Текст книги "Прощай, Калифорния !"

Автор книги: Алистер Маклин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

– Все это вы рассказываете тем, кто приходит сюда по вторникам и пятницам?

– Конечно.

– Бог мой!

– Аллах, с вашего позволения.

– Как я понимаю, эти милые экскурсии вы проводите сами? Наверное, получаете огромное удовольствие, пичкая доверчивых граждан своей галиматьей.

– Аллах ниспошлет вам возможность однажды увидеть свет, – мягко произнес Моро. – И это обычная работа – впрочем, что я говорю? – священный долг, который я предоставляю исполнять моему помощнику Абрахаму.

– Абрахаму? – Барнетт позволил себе усмехнуться. – Подходящее имя для последователя Аллаха.

– Вероятно, профессор, вы давно не были в Палестине?

– В Израиле.

– Нет, в Палестине. Там многие арабы исповедуют иудаизм. А почему не может быть еврея, исповедующего ислам? Пойдемте. Я познакомлю вас с таким человеком. Смею надеяться, обстановка покажется вам еще более приятной.

Обстановка огромного кабинета, куда Моро провел своих "гостей", была не просто приятной, а бесстыдно сибаритской. Фон Штрайхер предоставил архитекторам и дизайнерам полную свободу в оформлении и меблировке внутренних помещений Адлерхейма, и на этот раз им удалось кое-что сделать правильно. Кабинет был явно скопирован с библиотеки какого-нибудь английского герцога: вдоль трех стен книжные полки сверху донизу, каждая книга в переплете из тончайшей кожи, красновато-коричневый ковер с длинным ворсом, портьеры из дамасского шелка того же цвета, удобные и уютные кожаные кресла, дубовые столы и письменный стол с кожаным верхом, к которому приставлен обитый кожей вращающийся стул. Легкую дисгармонию в интерьер вносили уже находившиеся в кабинете трое мужчин. Все они были в арабских одеждах. Двое из них не заслуживали особого внимания, зато третий сразу приковывал взоры. Глядя на него, можно было подумать, что он сперва намеревался быть баскетболистом, но затем передумал и решил стать игроком американского футбола. Чрезвычайно высокий, с мощной, как у ломовой лошади, грудью, он весил, наверное, не менее ста тридцати килограммов.

– Абрахам, – сказал Моро, – это наши гости из Сан-Руфино. Дамы и господа, это мой помощник, мистер Абрахам Дюбуа.

Гигант поклонился:

– Очень приятно вас видеть. Добро пожаловать в Адлерхейм. Надеемся, что ваше пребывание здесь будет приятным.

И звуки его голоса, и интонации речи явились для всех полной неожиданностью. Подобно Моро, он говорил гладко, как образованный человек. Глядя на его темное бесстрастное лицо, все ждали от него чего-то зловещего, угрожающего, но он был любезен и искренне дружелюбен. Определить его национальную принадлежность на слух не представлялось возможным, однако черты лица выдавали его. Он не был ни арабом, ни евреем, ни ливанцем, ни даже французом, несмотря на фамилию. Бесспорно, это был американец, причем не гладковыбритый университетский герой, а настоящий американский аристократ, чья безупречная родословная затерялась в тумане времен. Дюбуа был чистокровным краснокожим индейцем.

– Приятным, – поддержал его Моро, – и, мы надеемся, кратким.

Он сделал знак Дюбуа. Тот кивнул головой своим товарищам, и они вышли из кабинета. Моро подошел к письменному столу.

– Пожалуйста, присаживайтесь. Много времени это не займет. После того как я познакомлю вас с некоторыми из наших гостей, вас проводят в комнаты.

Он пододвинул крутящийся стул, уселся и вытащил из ящика стола какие-то бумаги. Затем снял колпачок с авторучки и повернул голову в сторону двух невысоких мужчин в арабских одеждах, которые вошли в кабинет, неся серебряные подносы со стаканами.

– Как видите, мы люди цивилизованные. Не угодно ли подкрепить силы?

Профессору Барнетту первому предложили напитки. Он сердито посмотрел на поднос, затем перевел взгляд на Моро, но не сделал ни единого движения. Моро улыбнулся, поднялся со своего места и подошел к нему.

– Если бы мы намеревались избавиться от вас, – хотя по какой, интересно знать, причине? – разве стали бы мы везти всех сюда? Сок цикуты мы оставляем Сократу, цианид – профессиональным убийцам. Предпочитаем напитки в чистом виде. Какой из них, мой дорогой профессор, вы выбираете, чтобы мне не действовать наугад?

Барнетт, о жажце которого ходили легенды, чуть помедлил, прежде чем указать на стакан с янтарной жидкостью. Моро поднял стакан, опустошил его почти на четверть и понимающе улыбнулся:

– "Гленфиддиш". Превосходное шотландское солодовое виски. Рекомендую.

Профессор не стал колебаться. Солодовое есть солодовое, и неважно, каковы моральные устои хозяина. Он выпил, причмокнул губами и усмехнулся без особой благодарности:

– Мусульмане не пьют.

– Отколовшиеся мусульмане пьют, – ответил Моро, не выказав обиды. Мы – отколовшаяся группа. Что касается тех, кто называет себя правоверными мусульманами, то и они это правило обычно не соблюдают. Поговорите с управляющим любого пятизвездочного отеля в Лондоне, который, как центр паломничества высших эшелонов арабского общества, уже превзошел Мекку. Было время, когда нефтяным шейхам приходилось ежедневно посылать своих слуг за целыми ящиками соответствующим образом закамуфлированных напитков, пока управляющие отелей осторожно не намекнули им, что в этом нет необходимости и все, что требуется, это немного больше заплатить за прачечную, телефон и марки. Я предполагаю, что некоторые правительства Персидского залива оплатили счета за марки на тысячи фунтов стерлингов.

– Отколовшиеся мусульмане... – Барнетт не удержался и фыркнул. – Зачем вам такой фасад?

– Фасад? – Моро продолжал улыбаться, не обращая внимания на обидные намеки. – Это вовсе не фасад, профессор. Вы будете поражены, узнав, сколько в вашем штате мусульман и какое высокое положение в обществе многие из них занимают. Вас удивит, сколько людей приезжает сюда на богослужение и чтобы заняться медитацией. Адлерхейм быстро становится центром паломничества на Западе. А еще вы будете удивлены, когда узнаете, сколько влиятельных граждан, дорожащих своим честным именем, могут удостоверить чистоту и честность нашего имени, предназначения и цели.

– Если бы они знали ваши истинные намерения, – раздался голос доктора Шмидта, – мне не пришлось бы удивляться – я бы в это просто не поверил.

Моро воздел вверх руки и посмотрел на своего помощника. Дюбуа пожал плечами:

– Местные власти уважают нас, доверяют нам и, смею сказать, восхищаются нами. А почему? Неужели только потому, что калифорнийцы терпят и даже балуют своих оригиналов, считая их находящимся под защитой видом? Конечно нет. Мы зарегистрированы как благотворительная организация, но в отличие от большинства подобных организаций не просим денег, а даем их. За восемь месяцев своего пребывания здесь мы выделили более двух миллионов долларов бедным, умственно отсталым, инвалидам и заслуживающим этого пенсионным фондам, вне зависимости от расы и вероисповедания.

Барнетт не упустил возможности отпустить ядовитое замечание:

– Включая пенсионные фонды полиции?

– Включая и их. Причем речь не идет о взяточничестве и коррупции. Дюбуа говорил так искренне и убедительно, что трудно было не верить ему. Как говорится, qui pro quo*за то, что полиция нас охраняет и защищает. Мистер Кюрра, начальник полиции округа, имеет репутацию порядочного человека и пользуется всеобщим уважением. Власти штата полностью поддерживают его в отношении беспрепятственного осуществления наших добрых дел, мирных проектов и самоотверженных усилий. А чтобы нам не досаждали, у въезда на нашу частную дорогу в долине постоянно дежурит полицейская охрана. – Дюбуа с серьезным видом покачал своей массивной головой. – Вы даже не представляете, господа, сколько в этом мире злонамеренных людей, которые получают удовольствие, воздвигая препятствия на пути тех, кто делает добро.

______________

* Услуга за услугу (лат).

– Господи Иисусе!.. – Барнетт на мгновение лишился дара речи. – За всю свою жизнь я еще не встречался с таким лицемерием! Знаете, Моро, я верю вам. Вполне допускаю, что вы, даже не подкупая никого и не обращая в свою веру, смогли обмануть и убедить честных людей, таких как начальник полиции и его подчиненные, в том, что вы действительно те, за кого себя выдаете. Не вижу причин, почему бы полиции не верить вам, – в конце концов, у них имеется два миллиона "зелененьких" причин, подтверждающих ваши заявления. Люди обычно не разбрасываются такими деньгами просто ради забавы, верно?

Моро улыбнулся:

– Я рад, что вы согласились с нашей точкой зрения.

– Обычно на такое не идут, за исключением тех случаев, когда хотят сыграть по-крупному. Риск ради преумножения, разве не так, Моро? – Барнетт медленно покачал головой, как бы не веря в услышанное, вспомнил, что у него в руке стакан, и предпринял очередные шаги для подкрепления своих сил в борьбе с ирреальным. – Не зная ситуации, трудно вам не верить. А вот когда она известна, верить просто невозможно.

– О какой ситуации вы говорите?

– О краже радиоактивных материалов и массовом похищении людей. Все это как-то не стыкуется с проповедуемыми вами гуманистическими целями. Хотя не сомневаюсь, при желании вы всему найдете объяснение. Необходимо совсем немного – игра больного воображения.

Моро вновь уселся за стол, подперев подбородок руками. Почему-то он не счел необходимым снять черные кожаные перчатки, в которых все время ходил.

– Мы не больные. И не фанатики. У нас одна-единственная цель улучшение человеческой породы.

– Чьей именно? Вашей?

Моро вздохнул.

– Я трачу время впустую. Вы, наверное, думаете, что за вас собираются просить выкуп? Не угадали. Возможно, полагаете, что наша цель – заставить вас вместе с доктором Шмидтом изготовить для нас какое-нибудь ужасное атомное оружие? Полный абсурд. Никто не заставит людей вашего положения и убеждений делать то, что они не пожелают делать. Конечно, вы можете предположить – в мире, наверное, так и подумают, – что мы хотим принудить вас работать под угрозой пыток других заложников, например женщин. Нелепость. Должен напомнить, мы не варвары. Профессор Барнетт, если бы я приставил пистолет к вашему виску и приказал не двигаться, вы бы стали двигаться?

– Думаю, что нет.

– Стали бы или нет?

– Конечно нет.

– Как видите, пистолет в данном случае можно и не заряжать. Вы меня понимаете?

Барнетт промолчал.

– Я не буду давать обещаний, что ни одному из вас не причинят вреда, потому что прекрасно вижу – мои слова для вас ничего не значат. Остается только ждать развития событий, не так ли? – Он расправил листок бумаги, лежавший перед ним на столе. – Профессора Барнетта и доктора Шмидта я знаю, миссис Райдер знаю. – Он посмотрел на испуганную молодую девушку в очках. А вы, очевидно, мисс Джулия Джонсон, стенографистка. – Моро взглянул на оставшихся троих мужчин. – Кто из вас мистер Хейверфорд, заместитель директора?

– Это я, – ответил Хейверфорд, полноватый молодой человек с волосами песочного цвета, явный холерик, и после паузы добавил: – Чтоб у вас глаза повылезли!

– Боже мой, как страшно. А кто мистер Карл-тон, помощник начальника охраны?

– Я.

Карлтоном оказался черноволосый мужчина лет тридцати пяти. Плотно сжав губы, он всем своим видом выражал презрение.

– Вам не в чем себя упрекнуть, – почти заботливо произнес Моро. – Еще не создана система охраны, которую нельзя взломать. – Он посмотрел на седьмого заложника, мертвенно-бледного молодого человека с редкими светлыми волосами, чей гуляющий вверх-вниз кадык словно состязался с дергающимся левым глазом в подаче сигналов тревоги. – А вы – мистер Роллинс из службы контроля?

Роллинс ничего не ответил.

Моро сложил список.

– Предлагаю каждому из вас, после того как пройдете в свои комнаты, написать письмо. Письменные принадлежности найдете у себя в комнате. Сообщите самым близким, самым дорогим вам людям, что вы живы-здоровы и всем довольны, если не считать временного ограничения свободы. Отметьте, что вам совсем не угрожали и угрожать не собираются. Конечно, нельзя упоминать об Адлерхейме и мусульманах и хоть как-то намекать на ваше местонахождение. Письма заклеивать не надо, это сделают за вас.

– Цензура, да? – Даже вторая порция виски не смогла утихомирить профессора Барнетта.

– Не будьте наивны.

– Ну а если мы – или я – откажемся писать?

– Если вы не хотите успокоить ваши семьи, это останется на вашей совести. – Он посмотрел на Дюбуа. – Думаю, сейчас мы можем пригласить докторов Хили и Брамуэлла.

– Двух пропавших физиков-ядерщиков? – спросил доктор Шмидт.

– Я обещал представить вам некоторых из моих гостей.

– А где профессор Аахен?

– Профессор Аахен? – Моро посмотрел на Дюбуа, который поджал губы и покачал головой. – Мы не знаем никого под таким именем.

– Профессор Аахен был самым известным из трех физиков-ядерщиков, пропавших за последние недели. – Шмидт всегда был точен, даже педантичен.

– Так или иначе, он исчез не в нашем направлении. Я никогда не слышал о нем. Боюсь, мы не можем отвечать за каждого ученого, решившего исчезнуть или перебежать к противнику.

– Перебежать к противнику? Это невозможно.

– Похоже, именно так поступают американские ученые и их британские коллеги, которые находят заманчивым предложение Москвы предоставить им государственную квартиру. А вот и ваши коллеги, господа.

Если не считать разницы в росте примерно в пятнадцать сантиметров, Хили и Брамуэлл были на удивление похожи. Темноволосые, с худыми интеллигентными лицами, в одинаковых очках в роговой оправе и в хорошо сшитых старомодных костюмах, они выглядели бы очень уместно в зале заседаний совета директоров где-нибудь на Уолл-стрит. Делать какие-то представления Моро не пришлось, поскольку физики-ядерщики с мировым именем составляют очень тесное сообщество. Характерно, что ни Барнетту, ни Шмидту не пришло в голову познакомить их с другими своими товарищами по несчастью.

После обычной церемонии пожимания рук, похлопывания по плечу и совсем не обычного выражения сожаления, что их личное знакомство произошло при столь печальных обстоятельствах, Хили сказал:

– Мы ожидали вас. Верно, коллеги? – и бросил в сторону Моро неприветливый взгляд.

Барнетт ответил:

– А вот нам это даже в голову не приходило. – Под "мы" он явно подразумевал только Шмидта и себя. – Но поскольку вы здесь, мы надеялись, что Уилли Аахен тоже с вами.

– У меня была такая же мысль. Но его здесь нет. Этот Моро сделал идиотское предположение, что Аахен перебежчик. Сразу ясно, что он никогда не слышал об Уилли и тем более не встречался с ним.

– "Идиотское" – подходящее слово, – согласился Шмидт, а затем ворчливо добавил: – Должен сказать, что вы оба выглядите довольно неплохо.

– А почему бы и нет? – вступил в разговор Брамуэлл. – Конечно, это вынужденный и нежелательный отпуск, но эти семь недель – самые спокойные за последние годы. А возможно, и за всю мою жизнь. Ешь, пей, спи, гуляй, и, что самое лучшее, никакого телефона. Прекрасная библиотека, как вы сами можете убедиться, а для тех, кто пал духом, в каждом номере установлен цветной телевизор.

– Номере?

– Сами убедитесь. Миллиардеры старых времен не отказывали себе ни в чем. Есть какие-нибудь идеи насчет того, почему вы здесь?

– Никаких, – ответил Шмидт. – Надеемся, что вы нам объясните.

– Мы уже семь недель в замке, но так и не нашли ответа.

– Он не пытался заставить вас работать на себя?

– Например, создать атомную бомбу? Откровенно говоря, мы были уверены, что именно с этой целью нас сюда привезли. Но нет, ничего подобного. – Хили невесело улыбнулся. – Даже как будто разочаровывает, да?

Барнетт посмотрел в сторону Моро:

– Незаряженный пистолет, приставленный к виску?

Моро вежливо улыбнулся.

– Это как понимать? – спросил Брамуэлл.

– Психологическая война. Против тех, на кого неизбежно будет направлена угроза. Зачем похищать физика-ядерщика, если не для того, чтобы заставить его создать атомную бомбу? Во всем мире подумают именно так.

– Да, верно. Мир не знает, что для производства атомных бомб физики-ядерщики не нужны. Они необходимы для создания водородных бомб, и кое-кто обязательно это поймет. Мы поняли это в первый же вечер нашего пребывания здесь.

Моро был все так же любезен:

– Разрешите прервать вашу беседу, господа. У вас полно времени, успеете обсудить не только прошлое, но и настоящее и будущее. Через час здесь накроют к ужину. А тем временем, думаю, нашим гостям пора осмотреть свои комнаты и, при желании, написать кое-какие письма.

* * *

Сьюзен Райдер было сорок пять лет, но выглядела она лет на десять моложе. Эта темно-русая женщина с васильково-синими глазами и очаровательной или равнодушно-неодобрительной – в зависимости от общества – улыбкой обладала не только ясным умом, но и чувством юмора. В настоящее время, однако, ей было не до шуток. Она сидела на кровати в комнате, которую ей предоставили. Посредине комнаты стояла Джулия Джонсон, стенографистка.

– Они знают, как принимать гостей, – сказала Джулия, – то есть старый фон Штрайхер знал. Гостиная и спальня прямо-таки из "Беверли уилшир". А ванная комната с позолоченными кранами – вообще предел мечтаний!

– Ну что ж, попробуем воспользоваться этой роскошью, – громко произнесла Сьюзен. Предостерегающе приложив палец к губам, она встала. Собственно говоря, я собираюсь быстренько принять душ. Много времени это не займет.

Через спальню она прошла в ванную комнату, предусмотрительно выждала несколько секунд, включила душ, вернулась в гостиную и поманила пальцем Джулию, которая последовала за ней в ванную. Сьюзен улыбнулась, увидев удивленное лицо девушки, и тихо сказала:

– Я не знаю, прослушиваются комнаты или нет.

– Конечно, прослушиваются.

– Почему ты так уверена?

– Этот подонок наверняка способен на что угодно.

– Ты о мистере Моро? Мне он показался довольно симпатичным, но я с тобой согласна. Если включить душ, это создает в спрятанном микрофоне помехи. По крайней мере, так утверждает Джон. – Кроме нее и Паркера, никто не называл сержанта Райдера по имени, возможно потому, что оно было известно не многим. Джефф неизменно называл свою мать по имени, Сьюзен, а отца только папой. – Господи, как бы мне хотелось, чтобы сейчас он был здесь! Хотя, представь себе, я уже умудрилась послать ему записку.

Джулия непонимающе уставилась на нее.

– Помнишь, еще в Сан-Руфино я почувствовала себя плохо и мне пришлось зайти в дамскую комнату? Я прихватила с собой фотографию Джона, вынула ее из рамки, написала на обороте несколько слов, а затем вложила обратно в рамку и оставила ее на столе.

– Но догадается ли он посмотреть на обороте фотографии? Мне кажется, вероятность этого слишком мала.

– Ты права. Поэтому я нацарапала стенографическими значками маленькую записочку, разорвала ее на мелкие клочки и бросила в корзину для бумаг.

– Опять-таки, можно ли надеяться, что ему придет в голову проверять корзину? И даже если так, сообразит ли он собрать и соединить вместе обрывки?

– Шанс невелик, но все же это лучше, чем ничего. Ты его не знаешь, как я. Обычно считается, что женщины непредсказуемы, и меня раздражает в Джоне именно то, что в девяносто девяти случаях из ста он точно знает, как я поступлю.

– Ну, предположим, найдет он твое послание, и что? Разве много ты могла ему сообщить?

– Совсем мало. Описание, насколько вообще возможно описать человека в маске, его дурацкое замечание о том, что там, куда нас везут, ног не промочить, и его имя.

– Странно, что он не предупредил своих головорезов, чтобы не называли его по имени. Хотя, скорее всего, его зовут совсем иначе.

– Конечно, имя не настоящее. У него извращенное чувство юмора. Ворвался на атомную станцию, и, наверное, ему показалось забавно назвать себя по имени другой станции, которая расположена в Моро-Бэй. Впрочем, не думаю, что все это нам поможет.

Джулия неуверенно улыбнулась и вышла из ванной комнаты. Когда дверь за нею закрылась, Сьюзен повернулась, чтобы определить источник сквозняка, который внезапно обдал ее спину холодом, но не обнаружила никакой щели или отверстия, откуда мог бы дуть воздух.

* * *

В тот вечер вода лилась из душей почти непрерывно. Профессор Барнетт, номер которого находился в двух шагах от комнаты Сьюзен, включил душ по той же причине, что и она. Вполне понятно, что поговорить он хотел с доктором Шмидтом. Брамуэлл, перечисляя удобства Адлерхейма, забыл упомянуть о том, что представлялось для Барнетта и Шмидта самым существенным удобством: в каждом номере имелся бар. Двое мужчин молча чокнулись друг с другом: Барнетт поднял стакан с виски, а Шмидт налил себе джин с тоником. В отличие от сержанта Паркера, для Шмидта не имело столь важного значения, где изготовлен джин. В конце концов, джин есть джин.

Барнетт спросил:

– Вы понимаете во всем этом столько же, сколько и я?

– Да. – Подобно Барнетту, Шмидт совершенно не представлял себе, как все это понимать.

– Он сумасшедший, чокнутый или просто коварный дьявол?

– То, что он коварный дьявол, вполне очевидно, – веско произнес Шмидт. – Конечно, ничто не мешает ему быть одновременно и тем, и другим, и третьим.

– Как вы считаете, у нас есть шансы выбраться отсюда?

– Абсолютно никаких.

– А есть ли у нас шансы выбраться отсюда живыми?

– Тоже никаких. Он не может оставить нас в живых, иначе впоследствии мы сумеем опознать его.

– Вы действительно думаете, что Моро готов хладнокровно убить всех нас?

– Ему придется это сделать. – Шмидт немного помолчал. – Впрочем, я не уверен. Он кажется вполне цивилизованным, на свой манер, разумеется. Возможно, это только видимость, но, похоже, у него есть конкретная цель.

Для подкрепления своих рассуждений Шмидт опустошил стакан, и ему пришлось сходить за новой порцией.

– Не исключено, что он собирается обменять наши жизни на свободу от наказания. Не хочу сказать ничего дурного о других... – его интонации свидетельствовали об обратном, – но, держа в заложниках четырех ведущих физиков-ядерщиков, он имеет на руках довольно сильные карты для сделки с властями штата или с правительством, как уж там сложится.

– С правительством, конечно. Доктор Дюррер из УЭИР уже наверняка задействовал ФБР. И хотя мы весьма важные персоны, но нельзя недооценивать мощного психологического воздействия, которое оказывает тот факт, что в качестве заложников взяты две невинные женщины. Государство потребует освободить всех нас, даже если придется остановить колесо правосудия.

– Хоть какая-то надежда, – нахмурился Шмидт. – Это должно нас подбодрить. Если бы только знать, что у Моро на уме! Скорее всего, ядерный шантаж в какой-то форме, иное просто в голову не приходит. Но в какой именно форме, трудно предположить.

– Возможно, Хили с Брамуэллом подскажут нам. В конце концов, у нас еще не было случая поговорить с ними. Они, конечно, не от мира сего, но вроде бы совершенно спокойны и ничего не боятся. Прежде чем приходить к каким-то заключениям, следует поговорить с ними. Готов спорить, они знают что-то такое, чего не знаем мы.

– Они даже чересчур спокойны... – Какое-то время Шмидт размышлял. – Не хотелось бы строить догадки – я не специалист в этой области, но что, если им сделали промывание мозгов и склонили на свою сторону?

– Нет, – решительно заявил Барнетт. – Такая мысль уже приходила мне в голову, когда мы с ними разговаривали. Все свидетельствует против этого. Я слишком хорошо их знаю.

Барнетт и Шмидт отыскали обоих физиков в комнате Хили. Тихо играла музыка. Барнетт приложил палец к губам. Хили улыбнулся и включил звук на полную громкость.

– Это только для того, чтобы вы не волновались. За семь недель пребывания здесь мы сумели выяснить, что комнаты не прослушиваются. Но вас что-то беспокоит?

– Да. По правде говоря, ваше удивительное спокойствие. Откуда вы знаете, что Моро не бросит нас на съедение львам, когда получит то, что ему нужно?

– А мы и не знаем. Просто мы такие толстокожие. Он постоянно повторяет, что не причинит нам никакого вреда и что не сомневается в результатах своих переговоров с властями после того, как осуществит задуманный план.

– Приблизительно об этом мы и говорим. Все это вовсе не означает каких-то гарантий для нас.

– Но это все, что мы имеем. Кроме того, у нас было время выяснить, что мы не нужны ему для практических целей. Следовательно, наше пребывание здесь, как и кража урана и плутония, преследует психологические цели; используя ваши слова, это незаряженный пистолет, приставленный к виску. Но если мы нужны были только ради этого, сам факт нашего исчезновения уже позволил ему достичь желаемого и он мог расправиться с нами прямо на месте. Зачем же держать нас здесь семь недель, прежде чем убивать? Ради удовольствия находиться в нашем обществе?

– В том, что вы смотрите на вещи оптимистически, нет ничего плохого. Возможно, и мы с доктором Шмидтом будем думать точно так же. Надеюсь только, для этого не понадобится еще семи недель. – Хили показал пальцем в сторону бара и сделал многозначительное лицо, но Барнетт отрицательно покачал головой, демонстрируя, насколько он встревожен. – Меня еще кое-что беспокоит. Уилли Аахен. Куда он провалился? Логика мне подсказывает, что если четыре физика оказались у Моро, то пятый тоже должен быть здесь. Почему ему оказана такая милость? Или, если смотреть с вашей точки зрения, почему ему так не повезло?

– Бог его знает. Ясно одно: он не перебежчик.

– А не мог ли он стать перебежчиком против воли? – спросил Шмидт.

– Такие вещи случаются, – ответил Барнетт, – но, как говорится, можно пригнать коня на водопой, однако пить его силой не заставишь.

– Я никогда с ним не встречался, – заметил Шмидт. – Он ведь лучший, верно? По крайней мере, это следует из того, что мне приходилось слышать и читать.

Барнетт улыбнулся Хили и Брамуэллу, а потом ответил Шмидту:

– Мы, физики, люди завистливые и с большим самомнением. Каждый из нас считает, что другого такого, как он, нет и быть не может. Хотя, конечно, он лучший из нас.

– Нам не приходилось встречаться, так как я натурализовался всего шесть месяцев назад и к тому же Аахен работает в области сверхчувствительных материалов. Что он собой представляет? Я не имею в виду его труды: как ученый он всемирно известен.

– Последний раз я видел его на симпозиуме в Вашингтоне десять недель назад. Мы все трое были там. Это жизнерадостный, беззаботный человек с копной черных курчавых волос. Высокий, как я, и довольно плотный, весит около девяноста пяти килограммов. И очень упрямый. Как-то не верится, чтобы русские или кто-то еще могли заставить его работать на себя.

* * *

Ни профессор Барнетт, ни другие люди, знавшие прежде Уилли Аахена, не представляли, насколько они ошибаются. Лицо профессора Аахена, напряженное, осунувшееся, было покрыто множеством морщин, которых и в помине не было еще три месяца назад. Грива курчавых волос стала белоснежной. Он больше не казался высоким, потому что приобрел сильную сутулость, как человек, страдающий кифосколиозом. Одежда болталась на нем мешком: он похудел почти на тридцать килограммов. А еще Аахен готов был работать на кого угодно, особенно на Лопеса. Если бы Лопес приказал ему спрыгнуть с моста Золотые Ворота, Аахен сделал бы это не колеблясь.

Лопес был тем самым человеком, который произвел эти перемены, казалось бы, в неприступном и несгибаемом физике. Лопес (его настоящего имени никто не знал) был лейтенантом аргентинской армии, где служил переводчиком в службе безопасности. Всем известно, что иранцы и чилийцы – самые опытные истязатели в мире, но армия Аргентины, которая неохотно высказывается по таким вопросам, настолько сильна в этой области, что все остальные специалисты по выбиванию информации кажутся по сравнению с ней просто неумелыми подростками. Об изощренности Лопеса многое говорил тот факт, что он вызывал отвращение даже у своих безжалостных начальников – они уже и не знали, как от него избавиться.

Лопеса очень забавляли истории о героях Второй мировой войны, которые неделями, иногда даже месяцами подвергались пыткам, пока не наступал конец. Он заявлял – и это не было похвальбой, потому что подкреплялось сотнями случаев из его практики, – что самые выносливые и фанатичные террористы будут кричать от немилосердной боли через пять минут после того, как попадут к нему, а через двадцать минут назовут имена всех своих товарищей по группе.

Чтобы сломить Аахена, Лопесу понадобилось сорок минут, и он повторял эту процедуру несколько раз в течение следующих трех недель. В последний месяц Аахен не доставлял никаких хлопот. Надо отдать дань дьявольскому искусству Лопеса: несмотря на то что физически ученый был раздавлен и потерял последние остатки гордости, воли и независимости, его ум и память оставались нетронутыми.

Аахен схватился за прутья решетки своей камеры и потухшими, залитыми кровью глазами обвел безупречно оборудованную лабораторию-мастерскую, которая была его домом и его адом предыдущие семь недель. Не мигая, как в гипнотическом трансе, он уставился на противоположную стену, где хранились двенадцать запаянных сверху цилиндров. Одиннадцать из них были высотой примерно в четыре метра и диаметром, равным стволу 4,5-дюймовой морской пушки, на которую они сильно смахивали. Двенадцатый цилиндр был такого же диаметра, но наполовину меньше по высоте.

Мастерская, вырубленная в скале, находилась прямо под банкетным залом Адлерхейма, на глубине двенадцати метров.

Глава 4

Райдер, доктор Яблонский, сержант Паркер и Джефф с разной степенью терпения ждали, пока Марджори расшифрует стенографические заметки Сьюзен. Потратив на это не более двух минут, девушка протянула свой блокнот Райдеру.

– Огромное тебе спасибо. Вот что пишет Сьюзен: "Главаря зовут Моро. Странно".

– А что тут странного? – сказал Яблонский. – Вокруг полно необычных имен.

– Это не имя. Ведь он разрешал одному или двум из своих людей обращаться к нему именно так.

– Псевдоним?

– Наверняка. Далее она сообщает: "Рост 180 см, худощавый, широкоплечий, судя по голосу, образованный. Американец? Носит черные перчатки. Он единственный в перчатках. Мне показалось, что на правом глазу черная повязка. Остальных описать невозможно. Говорит, что нам не причинят вреда. Чтобы мы считали следующие несколько дней каникулами, отдыхом на оздоровительном курорте. Но не на море. Никто и ног не промочит. Бессмысленная болтовня? Не знаю. Выключи духовку". Это все.

Джефф не сумел скрыть разочарования:

– Не много.

– А что ты надеялся получить? Адреса и номера телефонов? Сьюзен ничего бы не пропустила, следовательно, это все, что ей удалось узнать. Обратите внимание на два обстоятельства. У этого Моро что-то не так с обеими руками может, уродство, шрамы или ампутация пальцев – и с одним глазом. Возможно, несчастный случай, автокатастрофа, взрыв или, наконец, кто-то просто дал ему в глаз. Подобно всем преступникам, он чересчур уверен в себе, поэтому временами излишне болтлив. Не море, но отдых. Конечно, он мог сказать это, чтобы направить на ложный след, но тогда зачем вообще об этом говорить? Оздоровительный отдых. Холмы. Горы.