братишек были за городом. Мне теперь ужасающе хочется посмотреть на его родителей.

Опять немножко записала. Репетировали сцену, когда сестре Золушки Анне удается натянуть хрустальный башмачок.

«…Как вы понимаете – это трагедия. Это самое трагическое место в пьесе. Заразе удалось выбиться в люди. Зараза пробилась к власти. Нина! Теперь всё! Не мельтешись, теперь ты должна измениться во всем, потому что это свойство подонков – меняться, добившись чего-то.

Твои движения должны стать такими, какими, по твоему усмотрению, только и бывают движения королев. Ну как бы тебе пояснее? Ты видела швейцаров в роскошных ресторанах? Хотя нет, этого ты ещё не могла видеть. Что бы тогда?.. Тебе приходилось просить в долг у подонков? Тоже нет? Черт побери, тогда тебе надо показать швейцаров. Когда они стоят у дверей – это ангелы, охраняющие вход в рай, настолько им присуще самоуважение, хотя их величию не вредят чаевые. Даже мачеху должно быть жалко. Она билась для своего любимого дитяти, а эта, натянув башмак, разговаривает с ней еле-еле. Маша, ты слышишь, ты впервые испугалась за дело рук своих. Даже ты – не такое чудовище, как твоя дочь. Леночка, а ты отойди на задний план. Тебе нельзя выдавать скорби. Ты привыкла к этому. Сделай так, чтобы зритель разозлился на тебя за твою дурацкую доброту: своими руками отдала счастье. Надо, чтоб все негодовали на тебя и чтоб все это возненавидели в себе – головотяпство и попустительство.

Вот теперь, пожалуйста, сбейте темп. Пусть действие катится еле-еле. Пусть чудовище поторжествует. Пусть зрители, которые отлично знают, что сказка кончается хорошо, вдруг испугаются, что на этот раз она кончится плохо.

Нина! Ты можешь ногой в башмачке стать на спину своей матери?

Маша, склонись перед ней, а она пусть поставит на тебя ногу. Ха-ха! Нет, я вроде ничего придумал.

Ребята, как? Настасья Филипповна, а вы как думаете? Настасья Филипповна, дайте какую-нибудь пышно-торжественную музыку.

– Игореша! Нет у меня такой музыки!

– А вы найдите.

– Сегодня нет.

– Ну что-нибудь, пожалуйста!

– Ну нет!

– Настасья Филипповна, вы срываете нам репетицию!

– Ну что я, рожу музыку?

– Хоть родите, хоть что хотите. Давно бы так! Ребята, а если мы Настасью Филипповну нарядим во фрак и посадим на сцену к роялю? Ведь это сказка! Вот захотелось Анне, чтоб заиграл оркестр, она кивнула и пожалуйста – полилась какая-то пошлятина. Чтобы все знали, что именно в ушах Анны звучит такая музыка!»

Это хорошо, что я записываю то, что говорит Игорь Александрович. Во всём этом надо потом долго разбираться.

После репетиции пили у Володьки чай и танцевали. У них чудесные пластинки и много места. Кашин танцевал со мной. Игошина рыдала на кухне, опять какие то тайны мадридского двора. Хохма! А у нас с Кашиным хорошо получается. Игорь Александрович почему-то нам подмигивал. Странно.

Игорь Александрович все это время разговаривал с кем-то по телефону и просил пойти с ним в кино, а если не в кино, то на каток или куда угодно. Но, видно, она не соглашалась. Наверное, дурочка какая-нибудь.

15 февраля

Были у Крючка в больнице. Она стала какая-то не такая. Очень молчаливая и недоброжелательная. Даже как будто ей было неприятно, что мы пришли. Может, болезнь?

Пришла домой, а дома лежит письмо от Дити. Он пишет, что, может быть, мы скоро увидимся, потому что какие-то неизвестные хлопочут об его освобождении, а так как он работает хорошо и взысканий не имеет, то это дело может выгореть. Передает привет всем нашим и Игорю Александровичу.

Ну, теперь мне косяком пошли письма. Расхватали – не берут. Надо, чтоб об этом как-нибудь невзначай узнал Кашин. Что-то он запоёт?

17 февраля

Милке дали роль тыквы. Той самой тыквы, которая потом превращается в карету. Из такой ерундовой роли сделали конфетку.

«Мила, ну-ка, радость моя. Давай! Роль маленькая, но важная. Стоп! Так ты можешь наигрывать для своей соседки тети Гули. Тете Гуле это должно понравиться. А я требую другого. Ты знаешь, что такое тыква?

Это здоровая баба, которая всю жизнь ничего не делала.

 
Я тыква!
Я дородная!!
Царица огородная!!!
Лежала на боку!!!
 

Мила, возмутись, как это такая здоровая баба могла лежать на боку! Как это можно всю жизнь лежать на боку. Каретой! Вот именно, каретой! Надо быть каретой, надо двигаться! Все по правде, но чуть сильнее! Мила! Ну давай! Настасья Филипповна, погромче, чтоб Милка пошире разевала рот. Поехали!»

После репетиции было собрание коллектива. На Игошину нажаловались учителя. Она действительно обнаглела. Уж столько двоек нахватать надо умудриться. Игорь Александрович сказал, что хотя бы она его пожалела, потому что все шишки валятся на него. Еще он сказал, что если она будет продолжать хватать двойки, то придется снять её с роли, а это нанесет ущерб нам всем.

Потом выступали другие и ругали Нинку за легкомыслие и за то, что она только и думает о мальчишках. Нинка поклялась, что больше не будет получать двойки и думать о мальчишках.

21 февраля

Был вечер, посвященный Советской Армии. Выступал генерал, потом мы читали стихи. Все было бы хорошо, если б я не забыла текст. А я забыла. Сбежала со сцены и весь вечер пряталась от Зинаиды.

Потом были танцы. Все наши сбились в один угол. Я танцевала с Золотовым, с Начинкиным, с Кашиным и со всеми нашими. Милка тоже. Зося потом сказала, что все девчонки из нашего класса лопались от зависти – как-никак и Володька, и Мишка, и Алик Никифоров ребята взрослые. Я вот только думаю – почему они больше любят девчонок из кружка, чем из своего класса? Наверное, потому, что в кружке мы все сплотились по дружбе, а не потому, что нас столкнули в кучу по необходимости.

Потом мы все вместе шли домой. Меня провожал Кашин. Сказал, что я сегодня очень хорошо выгляжу.

23 февраля

Воскресенье. Что-то становится похоже на весну. Настроение тоже весеннее. Скоро, скоро весна. И в природе и в людях чувствуется смутное ожидание. Вечером мы с Милкой пошли и больницу к Крючку. Она вроде бы уже ничего. Я начинаю её любить. Наверное, потому, что чувствую – я ей нужна. И поэтому она мне тоже.

Позже был Кашин. Кашин – Кашин. Когда мы прощались, он задержал мою руку. Вот и все. Называет меня «Сухова», даже не Маша, а Сухова… Я для него только Сухова!

1 февраля

Был кружок. Ничего необыкновенного не было. Репетировали начало и первый акт. Полный прогон. Заглянули в зал две нянечки и хохотали как сумасшедшие. Игорь Александрович сказал, что надо подумать об оформлении.

Нинка Игошина мне надоела. Ей после того собрания очень хочется доказать всем, что она не двоечница. Она показала мне свою тетрадку по литературе. Там у нее одни пятерки, и она очень хотела, чтоб это увидели все. Поэтому она попросила меня якобы отобрать у неё эту тетрадку, а потом поднять визг. Тогда все, конечно, налетят и станут смотреть, что я там такое схватила, и, конечно, увидят, что это тетрадка Нинки Игошиной со сплошными пятерками. Смех! Я отказалась. Мне надоел ее мелкий авантюризм. Я ей так и сказала. Она разревелась, и все стали ее утешать, а на меня покосились. Только Игорь Александрович подмигнул, потому что, по-моему, ему она тоже надоела со своими штучками. И что это такое: стоит человеку заплакать, как все начинают его жалеть, не выяснив, прав он или виноват. Я бы, может, тоже заплакала, но у меня нет слез.

29 февраля

Крючок вышла в школу. Она совсем другая, чем была раньше. Я думала, что она будет робеть, а она наоборот – стала очень жесткой и строгой. Совсем перестала отвечать на вопросы, не относящиеся к уроку. Конечно, ей тяжело. Она ведь всё-таки наврала насчет мужа. Интересно, а я могла бы наврать? Наверное могла бы. Ладно, дело прошлое, но вот с тем же Васей Лисичкиным. Ведь я даже себе врала, что он меня любит. Нет, факты я не выдумывала, но даже в дневнике пропускала кое-что, о чем мне было неприятно. Хотя бы случай с девчонкой на велосипеде. А ведь он мне изменил. Да, да, изменил с какой-то чужой девчонкой, стоило ей появиться на горизонте. Правда, когда я запустила в нее палкой, она имела бледный вид, но я об этом постаралась забыть, потому что мне это было неприятно.

Господи, кажется, я вообще придумала что-то умное: чтобы оправдать людей, надо решить, мог бы ты сам так поступить или нет.

И это одновременно будет и объективно и субъективно, да?

4 марта

Сегодня было полное собрание коллектива по поводу оформления спектакля. Директор сказал, что лично он не даст на это ни копейки, потому что не школа существует ради кружка, а кружок для школы. Игорь Александрович сказал, что он прав. Вот это меня в Игоре Александровиче раздражает – он всегда соглашается со всем, он ужасно тихий и вежливый, и кажется, что он вообще не имеет собственного мнения. Ну что бы ему шумануть? Ведь раньше в школе заказывались декорации, да еще какие. До сих пор белые колонны валяются и всякие балюстрады. Черт с ними, с колоннами и балюстрадами, дали бы хотя денег на простой ситцевый занавес, такой, как у Шварца. Так не дают. И вообще у нас отношения со школой обострились. Нянечки каждый день жалуются Семену, что мы очень долго торчим в школе и занимаемся чем-то подозрительным Чем, мы так и не поняли, Игорь Александрович нам почему-то не сказал, говорит, что чепуха, но на всякий случай запретил не занятым в репетиции выходить в фойе, особенно мальчику с девочкой вдвоем. Мы долго ругались с ним по этому поводу, но он сказал, что если мы его уважаем, то не будем расспрашивать, а подчинимся ему как режиссеру.

Спектакль решили оформлять своими силами и не пользоваться хламом, который еще валяется в кладовке, потому что спектакль должен быть легким и красивым.

Предложения были самые разные: приподнять пол, сделав его пологим и стеклянным, вернее плексигласовым. Плексиглас стащить в метро (ночью отвинтить дверь), оформить весь спектакль новыми водосточными трубами (Алик Никифоров решил, что это будет очень элегантно). Трубы, конечно, спереть со стройплощадки. В общем, глупостей говорилось много. Это мы просто дразнили Настасью Филипповну, она от каждого нового предложения чуть не грохалась в обморок. Но чего-то дельного сразу выдумать мы не смогли. Получили задание на дом – подумать, потому что внешняя сторона спектакля тоже имеет большое значение, а то всех уже тошнит от этих ужасных задников с нарисованным солнцем.

Игорь Александрович сказал, что надо думать про актера, что он сумасшедший, чтобы заставлять его играть в этих ужасных, пыльных, душных тряпках, а воображать себя в хорошей сказке. В общем, нелегкую он нам задал задачу. Срок определил в десять дней.

Черт подери, некогда о себе подумать. Даже Кашина я забросила. Вот сейчас бы легла и хоть перед сном подумала о нем. Фига с два! Надо думать об оформлении. Кашин. Кашин. Алеша Кашин.

АЛЕША КАШИН + МАША СУХОВА = ЛЮБОВЬ

Или только дружба?

Ладно, на сегодня все. Ложусь и думаю о деле.

7 марта

Сегодняшний день. Не знаю даже, был ли у меня такой счастливый день и будет ли еще когда? Он был как сказка: с плохим началом и с хорошим концом. Но все начну с начала.

В школе с утра царило праздничное оживление. Готовили подарки учительницам и писали открытки. Крючку купили авторучку и автокарандаш, а также еще букетик мимозы: как-никак она классный руководитель. Остальным учителям только цветы. Когда стали решать, кто будет преподносить Крючку подарок, все стали отказываться. Я хотела, но все сказали, что нужен мальчик. Тогда вызвался Кашин, но перед самой историей он опрокинул на себя чернильницу. Тогда согласился Ромка Хейфец, но все стали кричать, что он картавый и шепелявый и что его никто не поймет. Получилось так, что когда уже звенел звонок, все это сунули Великорожину.

Вошла Крючок и сказала, чтобы мы сели. Мы стояли (такой уж обычай дарить подарки). Она улыбнулась, но эта улыбка мне сразу как-то не понравилась Великорожин выперся вперед и пробубнил что-то, не глядя на нее, а потом сунул ей в руки авторучку и букет.

Она побледнела и оттолкнула его руку. Коробочка упала на пол, авторучка с карандашом покатились по полу.

– Когда я делаю подарки, – сказала она, – я делаю их только людям, которых люблю и уважаю. И принимаю подарки от тех, кто меня любит и уважает… От вас я не приму.

Я думала, что она сейчас заплачет и выскочит, но она стояла совершенно спокойная и смотрела на нас совершенно спокойно, только чуть-чуть мертво.

Потом она совершенно спокойно начала урок. Впервые за последнее время на ее уроке не было ни одного постороннего шума. Больше я ее сегодня в школе не видела.

На переменах наши мальчики устроили дрязги, что никого они поздравлять больше не собираются, раз все такие разборчивые. Потом они орали, что девчонок из класса они тоже поздравлять не будут, потому что мы не поздравили их 23 февраля. Интересно, какое они имеют отношение к армии? Правда, потом у Гущиной, Дерябкиной, Голандашвили и у всей их компании появились одинаковые пупсики, но мне как-то было наплевать. Кашин носился по чужим этажам, меня еле поздравил и убежал куда-то как назло, а я сидела как дура и слушала весь базар наших мальчишек.

Ой, забыла, мне же Ромка Хейфец подарил шоколадку. Как-то сунул втихомолку, даже неудобно. Я отдала ему обратно и сказала, чтобы подарил мне ее, когда я буду с Милкой, ну чтобы на двоих, а то Милке никто ничего не подарил. Он вначале не понял, почему это я ему возвращаю, покраснел ужасно, даже слезы на глазах выступили, а когда понял – засмеялся и убежал. Сбегал куда-то, в буфет, наверное, и принес еще одну. Дал нам с Милкой. Тут подвалила Зося. Мы поделили две шоколадки на три части. Пока мы с Милкой ели, Зося свою часть слопала, нам пришлось по половине еще отломить, потом опять, мы только по кусочку сжевали, а она как утка все заглотнула. Ведь они плохо живут, пусть Зося потешится.

Ну вот, о школе, пожалуй, все. Теперь надо рассказать веселый конец. После уроков забежала домой, нарядилась и пошла к Милке. В кружок было к пяти, но я пришла к Милке в четыре, потому что она целый год собирается. Мама упрекает меня, что я неряха, но уж по сравнению с Милкой я ангел. Она не только неряха, она жуткая копуша. И потом, у меня нет привычки зашивать все на себе, а Милка вечно все на себе ушивает. Ее мама шьет ей обязательно такие платья, чтоб они скрывали формы, а Милка, наоборот, пока родителей нет дома, ушивает все на себе, чтобы формы были ясны. Вот я опять смеюсь над Милкой, а еще неизвестно, что бы делала я, если б у меня была такая же хорошая фигура, как у нее. Даю себе слово не злопыхать. Правда, я ей сто раз говорила, чтоб она не ушивала зелёное платье белыми нитками, да еще через край, а то потом целый вечер ходит и надоедает мне, не видны ли нитки.

А когда возвращаемся домой, Милка в парадной все распарывает и приходит как ни в чем не бывало.

А вообще, мы с ней плохо одеты. Не то чтобы родители жадные, а просто у них какие-то вкусы патриархальные.

Мне вот синее платье купили – такая дрянь! Оно мне сразу не понравилось, мне нравилось розовенькое, но разве маму переспоришь!

В общем, я нарочно так долго все описываю, потому что мне приятно вспомнить все, до мельчайших подробностей. Потом мы пошли в школу. Хотели сразу пройти на сцену, но мальчишки нас почему-то не пустили.

Мы спросили у Игоря Александровича почему, но он сказал, что его самого не пускают.

Около часу прослонялись без дела. Девчонки все почему-то пришли нарядные, как будто чувствовали.

Но что началось потом! Мальчишки устроили нам капустник! У меня просто слов не хватит описать, так что и не буду. Каждой девчонке посвятили отдельный номер, а остальные номера вообще всем женщинам. Мы все в зале прямо валялись со смеху. Но самое главное…

Объявили номер: французская певица Софит-Горит. Вышел парень, наряженный певицей. В красных чулках, все время тряс юбками, пел на каком-то тарабарском языке, вставляя наши имена и фамилии. Ужасно смешно, только я никак не могла понять, кто это такой, хотя и ужасно знакомый. И потом, когда они уже все в незагримированном виде вышли на поклон, я узнала в нем… Дитю! Господи, как мы все завизжали. Это же подумать только!

Дитя! Что потом творилось! Такого праздника у нас еще никогда не было.

Парни притащили магнитофоны, были танцы, потом все придумывали всякие хохмические этюды. Я только все боялась, как мне себя вести с Дитей, но все оказалось гораздо проще, чем я думала.

В жизни он не такой любвеобильный, как в письмах, да и вообще у нас никаких пар не было, все танцевали вместе, как попало. Так что никому не было обидно.

Мы долго танцевали. Танцевали что хотели. И хали-гали танцевали, и чарльстон.

Домой ушли все вместе. На углу попрощались, и до дома меня пошли провожать Дитя и Кашин. Дитя рассказывал, как Игорь Александрович взял его на поруки. Вот ведь, а нам ни слова не сказал. Оказывается, они обошли и райком и горком, уговорили учителей из прежней Дитиной школы. Игорь Александрович пришел в обком комсомола и сказал, что не уйдет, пока не дождется согласия.

Я пишу уже глубокой ночью. На кухне. Спать почему-то не могу, хоть и очень устала за сегодняшний день.

Наверное, все-таки пора спать.